CC BY
27
ратификации государственных моделей насилия» и изменение аналитического фокуса в сторону осмысления социальных трансляций насилия взамен бессмысленных трансляций суждений здравого смысла [с. 323].
Е.В. Якимова
2015.03.012. МАЛЕШЕВИЧ С. ВИДЫ ЖЕСТОКОСТИ: К ВОПРОСУ ОБ ИСТОРИЧЕСКОЙ СОЦИОЛОГИИ НАСИЛИЯ. MALESEVIC S. Forms of brutality: Towards a historical sociology of violence // European j. of social theory. - Thousand Oaks (CA), 2013. -Vol. 16, N 3. - Р. 274-286.
Ключевые слова: историческая социология; насилие; идеология; легитимность; война.
В статье Синиши Малешевича (Университетский колледж Дублина, Ирландия) предпринят сравнительный анализ исторической динамики социального насилия. Автор сопоставляет трансформацию насилия от эпохи к эпохе в качестве процесса, принадлежащего трем взаимосвязанным уровням: микроуровень (насилие межличностного и внутригруппового порядков), мезоуровень (насилие межгруппового и внутригосударственного порядков), макроуровень (насилие межгосударственного порядка).
Автор обращает внимание на тот факт, что ряд авторитетных исследователей феномена насилия в его исторической перспективе способствовали формированию распространенной сегодня точки зрения, согласно которой эпоха модерна демонстрирует неуклонное снижение уровня насилия во всех его формах1. В подобных исследованиях, как правило, акцентируется разительный контраст между современностью и предшествующими ей эпохами с присущими им крайне жестокими типами социальных отношений. Средневековая Европа чаще всего рисуется как воплощение воинствующего варварства (пытки, сожжение заживо и т.п.), причем подразумевается, что степень социальной жестокости соответство-
1 Pinker S. The better angels of our nature: The decline of violence and its causes. - N.Y.: Allen & Lane, 2011; Goldstein J. Winning the war on war: The decline of armed conflict worldwide. - N.Y.: Dutton, 2011; Mueller J. Atomic obsession: Nuclear alarmism from Hiroshima to Al-Qaeda. - N.Y.: Oxford univ. press, 2010; Spierenburg P. A history of murder. - Cambridge: Polity, 2008.
вала системе общезначимых ценностей соответствующей эпохи, которая либо оправдывала насилие (ссылками на религиозные или социальные нормы - справедливая война, божественное предназначение, личная месть), либо вообще предполагала излишним какое бы то ни было оправдание1 [с. 274].
Свой анализ Малешевич начинает с форм насилия, характерных для микроуровня, опираясь на строение человека как биологического вида. В отличие от большинства хищных млекопитающих, люди анатомически мало приспособлены к агрессивному и даже оборонительному поведению. Существует огромная разница между демонстративной бравадой и осуществленной агрессией, поскольку и биология, и культура уменьшают вероятность причинения человеком намеренного вреда другому человеку, подчеркивает автор. Поэтому вопреки общепринятому мнению, которое к тому же тиражируют современные триллеры и блокбастеры, ранить и тем более убить кого-то крайне сложно. Как свидетельствуют исследования в области социологии и психологии войны, основная масса убийств на поле боя совершается очень небольшим числом лиц; большинство же, как правило, старается любой ценой избежать конфронтации, тем более что в ситуации насилия людей часто парализует страх, делая их неспособными к убийству2. По словам автора статьи, насилие на микроуровне - это «грязное дело», которое достаточно сложно инициировать [с. 275].
Малешевич подчеркивает, что межличностное и внутригруп-повое насилие охватывает очень небольшой сегмент социальных взаимодействий; при этом имеет место долгосрочная тенденция к снижению уровня межличностного насилия в большинстве европейских стран, тогда как гендерные, возрастные и прочие социаль-
1 Elias N. The Civilising process: Sociogenetic and psychogenetic investigations. -Oxford: Blackwell, 2000. - P. 162-163; Huizinga J. The autumn of the Middle Ages. -Chicago (IL): Univ. of Chicago press, 1996; Duby G. A history of French civilization. -N.Y.: Random house, 1964.
Marshall S. Men against fire: The problem of battle command. - N.Y.: Morrow, 1947; Griffith P. Battle tactics of the Civil War. - New Haven (CT): Yale univ. press, 1989; Miller W.I. The mystery of courage. - Cambridge (MA): Harvard univ. press, 2000; Grossman D., Christensen L. On combat. - Belleville (IL): Warrior science publications, 2008; Collins R. Violence: A micro-sociological theory. - Princeton (NJ): Princeton univ. press, 2008.
ные характеристики лиц, вовлеченных в преступления, по сути, остаются неизменными при смене исторических эпох1. Например, существует очевидная и существенная разница между уровнем убийств в Швейцарии начала XIV и начала XX в. (соответственно 37 и 1,4 убитых на 100 тыс. человек в год). Однако показатель в 37 убитых позволяет предположить, что в XIV в. в результате насилия, принадлежащего микроуровню, в этой стране за год погибало менее 0,04% ее населения. Ключевым моментом здесь является, таким образом, вывод о том, что убийства на межличностном уровне остаются редким явлением, независимо от эпохи, констатирует автор [с. 276]. Кроме того, колебания уровня межличностного насилия до XVI и после середины XX в. показывают, что такие изменения не всегда соответствуют линейному социальному развитию.
Малешевич полагает, что как увеличение, так и уменьшение числа преступлений связаны с организационными полномочиями современных государств. В таком случае справедливо предположить, что склонность человека к насилию на протяжении последних столетий не претерпела существенных изменений. По мнению автора статьи, изменилась управляющая и контролирующая сила социальных институтов, которые теперь располагают возможностями для предотвращения преступлений. С учетом сказанного исследователь сравнивает численность убийств в Англии XIII в., с одной стороны, и в США и большинстве европейских стран на рубеже XX-XXI вв. - с другой. Эти данные показывают, что уровни межличностного насилия в Средние века и в эпоху позднего модерна не имеют существенных различий: в период с 1232 по 1248 гг. индекс убийств в Англии колебался между 30 (Йоркшир) и 6,8 (Кент) на 100 тыс. человек. В период с 1999 по 2001 г. уровень убийств в США в целом по стране составлял 5,6 случаев (на 100 тыс. в год) и колебался в диапазоне от 8,1 в Сан-Франциско до 42,9 случаев (на 100 тыс. человек год) в Вашингтоне (округ Колумбия).
Показательным является также сам факт того, что мировые религии, в особенности монотеистические, запрещают межличностное насилие, продолжает Малешевич [с. 277]. Убийство родственников, друзей, соседей и других членов группы подлежит всеобщему
1 Spierenburg P. A history of murder. - Cambridge: Polity, 2008; Eisner M. The long term development of violence // International handbook of violence research / Ed. by W. Heitmeyer, J. Hagan. - Dordrecht: Kluwer academic publishers, 2003. - Р. 99.
осуждению. Это не означает, что все формы межличностного и внутригруппового насилия считались или считаются необоснованными. Например, мораль средневековой Европы допускала самую жесткую реакцию на оскорбление чести. Средневековые документы, литературные, богословские и научные труды проводят четкое различие между формами насилия, связанными с личной местью, и насильственными действиями в целях защиты жизни и чести своего родственника и тем более - христианской религии.
Автор обращается к труду епископа Григория Турского (Historia Francorum), который различал законное и незаконное насилие. Последнее случайно, иррационально и проистекает из человеческих пороков: жадности, похоти, гордости или гнева; законное же насилие обусловлено «фундаментальным правом человека преследовать обиды лично и яростно»1. Поэтому, делает вывод Мале-шевич, средневековая Европа не отличалась от остального мира в том, что касалось осуждения бессмысленных и случайных актов межличностного и внутригруппового насилия: легитимация таких форм насилия сделала бы общество нестабильным и в конечном счете привела бы его к гибели [с. 278].
Во второй части статьи анализируются связи между человеческими эмоциями и установлением долгосрочных социальных отношений. Как утверждает Дж. Тернер, развитие эмоций явилось решающим фактором для возникновения социума: эмоции необходимы для создания и сохранения групп и для начала коллективных действий2. Тем не менее, замечает автор статьи, это не означает, что люди будут одинаково реагировать на агрессию, направленную на других. Родственники и друзья, а также те, кто принадлежит к тому же этносу, социальному классу, возрастной или гендерной группе, вызывают гораздо больше сочувствия, чем «чужие». До эпохи Просвещения общество опиралось на насилие как на один из главных социальных механизмов демаркации межгрупповых различий и установления социальных иерархий. В средневековой Европе действительно гораздо проще относились к причине-
1 Brown W.C. Violence in medieval Europe. - L.: Longman, 2011. - P. 34, 231.
2
Turner J.H. Human emotions: A sociological theory. - L.: Routledge, 2007. -
P. 27.
нию физического вреда группам с низшим социальным статусом1. Однако толерантность в отношении нисходящего сословного насилия не означала его бесконтрольного распространения в обществе. Моральные нормы возникают в недрах социальной структуры и в большинстве случаев отражают ее характер. Поэтому «равноправные» сообщества (охотники-собиратели или граждане свободных городов-государств) редко практиковали межгрупповое насилие, уточняет Малешевич, в особенности в сравнении с высокоиерар-хичными государственными образованиями. Аккадская и Римская империи, средневековая Европа, Османская империя и императорский Китай времен династии Хань служат примерами сообществ, для которых были характерны крайние формы межгруппового насилия, включая пытки.
Автор ссылается на ряд исследований, доказывающих, что геноцид есть функциональное порождение современного государ-ства2. Поясняя свою позицию, он подчеркивает, что уничтожение огромных групп людей (как наиболее эффективный способ реализации той или иной идеологической доктрины) стало возможным благодаря организационной структуре государства модерна. Таким образом, вместо ликвидации межгруппового насилия современное государство становится эпицентром массовых убийств: от уничтожения племен гереро и нама в Юго-Западной Африке, геноцида армян младотурками, нацистского Холокоста евреев и цыган, культурной революции в Китае до массовых убийств в Камбодже, Боснии, Руанде и Дарфуре [с. 282]. По некоторым подсчетам3, только в минувшем столетии в результате межгруппового насилия было уничтожено до 120 млн человек (в ходе геноцида, классицида и политицида). Архаичный социальный порядок, заключает автор, не располагал ни организационными, ни техническими, ни идеологическими средствам для осуществления насилия в таких масштабах.
1 Muchembled R. A history of violence. - Cambridge: Polity, 2012.
Levene M. The meaning of genocide. - L.: I.B. Taurus, 2008; Mann M. The dark side of democracy. - Cambridge: Cambridge univ. press, 2005; Hinton A. Annihilating difference: The anthropology of genocide. - Berkeley: Univ. of California press, 2002; Bauman Z. Modernity and the Holocaust. - Cambridge: Polity, 1989.
Mann M. Explaining murderous ethnic cleansing: Understanding nationalism. -Cambridge: Polity, 2001. - P. 207.
Третья часть статьи содержит опровержение расхожего представления об эпохе Средневековья как о периоде бесконечных кровопролитных войн. В то время, как пишет Малешевич, межгосударственное насилие по большей части носило спорадический, ритуальный и крайне неорганизованный характер с минимальными человеческими потерями. Почти все документы той и более ранних исторических эпох имеют тенденцию к преувеличению числа воинов, принимавших участие в сражениях, и приписывают большие потери силам противника. Так, Иосиф Флавий в своей книге «Иудейская война» (75 г. н.э.) говорит об 1,1 млн погибших при осаде Иерусалима, тогда как, по современным сведениям, все население Иерусалима в то время составляло 60-70 тыс. жителей1. Равным образом, если древние источники сообщают о миллионах воинов и сотнях тысяч погибших в битве при Мегиддо (1475 г. до н.э.), то археологические данные более позднего времени свидетельствуют всего лишь о 83 погибших2. К относительно небольшим человеческим жертвам приводили и средневековые войны; например, в первом Крестовом походе приняло участие не более 3000 христианских воинов - при том, что причиной гибели людей служили также голод и болезни [с. 283].
В Новое время человеческие потери в межгосударственных войнах приобретают совершенно иные масштабы. В связи с этим Малешевич упоминает Австро-прусскую войну 1866 г., когда в течение семи недель боевых действий погибли более 100 тыс. человек; 11 месяцев Франко-прусской войны (1870), унесшие 200 тыс. жизней; Гражданскую войну в США (1861-1865), жертвы которой составили 620 тыс. человек; Наполеоновские войны (1799-1815), которые стоили жизни 6 млн человек [с. 285]. В этом же ряду стоят и две мировые войны (соответственно 13 и 55 млн погибших)3. В итоге, резюмирует свои наблюдения автор статьи, число погибших в межгосударственных конфликтах с применением насилия за
1 Sand S. The invention of Jewish people. - L.: Verso, 2010. - P. 131.
2
Eckhardt W. Civilizations, empires and wars. - Jefferson (NC): McFarland, 1992. - P. 30.
3
Clodfelter M. Warfare and armed conflicts. - Jefferson (NC): McFarland,
1992.
последнее столетие в 22 раза превышает аналогичные жертвы за предыдущие 4900 лет1.
Таким образом, по сравнению с прежними историческими эпохами, насилие в современном мире стало менее заметным, но более распространенным явлением, подчеркивает Малешевич. «Сокрытие смерти» [с. 285] вообще является отличительной чертой нашей эпохи: современные морги удаляются из поля зрения общественности; старики и безнадежно больные умирают в больницах и хосписах; публичные казни, за редчайшими исключениями, ушли из повседневной жизни. Тем не менее в случае военного конфликта граждане современных государств, как правило, дают молчаливое (или явное) согласие на массовые убийства, причем не только военного контингента, но и мирного населения на территории противника. Современные общественные организации используют обезличенную и крайне жесткую дисциплинарную этику, которая позволяет избежать моральной ответственности за военные преступления и массовое насилие; задачи ставятся и выполняются бюрократической машиной, что размывает индивидуальную моральную ответственность за содеянное. По мнению автора, в этом социально-нравственном контексте убийство большого числа «врагов» (как солдат, так и гражданских лиц) становится идеологически обоснованным, так что остается лишь решить вопрос о его «эффективности». Подобная утилитарная логика массовых убийств достигла своего пика в годы войны во Вьетнаме, где военный успех измерялся не размером оккупированных территорий, а числом убитых солдат противника.
В заключение автор статьи подчеркивает, что всякая очевидная или явная социальная несправедливость требует легитимации. В первую очередь это касается крайних форм односторонних отношений, каковым и является насилие. Иными словами, все насильственные действия требуют оправдания - в той или иной его форме. Тем не менее чувство справедливости обладает исторической спецификой и неоднозначностью: современные формы оправдания и легитимации насилия существенно меняются по сравнению с их историческими аналогами. Сказанное не означает, что
1 Malesevic S. The sociology of war and violence. - Cambridge: Cambridge univ. press, 2010. - P. 118.
люди эпохи модерна принципиально отличаются от предшествующих поколений с точки зрения готовности убивать себе подобных, замечает автор статьи. Наше отношение к насилию на межличностном и внутригрупповом уровнях не претерпело существенных исторических изменений, так что и сегодня люди в большинстве своем по-прежнему избегают прямой межличностной конфронтации. Кроме того, мы, как и наши предки, не одобряем случайных, бессмысленных и беспорядочных убийств. Тем не менее современный мир отличается от прежних эпох своим отношением к организованному насилию; более того, практика организованного насилия является значимым структурным элементом государства модерна [с. 286]. Совокупный рост силовых и идеологических полномочий социальных организаций модерна и, в первую очередь, возникновение феномена нации-государства создали беспрецедентную историческую возможность для массового уничтожения людей. Следовательно, вместо того чтобы препятствовать распространению жестокости, эпоха модерна открывает перед ней двери. Постоянному расширению структурных и идеологических возможностей современных общественных организаций, облеченных «правом на насилие», сопутствуют разрушения и беспрецедентные в истории человеческие жертвы. Поскольку ни биология, ни культура не подготовили нас должным образом к восприятию и совершению насилия, заключает автор, для оправдания и реализации подобных практик мы нуждаемся в общественных организациях. Таким образом, вопреки распространенной точке зрения, согласно которой «объем насилия» в современную эпоху существенно снизился по сравнению с предыдущими периодами мировой истории, Малеше-вич делает неутешительный вывод о том, что масштабы коллективной жестокости резко увеличиваются с ростом современных общественных организаций и идеологий. Следовательно, наш век является наиболее воинственным за всю историю, несмотря на то что характер межличностного насилия остается практически неизменным.
В. В. Новикова Е.В. Якимова
