CC BY
12
ЮЖНАЯ, ЮГО-ВОСТОЧНАЯ И ВОСТОЧНАЯ АЗИЯ
СОЦИАЛЬНЫЕ ОТНОШЕНИЯ
2015.01.022-023. ВЛАСТЬ И ЛИЧНОСТЬ В КИТАЙСКИХ РЕФОРМАХ. (Сводный реферат).
2015.01.022. LAMPTON D.M. How China is ruled: Why it's getting harder for Beijing to govern // Foreign affairs. - N.Y., 2014. - Vol. 93, N 1. - P. 74-84.
2015.01.023. Deep China: The moral life of the person. What anthropology and psychiatry tell us about China today / Kleinman A., Yan Yunxiang, Jing Jun e.a. - Beverley Hills: Univ. of California press, 2011. - 322 p.
Cont.: Introduction: Remaking the moral person in a New China; ск 1. Yan Yunxiang. The changing moral landscape; ск 2. Jing Jun. From commodity of death to gift of life; ск 3. Zhang Е, China's sexual revolution; ск 4. Pan Tianshu. Place attachment, communal memory, and the moral underpinning of gentrification in postreform Shanghai; ск 5. Sing Lee. Depression coming of age in China; ск 6. Wu Fei. Suicide, a Modern problem in China; ск 7. Guo Jinghua, Kleinman A. Stigma: HIV/AIDS, mental illness, and China'a nonpersons; ск 8. Kleinman A. Quests for meaning.
Ключевые слова: КНР; государство; власть; реформы; индивидуализация общества; личность.
Директор Центра изучения Китая в Высшей школе международных исследований Джона Гопкинса (Johns Hopkins School of advanced international studies), г. Вашингтон, характеризует эволюцию образа правления в КНР от Мао Цзэдуна до Си Цзиньпина1 (022).
1 Глава из книги: Lampton D.M. Following the leader: Ruling China, from Deng Xiaoping to Xi Jinping. - Berkeley: Univ. of California press, 2014. (Здесь и далее приводится по реф. источнику.)
Переход к реформам называют «третьей революцией»: после крушения монархии (1911) и прихода к власти коммунистов (1949). В отличие от предыдущих, она произошла без смены политического режима. Тем не менее в характере правления происходят серьезные изменения, поскольку государство слабеет, а общество становится сильнее (022, с. 74).
Общество усиливается от того, что у людей появляется больше материальных, интеллектуальных, информационных ресурсов, к которым они имеют доступ помимо государства, а государственную власть подтачивает ее фрагментация. Характерно поступательное ослабление позиции лидера. Хотя Дэн не обладал неограниченной властью, он был харизматической фигурой и важнейшие решения принимал авторитарно. Мог игнорировать общественное мнение, как свидетельствует его внешнеполитический курс. Преемники Дэна стремятся найти консенсус в руководстве перед принятием важнейших решений и приспосабливаются к общественному мнению. Как поговаривают в Китае, «Мао и Дэн могли решать, Цзян1 и нынешние руководители должны консультироваться» (022, с. 76).
Если Мао мог не думать об общественном мнении, считая, что его воля и есть «народная воля»2, то теперь большое значение придается зондажу общественного мнения. Социологические опросы сделались постоянно действующим институтом. При разработке того или иного проекта от чиновников официально требуется определить, не вызовет ли его реализация массовый протест населения на территории, где она предполагается. Ученые КНР объясняли иностранным коллегам, что жесткая позиция, занятая Пекином в 2009-2010 гг. по территориальным спорам на море и в других
1 Цзян Цзэминь. Был генеральным секретарем ЦК КПК в 1989-2002 гг. -Прим. реф.
2 Точнее, Мао Цзэдун как харизматическая личность успешно манипулировал общественным мнением. Достаточно вспомнить ознаменовавший начало «культурной революции» заплыв на Янцзы, которым он мобилизовал массовые настроения в поддержку стремления удержать реальное руководство страной. Апеллируя к массам против своих оппонентов, преобладавших в высших эшелонах власти и партаппарате, «великий кормчий» провозгласил лозунг «Огонь по штабам!». И после Мао в идеологическом арсенале КПК сохраняется разработанная им «линия масс», стратегия мобилизации общественного мнения в поддержку партийного курса. - Прим. реф.
внешнеполитических вопросах, есть следствие «общественного возмущения критикой Китая на Западе1 за несоблюдение прав человека» (критика особенно усилилась в преддверии Пекинской олимпиады 2008 г.). Можно сказать, общественное мнение в КНР сделалось «разновидностью гражданского общества» (022, с. 81).
Значение общества будет возрастать в связи с его дифференциацией. Возникают разнообразные группы, которые лоббируют свои интересы на разных уровнях власти, вследствие чего руководству приходится выступать в роли координатора, стремящегося поддержать равновесие различных сил. К тому же центральные власти все больше утрачивают монополию в распоряжении ресурсами. За годы реформ, с 1980 по 2010 г. расходы местных органов возросли в бюджете страны с 46 до 82%. Значительная часть средств минует государственные органы, и эта часть увеличивается: доля промышленной продукции, производимой в госсекторе, сократилась с 78% в 1978 г. до 11% в 2009 г. (022, с. 81-82).
Для использования в частном секторе Китай обладает теперь «мощным контингентом талантливых людей». В 1977/78 уч. г. в стране насчитывалось 400 тыс. студентов университетов, в 2010 г. -6,6 млн. Немаловажно, что многие получают подготовку за рубежом, главным образом в США, и возвращаются в Китай. В 2012/13 уч. г. в одних США училось более 230 тыс. китайских студентов (022, с. 82).
«Простые китайцы получили беспрецедентный доступ к информации». Более полумиллиарда пользуется Интернетом. Правительство предпринимает гигантские усилия, чтобы, стимулируя позитивный эффект применения Интернета, попутно избежать дестабилизирующих последствий. А для этого приходится переходить к методам дозированного вброса информации. Так, в ответ на распространение слухов в связи с осуждением Бо Силая2 власти распорядились опубликовать в СМИ часть обвинительного приговора (там же).
1 Территориальные споры в акватории прибрежных морей существуют у КНР с Японией и Вьетнамом, и они продолжают обостряться. - Прим. реф.
2 Член Политбюро и секретарь парткома г. Чунцина (мегалополис центрального подчинения в Западном Китае, бурно развивавшийся при Ху Цзиньтао в связи с курсом на подъем внутренних районов страны), приобретший популярность как сторонник жесткого курса. - Прим. реф.
«Сочетание более сконцентрированного городского населения, быстро растущих ожиданий, распространения знаний с увеличением возможностей для организованных социальных выступлений означает, что у властей будет все больше сложностей в управлении страной». Партсекретарь провинции Гуандун, столкнувшийся с массовым протестом крестьян против захвата их земли, раздраженно заявил корреспондентам: «Есть только одна категория людей в Китае, которая испытывает с каждым годом возрастающие трудности. Кто это? Кадры. Включая меня» (022, с. 83).
Китайское руководство стоит перед необходимостью реформ. Готово ли оно к ним на самом высоком уровне? В отличие от Дэна, политические цели которого были «трансформативными», его преемники больше озабочены сохранением существующей системы при ее совершенствовании. Цзян Цзэминь еще предпринимал системные нововведения: вступление в ВТО, расширение доступа в партию интеллигенции и открытие доступа для предпринимателей. Ху Цзиньтао с премьером Вэнь Цзябао ничем особым в области инноваций управления себя не проявили.
Си Цзиньпин пришел к власти (2012) под лозунгом «углубления реформ». У нового лидера есть определенные предпосылки для этого. За него свидетельствует опыт работы в армии и наиболее «модернизированных, космополитичных и глобализованных областях Китая» (провинции Фуцзянь, Чжэцзян, г. Шанхай); образовательный потенциал шести членов Постоянного комитета Политбюро выше, чем у предшественников. Это может «знаменовать наступление периода креативности, но может привести и к параличу» (022, с. 84).
Дискуссии, оживившиеся с провозглашением лозунга «углубления реформ», выявили несколько позиций. Китайские лидеры «могут попытаться восстановить централизованную и авторитарную систему». Может выделиться харизматический лидер, который «установит новый порядок, может - более демократический, но скорее - более авторитарный». Наиболее опасный сценарий - если китайское руководство будет продолжать нынешний курс без изменения системы правления. Это «дорога к хаосу» (022, с. 83).
Остается четвертый сценарий - изменение системы правления, введение правовых норм и институтов, которые будут больше соответствовать возросшим требованиям общества. В любом слу-
чае, «риск стояния на месте перевешивает риск движения вперед» (022, с. 84).
Монография «Глубинный Китай» (023) написана коллективом ученых США и КНР1. Авторы задались целью проанализировать, как повлияли реформы на внутренний мир китайцев, и определить, какой потенциал для политических перемен заключен в его изменении.
Социальные преобразования и политические потрясения, происходившие с начала ХХ в., отразились серьезными подвижками в сфере массового сознания. Китайцы говорят: в начале ХХ в. думали, что «только капитализм может спасти Китай», после прихода коммунистов к власти - что «только социализм может спасти Китай», с распадом Советского Союза и крушением коммунизма в Восточной Европе - «только Китай может спасти социализм», а в последнее время, особенно после мирового финансового кризиса 2008 г., - «только Китай может спасти капитализм» (023, с. 2).
В этих подвижках на первое место для индивида выходит проблема идентичности. В традиционном обществе проблемы личностной самоидентификации не было. Индивид ощущал себя принадлежностью семьи, клана, общины. Коммунисты, придя к власти, освободили его от этих привязанностей, но наложили новые - лояльность к государству, преданность партии и ее вождю. Новая мораль не вытеснила прежнюю и лишь наслоилась на базовые структуры сознания.
Произошло раздвоение личности между тем, что общественная мораль требовала от индивида, и тем, что подсказывала ему собственная совесть. В состоянии «раздвоенной личности (divided self)» индивид продолжает оставаться и в эпоху реформ, притом что это раздвоение обрело новые черты и сделалось более явным. Разделительная линия по-прежнему проходит между новыми и ста-
1 Артур Клейнман - профессор медицинской антропологии и психиатрии Гарвардского университета, Янь Юньсян - профессор антропологии Калифорнийского университета, Цзин Цзунь - профессор социологии Университета Цинхуа (Пекин), Син Ли - профессор психиатрии Китайского университета Гонконга, Эверетт Чжан - преподаватель антропологии Принстонского университета, Пань Тяньшу - доцент культурной антропологии Фуданьской школы социального развития и государственной политики (Шанхай), У Фэй - доцент отделения религиоведения и Го Цзиньхуа - преподаватель социологии (оба из Пекинского университета).
рыми ценностями, между общественной и частной сферами, между реальными практиками и идеальными устремлениями. Однако произошел резкий сдвиг в соотношении коллективного и индивидуального.
Китайская мораль со времен Конфуция требовала от индивида полного подчинения старшим, начальникам, правителю. Китайские просветители усилили акцент на служении личности общественному делу. Лидер реформаторского движения Лян Цичао (18731929), разрабатывая новую гражданскую этику, во главу угла поставил положение о двойственной идентичности с подчинением «малого Я» (индивида) «большому» (нации). Эта иерархия поддерживалась коммунистами, будучи доведенной до полного самоотрицания личности при «культурной революции» (1966-1976).
Потрясением от возникшего абсурда была проникнута описывавшая десятилетие «культурной революции» так называемая «литература шрамов», литература КНР 80-х годов. Первый из китайских рок-звезд Куй Цзянь пел «У меня ничего нет», имея в виду, что в маоистскую эпоху у индивида ничего не оставалось в глубинах души, отсутствовало даже сознание своей личности. Песня отражала происходивший среди молодых людей (по преимуществу) напряженный поиск себя. Широчайшая популярность среди молодежи 80-х годов зарубежной китайской поп-музыки и особенно звезды из Тайваня Терезы Дэн1 обозначала направление этого поиска - открывалась жизнь без политики и пропаганды, огромная сфера чувств, область романтической сентиментальности и душевных переживаний.
В «моральном ландшафте» китайских реформ на передний план выходит становление индивидуальной личности и превращение индивидуализации в стержень перемен в современном китайском обществе. Предприняв радикальные преобразования, партийное государство само форсировало процесс, «заставив индивида взять на свои плечи груз ответственности и риска за активное участие в рыночной конкуренции». В значительной степени индивидуализация носила вынужденный для самого индивида характер -для крестьян, перешедших к самостоятельному хозяйствованию,
1 Юные китайцы говорили в те годы: «Днем слушаем старого Дэна (Дэн Сяопина), вечером молодого (Терезу Дэн)». - Прим. реф.
для мигрантов (их было 2 млн в 1980 г. и 132 млн в 2006 г.), работающих в городах на свой страх и риск, для более 30 млн работников госпредприятий, уволенных в 1998-2003 гг. (023, с. 14-15).
Реальность радикально меняющегося общества предстает перед индивидом двумя прямо противоположными тенденциями -«возрастанием разрушительных для нравственности практик, с одной стороны, и возникновением более перспективного нравственного горизонта - с другой». От индивида требуется найти путь к обретению себя и нравственному совершенствованию среди «соперничающих и зачастую конфликтующих этических норм и моральных практик» (023, с. 10).
Это проявляется в дилемме эгоизма и альтруизма, своекорыстия и общественного служения. Значительная часть молодежи -авторы монографии приводят примеры из мира социальной психиатрии и социальных наук, который они хорошо знают, - хотят работать в Китае и для Китая. Отстаивая самые высокие стандарты профессиональной этики, они хотят по мере своих профессиональных возможностей способствовать «созданию нового Китая» и надеются, что «их труд может повлиять на политику и программы» развития страны.
В то же время они «озабочены улучшением своего служебного положения, проблемами хорошей школы для детей и оказанием помощи родителям, способами максимизировать семейные ресурсы, возможностью предпринимать поездки и оставаться в тесном контакте с достижениями мировой науки в своих дисциплинах». «Моральные принципы могут побуждать их поддерживать борьбу против бедности, за улучшение межэтнических отношений, за предоставление лучших возможностей для женщин и мигрантов, за реформирование системы здравоохранения». Однако обстановка на работе и домашняя среда направляют их заботы в область сугубо личных и прагматических проблем.
Моральные принципы и мораль повседневной жизни для этих молодых профессионалов, как и «для сотен миллионов других китайцев, не могут находиться в гармонии». Ориентация на то, что «допустимо в политическом и социальном плане», «выстраивание отношений с государственными органами и неформальными структурами власти и влияния» формируют «антигероическую модель». В морально-психологическом пространстве многие «стремятся к
переменам, которые в широком политическом пространстве не могут быть реализованы». Это и есть «сердцевина раздвоения личности в современном Китае», и, считают авторы, истоки кроются «как в глобализации, так и в особом пути Китая к модерности» (023, с. 25--26).
Социологи и этнопсихологи предложили для оценки современных процессов индивидуализации в КНР модели «желающей» и «предприимчивой» личности1. В моральном плане эта типизация недостаточна. Она ничего не говорит о способах удовлетворения личностью своих желаний и путях реализации предприимчивости. Известная часть молодежи выбирает карьеру в партийно-государственных органах, а патриотизм, который они афишируют при этом, служит прикрытием сугубо корыстных интересов. Не лучше обстоит дело и с теми, кто уходит в бизнес. «Занятые бесконечными делами, они часто не могут вспомнить, что они делали и где они были накануне». Эта новая элита оказывается в раздвоенности «между внешней успешностью и внутренней пустотой» (023, с. 8).
Все же главное, что значимо само по себе, это сам процесс индивидуализации, возрастание роли личности. Уходит в прошлое упор на «недифференцированную массу», характерный для «коллективистской эры радикального маоизма», и это «может иметь большое политическое значение» (023, с. 30).
«Первым открытым отходом от господства коллективной морали» Янь Юньсян2 (гл. 1) называет дискуссию начала 80-х годов, последовавшую за письмом молодой работницы в редакцию молодежного журнала «Чжунго цзиннянь». Соединив с письмом студента, редакция выпустила (в мае 1980 г.) подборку «Почему дорога жизни становится все уже». Она вызвала многотысячный поток писем в редакцию и многочисленные отклики в местной
1 Rofel L. Desiring China: Experiments in neoliberalism, sexuality, and public culture. - Durham: Duke univ. press, 2007; Hanser A. The Chinese enterprising self: Young, educated urbanities an d the search for work // Popular China: Unofficial culture in a globalizing society. - Lanham: Rowman a. Littlefield, 2001.
2 Бывший крестьянин, затем проводивший несколько десятилетий полевых исследований в своей деревне Северного Китая, Янь - автор нескольких монографий, в том числе: Yan Yunxiang. Private life under socialism: Live, intimacy, and family change in a Chinese village, 1949-1999. - Stanford: Stanford univ. press, 2003; Id. The individualization of Chinese society. - Oxford: Berg. - 2009.
прессе. Дискуссия отразила разочарование авторов писем в коммунистических идеалах из-за их разрыва с действительностью и убеждение, что отрицание личных интересов во имя общественных целей «пустая болтовня». Дискуссия вылилась в размышление большой массы людей о смысле жизни (023, с. 41-42).
Власть пыталась противостоять распространению индивидуалистической морали стяжания личного преуспевания. Еще в середине 80-х годов инженерно-технические работники, совмещавшие работу на госпредприятии с какой-либо подработкой, наказывались тюремным заключением. Но уже в 90-х, после программных заявлений Дэн Сяопина, страсть к материальному обогащению стала всеобщей, захватив все слои общества - от крестьянской бедноты, уходившей в город на заработки, до высокопоставленных функционеров, учреждавших частные компании.
Эта страсть обернулась «национальной паникой» (023, с. 51), в которой обескураженность различных групп населения, оказавшихся на обочине новой жизни, слилась с общей дезориентирован-ностью, в первую очередь старшего поколения, привыкшего к твердой и единообразной системе ценностей, в которой господствовали уравнительность, бескорыстие, авторитет власти и высоконравственных личностей. Несомненно, в маоистский период экономических злоупотреблений было немного, зато с избытком хватало злоупотребления самой властью; конкуренцию заменял дух классовой борьбы, воплощавшийся в массовом доносительстве; активисты политических кампаний, провозглашавшие высокие общественные цели, преследовали сугубо личные интересы. Эти внутренние пороки привели к быстрому краху социалистического коллективизма, когда политический курс КПК изменился.
«Морального вакуума» в китайском обществе, о котором так много говорят, на самом деле не существует. Показательно, что утверждение ценностей личного преуспевания вылилось в массовые формы социального протеста. Упадок коммунистической морали отнюдь не помешал широкому распространению коллективных выступлений. В 1993 г. их было зарегистрировано более сотни, в 2003 г., который в китайских СМИ получил название «года утверждения (assertion) прав», - 70 тыс., в 2005 г. - 87 тыс. (023, с. 44). В такой специфической форме в китайском обществе проис-
ходит сдвиг от индивидуальной ответственности перед коллективом к коллективной защите индивидуальных прав.
Истинные причины морального кризиса и того, что СМИ и некоторые ученые КНР называют «упадком нравственности», не в отсутствии ценностей, а в наложении одной системы ценностей на другую, в «сшибке старой и новой этики» (023, с. 52-53). Подобное совмещение, очевидно, происходит в отношениях между поколениями и полами. Молодежь активно отстаивает свои права на самостоятельность, притом отнюдь не чуждается материальной помощи от родителей. Последняя резко возрастает по мере роста материального благосостояния, особенно в городах, и расширения среднего класса. В Шанхае «выкупом за невесту» (Ь1Мс№еа№) может служить двухкомнатная квартира для молодых, а обычным приданым - автомобиль.
Парадоксально, что молодежь между тем вступает в брак, как правило, по собственному выбору. Молодые люди разрешают эту этическую коллизию просто. Когда Янь Юньсян попенял своей студентке за постоянное обращение к помощи родителей, она ответила: «Они будут счастливы, если я буду счастлива» (023, с. 37). Впрочем, и родители не щепетильничают в этических вопросах, получая помощь от детей.
В описанной автором деревне бедная семья получала постоянную помощь от дочери, устроившейся в городе. Это позволило родителям выстроить новый дом, привести в порядок хозяйство, дать образование младшим детям. Характерная коллизия возникла, когда в деревню с разоблачениями нагрянула жена босса, у которого дочь работала секретаршей. Хотя родители и односельчане узнали неприятные подробности, это не изменило их отношения к дочери. Поскольку помощь детей воспринимается как свидетельство сохранения традиционной ценности почитания старших, к возвращающимся с накопленным в городской секс-индустрии девушкам в деревнях, как правило, относятся терпимо и даже с уважением.
«Безнравственность», если понимать под ней «преднамеренное нарушение господствующих моральных норм и осознанное причинение вреда другим людям» (023, с. 55), существует, но и она является следствием наложения одних коллективных ценностей на другие. Чаще всего это выступает в совмещении «партикулярист-ской» морали локального социума с универсальными принципами
современных рыночных отношений. Характерные примеры дает ставшая массовым явлением практика фальсификации продуктов и медикаментов.
Началось это социальное бедствие в 1980 г. в уезде Цзицзян прибрежной провинции Фуцзянь1. Сельские обрабатывающие предприятия стали в массовом количестве производить медикаменты из крахмала, сахара и других пищевых продуктов, к 1985 г. таковых было уже 57 и производили они более сотни наименований препаратов, сделавшись серьезными конкурентами государственным фармацевтическим заводам. Именно это последнее обстоятельство и побудило центральные власти приступить к разбирательству. Было привлечено более тысячи частных лиц и местные органы власти. Влиятельному в партийной иерархии провинциальному начальнику Сян Наню пришлось уйти в отставку (023, с. 57).
В сентябре 2008 г. всему миру стали известны махинации концерна «Саньлу» с детским питанием. Менее чем за две недели пострадали более 53 тыс. детей, четверо скончались и почти 13 тыс. были госпитализированы с желудочными расстройствами. В 1999-2004 гг. на огромных площадях в уезде Сяньхэ провинции Хэбэй крестьяне использовали для увеличения массы луковиц сильно действующий пестицид. Хотя после такой обработки над полями распространялся стойкий раздражающий запах, тревогу забили лишь после приезда столичных журналистов. Между производителями лука и властями установилась круговая порука.
Смысл ее объяснили рабочие одного из сельских предприятий, производившего пищевые добавки из изношенной обуви. На вопрос корреспондента центрального телевидения, понимают ли они, что от их продукции могут пострадать покупатели, рабочие отвечали: «Ну и что? Мы их не знаем. Здесь никто не будет есть эти продукты» (023, с. 58).
Круговую поруку, случается, оправдывают и партийным курсом на подъем народного благосостояния. Когда корреспондент указал местному начальнику на опасные последствия злоупотреблений с производством продуктов питания и лекарствами, тот, в свою очередь, указал на ряды новых домов в поселке. «Думаю, что
1 Провинция явилась одним из лидеров в перестройке экономики страны на рыночные рельсы. - Прим. реф.
мой высший долг перед Небом дать моим бедным землякам возможность стать богаче» (023, с. 60).
В ответ на проявления «партикуляристской» морали в китайском обществе разгорелось движение самоорганизации. Уже в 1985 г. в одном из уездов провинции Хэнань возникло первое в Китае общество потребителей. Вскоре сеть таких обществ покрыла всю страну, при поддержке власти1 была учреждена Всекитайская потребительская ассоциация. Так - как это типично для страны с рыночной экономикой - осознание индивидуальных прав началось с осознанием прав потребителя, и «в большинстве случаев защита прав остается в Китае движением потребителей» (023, с. 57).
Махинации с продуктами питания и медикаментами продемонстрировали бессилие индивида перед фактором круговой поруки недобросовестных производителей и местных чиновников без поддержки государства и проведения институционных реформ в системе управления. «Партикуляристская мораль», с которой не смогли справиться даже при Мао, становится угрозой не только для отдельных граждан. Вместе с подрывом продовольственной безопасности государства она подрывает доверие в обществе, представляя такую же социальную угрозу, как коррупция, моральный вред от которой не менее разрушителен, чем политический.
Китайской традицией освящен образ добродетельного правления: правитель являет образец морали, власть наделена нравственным авторитетом. Эти установки изрядно деградировали в ходе реформ, тем не менее факты коррупции, приобретшей системный характер, продолжают вызывать крайнее возмущение в обществе. Характерно, что при руководстве КПК Ху Цзиньтао власти попытались опереться на традиционные этические представления как «средство борьбы с коррупцией и укрепления политической легитимности КПК» (023, с. 72).
Настоящей альтернативой безнравственности и антиобщественным проявлениям оказывается становление новой морали, сочетающей индивидуализм с осознанием обязанностей индивида перед обществом. Этот процесс уже можно проследить. Характерными примерами являются становление индивидуальной благотвори-
1 Общенациональные организации в КНР могут существовать только под прямым государственным контролем. - Прим. реф.
тельности и волонтерское движение, а наивысшим выражением последнего участие более 250 тыс. добровольцев в ликвидации последствий Сычуаньского землетрясения 2008 г. Среди них были и признанные меценаты, как Чэнь Гуанбяо, пожертвовавший годом раньше 130 млн юаней на благотворительность. Известный страстью к различным развлечениям, он проявил себя и в общественном деле, возглавив отряд из сотни служащих своей компании. Колонна Чэня из 60 бульдозеров преодолела более 1000 км и прибыла на место катастрофы раньше государственных спасателей.
Огромное большинство волонтеров остались неизвестными. Преимущественно это были молодые люди. Родившиеся уже в годы реформ, они за свой счет издалека прибыли в провинцию Сычу-ань и неделями безвозмездно трудились на расчистке завалов.
Нравственные установки благотворительности и участников волонтерского движения искажаются духом коммерциализации и вмешательством государственных органов. Соединяясь, эти два фактора создают неблагоприятный моральный контекст для индивидуальной инициативы. Превращая благотворителей (по маоистской традиции поиска героев) в образцы социального поведения, государственные СМИ подвергают благополучие и саму жизнь этих людей серьезней угрозе. Даже разоряясь, они вынуждены продолжать оказывать материальную помощь из-за шантажа тех, кто считал себя вправе ее получать. Зафиксированы случаи, когда жаждавшие помощи врывались в дома благотворителей и учиняли там подлинный грабеж1.
В таких случаях косвенно отразилась двойственность позиции государства. Встав на путь реформ, оно способствовало индивидуализации и превращению ее в «самое фундаментальное проявление изменений в китайском обществе». Будучи «сначала вынужденным, а затем взяв инициативу на себя», режим постарался для успеха рыночных реформ сделать индивида более самостоятельным, больше опирающимся на свои силы и более конкурентоспособным в новой экономической жизни (023, с. 69).
1 Мотивацией злоумышленников становилось убеждение, что им должна быть оказана помощь, а поскольку в КНР система социального обеспечения развита еще слабо, эти люди перекладывали свои претензии на благотворителей, тем более что государство, возведя тех в образцы, превращало их в мишень необоснованных требований. - Прим. реф.
Одновременно партийное государство «продолжает с подозрением относиться к самостоятельности индивида и автономии общества», и это «серьезно ограничивает возможности образовать новую моральную личность» в столкновении с мощной тенденцией к материальному обогащению. С подобными проблемами сталкивались и европейские общества в Новое время. Но становлению в них новой морали с моральным же противовесом натиску «материализма» способствовали устойчивые религиозные традиции и прогресс либеральных институтов. Отсутствие подобного противовеса сильно осложняет противоборство материальных и духовных ценностей в современном Китае (023, с. 71).
Эти противоречия не мешают автору коллективного проекта Артуру Клейнману представить структуру личности современного китайского индивида. Практикующий специалист по социальной психиатрии1, более шести лет вместе с женой и детьми проживший в одной из деревень уезда Чанша провинции Хунань, отмечает, что при отчетливо выраженной прагматичности даже у простых китайцев проявляется стремление к осмыслению жизни.
Такое осмысление включает убеждение, что, «несмотря на ужасные бедствия, мир еще остается предсказуемым и поддается воздействию, что их жизни значимы, что все имеющее значение для них и их семей - ресурсы, статус, важнейшие отношения, культурно означенные практики - находятся под защитой». Люди стремятся выстроить жизнь для себя и своих близких. При этом их стратегии жизни различны. У бедняков сохраняется вековечная установка на терпение. Однако преобладает, особенно у «обуржуазивающегося среднего класса», представление, что можно сделать жизнь лучше и обрести личными усилиями счастье, «если не для себя, то для детей и внуков» (023, с. 266).
«Стремление к счастью» Клейнман и считает главной чертой личностного сознания в современном Китае, выделяя наряду с ним еще шесть «стремлений (quests)» - к справедливости, к обретению религиозной веры, к уважению, к гендерному равенству, к стабильности и порядку, в конечном счете - к тому, чтобы сделать мир лучше.
1 Среди его работ: Kleinman A. Social origins of distress and disease: Neurasthenia, depression, and pain in Modern China. - New Haven: Yale univ. press, 1986.
Наблюдателей поразил экстаз радости и гордости, в котором пребывали многотысячные толпы, бродившие по улицам во время проведения Пекинской олимпиады и Всемирной выставки в Шанхае 2008 г. Ничего подобного не заметили на предшествовавших летних олимпиадах в Атланте и Афинах. Чтобы понять этот экстаз, следует оценить изменения в жизни китайцев, произошедшие за годы реформ.
«То, что было доступно лишь богатым и могущественным, стало обычным делом для простых людей - ходить в рестораны, посещать магазины со всевозможными товарами, смотреть в кинотеатрах самые последние фильмы, использовать досуг для физических занятий и туризма. Голод, который преследовал китайцев столетиями и сделался частью их международного образа, больше не является (для большинства) реальностью, нет и страха перед ним. Его заменяет страсть по тем замечательным вещам, что наводняют рынок и пленяют воображение» (023, с. 267).
И «смыслом жизни для сотен миллионов китайцев сделалось обретение хорошей жизни, жизни, наполненной простыми удовольствиями, жизни, обеспеченной на относительном и скромном уровне в опасном и непредсказуемом мире, жизни, которая предоставляет больше возможностей для детей и внуков». Такая «хорошая жизнь» определяет новую мораль, заставляя мириться с политической реальностью. «Это и есть настоящая китайская культурная революция» (023, с. 268).
Эйфория «хорошей жизни» позволяет забыть об ужасах «культурной революции» Мао и трагедии «Большого скачка», унесшей 30 млн жизней, «сублимирует» накопившиеся в обществе раздражение и озлобление по отношению к превратностям реформирования. Однако далеко не всех захватила эта эйфория. Чувство протеста сохраняется, особенно среди представителей старших поколений; и оно проявляется в «альтернативном стремлении», в установке на достижение социальной справедливости.
Целые сельские общины еще хранят воспоминания о трагическом прошлом и своем сопротивлении произволу властей1. Участники массовых акций, выступающие против злоупотреблений
1 Thaxton R. Catastrophe and contention in rural China: Mao's Great leap forward, famine, and origins of righteous resistance in Da Fo. - Cambridge (Mass): Cambridge univ. press, 2008.
местных властей, апеллируют к нормам социальной справедливости, удержавшимся в идеологическом каноне КПК, обретая в них легитимность своих действий1. И «порой это становится удачным проявлением морального образа жизни в современном Китае» (023, с. 272).
Собственно руководство считает локальные выступления допустимым выражением социального протеста. Когда в провинции Юннань местные СМИ обрушились на участников как «бузотеров», отдел пропаганды провинциального комитета КПК одернул корреспондентов. Прессе было указано прислушиваться к требованиям народа, поскольку они помогают исправить недостатки в реализации партийной линии на местах (023, с. 27).
Особой реакцией на «гиперматериализм» рыночных отношений и «сверхпрагматичность» обыденной жизни становится возрождение религиозности. Восстанавливаются и реконструируются буддистские храмы, тысячи людей регулярно приходят на храмовые церемонии, участвуют в различных обрядовых действах. Посещают и даосские кумирни. От 70 млн до 100 млн китайцев привержены христианству. В Синьцзяне, Внутренней Монголии среди различных этнических меньшинств распространяется ислам, число приверженцев которого достигает 50 млн (023, с. 273).
Духовный голод народа, тоска по религиозным ценностям и переживание связи с потусторонним миром - все, что подавлялось в течение маоистского периода, наконец нашло форму удовлетворения. При всем том борьба КПК с религией продолжается. Характерна судьба массового религиозного движения Фалуньгун, возникшего на основе распространения в 90-х годах традиционных целительных практик «цигун»2 и подвергшегося жестоким репрессиям на рубеже 2000-х годов.
Однако на низовом уровне партработники не видят каких-либо проблем в совмещении своей деятельности с религиозными верованиями, которые, как они хорошо знают, тайно существовали среди народа, особенно в деревнях. Хотя масса народа остается чужда религиозно-доктринальным вопросам, существует общая
1 Этот аспект выделен в обобщающей монографии сельского протеста 1990-х годов: O'Brien K., Li Lianjiang. Rightful resistance in rural China. - Cambridge
(Mass.): Cambridge univ. press, 2006.
2
Palmer D. Qigong fever. - N.Y. Columbia univ. press, 2007.
тяга к духовности. Просвещенные люди, в том числе бизнесмены, ищут в религии «нравственный компас», который, как они считают, отсутствует в современном Китае. При этом налицо традиционный для страны синкретизм. Как говорил автору один предприниматель, он с друзьями увлечен чтением религиозной литературы, а предмет его веры - «смешанная религия», наполовину вера в предков, наполовину вера в Бога (023, с. 274).
В совместной работе с китайскими коллегами-психиатрами автор столкнулся с острой озабоченностью среди них позицией партнеров в части уважительного к ним отношения. Почувствовав это, он стал проявлять предельную предупредительность, всячески подчеркивая правильность диагнозов китайских коллег и качество их квалификации. Обостренная забота о проявлении уважении оказалась следствием двоякой приниженности - традиционной перед иностранцами и обретенной в былые годы перед партийным аппаратом, который уверял, что психических заболеваний в социалистической стране не может быть.
Психиатрам из КНР важно было чувствовать себя членами мирового научного сообщества, и эта их профессиональная озабоченность воспроизводит один из аспектов общественной морали, которым усердно манипулируют власти, «мобилизуя индивидуальные эмоции». Превратившись в неконтролируемые националистические страсти, последние могут стать опасными. В то же время «это вековое коллективное стремление к уважению и достоинству» одушевляет желание страны «обрести в конце концов свое законное место в самом центре мировой системы» (023, с. 278)1.
Забота об уважении имеет подоплеку в традиционных моральных ценностях. У Фэй (гл. 5), рассматривая проблему суицида в КНР, выявил три отличительные черты этого явления в сравнении с США: большую частоту случаев, в два раз превосходящую американский уровень, концентрацию среди сельских женщин, незначительность фактора предшествовавшей суициду депрессии. Последнюю обычно заменял традиционный для китайского общества фактор «потери лица» (023, с. 12): индивид совершает самоубийство, испытывая чувство стыда из-за унижения его социально-
1 Jacques M. When China rules the world: The rise of Middle Kingdom and the end of western world. - L.: Penguin books, 2009.
го статуса или протестуя против оскорбления его морального достоинства. В современной деревне борьба женщин за свой социальный статус принимает особо сложный характер, поскольку на них ложится забота о детях и родителях одновременно с крестьянской долей замещать в поле мужей-мигрантов.
Борьбу женщин за свое достоинство Клейнман выделяет как особую разновидность стремления к уважению. В современном Китае грань между «оцениваемой» женщиной и «оцененной» приобретает особую остроту, поскольку при всей грандиозности и молниеносности вызванных реформами перемен сохраняется традиционная мораль, жестко отстаивающая обязанности женщин перед семьей и выражающая их социальную приниженность.
Распространенность суицида, проанализированная У Фэем, «обескураживает», однако выявленная одновременно среди сельских женщин распространенность разводов может сулить «более оптимистическую перспективу». Число разводов в КНР за годы реформ выросло с 4 до 21,8%, причем в деревне в 70-80% случаев инициаторами выступают женщины. И причиной служит обычно не традиционный конфликт со свекровью, а «поиск счастья», стремление к самосовершенствованию, желание женщины повысить свой социальный и моральный статус (023, с. 279).
Проблема принимает неожиданный оборот из-за того, что борьба за женскую эмансипацию совпала в современном Китае с «сексуальной революцией» (ей специально посвящена статья Эве-ретта Чжана из Принстонского университета, гл. 3), сделавшись частью ее. Поскольку в стране существует значительное демографическое неравенство в соотношении численности полов, у разведенной женщины гораздо больше шансов на повторный брак. Мужчины даже забили тревогу, как свидетельствует статья в еженедельнике «Наньфан жэньву чжоукань» (август 2009 г.) с характерным названием «Почему наши жены больше не любят нас» (023, с. 33-34).
На смену традиционной морали, ограничивающей роль женщины деторождением, конфуцианскому идеалу подчинения женщины отцу, мужу, наконец сыну, маоистскому идеалу ударницы «женских железных бригад» приходит ценность раскрытия женщиной всех своих природных возможностей. И это «может быть
одной из наиболее многообещающих перспектив углубления реформ» (023, с. 284).
Сохраняется стремление совершенствовать мир, делать свое окружение лучше, творить добро, заповеданное нынешним поколениям китайцев учением Конфуция, неоконфуцианской моралью и гражданской этикой просветителей. Это стремление проявляется в различных видах волонтерского движения. Профессор Университета Цинхуа Цзин Цзунь, проводивший полевые исследования в небольшом городке Западного Китая (гл. 2), показал стремление делать добро и совершенствовать мир на примере экологического движения.
В борьбе против загрязнения водных источников, подчеркивает китайский профессор, отчетливо выразилось «растущее осознание местной общности и индивидуальных прав среди простых граждан», которые «брали на себя задачу организовать земляков» в отстаивании прав социума на достойную жизнь. Моральный протест породил «коллективную революцию». Жители не только добились успеха в борьбе с загрязнением воды, но и сделали свой город объектом экотуризма (023, с. 27-28)
Как переворот в коллективной морали Цзин Цзунь характеризует, кроме того, распространившееся в различных китайских городах движение добровольной сдачи крови, а также создание групп помощи тяжелобольным и семьям, члены которых больны неизлечимыми, в частности психическими, заболеваниями.
«Там и здесь, - констатирует Клейнман, - наряду с материалистическими и эгоистическими устремлениями слышишь, особенно среди молодежи, об усилиях создать среду процветания», улучшить свое окружение в экологическом, экономическом и культурном плане. Нередко этот «идеалистический импульс» сталкивается с противодействием властей, и база для конфликта расширяется по мере того, как китайское общество «становится более мобильным, плюралистичным, ширится его связь с внешним миром» (023, с. 283-284).
В китайском обществе произошел «тектонический сдвиг»; и слишком многое, в первую очередь, для тех китайцев, что пережили сначала переход к коммунизму, затем «поворот к радикально революционному маоизму», позднее еще «скольжение к рыночному социализму», а теперь - к «зыбкой смеси глобально-либераль-
ного и локально-авторитарного культурных сценариев», оказывается малопонятным, а нередко и неприемлемым (023, с. 284).
В Шанхайском клубе ветеранов Клейнману говорили, что они «наблюдают становление нового мира, который они не полностью понимают и в котором не чувствуют себя комфортно». Характерны признания вышедшего на пенсию профессора одного из ведущих университетов КНР: «Я всегда смотрел вперед, ожидая изменений к лучшему. И они действительно происходят. Почему же тогда меня расстраивают новые времена? Из-за того, что все ценное распыляется! Из-за размаха и быстроты перемен! Я не узнаю свое окружение. Повсюду новые дома, новые улицы, новые моды, новые представления... Порой мне кажется, что я потерялся. У меня голова кружится от всех перемен. Это нехорошо. Где стабильность?» (023, с. 284-285).
Если для части старшего поколения показательна устремленность в будущее как желание избежать душевных травм воспоминаний о прошлом, то для другой части обращение к прошлому становится нравственным ориентиром для политической оценки настоящего. У этой категории характерное для эпохи крутых общественных перемен стремление к стабильности становится подобием инстинкта самосохранения. Между тем влиятельность старших поколений в современном Китае немалая даже в демографическом плане, Впервые в истории страны численность пожилых людей старше 60 лет превысила численность детей до пяти лет и при этом заметно возрастает численность тех, кому больше 85 (023, с. 24).
В заключение Клейнман настаивает на полезности концепции «раздвоенной личности», которая положена в основу коллективной монографии. Выявляемые противоречия становления новой личности можно объяснять по-разному. Верно, что к современному индивиду в КНР еще приложима теория «держать язык за зубами». Партийное государство «остается репрессивным и может быть опасным». Предоставляя относительную свободу, оно ставит пределы, которые нельзя переходить. Самое важное, что эти пределы «интериоризуются индивидом как самоцензура, самоконтроль, самодисциплина», что в конечном счете и порождает «самораздвоение» (023, с. 285-286).
53-летний инженер, старый знакомый Клейнмана, говорил ему: «Есть чувства, которые вы можете выражать, и другие, кото-
рые нельзя высказывать». В отличие от дореформенных времен теперь можно говорить о личных интересах, карьере, деньгах, но нельзя о «лицемерии правительственных заявлений», когда выносится на общественное обсуждение то, что уже решено наверху. Нельзя говорить о том, что неравенство «нарушает сам принцип коммунистического или социалистического общества», о слиянии партийно-государственных чиновников с бизнесом, о том, что коррупция «носит структурный характер, что она заключена в самой системе». Партии недостаточно проводить свою политическую линию. Ей еще надо убедить людей, что она представляет «высший моральный авторитет». И если человек стремится к продвижению, он должен принять все существующее вместе с «ложью и лицемерием». Притом внутренне он может осознавать пороки системы. Так возникает «внутреннее раздвоение» (023, с. 287).
Джеймс Скотт находил в личностном сознании неподконтрольные государству структуры («transcripts»), которые позволяют индивиду сопротивляться авторитарным режимам1. По мнению Клейнмана, среди граждан современного китайского государства преобладают не «структуры сопротивления», а «структуры приспособления и соглашательства (accommodation and collaboration)». Эти внутренние структуры позволяют добиваться общественного успеха, который, однако, обременяет сознание индивида грузом нравственных противоречий (023, с. 286).
Как бы то ни было сфера субъективности в китайском обществе расширяется, внутренний мир индивида становится «богаче эмоциями, памятью, чувствительностью». И поскольку в пореформенном китайском обществе разделительная линия между эмоциональностью и нравственностью, с одной стороны, и политикой - с другой, остается нечеткой, раздвоенность индивидуального сознания «одновременно беспокоит и обнадеживает». Альтернатива заключена в том, что раздвоенность внутреннего мира индивида есть «симулякр двойственности китайского общества и государства».
«Как государство будет отвечать на возрастающую диверси-фицированность субъективной сферы и открытость гражданского сознания, еще не ясно. Может быть, оно станет еще более автори-
1 Scott J.C. Domination and the arts of resistance: Hidden transcripts. - New Haven: Yale univ. press, 1990.
тарным. Однако чем дольше режим пребывает в состоянии раздвоенности, тем больше шансов для нововведений и даже для обретения индивидуальных и общественных свобод» (023, с. 288).
А.В. Гордон
ЭКОНОМИКА
2015.01.024-025. ПРОБЛЕМЫ РАЗВИТИЯ КИТАЙСКОЙ ЭКОНОМИКИ В ТРУДАХ ЧЖАН ЦЗЮНЯ. (Сводный реферат).
2015.01.024. ЧЖАН ЦЗЮНЬ. Реформы, трансформация и рост: Обобщение и объяснение.
ЧЖАН ЦЗЮНЬ. Гайгэ, чжуаньсин юй цзэнчжан: гуаньча юй цзе-ши. - Бэйцзин: Бэйцзин шифань дасюэ чубаньшэ, 2010. - 588 с. -Кит. яз.
2015.01.025. ZHANG JUN, LIU XIAOFENG. The evolving pattern of the wage - labor productivity nexus in China: Evidence from manufacturing firm-level data // Economic systems. - L., 2013. - N 37. -P. 354-368.
Ключевые слова: реформы; «мягкие бюджетные ограничения»; асимметрия информации; совокупная факторная производительность.
Чжан Цзюнь (директор Центра исследований китайской экономики Фуданьского университета, Шанхай) - один из самых известных экономистов КНР. Получив образование в Фуданьском университете, он преподавал и занимался исследовательской деятельностью в США, Канаде, Великобритании, Дании, Финляндии, Японии, Южной Корее и т.д. Глубокое понимание реалий китайской переходной экономики сочетается в работах Чжан Цзюня с умелым использованием рафинированных методологических приемов, разработанных в рамках западной экономической науки.
Реферируемая книга (024) составлена из статей Чжан Цзюня и его глав в коллективных монографиях, написанных в 1990-2000-е годы и публиковавшихся в китайских и англоязычных изданиях. Книга состоит из пяти разделов. Первый из них озаглавлен «Социалистическая экономическая система и ее эволюция».
По мнению Чжан Цзюня, реальное, а не идеализированное представление о том, как функционировала присущая социализму
