CC BY
36
К. Фофанове и очерк о Мандельштаме. На этом энергия памяти Иванова иссякла. С 1929 г. Иванов начал печатать роман «Третий Рим» и новеллы. Выходившие в газете «Сегодня» новые мемуарные очерки представляли собой, как правило, переработку или просто перепечатку опубликованного из того, что не попало в книгу.
В третий раздел входят отдельные мемуарные очерки, несколько рассказов, созданных на биографической основе, а также очерки, запечатлевшие хорошо знакомый Георгию Иванову «Московский Форштадт» в Риге и поездку на автомобиле.
В приложении помещены фрагменты «Петербургских зим», не вошедшие в окончательный вариант книги; несколько заметок о писателях-современниках («О Гумилёве», «Памяти Вячеслава Иванова», «Еще вчера Бунин жил среди нас...», «Мне случайно попалась ...»), десять стихотворений, в которых ощутимо мемуарное начало, а также наиболее интересные отклики современников на книгу Г. Иванова «Петербургские зимы» Е. Зноско-Боровского и М. Алданова, а также воспоминания о нем самом (Г. Адамович «Георгий Иванов»).
В комментариях приводятся также наиболее значимые разночтения в разных редакциях мемуаров.
Т.М. Миллионщикова
2014.0З.026. КОРОСТЕЛЁВ О. А. ОТ АДАМОВИЧА ДО ЦВЕТАЕВОЙ: Литература, критика, печать Русского зарубежья. - СПб.: Изд-во им. Н.И. Новикова: Изд. дом «Галина скрипсит», 2013. -492 с.
В книгу кандидата филол. наук О.А. Коростелёва (Дом русского зарубежья им. А.И. Солженицына) включены избранные статьи за последние двадцать лет, сгруппированные в три раздела. В первом разделе рассматривается поэтическая и литературно-критическая деятельность Георгия Адамовича. В статьях второго раздела речь идет о Д.С. Мережковском, В.Ф. Ходасевиче, М.И. Цветаевой, В.С. Варшавском, А.П. Ладинском, Р.Б. Гуле. Третий раздел посвящен литературной критике русской эмиграции, «парижской ноте», цеху поэтов, периодическим изданиям («Звено», «Современные записки», «Новый журнал», «Опыты»).
Вокруг Адамовича, пишет О.А. Коростелёв в статье «Сомнения и надежды Георгия Адамовича», «кристаллизовались идеи, не
без его участия вырабатывались мировоззренческие установки, возникали и рушились репутации. Он создал саму атмосферу, в которой зародилось то мироощущение, которое назвали "парижской нотой"» (с. 23). В Париже поэт все реже писал стихи, ему казалось, что этот мир - не для пышных, льющихся стихов. Однако условия, в которых оказались молодые поэты эмиграции: всеобщее равнодушие, оторванность от родной страны и ее языка, от читателей, атмосфера безразличия, - показались ему наиболее подходящими для выполнения «главной задачи поэзии, как он ее теперь понимал: отбросить ходули, отказаться от всякой позы, от всех "приблизительных" слов, "полить стихи серной кислотой", чтобы сжечь все украшения, оставив одну только главную суть их, сущностное ядро, которым можно жить; отказаться... от множества ярких, но поверхностных истин ради истины непривлекательной, но незыблемой, от высокопарных, но трескучих фраз ради тихого полушёпота, которым говорятся горькие, но необходимые слова» (с. 40).
Адамович прибыл в Париж с прочной репутацией «тишайшего поэта», строгого мастера с негромким голосом; о его поэзии в эмиграции писали мало - в сознании поколения он занял место ведущего критика, эссеиста и наставника молодых поэтов и наиболее острая полемика развертывалась вокруг этих областей его деятельности. Окончательно отойдя в эмиграции от гумилевского влияния, он, по мнению О.А. Коростелёва (статья «"Без красок и почти без слов..." Поэзия Георгия Адамовича»), отказался и от выдвигаемой Цехом поэтов идеи мастерства как главной духовной ценности. Он, бывший член Цеха, в эмиграции выступал против этой идеи, защищаемой В. Ходасевичем и В. Набоковым, всегда относившимся к Цеху скептически, не приемля коллективизм в любой форме. Творчество, по мысли Адамовича, «преображает если не внешний мир, так по крайней мере душу творящего, пусть ненадолго, но дает ему заглянуть за пределы дольнего мира или хотя бы напоминает о существовании миров иных. При этом, однако, необходима полная искренность, и в первую очередь с самим собой» (с. 73). Одним из канонов «парижской ноты» он провозгласил «экономию средств», которую называл «началом и концом всякого мастерства».
В зрелых стихах поэт стремился к тому, чтобы стихотворением переориентировать сознание читателя. Задача «навевания» сменилась у него задачей «пронзения», т.е. не околдовывания ритмом,
но прояснения внутренней «музыки», настраивающей душу на должный лад. Обе задачи, несмотря на различия, «выполняли транзитивную роль, т.е. текст стихотворения не был самоцелью, но должен был служить промежуточным звеном для передачи некоторого высшего смысла, в самом стихотворении еще не заключающегося» (с. 78). При этом он признавал, что в памяти от стихов «остается не смысл слов, а тембр голоса»1. И здесь оказывалось «одно из основных противоречий в его взглядах на поэзию»: если «остается не смысл, а тембр, то зачем столь старательно искать точные слова, не достаточно ли ограничиться точным тембром?» (с. 79). Другая грань этого противоречия - заведомая невозможность найти точные слова для «невыразимого». Выходом из такого противоречия стала особая форма выражения мысли, ярче проявившаяся в его критических статьях. «Не пытаясь определять невыразимое, он нашел другой прием: говорить "вокруг" него, все время приближаясь к нему с разных сторон и умолкая в нужном месте, не переходя границы, заставляя звучать сами лакуны, пропуски каких-то звеньев логической цепи» (с. 80). Для всех поэтов «парижской ноты» недоговоренности стали одним из неписаных правил. «Тишина» поэтического голоса Адамовича переходит в «шепот, пронзительный, обреченный. А общая интонация - сосредоточенно-ожидающая, медитативная» (с. 87).
В газету «Последние новости» (Париж, 1920-1940) Адамович пришел сложившимся критиком, после пятилетнего сотрудничества в ее литературном приложении - «Звено» (Париж, 1923-1928). «Литературные заметки» «Последних новостей» сменили «Литературные беседы», регулярно выходившие в «Звене». Общее число текстов, опубликованных Адамовичем в «Последних новостях», приближается к 2400. Критик «продолжал создавать панораму мировой культуры, откликаясь на все сколько-нибудь любопытные явления... В целом этот "критический дневник" воссоздает целый мир на протяжении полутора десятилетий во всех его мелочах и нюансах», - пишет в статье «Георгий Адамович в газете Милюкова "Последние новости"» О.А. Коростелёв (с. 113). Наряду с глубоки-
1 Адамович Г. Литературные заметки // Последние новости. - Париж, 1939. -
12 янв.
ми критическими статьями здесь немало ознакомительных обзоров и даже просто пересказов советских повестей и романов. Однако именно в этот период были написаны и зачастую на страницах газеты опубликованы лучшие довоенные статьи критика.
«Одиночество и свобода»1 - единственная прижизненная книга критической прозы Адамовича. Она включает в себя заново отредактированные, а частично и вновь написанные статьи, публиковавшиеся в эмигрантских газетах и журналах, таких как «Последние новости» и «Современные записки» в 20-30-е годы, а также, в меньшей степени, «Русские новости» и «Новое русское слово». Две статьи критика на общие темы - «О литературе в эмиграции» и «Сомнения и надежды» - выполняют роль своеобразного введения в тему и заключения. Они обрамляют литературные портреты наиболее крупных писателей эмиграции. Адамович прежде всего обратился к творчеству писателей старшего поколения. Это - Д. Мережковский, И. Шмелёв, И. Бунин, М. Алданов, З. Гиппиус, А. Ремизов, Б. Зайцев, Н. Тэффи, А. Куприн, Вяч. Иванов («Вячеслав Иванов и Лев Шестов»). Из писателей младшего поколения Адамович особо отметил В. Набокова, Б. Поплавского, А. Штейгера и Ю. Фельзена.
В своей статье «Подведение итогов (книга Адамовича "Одиночество и свобода" в его переписке с друзьями)» О.А. Коростелёв обращается к истории замысла книги Адамовича и ее издания Издательством имени Чехова, крупнейшим в то время предприятием эмиграции. Ближайшее окружение Адамовича давно ждало от него книгу критики, и с открытием Издательства в 1952 г. многие знакомые критика начали торопить его: писатели младшего поколения проявляли беспокойство и пытались, как могли, подтолкнуть дело. В начале 50-х годов идея подвести итоги довоенному периоду эмигрантской литературы стала весьма актуальной, поэтому предложения об этом стали поступать в издательство сразу после его возникновения. Директор издательства Н.Р. Вреден колебался между работами Адамовича, М.Л. Слонима и Г.П. Струве. В результате было принято решение сначала (в 1955 г.) напечатать сборник статей Адамовича, а затем (в 1956 г.) исторический обзор эмиг-
1 Адамович Г. Одиночество и свобода. - Нью-Йорк, 1955.
рантской литературы Г. Струве. «Писатели младшего поколения были крайне огорчены, узнав, что Адамович не намерен писать о них в книге... он предпочел отговориться обещаниями второго тома, в который, якобы, должны войти статьи о тех, кого не было в "Одиночестве и свободе" (заодно это объясняло и намеренное отсутствие иерархии, и слишком бросающееся в глаза отсутствие Ходасевича, Цветаевой и Г. Иванова, статьи о которых он по разным причинам не хотел включать в книгу)», - пишет О.А. Коростелёв (с. 128-129). После выхода из печати работа Адамовича вызвала самые разные отклики в эмиграции, однако в целом была принята благосклонно как одна из книг, подводящих литературные итоги первой волны русской эмиграции.
«Комментарии» - вершина эссеистической прозы Адамовича. Над этой книгой он работал на протяжении почти полувека, с 1923 по 1971 г. публикуя в журналах и альманахах «Цех поэтов», «Числа», «Современные записки», «Круг», «Новоселье», «Опыты», «Новый журнал» статьи необычного жанра, состоящие из отдельных фрагментов, сюжетно между собой не связанных, но объединенных, по его собственному высказыванию, «родством тем». Критик отобрал для книги, вышедшей в 1967 г. в Вашингтоне, 83 фрагмента, к которым присоединил три близкие по духу и стилистике статьи: «Наследство Блока», «Поэзия в эмиграции» и «Невозможность поэзии».
В статье «Комментарии к "Комментариям"» О.А. Коростелёв отмечает, что в литературной истории эмиграции эта книга Адамовича устойчиво ассоциируется с журналом «Числа», в котором он обрел не только свободную трибуну, чтобы высказаться, но и благодатную аудиторию. «Комментарии» во многом определили и выразили мировоззрение ближайших сотрудников журнала и «парижской ноты» вообще. Почти каждое появление очередных «Комментариев» в журнале вызывало страстные споры в эмигрантской периодике. В полемике участвовали В. Ходасевич, А. Бем, Г. Федотов, И. Лукаш, Г. Раевский, Ю. Иваск, В. Марков. Небольшой объем фрагмента - от нескольких абзацев до двух-трех страниц - «позволял Адамовичу изложить мысль, пока она еще не "остыла", и оборвать изложение в том месте, где противоречия, ее породившие, еще не уравновесились и не заставили отложить перо... это чистая мысль о "самом важном" в данный момент, оттал-
кивающаяся от какого-либо объекта размышления, чаще всего литературного, и взмывающая вверх, причем анализ объекта, обдумывание остается за пределами фрагмента, предшествует ему, а читателю выдается уже. сгусток мысли, оформленный таким образом, что в изяществе стиля сняты или хотя бы примирены. противоречия этого объекта» (с. 140). Отбирая материал для отдельного издания, Адамович многое изменил. Расположение отдельных фрагментов в книге хорошо продумано: «Темы каждого фрагмента не остаются в его рамках, а перетекают в соседние, распространяясь таким образом на всю книгу и придавая друг другу и книге в целом дополнительную многозначность и выразительность» (с. 142). Многообразие затронутых тем - Запад и Россия, Россия и эмиграция, религия и литература, Толстой и Достоевский, Сартр и Камю, Монтень и Паскаль - объединялось размышлениями о том, «каким образом творчество может существовать в изменившемся мире». Поэзия, согласно Адамовичу, «играет свою незаменимую роль в духовной жизни человека, занимает свое место, заполняя какую-то пустоту, которую ничто другое заполнить неспособно: ни размышления, ни медитация, ни молитва, - пишет О.А. Коросте-лёв. - Поэзия была для него свидетельством об ином, более совершенном мире или. надеждой на его существование. И верно найденные несколько слов пребудут вечно», останутся свидетельством для других. Таким образом, «ставшие ненужными и бессмысленными занятия литературой, а вместе с ними и вся жизнь, вновь обретают смысл» (с. 143). Все это критик и пытался объяснить самому себе и своим молодым парижским коллегам. Эта особенность «Комментариев», по мнению современников, и покорила, а отчасти и породила новую эмигрантскую литературу 30-х годов.
О том, как надо писать, в «Комментариях» почти ничего не было сказано, в них значительно больше говорилось о том, как писать не следует. Но главная их тема, заставлявшая тянуться к ним молодежь, заключалась не в том, полагает О.А. Коростелёв, как надо и как не надо писать, а в том, как жить и писать, и стоит ли вообще это делать, если это никому не нужно, да и нет уверенности, что нужно самому себе. Критик был уверен, что стоит, вопреки всему, если относиться всерьез к слову и быть до конца искренним с самим собой. Это мировоззрение оказалось наиболее актуальным и наиболее востребованным литературной молодежью «из всего
спектра эмигрантских настроений, идеологий и веяний» (с. 143). «Комментарии» стали литературным завещанием Адамовича.
В статье «Два полюса одной литературы» О.А. Коростелёв дает свою интерпретацию взаимоотношений Цветаевой и Адамовича. Познакомившись петербургской зимой 1916 г. в доме Канне-гисеров, воссозданном позднее в мемуарном очерке Цветаевой «Нездешний вечер», оба поэта печатались в журнале «Северные записки» (в № 1 за 1917 г.), сборниках «Тринадцать поэтов»1 и «Весенний салон поэтов»2, а в январе 1923 г. в России появился в печати первый критический отзыв Адамовича о Цветаевой. Их сложные эмигрантские взаимоотношения начались со статьи Цветаевой в журнале «Благонамеренный» «Поэт о критике»3, к которой прилагался «Цветник» из фрагментов статей Адамовича с их язвительным комментарием, что должно было иллюстрировать непоследовательность и легковесность критических высказываний Адамовича. Поводом для публикации стал отказ редакции «Звена» опубликовать стихотворение Цветаевой «Старинное благоговение», присланное на конкурс (в его жюри входили З.Н. Гиппиус, Г. Адамович и К. Мочульский). Исследователь высказывает предположение, что Адамович не устраивал Цветаеву в середине 20-х годов еще и «чисто психологически, - как человек, получивший, в отличие от нее, возможность еженедельно высказывать свои мысли на страницах газеты» (с. 195). Публикация в «Благонамеренном» вызвала полемические возражения со стороны разных направлений эмигрантской прессы. В этом хоре негодующих не было голоса Адамовича; что дает основание отклонить «несправедливые нападки», будто «всесильный и злобный» Адамович, мстя за «Цветник», закрыл Цветаевой дорогу в парижские издания (с. 196). Напротив, он всегда готов был защитить Цветаеву от чрезмерно заниженных оценок; однако когда ее начинали захваливать, вновь возникали его обычные претензии: он словно бы старался «выровнять линию и соблюсти высшую литературную иерархию» (с. 198).
1 Тринадцать поэтов. - Пг., 1917.
2
Весенний салон поэтов. - М., 1918.
3 Цветаева М. Поэт о критике // Благонамеренный. - Брюссель, 1926. - № 2. -С. 94-125.
В период с лета 1932 до зимы 1934 г. их отношения почти наладились с обеих сторон. Это произошло после того, как Адамович несколько раз изложил свои взгляды на поэзию, заявив, в частности, в статье «Стихи» об исчерпанности возможностей того поэтического стиля, который в самых общих чертах можно определить как «пушкинский». В это время она оценивала творчество Адамовича вполне дружелюбно, а тот в свою очередь всю первую половину 1934 г. постоянно печатал Цветаеву в своем журнале «Встречи» (пока он у него был) и при этом считал ее стихи украшением поэтического раздела. Однако на более тесное сближение Адамович не пошел, и цветаевские отзывы о нем друзьям опять меняются, становясь все более непримиримыми, достигая своего апогея осенью 1936 г., когда А. Штейгер предпочел ей Адамовича.
У Цветаевой и Адамовича были свои предпочтения в классической и современной литературе, в чем-то совпадающие (А. Блок, А. Ахматова), но большей частью расходящиеся. Творчество Цветаевой относилось для него к явлениям серьезным. Непонимания между ними не было, подчеркивает О.А. Коростелёв, «если что и было, то, скорее, неприятие принципиально противоположного характера и типа творчества»: Адамовича «коробил цветаевский напор и размах, Цветаеву оскорбляла его сдержанность и "нехоть"» (с. 199). Она сама выразила суть их взаимоотношений: Адамович ей «не верил», не допускал, что она всегда искренна в своем «пожаре страстей», сомневался в самой возможности для поэта постоянно «пребывать в горнем мире», не опускаясь на землю, и еще более не допускал искренность в ее подражателях, которые неминуемо появляются у большого поэта (и здесь он был особенно ревнив). Убедить его Цветаева не смогла, и по всей видимости не очень стремилась. Различия начинались «когда вставал вопрос, какой быть литературе дальше»; и тут каждый оглядывался на другого «с подозрением, понимая всю силу его влияния на молодежь и не желая уступать своих позиций» (с. 202).
Критик посвятил Цветаевой более шестидесяти печатных отзывов, откликаясь на протяжении полувека практически на все ее новые произведения, и часто не по одному разу.
В работе «"Россия без свободы для меня невозможна." (Статьи Мережковского эмигрантского периода)» О.А. Коростелёв
замечает, что в эмиграции Мережковский вызывал скорее почтение и уважение, чем подлинный интерес, но его критические и литературоведческие работы по-прежнему оценивались весьма высоко. Революция социальная имела для него «смысл лишь при условии одновременной религиозной революции, точнее, единства их, полного слияния», именно этому и была посвящена вся литературная и общественная деятельность Мережковского до 1917 г. (с. 151). Россия и свобода - две вещи, которые всю жизнь волновали писателя.
Еще до революции в трактовке темы «поэт» и «гражданин» Мережковские акцентировали понятие «гражданин». В эмиграции, замечает О.А. Коростелев, само противопоставление казалось неуместным. Свой критический метод Мережковский называл «субъективно-художественным». И это было «едва ли не в первую очередь отталкиванием от позитивизма», причем от научности критик «отнюдь не отказывался, просто считал, что "тайна творчества, тайна гения иногда более доступна поэту-критику, чем объективно-научному исследователю". Того, что он впал в противоречие и, вырвав литературу из подчинения социальности, тут же попытался ее подчинить религии, Мережковский попросту не заметил», - пишет исследователь (с. 159). Еще до революции критика называли «полководцем цитат», и в поздних своих книгах и статьях он остался верен этой тенденции. «Ему нужно было отталкиваться от чужого текста, сталкивать цитаты лбами, высекая искру смысла и творя из них излюбленные антитезы» (там же). Однако современники единодушно утверждали, что по-настоящему дар публициста проявлялся не в статьях, а в устных выступлениях Мережковского, причем наиболее ярко и живо именно в прениях: он принимался говорить «взволнованно, порой запальчиво, но всегда интересно» (с. 160).
Обращаясь к молодым литераторам русской эмиграции еще в 1926 г., писатель провозгласил критику «самой насущной потребностью русской литературы, вчерашней, сегодняшней и завтрашней» (цит. по: с. 161). Хотя сам Мережковский уделял критике в своем эмигрантском творчестве значительно меньше времени, чем трактатам и публицистике, все же он оставил отзывы не только о русской и мировой классике, но также о стихах Ходасевича, о «Романе с кокаином» М. Агеева, о дневнике Б. Поплавского... Эти статьи в полном смысле слова «критическими» назвать трудно; по
мнению О. Коростелёва, это скорее «религиозная публицистика или эссе, где литература служит даже не темой, а только материалом для рассуждений» (с. 161). У Мережковского были свои воззрения на литературу, которая «в чистом виде» его устраивала все меньше. Такой род искусства он называл «религиозным», «теургическим» и следовал этой сути, как в романах, так и в критических эссе.
Книгу завершают список основных публикаций и указатель
имен.
Т.Г. Петрова
2014.03.027. РУССКОЕ ЗАРУБЕЖЬЕ: ИСТОРИЯ И СОВРЕМЕННОСТЬ: Сб. статей / Ред. кол.: Мухачёв Ю.В. (гл. ред) и др. - М., 2013. - Вып. 2: Ред.-сост. вып. Мухачёв Ю.В., Петрова Т.Г. - 280 с.
В сборнике публикуются материалы по истории философии, проблемам культуры и литературы. Привлечены новые источники, освещены мало разработанные вопросы истории русского зарубежья.
Раздел «Проблемы культуры» открывает статья А.В. Леденё-ва «Литература первой волны эмиграции: Основные тенденции литературного процесса». Исследователь отмечает важную особенность: «Ситуация своеобразного социально-психологического и эстетического "кокона", в котором оказались писатели-эмигранты (прежде всего старшего поколения), привела к сужению в их творчестве тематического репертуара, нарастанию металитературности (историко-культурных и литературных экскурсов) и к параллельному углублению метафизической и экзистенциальной проблематики» (с. 117). Условный эмигрантский стилевой «канон» был связан с представлениями о высокой русской классике. Если советская литература 1920-х годов почти полностью игнорировала тургенев-ско-аксаковские стилевые традиции, то в эмиграции они были влиятельны, там господствовало неприятие авангардных форм. Например, стилистическая революционность творчества М. Цветаевой для русских «берлинцев» и «парижан» казалась нарушением эстетической «нормы», в которой «большинство эмигрантов усматривали (и справедливо) переклички с творческой практикой "большевизанов" В. Маяковского и Б. Пастернака» (с. 118).
