CC BY
170
Весьма вероятно, что Фирце удалось присоединить к себе Моав, северо-восточный Галаад, горную Галилею и верхнюю часть долины Иордана. Деятельность по захвату земель сопровождалась основанием новой столицы, Самарии, и постройкой монументальных сооружений в административных центрах и пограничных фортах. Возникновение сильной региональной власти, управляющей обширными территориями с неоднородным населением, стало уникальным феноменом в истории Южного Леванта (с. 162).
Археологические данные и исторические исследования указывают на культурное, экономическое и военное превосходство Израиля над Иудеей. В частности, Израилю принадлежит несомненное первенство в составлении разработанных «исторических» текстов, появляющихся в Иудее почти на столетие позже. При этом северные тексты отражали местные традиции и записывались в различных культовых центрах - в Самарии, Вефиле, Пенуэле, а южные, писавшиеся в Иерусалиме в то время, когда Северного царства уже не существовало, претендовали на всеобъемлющее видение роли Иудеи в истории древнего Израиля (с. 163).
Панизраильская идеология возникает на Юге только после падения Северного царства и миграции большого числа израильтян в Иудею. Имя Израиль становится именем будущего единого народа, живущего под властью царя Давидида и поклоняющегося Богу в иерусалимском Храме. Недолгая, длившаяся лишь два столетия, история Израильского царства дала рождение прошедшей сквозь века и тысячелетия концепции народа Израиля. Однако решающая роль этой концепции и в христианстве, и в иудаизме вплоть до нынешнего времени не должна затмить историю и культуру «первого» Израиля - Забытого царства.
О.Р. Астапова
2014.03.012. ПЕЧАТНОВА Л.Г. СПАРТА. МИФ И РЕАЛЬНОСТЬ. -М.: Вече, 2013. - 382 с. - Библиогр.: с. 370-376.
Ключевые слова: Спарта; социальное устройство; политические институты.
Монография д-ра ист. наук, профессора Санкт-Петербургского университета Л.Г. Печатновой посвящена самому закрытому государству Античности - Спарте, о социальном устройстве и по-
литических институтах которой практически никто из современников не имел точных сведений. На материале самых разнообразных источников автор предпринимает попытку разобраться в том, что в действительности представляло собой «государство равных» и в силу каких исторических условий оно приобрело черты, благодаря которым уже античные теоретики полиса видели в нем некую государственно-правовую аномалию. Книга состоит из двух частей, каждая из которых включает три главы.
В первой части прослеживается развитие важнейших политических институтов Спартанского государства - царской власти, эфората и герусии, составлявших формообразующую основу спартанской олигархии.
Генетически царская власть в Спарте (глава первая), несомненно, восходит к власти гомеровских басилевсов. Однако процесс ее трансформации в обычную полисную магистратуру не был завершен. Спартанские цари сохранили наследственное военное и религиозное лидерство вместе с целым рядом царственных привилегий, что позволило Аристотелю определить их власть как «наследственную и пожизненную стратегию» (Pol. III. 10. 1. 1285 b). Ее особенностью была также двойственность - параллельное правление представителей двух царских родов - Агиадов и Эврипонти-дов. Происхождение этой, по существу, диархии остается большой проблемой, и ни один из современных вариантов ее решения не может быть признан вполне удовлетворительным. Согласно одной версии, диархия возникла в результате синойкизма дорийской и ахейской общин и компромисса пришельцев-дорийцев с местной ахейской элитой, представителями которой были цари династии Агиадов. Однако, с точки зрения Л.Г. Печатновой, ближе к истине те исследователи, которые считают и Агиадов, и Эврипонтидов дорийцами, а возникновение диархии в Спарте - результатом объединения двух (или нескольких) дорийских общин, осуществивших завоевание Лаконии в эпоху миграций. Впрочем, отмечает она, нельзя полностью исключать возможность того, что и сама лакон-ская генеалогическая легенда о братьях-близнецах Прокле и Эв-рисфене основывалась на каких-то реальных фактах, как и того, что автором диархии был Ликург - создатель спартанского социального и государственного устройства (с. 14).
В термине, обозначавшем царя (РаогХеи^), нет ничего специфически спартанского. Однако весьма вероятно, что цари в Спарте, как наследники дорийских племенных вождей, первоначально назывались архагетами (архауехаг), т.е. букв. «главными вождями», а также «основателями» (в широком смысле). Тот факт, что в Большой ретре архагеты упоминаются в одной связке с членами совета старейшин (геронтами), позволяет предположить, что спартанские цари были названы так, поскольку являлись членами и председателями герусии (с. 16).
В архаический период цари обладали неограниченной военной властью, включая право по собственному усмотрению объявлять набор и вести армию в любом направлении. Однако к началу V в. до н.э. их позиции в военной сфере слабеют, и все большее значение в принятии решений и организации всей военной деятельности приобретает возглавляемое эфорами народное собрание (апелла). Более того, эфоры теперь сопровождают царей и во время похода, осуществляя надзор за их действиями.
К середине VI в. до н.э. спартанские цари, ранее являвшиеся подобно гомеровским басилевсам верховными судьями своей общины, утратили большинство своих судебных функций, которые перешли к эфорам и герусии. В компетенции архагетов остались лишь дела, так или иначе связанные с функциями царей как верховных жрецов. Но именно наследственное верховное жречество оказалось, по-видимому, одним из тех главных факторов, благодаря которому спартанские цари не растворились внутри полисной элиты. В отличие от других греческих государств, в Спарте «священная сила» царей не была отделена от самих царей и перенесена на полисных магистратов (с. 51).
Вместе с тем несмотря на представления о божественном происхождении царской власти и особой близости царей к миру богов, принудительное отстранение их от власти не было в Спарте редким явлением. Подобно любым полисным магистратам царь отвечал за свои действия перед общиной граждан, и в случае совершения каких-либо должностных или уголовных преступлений он, как и любой рядовой гражданин, преследовался по суду и мог быть наказан не только денежным штрафом, но и лишен царского сана, объявлен вне закона, изгнан из страны и даже подвергнут смертной казни.
Во второй главе рассматриваются проблемы происхождения и функции коллегии эфоров. В современной историографии, пишет автор, существуют три версии возникновения эфората: до Ликурга, при Ликурге и после Ликурга. По мнению сторонников первой версии, эфорат - древний общедорийский институт, появившийся в Спарте вместе с дорийцами, т.е. в Х1-Х вв. до н.э. При этом в качестве доказательства приводят, как правило, поздние надписи (11-1 вв. до н. э.) из лаконских городов. Ликург же, как считается, лишь преобразовал эфорат, поставив количество эфоров (пять) в соответствие числу деревень - районов «города» (об), из которых состояла древняя Спарта, руководствуясь уже территориальным, а не родовым принципом.
В основе концепций других исследователей лежат два варианта античной традиции. Одна из них, восходящая к Платону и Аристотелю и ставшая в IV в. общепринятой как в самой Спарте, так и за ее пределами, относит учреждение эфората к периоду Первой Мессенской войны (743-724 гг. до н.э.), т.е. ко времени после Ликурга, что автоматически лишало этот институт ореола святости и неприкосновенности. И в Спарте эллинистической эпохи аргумент неликургова происхождения эфората не раз использовался царями в политической борьбе с чрезмерным, по их мнению, влиянием эфоров.
Другая версия, изложенная в трудах более ранних писателей (Геродот, Ксенофонт), приписывала создание эфората именно Ли-кургу, и она, по-видимому, считалась официальной до конца V в. до н. э. Примечательно, однако, что в таких действительно древнейших источниках, как Большая ретра, описывающая весьма архаичным языком государственное устройство Спарты, и поэма Тиртея «Эвномия» (т.е. «Благозаконие»), нет упоминаний эфората.
Ни одна из этих версий не может считаться абсолютно надежной. Однако большинство исследователей, включая и автора данной работы, наиболее убедительной считают версию о постли-курговом происхождении эфората. Мотивом его создания была, очевидно, необходимость постоянного присутствия в городе должностных лиц, способных выполнять судебные функции занятых на войне царей. Первоначально, возможно, сами цари и назначали эфоров из числа своих родственников и друзей. Когда именно произошла трансформация эфората в регулярную выборную магистра-
туру и его эмансипация от царской власти, установить невозможно. Но, как полагает автор, это случилось задолго до середины VI в. до н.э., когда реформа, приписываемая традицией эфору Хилону, придала коллегии принципиально новое качество, превратив ее в орган, обладающий всей полнотой исполнительной и контролирующей власти, по сути, - в правительство Спарты (с. 145).
Сменив царей в качестве председателей народного собрания, эфоры стали оказывать непосредственное влияние на его решения, поскольку именно они эти решения формулировали и вносили их на утверждение апеллы. В течение всего срока своих полномочий (один год) эфоры не были подотчетны ни одному органу власти. Их юрисдикция распространялась на все политические, гражданские и уголовные дела, т.е. имела неограниченный характер.
Тем не менее Аристотель считал эфорат демократическим институтом, поскольку члены коллегии избирались из всего состава граждан, вне зависимости от богатства и знатности. Народ, таким образом, имел доступ к высшей власти, что придавало устойчивость всему государственному строю. Впрочем, более распространенной в древности была оценка власти эфоров как тиранической (с. 146, 155, 167).
К 70-50-м годам VI в. до н.э. относятся и принятые по инициативе эфоров и герусии так называемые Малые ретры, завершившие оформление классической модели спартанского полиса. Одна из них декларировала ненужность писаных законов, закрепляя тем самым за эфорами и геронтами полномочия быть единственными толкователями древнего права, что окончательно сделало Спарту олигархическим полисом. Другая ретра и некоторые сходные с ней по направленности установки фактически запрещали любые внешние проявления различий в образе жизни аристократии и рядовых граждан. Сознательно ограничив возможности демонстрировать свое статусное превосходство в зримых категориях, спартанская элита таким образом способствовала консолидации общины «равных», формальное равенство которых нисколько не препятствовало фактическому доминированию знати.
Некоторые современные историки, исходя из весьма спорного представления о том, что апелла в Спарте обладала реальной политической силой, полагают, что эфорат должен был выражать прежде всего мнение народного собрания. Однако, как отмечает
автор, данные античной традиции свидетельствуют скорее об обратном: эфоры, как правило, поддерживали позицию герусии, т.е. аристократическо-олигархической верхушки общества, а само наличие эфората лишь создавало иллюзию участия рядовых граждан в управлении государством (с. 201).
В отличие от таких, казавшихся современникам экзотическими органов управления, как двойная царская власть и эфорат, герусия выглядела обычным советом старейшин, и в силу этого, как принято считать, она редко упоминается в источниках. Между тем, полагает автор, герусия была самой закрытой политической структурой Спарты. Именно этой закрытостью, причем не только для внешнего мира, но отчасти и для собственных граждан, объясняется немногочисленность сведений о ней. Их анализу посвящена третья глава.
Все античные писатели единодушны в том, что герусию в ее классическом виде создал именно Ликург. Наряду с царями герусия фигурирует в Большой ретре - первом конституционном документе Спарты. Основной ее функцией было предварительное обсуждение и принятие решений по вопросам, выносимым на утверждение народного собрания. Членство в герусии было пожизненным и рассматривалось как награда за добродетель (или доблесть). Формально претендовать на него могли, по-видимому, все спартанские граждане, т.е. все «равные», достигшие 60-летнего возраста и обладающие необходимыми с точки зрения общества достоинствами. Однако фактически геронты традиционно избирались из сравнительно узкого круга одних и тех же знатных семей. Таким образом, герусия, в отличие от эфората, была «закрытым клубом для избранных» (с. 221).
При слабости народного собрания, постоянном соперничестве царей и ежегодной сменяемости эфоров принятие абсолютно всех важных решений в конечном счете зависело от позиции геронтов. Формальная концентрация власти в руках стариков выделяла Спарту среди других греческих полисов в качестве подлинно геронтократического государства. Этим отчасти объясняется прославленный спартанский консерватизм, боязнь любых перемен в экономике и в политике, что (наряду с другими факторами) в конце концов привело Спарту к состоянию глубокого кризиса (с. 243).
Причины кризиса и попытки его преодоления рассматриваются во второй части книги («Спарта на пути к революции»), состоящей из трех глав. Первая из них («Была ли Спарта демократическим государством?») посвящена проблеме типологии спартанского полиса. Уникальность Спарты уже в древности смущала теоретиков полиса и затрудняла идентификацию ее политического строя с какой-либо известной «простой» политической формой. В результате высказанное впервые Платоном и развитое затем Аристотелем положение о смешанном государственном устройстве Спарты, основанном на сочетании монархических, аристократических (олигархических) и демократических элементов, в дальнейшем не раз повторялось в античной литературе. Так, для Аристотеля вся эволюция спартанского полиса происходила в рамках аристократического строя при постепенном усилении олигархических черт. При этом общественная жизнь Спарты, по его мнению, основывалась на демократических и эгалитарных принципах (совместные трапезы, одинаковые для всех общественное воспитание и образ жизни в целом).
Однако в сознании большинства греков Спарта была, бесспорно, олигархическим полисом, и именно такое ее восприятие зафиксировано в трудах греческих историков. Оценка Спарты как государства по преимуществу олигархического преобладает и в современной историографии, что, по мнению Л.Г. Печатновой, в целом верно. Но верно и то, что Спарта стала олигархическим полисом далеко не сразу, только в эпоху поздней классики и эллинизма. Первоначально ее политический строй менее всего походил на узкую олигархию и даже имел черты, близкие к демократической модели.
Примечательно, пишет автор, что «отсталая» Спарта на полтора-два столетия ранее прочих греческих государств приняла первую в мировой истории писаную «конституцию» - Большую ретру, утвердившую за народным собранием статус высшей и последней инстанции, которой должны подчиняться все остальные органы власти. В то же время правовое, а отчасти и экономическое равенство граждан было подкреплено наделением их таким количеством земли и рабочих рук зависимых илотов, которое превратило всех спартиатов в военную элиту, свободную от любого производительного труда. Формирование этого аристократического, по сути, ра-
венства отразил новый неформальный термин - «гомеи» (opoioi), т.е. «равные», обозначающий принадлежность к аристократической корпорации, каковой стал гражданский коллектив Спарты в целом. И это явилось фундаментом уникальной для греческого мира спартанской политической системы.
Таким образом, заключает Л. Г. Печатнова, специфика спартанского «народовластия» состояла в том, что демос перенес на себя аристократические институты, моральные ценности и фундаментальные элементы аристократического стиля жизни (война, охота, атлетические тренировки и состязания), а аристократия, в свою очередь, отказалась от внешних признаков богатства и знатности, поддерживая тем самым иллюзию равенства. Можно, пишет она, согласиться в целом с теми исследователями, по мнению которых Спарта до своего перерождения на рубеже V-IV вв. до н.э. представляла собой «гоплитскую политию», т.е. разновидность умеренной демократии, ограничивающей коллектив граждан кругом лиц, способных приобрести тяжелое (гоплитское) вооружение (с. 257-258, 269).
Однако там, где правовое равенство зависит от равенства экономического, с нарушением последнего дает трещину и вся социальная система. Сохранение архаического ценза при определении гражданских прав в условиях резко возросшего к концу Пелопоннесской войны экономического неравенства привело к распаду гражданского коллектива на две неравные группы. Из числа полноправных граждан были исключены так называемые гипомейоны (bnop,siovs^ - «опустившиеся»), а корпорация гомеев, включающая теперь уже не всех спартиатов, а только «лучшую», т.е. имущую их часть, приобрела характер узкой олигархии. За последующие полтора века Спарта практически осталась без полноправных граждан, т.е. без тех, кто мог называть себя «равными» (с. 275-276).
Попытки преодолеть кризис и возродить могущество Спарты были предприняты в эллинистическую эпоху царями Агисом IV (244-241 гг. до н.э.) и Клеоменом III (235-222 гг. до н.э.), реформы которых анализируются во второй и третьей главах.
В результате быстрого развития с конца V в. до н.э. процесса концентрации земельной собственности основной проблемой Спарты стала катастрофическая убыль гражданского населения. Если в начале V в. в ней насчитывалось, по-видимому, 8 тыс. пол-
ноправных граждан, то к середине III в. спартиатов осталось не более 700, из которых лишь около сотни владели землей (с. 280-281).
Неудивительно, что основной целью реформ было восстановление такой численности гражданского коллектива, которая позволяла создать гоплитское ополчение, способное бороться за возрождение спартанской гегемонии в Пелопоннесе. Однако осуществить это можно было только путем революционного передела земли, экспроприации большей ее части у крупных собственников и наделения клерами безземельных спартиатов (гипомейонов), а также неодамодов («новых граждан»), периэков и даже некоторых иностранцев.
Идеологической основой планируемых царями-реформаторами преобразований стала весьма популярная среди части знатной спартанской молодежи идея реставрации «конституции» Ликурга и возврата к старинным добродетелям предков, подкрепленная авторитетом модного тогда учения стоиков. Приступая к реформам Агис IV смог привлечь на свою сторону не только молодежь, но и многих весьма влиятельных в Спарте представителей старшего поколения. Несмотря на желание Агиса остаться в рамках закона, логика борьбы вынудила его прибегнуть к силовым методам. Но действовал царь недостаточно решительно. В результате олигархическая оппозиция, отнюдь не склонная ограничивать себя в выборе средств борьбы, сумела расправиться с реформатором.
Неосуществленные планы Агиса были полностью реализованы в 227 г. до н.э. новым спартанским царем Клеоменом III, который, в отличие от своего предшественника, полностью отказался от конституционных мер и с помощью армии наемников совершил государственный переворот. Уничтожив эфорат и отправив в изгнание всех своих политических противников, Клеомен подчинил непосредственно себе государственные институты и проводил реформы уже как единоличный правитель эллинистического типа. Однако у Спарты уже не оставалось запаса времени. Ей приходилось существовать в условиях сильнейшего внешнего давления. И даже такой талантливый политик и полководец, каким был Кле-омен, несмотря на значительные военные успехи созданной благодаря его реформам армии, оказался бессилен перед Македонской державой. В битве при Селласии летом 222 г. до н.э. армия Клео-мена была разгромлена войсками македонского царя Антигона До-
сона. Спартанский реформатор вынужден был бежать в Египет, а вернувшиеся из изгнания олигархи восстановили дореформенный порядок, тем самым вернув Спарту на путь медленного угасания (с. 366-367).
А.Е. Медовичев
2014.03.013. КВАШНИН В.А. ВОЙНА, ПРАВО И ФИНАНСЫ В ДРЕВНЕМ РИМЕ: РИМСКАЯ CIVITAS И ВЫЗОВЫ ГАННИБАЛОВОЙ ВОЙНЫ / Волог. гос. пед. ун-т. - Вологда, 2013. - 163 с.
Ключевые слова: Древний Рим; право и финансы; законы о роскоши; Вторая Пуническая война.
Монография канд. ист. наук В.А. Квашнина посвящена анализу так называемых законов о роскоши (leges sumptuariae), принятых в Риме в ходе Второй Пунической войны (218-201 гг. до н.э.) и оказавших заметное влияние на правовую, финансовую, социально-политическую и идеологическую сферы, а в конечном счете и на исход самой войны. Книга состоит из введения, двух глав и заключения.
Законы о роскоши, как отмечает во введении автор, не были специфически римским явлением. Но если о греческих законах подобного рода известно мало, то римские законы относительно хорошо освещены в источниках. Всего за период с III в. до н.э. по I в. н. э., по разным оценкам, в Риме было принято от десяти до сорока таких правовых актов. В античном обществе в целом и римском в частности законы о роскоши выполняли важные функции, являясь инструментом социальной консолидации гражданской общины, снижающим остроту внутриполитической борьбы (в том числе и конкуренции в среде нобилитета), а также стабилизации экономического положения римской фамилии (прежде всего, фамилий того же нобилитета).
Первым правовым актом подобного рода традиционно считается закон плебейского трибуна Марка Метилия (lex Metilia fulloni-bus dicta), принятый в 217 г. до н.э. с подачи, как предполагается, консула Гая Фламиния. Попытки ряда исследователей поставить под сомнение датировку и авторство этого закона, как показывает В.А. Квашнин, не имеют под собой достаточных оснований. Закон Метилия ограничивал затраты в суконном производстве, поскольку
