CC BY
189
подавляющего большинства спартиатов, склонных к сохранению традиционного уклада. В результате осуществление второго варианта выпало на долю афинян (с. 333).
А.Е. Медовичев
2016.04.009. АНДРЕЕВ Ю.В. СПАРТАНСКИЙ ЭКСПЕРИМЕНТ: ОБЩЕСТВО И АРМИЯ СПАРТЫ / Под ред. Никонорова В.П. -СПб.: Петербургское лингвистическое общество, 2014. - 304 с. -Библиогр.: с. 282-286. - (Историческая библиотека; Труды Института истории материальной культуры РАН; Т. 41).
Ключевые слова: спартанский полис; общество Спарты; армия Спарты.
Монография является публикацией рукописи из архива выдающегося российского историка, д-ра ист. наук Ю.В. Андреева (1937-1998). Она посвящена феномену спартанского полиса -весьма специфического и загадочного государственного образования греческого мира. На основе критического анализа сведений о Спарте в античной письменной традиции и археологических данных автор детально рассматривает процесс становления и особенности государственного и общественного устройства Лакедемона, а также круг вопросов, связанных с организацией спартанской армии. Книга состоит из введения, двух частей, включающих семь глав, и заключения.
Во введении основное внимание уделяется причинам и обстоятельствам формирования легенды о Спарте и двойственности ее образа в античной литературной традиции. При этом, отмечает Ю.В. Андреев, как преклонение перед Спартой, так и резко негативное отношение к ней были следствием окружавшего Лакедемон ореола мистической тайны. Определенную роль в его создании, несомненно, сыграла политика сознательной самоизоляции, проводимая спартанским руководством. Вместе с тем спартанская легенда представляет собой едва ли не первый в истории человечества образец целенаправленного политического мифотворчества.
Систематическое изучение истории Спарты и ее государственных учреждений началось лишь в конце IV в. до н.э. в созданной Аристотелем школе перипатетиков. Но к тому времени уже получила широкое распространение другая, легендарная история
Спарты, сюжетным стержнем которой, по-видимому, было вымышленное жизнеописание великого законодателя Ликурга, по общему убеждению являвшегося создателем важнейших спартанских государственных институтов. Сохранившийся вариант его биографии, написанный во II в. н.э. Плутархом, создает картину реализованной утопии, напоминающую как более ранние, так и более поздние проекты идеального государства, но выгодно отличающуюся от них уже тем, что Спарта была реально существующим греческим полисом (с. 29).
В дальнейшем, уже в новое и новейшее время, политическая актуальность спартанской темы нередко препятствовала ее объективному изучению. И, несмотря на всю проделанную в течение Х1Х-ХХ вв. исследовательскую работу, многие важные вопросы истории Спарты либо остаются нерешенными, либо решаются на уровне более или менее правдоподобных гипотез. С одной стороны, существует представление о Спарте как о варианте реликтового, искусственно приостановленного в своем развитии общества (Э. Мейер), государстве, которое никогда не имело ничего общего с подлинной сущностью полиса (В. Эренберг). С другой стороны, Спарта рассматривается как пример доведенного до своих крайних последствий развития древнего города-государства (М. Вебер). И такая оценка логически вытекает из общей веберовской концепции античного полиса, согласно которой любой полис основан на военном профессионализме узкой касты полноправных граждан -гоплитов, силой оружия осуществляющих свое господство над массой порабощенного и неполноправного населения (с. 35).
Действительно, пишет автор, отдельные спартанские обычаи, социальные и государственные институты могли восходить чуть ли не к первобытной древности. Однако в совокупности они образовывали систему отнюдь не примитивной племенной организации, но государства, и к тому же весьма необычного, которое едва ли могло возникнуть естественным путем в процессе постепенного разложения первобытных социальных структур (с. 36).
Часть I («Становление спартанского государства») состоит из четырех глав. Первая из них посвящена истории Лаконии в позднюю микенскую эпоху и начальную фазу «темных веков». Судя по данным раскопок, эта область на юге Пелопоннеса была одним из наиболее богатых и густонаселенных регионов микенского мира,
лишь ненамного уступая по числу поселений Арголиде - главному очагу микенской цивилизации. Впрочем, что касается собственно Спарты, то до сих пор не удалось установить, было ли вообще какое-нибудь поселение на этом месте до прихода дорийцев. Их появление на Пелопоннесе, вероятно, можно датировать субмикенской эпохой (конец XII - XI в. до н.э.), поскольку к следующему, протогеометрическому периоду (конец XI - X в. до н.э.) относятся первые следы постоянных поселений на месте таких дорийских полисов, как Аргос, Коринф и Спарта (с. 59).
Первоначально на месте будущей Спарты возникло «гнездо» из четырех дорийских деревень. В других местах Лаконии, возможно, были основаны и другие дорийские поселения. Наряду с ними продолжали существовать и ахейские общины. Лишь в конце IX в. до н.э. начинается постепенное возвышение Спарты и распространение ее политического господства на всю остальную территорию этой области Пелопоннеса.
Важнейшей предпосылкой усиления Спарты, как отмечает автор во второй главе, явилось объединение четырех соседних дорийских общин в одно государство - полис. Это объединение, однако, не имело характера синойкизма в традиционном смысле, т.е. совместного поселения жителей нескольких деревень в одном новом городе. В данном случае обитатели отдельных поселков образовали единый гражданский коллектив с общими органами управления, сохранив прежнюю модель расселения. Такое объединение, с точки зрения исследователя, правильнее было бы определить термином «симполития» (с. 67).
В течение VIII в. до н.э. вся территория Лаконии оказалась под властью Спарты. При этом одна из сильнейших ахейских общин, Амиклы, была включена в состав спартанского полиса в качестве его пятой структурной единицы. Другие общины Лаконии образовали категорию периекских полисов, подчиненных полису-гегемону, т.е. Спарте, но сохранивших внутреннюю автономию. Таким образом, сформировалась федерация (или, скорее, симмахия -военный союз) полисов, получившая название Лакедемон. Население общин, оказавших сопротивление спартанцам, было обращено в рабов - илотов. Основная их масса была, по-видимому, сосредоточена в Южной Лаконии, которая позднее являлась главной зоной спартанского землевладения.
Начавшееся во второй половине VIII в. до н.э. завоевание соседней Мессении (Первая Мессенская война, 743-724 гг. до н.э.) было закономерным продолжением спартанской экспансии. Главной ее целью было расширение земельного фонда государства, ресурсы которого в Лаконии к тому времени, вероятно, были уже исчерпаны. Впрочем, окончательно Мессения была покорена только в середине VII в. до н.э. в результате Второй Мессенской войны. Некоторые из общин этой области получили статус полисов периеков, но основная масса населения оказалась на положении илотов.
Большинство современных историков, пишет автор, рассматривают спартанскую илотию как особую форму государственного или коллективного рабства, которая обычно возникает в результате завоевания и массового порабощения целого племени или ряда общин. По отношению к ним община-завоеватель становится своего рода коллективным собственником. Статус илотов как «рабов общины лакедемонян» (Лакебагроушу 5оиХог той когуой) или «государственных рабов» (5пм-6ою1 5оиХог) подтверждается тем, что распоряжение ими, включая проведение в отношении их политики террора, было исключительно прерогативой государства (с. 80-83).
В третьей главе рассматриваются особенности государственного строя архаической Спарты, в частности вопрос о происхождении двойной царской власти. Среди существующих на этот счет теорий наиболее правдоподобной, с точки зрения автора, является та, которая связывает институт двоевластия с первоначальной территориальной структурой Спарты, включающей две пары деревень: западную (Питана и Месоа) и восточную (Лимны и Киносура). На территории первой из них располагались могилы царей из династии Агиадов, на второй - захоронения Эврипонтидов. Так как объединение общин произошло мирным путем, их вожди получили равный статус (с. 91).
Своеобразной «конституцией» архаической Спарты считается так называемая «Большая ретра», появление которой античные писатели связывали с именем Ликурга. Само слово р^тра, пишет автор, является производным от глагола síрю («говорю») и может быть переведено как «сказанное», «речение», «договор» и т.п. (с. 98). Почти все античные писатели считали Ретру оракулом. Составитель документа явно хотел выдать его за памятник глубокой древности, о чем, собственно, и свидетельствует попытка предста-
вить все государственное устройство Спарты как бы в момент его возникновения. В результате получается, что ее территориальные подразделения (филы и обы) учреждаются впервые и одновременно, впервые организуется совет старейшин и созывается народное собрание, чего никак не могло быть. Таким образом, Ретру, с точки зрения автора, следует рассматривать скорее как проект реформы государственного строя, который был выдан за старинный давно забытый оракул, некогда полученный в Дельфах самим основателем государства. Тем не менее подделка была достаточно древней, на что указывает наличие в тексте, бесспорно, очень древних слов и выражений, плохо понятных уже интеллектуалам IV в. до н.э. Ретра, несомненно, уже была известна спартанскому поэту Тиртею, т.е. во второй половине VII в. до н.э. А если признать историческим фактом так называемую поправку к ней, сделанную царями Полидором и Феопомпом, то Ретра может быть отнесена примерно к середине VIII в. до н.э. (с. 119-120).
Далее в главе рассматриваются происхождение и функции таких элементов государственной структуры Спарты, как отряд «всадников», не имевший, впрочем, никакого отношения к кавалерии, и коллегия агатургов (букв. «благодетелей»). Именно эти органы выполняли функции тайной полиции, разведки и контрразведки, а также осуществляли акты террора против илотов («криптии»).
Непосредственными организаторами полицейско-каратель-ных акций всадников выступали эфоры. Первоначально эфорат был лишь орудием в руках совета старейшин (герусии) и средством обуздания тиранических наклонностей первых царей Спарты. Однако после Второй Мессенской войны и проведения серии реформ, заложивших основы «ликургова строя», эфорат стал центральным институтом спартанской системы. Поставив под свой контроль не только царей, но и геронтов, впрочем, как и всех вообще спартанских граждан, эфоры сосредоточили в своих руках фактическое руководство всей внутренней и внешней политикой государства (с. 138).
Основным структурным элементом гражданской общины Спарты (четвертая глава) были особого рода гражданские корпорации, так называемые «сисситии» (или «фидитии»). Эти товарищества сотрапезников объединяли всех взрослых спартиатов, и принадлежность к одному из них являлась критерием гражданства.
Инструментом пополнения состава сисситий служили агелы - организованные по возрастному принципу группы подростков и юношей. Полный курс воспитания (ауюул) в этих объединениях являлся непременным условием обретения гражданского статуса (с. 146).
В целом, как отмечает автор, полисная гражданская община сформировалась в Спарте достаточно рано, возможно, даже раньше, чем в ионийской малоазиатской Греции. Но именно в силу этого ее основные социальные и политические структуры могли сложиться лишь на базе очень древних, восходящих к весьма отдаленному общедорийскому прошлому институтов, что придавало всей спартанской социально-государственной системе выраженный архаический облик. При этом сохранение таких специфических форм социальной организации, как агелы и сисситии, в условиях уже сложившегося классового общества, так же как и их врастание в структуру государства, были обусловлены, прежде всего, особой остротой классового антагонизма в спартанском обществе и вытекающей отсюда настоятельной потребностью в консолидации господствующего класса перед лицом массы порабощенного населения. В результате уравнительная тенденция, вообще характерная для ранних форм полиса, в Спарте реализовалась посредством принудительной регламентации и жесткого контроля образа жизни граждан, основными инструментами которого и являлись сисситии и агелы (с. 175-176).
Одной из самых дискуссионных проблем в современной науке остается проблема спартанского землевладения. Равенство земельных наделов спартиатов на так называемой по^тк^ %юра, т.е. на «государственной земле», как и запрет на их отчуждение, античные писатели связывали с деятельностью Ликурга. Современные историки оценивают традицию о ликурговом переделе земли чаще всего скептически, рассматривая ее как обратную проекцию аграрных реформ царей Агиса и Клеомена в III в. до н.э. Однако, с точки зрения Ю.И. Андреева, попытки дискредитировать традиционную версию выглядят неубедительными, поскольку представление о равенстве спартанских земельных наделов прочно утвердилось в греческой литературе уже в IV в. до н.э., до эпохи царей-реформаторов, которые, собственно, на это предание и ориентировали свои проекты. Есть веские основания полагать, пишет он, что
радикальная аграрная реформа, скорее всего, была проведена после окончательного завоевания Мессении, в конце VII в. до н.э. (с. 185).
Часть II («Спартанская фаланга: ее происхождение и роль в развитии спартанского общества») включает три главы. В первой из них публикуются некоторые соображения автора по проблеме происхождения греческой фаланги вообще. В процессе ее становления он выделяет два основных этапа. Первый этап (вторая половина VIII - первая половина VII в. до н.э.) отмечен изобретением основных элементов гоплитской паноплии и зарождением «класса» гоплитов, первоначально рекрутировавшегося почти исключительно из аристократической среды, но со временем включившего в свой состав состоятельных землевладельцев из простого народа. На этом этапе тактика гоплитской фаланги еще не была полностью отработана, о чем, при всей условности поэтического повествования, свидетельствуют описания ряда батальных сцен в «Илиаде». На следующем этапе (вторая половина VII-VI в. до н.э) происходит окончательное становление тактики боя в сомкнутом строю и гоп-литской фаланги классического типа (с. 215).
Рассматривая вопрос о социальной и политической роли феномена гоплитской фаланги в жизни раннегреческого полиса, автор подчеркивает отсутствие (вопреки распространенному мнению) прямой связи между подъемом демократического движения и первыми демократическими реформами в ряде полисов и появлением фаланги. Тем не менее, пишет он, сам факт утраты аристократией своей изначальной монополии на тяжелое защитное вооружение и, следовательно, на исключительную роль в сражениях не мог не сказаться на общем балансе политических сил, действовавших в архаическом полисе (с. 243).
Во второй главе исследуется процесс зарождения фаланги в архаической Спарте. Ряд историков, пишет Ю.В. Андреев, убежден в том, что во времена Тиртея, т.е. примерно в середине VII в. до н.э., в Спарте уже существовала настоящая фаланга гоплитов, лишь немногим отличающаяся от той, которая сражалась при Платеях в 479 г. до н.э. Другие ученые, позицию которых разделяет и сам автор, склонны полагать, что поэт застал какую-то исходную форму этого боевого порядка. Ее дальнейшее развитие стало возможным благодаря возникновению целого «класса» гоплитов в результате
социальных преобразований и аграрной реформы, проведенных либо в годы Второй Мессенской войны, либо уже после ее завершения.
В целом, отмечает автор, пример архаической Спарты ясно показывает взаимосвязь процессов становления полиса и развития фаланги как наиболее естественной для него формы военной организации и тактики. И если гоплитская армия могла возникнуть только в условиях полисного государства, то она, в свою очередь, оказывала на полис мощное обратное воздействие. «Иначе говоря, спартанский "космос" может расцениваться в равной степени и как основная предпосылка зарождения фаланги, и как ее продукт», -заключает исследователь (с. 264).
В третьей главе публикуются заметки автора по истории спартанской военной организации в V-IV вв. до н.э. На основе сопоставления сведений, содержащихся в сочинениях Геродота, Фу-кидида и Ксенофонта, реконструируются иерархия и численный состав подразделений спартанской фаланги, а также эволюция ее структуры в течение рассматриваемого периода. Важные изменения в этом плане, как показывает Ю.В. Андреев, произошли в период, следующий за греко-персидскими войнами. В результате проведенной в какой-то момент реформы исчезла координация между главными подразделениями фаланги и теми административными единицами, на которые делился гражданский коллектив Спарты. Реформа, по-видимому, была связана с включением пе-риеков в состав собственно спартанских подразделений, число которых соответственно увеличилось. Ее причиной, возможно, стало падение численности спартиатов, ставшее уже весьма заметным к началу Пелопоннесской войны (431-404 гг. до н.э.). В армии нового образца они составляли меньшинство, образуя преимущественно командный состав (с. 269).
В заключении («Спартанский эксперимент: "Община равных" или тоталитарное государство?») автор отмечает, что специфика спартанского феномена заключалась в необычном и достаточно сложном переплетении элементов демократического радикализма и авторитарного консерватизма, которое может считаться внутренней сутью ликургова строя (с. 274).
Антиаристократическая направленность «законов Ликурга» не вызывает серьезных сомнений. В результате радикальной аграр-
ной реформы и утверждения принципа абсолютного равенства всех граждан полиса в их повседневной жизни спартанская демократия еще в рамках архаического периода вырвалась далеко вперед, успешно решив уже «на старте» все те острые социальные проблемы, которые другим греческим демократиям еще предстояло решать и которые по-настоящему так нигде и никогда не были решены. Однако крайняя консолидация «общины равных», которая была необходимым условием ее выживания во враждебном окружении, была достигнута за счет существенного ограничения политических и экономических прав граждан и грубого подавления их личной свободы. В результате спартанское равенство оказалось равенством без свободы, а спартанская демократия, сохранив внешнюю оболочку «общины равных», довольно быстро превратилась в нечто прямо противоположное демократическому идеалу. Наиболее точной дефиницией, отражающей основные особенности этой специфической формы греческого полиса, с точки зрения автора, следует признать термин «тоталитарное государство» (с. 279-281).
А. Е. Медовичев
2016.04.010. ПОЛИТИЧЕСКАЯ ИНТРИГА И СУДЕБНЫЙ ПРОЦЕСС В АНТИЧНОМ МИРЕ / Колл. монография под ред. Фролова Э.Д. - СПб.: Реноме, 2015. - 332 с.
Ключевые слова: античность; судебное разбирательство; политическая интрига.
Коллективная монография посвящена одному из ключевых явлений античной общественной жизни - судебному разбирательству, нередко связанному с политической интригой. Книга состоит из «Предисловия», 15 статей, сгруппированных в три раздела, и «Заключения».
В «Предисловии ответственного редактора» Э.Д. Фролов подчеркивает тот факт, что в общественной практике интрига и суд часто пересекаются и как бы дополняют друг друга. И если суд отвечает позитивной склонности человека к правильному разрешению любого спора, то интрига служит другой, но не менее естественной склонности к обходному маневру, искажению или даже уничтожению судебного разбирательства. Множество примеров
