CC BY
43
ИСТОРИЯ ЛИТЕРАТУРОВЕДЕНИЯ И ЛИТЕРАТУРНОЙ КРИТИКИ
2014.03.004. ХРЕСТОМАТИЙНЫЕ ТЕКСТЫ: РУССКАЯ ПЕДАГОГИЧЕСКАЯ ПРАКТИКА XIX в. И ПОЭТИЧЕСКИЙ КАНОН / Ред.: Вдовин А., Лейбов Р. - Тарту, 2013. - 345 с. - (Acta Slavica Estonica; 4; Труды по русской и славянской филологии. Литературоведение; 9).
В реферируемой монографии анализируется русский школьный канон, представленный многочисленными хрестоматиями и книгами для чтения, изданными с 1805 по 1912 гг.
Отбор «образцовых», «канонических» текстов для непрофессионального читателя, представляющих историю национальной или всемирной литературы, может быть обусловлен либо внешними (социально-политическими) обстоятельствами, либо имманентными свойствами самих текстов, замечают во вступительной статье сотрудник Тартуского университета, профессор Высшей школы экономики А. Вдовин и доцент Тартуского университета Р. Лейбов («Хрестоматийные тексты: Русская поэзия и школьная практика XIX столетия»). Если в первом случае естественны требования пересмотра канона, то во втором - существует опасность вернуться к классицистическим по сути представлениям об образцовых произведениях и «вечных спутниках». Однако практика не вполне следует этой теоретической модели: «большой национальный канон» оказывается «иерархически организованным, тексты и авторы здесь меняют свой статус, и эти изменения не всегда могут быть объяснены как внешними воздействиями, так и внутренними качествами текстов» (с. 9).
Жанр «русской хрестоматии», вызванный потребностью преподавать русскую словесность в гимназиях, формируется в 18001830-е годы. К выходу первого издания хрестоматии А. Д. Галахова (1843), отмечают А. Вдовин и Р. Лейбов, уже сложился круг «хрестоматийных» авторов: К.Н. Батюшков, П.А. Вяземский, Ф.Н. Глинка, А.А. Дельвиг, Г.Р. Державин, И.И. Дмитриев, В.А. Жуковский, Н.М. Карамзин, И.А. Крылов, М.В. Ломоносов, А.Ф. Мерзляков, А.С. Пушкин. Первой официальной программой стал «Конспект русского языка и словесности для руководства в военно-учебных заведениях...» (1852), подготовленный А. Д. Галаховым и Ф.И. Бус-
лаевым, где «впервые в русской педагогической практике учителям и учащимся предлагался не только список образцовых авторов, но и список их текстов, распределенный по годам обучения в соответствии с уровнем сложности» (с. 13-14), начиная с басен Крылова и Дмитриева и заканчивая «Борисом Годуновым» Пушкина, повестями Н.В. Гоголя и «Горем от ума» А.С. Грибоедова. Этот канон для военно-учебных заведений лег в основу всех последующих гимназических и даже университетских программ Министерства народного просвещения, появившихся лишь в 1860-1870-е годы.
Ориентация Галахова на тексты, написанные литературным языком 1810-1840-х годов, «повлекла за собой первое в истории русских хрестоматий радикальное обновление репертуара» (с. 15) за счет увеличения доли текстов авторов-современников. Галахов постоянно перерабатывал свою хрестоматию; в нее попадали злободневные тексты, которые, однако, не всегда надолго задерживались.
Второй «хрестоматийный» бум пришелся на 1860-е годы; его отличительная черта - расширение целевой аудитории, в которую вошли маленькие читатели и крестьянские дети: хрестоматии «Детский мир» (1861) и «Родное слово» (1864) К.Д. Ушинского. Плюрализм хрестоматий и программ 1860-х годов был отменен унифицированной программой Министерства народного просвещения 1872 г., затруднившей вхождение в канон современных писателей. В 1890 г. изучение литературы в школе обрывалось на Кольцове, Лермонтове и Гоголе. Инициированное преподавательским сообществом публичное обсуждение сложившейся ситуации привело в 1905 г. к включению в программу произведений И.С. Тургенева, А.К. Толстого, И.А. Гончарова, Л.Н. Толстого, Ф.М. Достоевского, Н.А. Некрасова и др. Для хрестоматий 2-й половины XIX в. характерны также стихотворения с сюжетами «из народной жизни» и внимание к «русской теме», превалирующей над официальной «имперской».
Кандидат филологических наук А. Сенькина («Изящная словесность как дидактический материал: К истории русской литературной хрестоматии [первая половина XIX в.]») полагает, что важным идентифицирующим признаком принадлежности к культурной традиции является знание определенных текстов, массовая известность которых связана с появлением хрестоматий. Впервые поня-
тие «хрестоматия» встречается в «Высочайше утвержденном уставе учебных заведений, подведомственных университетам» от 5 ноября 1804 г.
В начале XIX в. с произведениями отечественных писателей знакомились в процессе изучения русского языка, а также в старших классах в курсе теории словесности. Когда в 1810-е годы был введен предмет «российская словесность», его преподавание было выстроено в соответствии с разделами и понятиями классической риторики и поэтики, разработанными в предшествующую эпоху. Содержание хрестоматий как вспомогательных учебных пособий распадалось на два больших раздела - «проза» и «поэзия»; первый из них делился на подотделы: описания, повествования (исторические, философские, нравоучительные и т.д.), письма, разговоры и т.д., во втором отдельно рассматривалась лирическая, эпическая и дидактическая поэзия.
Первое такое пособие, еще не называвшееся хрестоматией, было составлено Н.И. Гречем в 1812 г.: «Избранные места из русских сочинений и переводов в прозе. С прибавлением известий о жизни и творениях писателей, коих труды помещены в сем собрании». При этом Греч специально включил в свою книгу произведения не только самых известных авторов, но (в соответствии с полученным им заданием от директора училища, в котором он преподавал) и писателей «второго ряда», чтобы учащиеся, сравнивая те и другие, развивали свой вкус, научаясь «отличать хорошее и изрядное от лучшего и прекрасного» (цит. по с. 39). Однако в дальнейшем утверждается идея, что хрестоматия должна включать в себя «лучшие образцы» из «лучших отечественных писателей». Именно образцовые с точки зрения языка произведения включил в свою «Полную русскую хрестоматию» (1843) А. Д. Галахов, которая стала наиболее авторитетной.
Обращаясь к «самому каноническому» тексту В. А. Жуковского - гимну «Боже, Царя храни», созданному в 1833 г. на музыку А.Ф. Львова и исполнявшемуся до 1917 г. во всех официальных случаях в России и за рубежом, - профессор Тартуского университета Л. Киселёва («"Неканоничный" канонический текст ["Боже, царя храни" В.А. Жуковского в дореволюционной школе]») замечает, что бытовал он в школьной практике особым образом.
До 1816 г. в России в качестве гимна использовались «Коль славен наш Господь в Сионе» М.М. Хераскова на музыку Д.С. Бортнянского или «Гром победы раздавайся» Г.Р. Державина на музыку И. А. Козловского. В 1816 г., после того как великий князь Константин Павлович на торжественной встрече Александра I повелел играть английский гимн «God save the King», «Высочайше повелено» было всегда играть этот гимн при встрече императора. В 1815 г. Жуковский опубликовал на «голос» английского текста «Молитву русских»: «Боже, Царя храни! / Славному долги дни / Дай на земли! / Гордых смирителю, / Слабых хранителю, / Всех утешителю - / Все ниспошли!», которая и начинает исполняться как национальный гимн. В 1818 г. поэт расширил текст до 42 строк и назвал его «Молитва русского народа». Соответствуя метрико-ритмической схеме английского гимна, текст Жуковского превосходит его на 14 строк и не является переводом, будучи включенным в поэтический мир русского поэта: доминанта стихотворения -не политические мотивы, но «жизнь души» («Светлопрелестная, / Жизнь наднебесная, / Сердцу известная, / Сердцу сияй!»). Гимн в редакции 1833 г. содержит всего 6 строк: «Боже, Царя храни! / Сильный, Державный, / Царствуй на славу нам, / Царствуй на страх врагам, / Царь Православный! / Боже, Царя храни!» и выражает определенную политико-идеологическую концепцию николаевского царствования, в том же 1833 г. нашедшую выражение в триаде С.С. Уварова «православие, самодержавие, народность».
Одной из сфер, где гимн исполнялся достаточно часто, были школьные торжества, поэтому его знали все учащиеся. Обращая внимание на тот факт, что в хрестоматиях для старших классов гораздо чаще присутствует версия 1818 г. - т.е. лирическое стихотворение, а не официальный гимн, исследовательница полагает, что среднюю школу совершенно не интересовал Жуковский в ипостаси автора гимна, близкого ко двору человека, воспитателя Александра II. В гимназических учебниках Жуковский подается в первую очередь «как талантливый переводчик, познакомивший русского читателя с поэзией разных народов, как проводник романтического направления. Поэт предстает и как новатор в области стиха, как мечтательный и меланхолический автор элегий и баллад, который обогатил русскую поэзию изображением внутреннего мира человека» (с. 99). Знаменательно отсутствие гимна в хрестоматии
А.Г. Филонова (1863-1867), где его нет не только в разделе, посвященном Жуковскому, но и в специальном разделе «Гимн». Гимн «Боже, Царя храни!», приходит к выводу Л. Киселёва, «в силу своего статуса не подлежал анализу и оценке, поэтому именно этот текст Жуковского, в отличие от многих других (в том числе "Молитвы русского народа"), в школьный поэтический канон не включался» (с. 102).
Уже почти 100 лет в различные детские книги для чтения под именем А.С. Пушкина включается стихотворение «Вишня» («Румяной зарею / Покрылся восток...»), пишет кандидат филологических наук А. Балакин («Псевдо-Пушкин в школьном каноне: Метаморфозы "Вишни"»), однако поэту могут принадлежать лишь первые десять строк, которые к тому же встречаются далеко не во всех собраниях его сочинений.
Стихотворением «Вишня», довольно большим, имевшим подзаголовок «Лицейское стихотворение» и датированным 1815 г., открывался вышедший в 1857 г. седьмой, дополнительный том сочинений Пушкина под редакцией П.В. Анненкова. По какому источнику печатался и на каком основании датировался текст, Анненков не указывал. Стихотворение, имевшее отчетливо выраженный эротический сюжет, было подвергнуто цензурной правке: из него были вычеркнуты несколько строк. Изъятые строки появились позднее в малотиражных «Библиографических записках» и в издании пушкинских стихотворений под редакцией Н.В. Гербеля.
Когда в начале 1860-х годов К.Д. Ушинский приступил к работе над хрестоматией для начальных классов, названную впоследствии «Родное слово», то в поисках материала от обратился к Л. Н. Модзалевскому, который пробовал себя и в качестве детского поэта. Среди стихотворений Модзалевского (некоторые из них в «Родном слове» были подписаны инициалами «Л.М.»), было стихотворение «Утро» («Румяной зарею / Покрылся восток»), опубликованное без указания авторства, в котором к десяти считавшихся пушкинскими строкам, были приписаны еще несколько строк, по предположению А. Балакина, отредактированные Ушинским. «Родное слово» вышло в 1864 г., и последующие полвека именно по нему училось читать большинство детей, для которых «Утро» оставалось анонимным. На «Утро» обратили внимание композито-
ры, и поначалу в музыкальной среде текст также бытовал как анонимный. Однако пушкинский юбилей 1899 г. закрепил за текстом авторство Пушкина.
После 1917 г. стихотворение долгое время бытовало лишь в качестве музыкального произведения. Его возвращение состоялось в 1944 г., когда вышло первое издание «Родной речи», составители которой открыто ориентировались на «Родное слово» Ушинского. Авторы указывались только в оглавлении, и рядом с заглавием «Утро» стоит имя Пушкина. Войдя в обязательную учебную программу, стихотворение обрело такую же популярность, как и до революции, проблемы же его атрибуции, заключает А. Балакин, «не занимают современных педагогов, и, несмотря на то что уже неоднократно указывалось на сомнительный статус этого текста, он остается в школьном пушкинском каноне» (с. 135).
Стихотворение А.В. Кольцова «Что ты спишь, мужичок?» (1839), получившее необычайную известность во 2-й половине XIX в., в том числе и в школьном обиходе, с точки зрения идеологии уходит корнями в гегельянскую атмосферу кружка Н.В. Станкевича и В.Г. Белинского, в котором вращался поэт, считает А. Вдовин («Литературный канон и национальная идентичность: "Что ты спишь, мужичок?" А.В. Кольцова и споры о русскости в XIX веке»). Исследователь предлагает рассматривать «Мужичка» как опрощенное на простонародный лад поэтическое воплощение гегельянских построений М.Н. Каткова, нашедших выражение в его рецензии на «Песни русского народа» И. Сахарова (1839), которая, по собственному признанию Кольцова в письме к Белинскому того же года, «чрезвычайно настроила» поэта. Рецензия Каткова явилась в русской критике «первым серьезным разговором о народных песнях в духе гегельянской "философской критики", которую пропагандировали Катков, Белинский и Бакунин с 1838 г. Задаваясь вопросом, что такое русский народ, каков его характер, и вооружившись гегелевской эстетикой и философией истории, Катков утверждал, что именно в народных песнях в полной мере выразились физиономия, дух и душа русского народа» (с. 143), в частности два основных свойства русской души: «тоскливое чувство неопределенности» жизни и «безотчетное недовольство» ею, преодолеваемые либо разгулом, либо оцепенением.
Стихотворение Кольцова было опубликовано в «Отечественных записках» лишь в 1841 г., пройдя правку Белинского, который вычеркнул из него две строфы, где делалась попытка хоть как-то истолковать причины мужицкого бездействия. В результате стихотворение «сохраняет принципиальную недосказанность и возможность нескольких интерпретаций, что и обусловило его широкую циркуляцию в официальной образовательной среде» (с. 149). Идею Каткова о контрастах русской души к объяснению художественного мира Кольцова применил В.Н. Майков, мысль которого была подхвачена критиками, превратившими Кольцова в выразителя «чистого русского человека» (Н.А. Добролюбов).
Доктор филологических наук М. Макеев и аспирантка МГУ К. Герасимова («Стихотворение Н.А. Некрасова "Школьник" и проблема "демократизации" канона в русской школе 1860-х годов») отмечают, что постоянное присутствие этого некрасовского произведения в хрестоматиях 1860-х годов объяснимо как с точки зрения стиля, которым оно написано, так и с точки зрения утверждаемых им ценностей, порожденных временем, кардинально изменившим школу. Вторая половина 1850-1860-е годы - период подготовки и проведения крестьянской реформы, предоставлявшей крестьянству возможность социальной мобильности. Курс на сближение сословий, однако, в России не был подкреплен экономически, и единственным капиталом, доступным крестьянским детям, становилось школьное образование. На повестку дня выдвигалась задача создания нового канона, который, показывая представителя новой общности и одновременно давая образец языка этой общности, являл бы собой синтез высокой литературной речи и просторечия. Лирический герой стихотворения Некрасова, рассказывая мальчику, что такое образование, включает в свою речь элементы разговорной простонародной лексики, но избегает тех элементов, которые подчеркивают грубость народного языка. Вместе с тем и из литературного языка выбираются такие слова, которые могут быть понятны народу. В результате оказывается найденным некий общий язык, «на котором уже сейчас можно говорить с крестьянским мальчиком, получающим образование, потому что это язык, приближающий его к искомой цели. В конечном счете это язык самой школы, язык образования, ставящего задачей создание новой общности между высшими сословиями и народом,
общности национальной» (с. 196). При этом целью образования, по Некрасову, является не обретение сословного или нравственного благородства, но продолжение трудовой жизни, созидательного труда, утверждаемого поэтом в качестве общенациональной ценности: «Там уж поприще широко: / Знай работай да не трусь». Когда в 1870-е годы вновь возобладали идеи сословного обучения, стихотворение Некрасова уходит из хрестоматий, возвращаясь обратно лишь в начале ХХ в., в новую либеральную эпоху.
К эпизоду вытеснения уверенно закрепившегося в хрестоматиях 2-й половины XIX в. стихотворения А.Н. Майкова «Кто он?» (1842) стихотворением А.Т. Твардовского «Ленин и печник» (1939) обращается Р. Лейбов («"Кто он?": Из истории трансформаций русского школьного канона»). В стихотворении Майкова, известном в трех вариантах и основанном на широко распространенных в фольклоре рассказах о встрече неузнанного Петра I с подданными, речь идет о старом рыбаке, который, встретив и не узнав царя, неприветливо разговаривает с ним, жалуясь на причиненный войной материальный ущерб (сломанный челн), и Петр помогает старику в работе. Стихотворение Твардовского имеет самостоятельный генезис и восходит, по предположению исследователя, ко 2-му изданию книги «Творчество народов СССР» (1938), представлявшую фальсифицированную «советскую народную мифологию» (с разделами «Ленин», «Ленин и Сталин», «Сталин» и др.) и подразумевавшую обращение писателей к изложенным сюжетам с целью закрепления за ними статуса подлинности. В книге есть рассказ «Печник», записанный в деревне Горки Московской области со слов А.М. Шу-рыгина в феврале 1937 г. Первым к этому сюжету обратился М.М. Зощенко, рассказ которого «Ленин и печник» (1939) сразу же был включен в школьный канон, как и стихотворение Твардовского, которое получило особенно широкое признание после смерти Сталина. Место сказочного повествования о всесильном владыке, помиловавшем не узнавшего его дерзкого подданного, остававшееся пустым после выпавшего из хрестоматий стихотворения Майкова, вновь было заполнено.
В коллективный труд вошли также статьи: «Стихотворения П.А. Вяземского в русских школьных хрестоматиях XIX в.» Т. Степанищевой, «Поэзия А.А. Фета в дореволюционном школьном каноне» Л. Пильд, «"Есть наслаждение и в дикости лесов..."
К. Батюшкова (предыстория и эдиционная судьба)» И. Пильщико-ва, «Рецептивная история стихотворения А.С. Хомякова "Киев": "смысл об унии"» И. Булкиной, «"Эти бедные селенья." Ф. Тютчева в русском каноне (поэзия и критика 1850-1890-х годов)» К. Сарычевой, «"Песнь о вещем Олеге" и ее следствия» А. Немзера.
Издание завершают два приложения: «Список хрестоматий и книг для чтения, изданных на территории Российской империи и вошедших в базу данных "Русская литература в школе (18051912)"» (составители - А. Вдовин, А. Сенькина); «Частотность авторов и их текстов в русских хрестоматиях XIX века (1805-1912)» (составитель - А. Вдовин).
Т.Г. Юрченко
2014.03.005. УМНОВА М.В. «ДЕЛАТЬ ВЕЩИ НУЖНЫЕ И ВЕСЕЛЫЕ...»: Авангардные установки в теории литературы и критике ОПОЯЗа. - М.: Прогресс-Традиция, 2013. - 176 с.
Название книги кандидата филол. наук М.В. Умновой (19591998) восходит к письму Ю. Тынянова 1925 г. писателю Л. Лунцу: «.литературная культура весела и легка. она - "не традиция", не приличие, а понимание и умение делать вещи нужные и веселые» (цит. по: с. 3). Автор прослеживает связь теории и практики ОПОЯЗа, прежде всего В. Шкловского, Ю. Тынянова и Б. Эйхенбаума, с авангардными эстетическими течениями первой четверти XX в. Это взаимодействие предопределило базовые установки формального метода: релятивизм ценностей, которые становятся таковыми лишь в рамках конкретной художественной системы; подход к литературе исключительно как эстетическому объекту; оценка произведения исходя из того, насколько оно способно задать новый вектор развития литературной системы. М.В. Умнова рассматривает литературно-критическую деятельность ОПОЯЗа в контексте противостояния двух типов культуры: «горячей», поднимающей на щит новые художественные явления, нарушающие канон, и «холодной», стремящейся законсервировать унаследованную из прошлого систему ценностей (с. 14).
Своеобразие позиции ученых, составивших ядро формальной школы, заключалось в том, что они выступали в качестве группы, которая подвергла последовательной ревизии все фундаменталь-
