CC BY
42
его родной Севильи. Восточная лирика лежит в основе испанской поэзии и некоторых жанров малой прозы, принимая это как данность, Беккер объединяет в одно целое еврейские традиции, культуру востока и испанский дух. Традиционная испанская поэзия, отретушированная лаконичностью востока, делает Беккера пионером в испанском романтизме XIX столетия. С его смертью, а также с кончиной Хосе Соррилья (1817-1893) в испанской литературе закончилась эпоха востоковедения, сохранившаяся только в стилизациях под Альгамбру и под ориентализм. На какое-то время предметом изучения испанского ориентализма оставалась Андалузия, в литературной традиции которой данная тенденция изжила себя к моменту зарождения модернизма.
Г.А. Беккер сделал первый шаг к принятию культуры Востока как части испанского литературного наследия. Заметки об Индии и ее литература дали писателю возможность замаскировать собственную точку зрения под «легенду», приближающую читателя к средневековой Испании. Арабская поэзия стала основой для создания уникальных художественных образов, а еврейские традиции помогли найти способ объединить три разные культуры. Творчество Беккера утверждало точку зрения на арабский мир как на часть национального духа испанцев.
В.М. Кулькина
ЛИТЕРАТУРА ХХ-ХХ1 вв.
Русская литература
2014.01.022. БЫСТРОВ В Н. МЕЖДУ УТОПИЕЙ И ТРАГЕДИЕЙ: ИДЕЯ ПРЕОБРАЖЕНИЯ МИРА У РУССКИХ СИМВОЛИСТОВ. -М.: Прогресс-Плеяда, 2012. - 384 с.
«Проблема пересоздания действительности была одной из центральных в русском искусстве конца XIX - начала XX в. Она приобрела универсальный характер, во многом обусловливая само существо художественного сознания эпохи, его склонность к переосмыслению мироустройства, размыванию устоявшихся понятий, представлений, к пророчествам, катастрофизму, духовному бунтарству» (с. 3), - предваряет свое исследование доктор филологических наук ВН. Быстров (ИРЛИ РАН).
Рассматривая в трех главах творчество и «жизнетворчество» крупнейших представителей символистской школы: «старшего» символиста Д.С. Мережковского и двух «младосимволистов» -
A. Белого и А. Блока, автор монографии сосредоточивает внимание на теургической основе их мировидения, показывает «трагедию умозрительно-утопических представлений, свойственных не только сознанию потов, но и значительной части культурного общества начала ХХ в.» (с. 2).
Впервые в России о решительном перерождении бытия, человека и искусства заговорили «декаденты» в 1890-х годах. Развенчав все старое и предчувствуя новое, они еще не могли это новое увидеть. Стремление вырваться за рамки самоценной, самодостаточной эстетики всегда было присуще и символистам. Д.С. Мережковский, Вяч. Иванов, А.А. Блок, Андрей Белый, С.М. Соловьёв, испытав мощное влияние Вл. Соловьёва с его идеей «Богочеловека» и «Богочеловечества», восприняли синтез мистики, религии и искусства как самый плодотворный для художника путь к Преображению мира и человека.
Социально-политическое движение в стране, не связанное со сверхрадикальными целями символистов, тем не менее укрепило их надежды на небывалое обновление мира. В сложившейся общественной ситуации они уповали на некий «вселенский переворот», нередко выступали сознательными сподвижниками революционно настроенных масс, поддерживали тяготение людей к раскрепощенности, стихийности, мятежу, анархии. «Старшие» и «младшие» символисты были едины в стремлении выразить революционный энтузиазм: К. Д. Бальмонт - в стихотворении «Земля и воля» (1906),
B.Я. Брюсов - в «Лике медузы» (1905) и «Грядущих гуннах» (1905), Ф. Сологуб - в «Восходе солнца» (1905), Вяч. Иванов - в цикле «Година гнева» (1904-1907). Сблизившись в 1905-1907 гг. с революционной реальностью, символисты не утратили своего максималистского пафоса и после поражения революции, когда обозначился «кризис символизма», остались верны идее Преображения мира. В мечтаниях о кардинальной трансформации бытия «старшие» символисты и «младосимволисты» то сходились, влияя друг на друга, то расходились, вступая в полемику - в вопросах о возможности, целях и средствах пересоздания человека и мира.
В данном контексте, полагает В.Н. Быстров, характерным примером притяжения и отталкивания можно считать Д. Мережковского и А. Белого. Обоих привлекали идеи Ф. Ницше: устремленность к инобытию, к грядущему сверхчеловеку. Оба остро ощущали «невероятный, небывалый кризис всей культуры»1. Однако А. Белый, в отличие от Мережковского, придавал большое значение сакральным «знакам», которые наблюдал в природе и воспринимал как свидетельство надвигающихся глобальных перемен. Деятельность религиозного кружка-общины Д. Мережковского и З. Гиппиус вызывала у Белого некоторую неудовлетворенность2. Суть расхождения он выразил в финале своей статьи «Отцы и дети русского символизма» (1905): «... Мережковский ударил по нервам, сказав вдруг голосом громким на всю Россию: "Покайтесь, приблизилось Царствие небесное. Покайтесь и веселитесь веселием вечным, ибо Жених грядет!" Мережковский ударил в набат, но когда бросились к нему, вдруг закрылся религиозно-общественными схемами»3.
В 1906 г., будучи убежденным, что между русской революцией и религией существует глубинная связь, Мережковский с единомышленниками (З. Гиппиус и Д. Философовым) задумали сборник публицистических статей радикального толка - «Анархия и Теократия». И одним из тех, кто по первоначальному замыслу составителей должен был принять в нем участие, оказался Андрей Белый. По разным причинам многое пришлось скорректировать; но в результате усилий «тройственного союза» появился сборник «Le Tzar et la Revolution»4. А. Белый написал для него статью «Социал-демократия и религия», но в книгу она не попала, а была опубликована в журнале «Перевал»5. В статье он высказал свои мысли об отношениях политики и религии, государственной власти и церкви,
1 Белый А. На рубеже двух столетий. - М., 1989. - С. 452.
См.: Белый А. Символизм как миропонимание. - М., 1994. - С. 442.
3 Белый А. Арабески. - М., 1911. - С. 276-277.
4 См.: Le Tzar et la Revolution. - Париж, 1907; 1-е рус. изд.: Мережковский Д., Гиппиус З., Философов Д. Царь и революция. - М.: Объединенное гуманитарное изд-во, 1999.
5 Белый А. Социал-демократия и религия: Из лекции, читанной в Париже // Перевал. - М., 1907. - № 5. - С. 23-36.
прямо перекликающиеся с идеями Мережковского. «Социальный переворот, - писал А. Белый, - откроет дверь в царство свободы, освободит внутреннюю силу человечества, извне связанную доселе, очистит место религиозному строительству»1.
Однако в 1908 г. вера в созидательный потенциал революции была поколеблена; А. Белый понял, что получилась обидная фикция вихревого движения, исторического «прорыва». Позднее он признавался, имея в виду своих друзей и прежде всего А. Блока: «...о жизнь мы разбились по-разному»2. Разочарование выразилось и в стихотворении «Отчаяние» (1908), посвященном З. Гиппиус: «Довольно: не жди, не надейся - / Рассейся, мой бедный народ! / В пространство пади и разбейся! / За годом мучительный год! / ... Туда, где смертей и болезней / Лихая прошла колея, - / Исчезни в пространство, исчезни, / Россия, Россия моя!» (цит. по: с. 357-358). Последняя строфа стихотворения послужила эпиграфом к публицистической статье Д. Мережковского «Головка виснет», вошедшей в его сборник «Больная Россия» (1910)3.
На рубеже 1900-1910-х годов Мережковский и Белый понимали, что новых потрясений не избежать, однако начало мировой войны шокировало обоих, явилось для них неожиданным (в отличие, например, от А. Блока). Война «разрушила иллюзии возможного всемирного единения всех со всеми на началах религиозного "братства"» (с. 128), - отмечает В.Н. Быстров. Однако если А. Белый осознавал войну как происки зловещих сил, бессмысленную мировую провокацию, то Д. Мережковский воспринял ее как кару за жизнь, социальные деяния и государственную политику вне Бога.
Последние дни февраля 1917 г. Д. Мережковский переживал с явным воодушевлением; ему мечталось, что победит-таки подлинная Россия. Верой в стремительные чудесные перемены определялась и реакция Андрея Белого на эту революцию (как позднее на события, связанные с Октябрем). Революционный пафос он демонстрировал в поэтическом творчестве, например, в стихотворении «Родине» (1917). В идеологии большевизма его привлекало
1 Белый А. Социал-демократия и религия: Из лекции, читанной в Париже // Перевал. - М., 1907. - № 5. - С. 34
2 Белый А. О Блоке. - М., 1997. - С. 322.
3
Мережковский Д. Больная Россия. - СПб., 1910. - С. 81.
неуемное стремление «переделать все», построить «новый мир». В начале 1918 г. он пережил искреннее воодушевление, о чем свидетельствует поэма «Христос воскрес» (апрель 1918), перекликающаяся с поэмой А. Блока «Двенадцать» (январь 1918). Октябрьские события Д. Мережковский воспринял однозначно негативно; у него не было иллюзий относительно намерений и политики новой власти: «Понимая революцию по-своему, он сознавал, что в истории России началась эпоха, в которой ему уже не было места» (с. 140).
Обоим художникам были присущи неприятие позитивизма и социального прагматизма, они стремились переориентировать национальную мысль с позитивистских путей в русло религиозного сознания: «Главенствующая субстанция, доминанта их мировоззрения - всеобъемлющая идея Преображения мира. Но она властвует лишь в сферах парящего над "землей" свободного Духа, которому слишком далеко до победы над "плотью", прихотливыми реальностями многообразного человеческого бытия» (с. 149), -обобщает В.Н. Быстров.
Рассматривая далее восприятие идеи «Преображения мира» А. Блоком, автор концентрирует внимание на его символическом мироощущении, в котором имели важное значение и его личностные, психологические качества: «Ему с юности были присущи мя-тежность, "беспокойство о новом", не терпящие устойчивости, постоянства; его влекло к изменившимся формам мира и бытия» (с. 151). Эту доминанту своей натуры поэт отметил в стихотворении «Безрадостные всходят семена...» (1902): «Мне сладостно от всяких перемен, / Мне каждый день рождает перемены»1.
Предчувствие грядущих событий А. Блок переживал втайне; ему казалось, что «он один из немногих чутких, кто о них догадывается и чувствует их приближение» (с. 156). В 1901 г. он увлекся творчеством Вл. Соловьёва и был всецело захвачен идеями Преображения мира и человека. Знакомство с Д.С. Мережковскими в 1902 г. значительно усилило его интерес к «апокалипсической» проблематике.
К моменту выхода сборника «Стихи о Прекрасной Даме» (конец 1904 г.) Блок отошел от тех идей, которые составляли его
1 Блок А. А. Собр. соч.: В 8 т. - М.; Л., 1960-1963. - Т. 1. - С. 217.
поэтическое содержание; свои юные мистические грезы он воспринимал как сказочный романтизм «детства жизни». Однако мечта о грандиозных событиях не была предана забвению. Она, с одной стороны, помогала верить и жить, с другой - заставляла страдать от осознания несовершенства человеческого мироустройства.
Чтобы обозначить суть изменений, происходивших с Блоком в 1904-1905 гг., В.Н. Быстров обращается к автобиографическому рассказу Вл. Соловьёва «На заре туманной юности» (1892): «.и вот годам к восемнадцати я додумался до твердого убеждения, что вся временная жизнь, как состоящая единственно только из зол и страданий, должна быть поскорее разрушена совершенно и окончательно. Едва успел я дойти до этого собственным умом, как мне пришлось убедиться, что не я один был такого мнения, но что оно весьма обстоятельно развивалось некоторыми знаменитыми немецкими философами. Впрочем, я был тогда отчасти славянофилом и потому хотя допускал, что немцы могут упразднить вселенную в теории, но практическое исполнение этой задачи возлагал исключительно на русский народ, причем в душе я не сомневался, что первый сигнал к разрушению мира будет дан мною самим»1.
А. Блок оживлялся, когда чувствовал, что время чревато «грозой», а люди одержимы экстазом борьбы и жаждой немедленных крутых перемен. Именно такими настроениями было отмечено для него лето 1905 г. В революции он пытался увидеть какую-то метафизическую подоплеку, скрытую за внешними событиями и фактами. Ему не чужда была мысль о русском народе как завершителе истории, призванном «упразднить вселенную».
Особенность А. Блока заключалась в том, считает В.Н. Быст-ров, что он более других символистов стремился соединить разнородные планы: реальный и идеальный. Удаленные друг от друга сферы бытия сближались в его воображении, в «снах наяву»; таковы стихотворения «Милый брат! Завечерело.» (1906), «Ночная фиалка» (1906), а также лирическая драма «Король на площади» (1906). В поисках высшего «синтеза» бытия - слияния души и мира, мечты и яви - А. Блока одолевали сомнения в существующих теориях на эту тему. В сентябре 1908 г. он писал: «Не могу при-
1 Соловьёв В.С. Собр. соч.: В 10 т. - СПб., 1911. - Т. 3. - С. 285-286.
нять: ни двух бездн, Бога и дьявола, двух путей добра, - "две нити вместе свиты" (мистика, схоластика, диалектика, метафизика, богословие, филология), ни теории познания (Белый), ни иронии (интеллигентский мистический анархизм), ни "всех гаваней" (декадентство). Гениальничать же не собираюсь»1.
Период с конца 1908 по начало 1909 г. стал одним из самых мучительных в судьбе А. Блока. Драматизм создавшегося положения он так выразил на символико-аллегорическом языке: «Нам предлагают: пой, веселись и призывай к жизни, - а у нас лица обожжены и обезображены лиловым сумраком»2. Постепенно все большее значение обретали в его мироощущении идея и образ России. А. Блок не переставал быть романтиком; его романтический максимализм в восприятии отечества был тем очевиднее, чем больше сливались в его восприятии идея Преображения мира с идеей обновления России.
Изменения, происходящие в народном сознании, в символистском искусстве, в мистически ощущаемых «мирах иных» и в своем внутреннем мире, А. Блок выразил в статьях «О современном состоянии русского символизма» (1910)3 и «Рыцарь-монах» (1910)4. Особое значение в блоковских чаяниях вновь обрела вера в таинственную помощь Души Мира, Софии.
В период безысходного и тревожного ожидания перемен в качестве духовных опор выступали искусство и образ Родины. В этом смысле примечательны стихотворения 1913 г.: «Последнее напутствие», «Новая Америка», «Художник». Картины родного края оказались выше и дороже всего на свете. В начале 1914 г. в миросознании А. Блока «проснулось "священное безумие", желание жить взахлеб, действовать, творить» (стихотворение «О, я хочу безумно жить.») (с. 277). Под знаком ожиданий и предчувствий он воспринял события, связанные с началом мировой войны. З.Н. Гиппиус вспоминала: «Насколько помню, первое "свидание" наше с Блоком после начала войны - было телефонное. Не хоте-
1 Блок А. Записные книжки. - М., 1965. - С. 114-115.
2 Блок А. А. Собр. соч.: В 8 т. - М.; Л., 1962. - Т. 5. - С. 432.
3 См.: Аполлон. - СПб., 1910. - № 8.
4 Блок А.А. Собр. соч.: В 8 т. - М.; Л., 1962. - Т. 5. - С. 453.
лось, - да и нельзя было говорить по телефону о войне, и разговор быстро оборвался. Но меня удивил возбужденный голос Блока, одна его фраза: "Ведь война - это прежде всего весело!" Зная Блока, трудно было ожидать, что он отнесется к войне отрицательно; страшило, скорее, что он увлечется войной, впадет в тот неумеренный военный жар, в который впали тогда многие из поэтов и писателей. Его "весело" уже смущало.»1.
С началом военной эпопеи А. Блок связывал надежды на наступление новой эпохи, но они не оправдались. Людьми в глобальном масштабе, считал он, «движет не верховная благая сила и не вселенская стихия, а беспощадная, бездушная, приземленная логика войны» (с. 285).
Конец 1915 - начало 1916 г. можно считать переломными в судьбе и творчестве поэта. Он почувствовал, что субъективно-лирическое начало его натуры стало неуклонно видоизменяться. Именно в 1916 г. были написаны последние стихотворения «лирической трилогии». Поэт подвел для себя условную черту, за которой должен был жить и творить другой, внутренне изменившийся Александр Блок - человек и художник.
События Февральской революции он воспринял с почти экстатическим восторгом. Ему казалось, что мощное «вихревое» движение истории приведет русский народ к небывалой жизни. Однако довольно скоро в сознании А. Блока появились отрезвляющие сомнения: приметы «Великой Демократии» терялись в сумятице будней, а начавшийся «сдвиг всех сил» не всегда был нацелен на коренное обновление жизни. Эти мысли запечатлены в дневнике и в записных книжках: «Нет, не надо мечтать о Золотом веке. Сжать губы и опять уйти в свои демонические сны» (20 мая 1917 г.)2.
Вера поэта в возможность совершенного преобразования мира возродилась в связи с Октябрьскими событиями. Ему импонировал экстремизм политического мышления большевиков. Вселенский масштаб блоковских упований выразился в поэме «Двенадцать»; ураганный «ветер» стал символико-метафорическим изображением фатализма общенационального и всемирного масштаба.
1 Гиппиус З.Н. Живые лица. Воспоминания. - Тбилиси, 1991. - С. 26.
2
Блок А.А. Записные книжки. - М., 1965. - С. 339.
Скептические воззрения на характер и перспективы будущих завоеваний революции начинают нарастать у Блока постепенно с середины 1918 г.: «Блоковская "дальнозоркость" часто неизбежно оборачивалась "близорукостью"» (с. 316). Редкая способность жить отдаленным будущим приводила к «трагедии трезвости»: «Утопический радикализм чаяний и устремлений вступал в непреодолимое противоречие с действительностью, которая в какой-то степени поддавалась внешним преобразованиям, но не сулила надежд на Преображение» (с. 305).
К.А. Жулькова
2014.01.023. ЕСАУЛОВ И.А. КУЛЬТУРНЫЕ ПОДТЕКСТЫ ПОЭТИКИ ИСААКА БАБЕЛЯ. - София: Университетско изд-во «Св. Климент Охридски», 2011. - 71 с.
Доктор филол. наук И.А. Есаулов рассматривает поэтику И. Бабеля в контексте русской культуры, «пытаясь показать трансформации, метаморфозы и псевдоморфозы, происходившие с этой культурой» (с. 9). Он исходит из того, что Бабель является одним из ведущих представителей тех советских писателей, в творчестве которых прежняя русская культурная традиция была характерным образом переформатирована.
Бабель в цикле «Конармия» - бесспорном шедевре советской литературы - продемонстрировал иной философский и этический подход к революционному насилию, нежели у большинства других советских авторов, при этом ценность революции и ее «защита» «ни на секунду не подвергается сомнению. Это для автора - ценность безусловная» (с. 11).
Ключевой рассказ цикла - «Пан Аполек» - является своего рода «манифестом» творчества Бабеля. Ветхозаветная мораль непримиримости составляет глубинное содержание того старого «обета», от которого отрекается рассказчик. Слово «евангелие», упомянутое в первой части рассказа по отношению к учению Апо-лека, позволяет понять направление новой ориентации рассказчика -на Новый завет. Однако, одновременно акцентируется и принципиальное отличие от его положений «обета» Аполека. Этот рассказ -пятый в цикле; история Аполека начинается с пятого предложения; евангелие от Аполека - пятое, неканоническое - после известных читателю четырех канонических: от Матфея, Марка, Луки
