CC BY
16
текстами разных авторов, переводчик художественной литературы получает возможность понять сущность литературного стиля, определить свои предпочтения и начать поиски своего собственного стиля.
Е.В. Соколова
ЛИТЕРАТУРА И ОБЩЕСТВО
2013.04.012. ШАРАФАДИНА К.И., ТАБОРИССКАЯ Е.М. ЖИЗНЬ КУЛЬТУРЫ В УНИВЕРСУМЕ СЛОВА. - СПб., 2011. - 748 с.
В монографии объединены работы двух санкт-петербургских литературоведов, докторов филологических наук, рассматривающих явления культуры сквозь призму литературных произведениях. Книга состоит из четырех разделов: «Город в русской литературе Х1Х-ХХ вв.», «Изобразительные искусства в словесном преломлении», «Быт как ритуал и этикет: Народная культура и светские практики», «Семантика флоры в культуре и литературе».
В данном реферате представлены статьи Е.М. Таборисской, включенные в раздел «Город в русской литературе Х1Х-ХХ вв.». Автор анализирует произведения А. С. Пушкина, А. С. Грибоедова, Н.В. Гоголя, Н.А. Некрасова, А.А. Ахматовой, О.Э. Мандельштама, Б.Ш. Окуджавы. Таким образом, феномен города рассматривается и в лирике, и в драме, и в эпических произведениях.
Важное место в разделе отводится «Петербургскому тексту» как особой знаковой системе, с помощью которой происходит «пресуществление материальной реальности в духовные ценности»1. Отметив, что тема «Петербургский интерьер в творчестве Пушкина» может показаться второстепенной и малозначительной, Е.М. Таборисская усматривает в ней отражение двух по-своему масштабных явлений: «Первое - это столичный в пушкинские времена город, второе - творчество гениального поэта, в котором Петербург представлен обильно и многосторонне» (с. 95).
Петербургские интерьеры в произведениях Пушкина интересны как свидетельство современника о жизни различных соци-
1 См.: Топоров В.Н. Петербург и «Петербургский текст» русской литературы (Введение в тему) // Топоров В.Н. Миф. Ритуал. Символ. Образ: Исследования в области мифопоэтического. - М., 1995. - С. 259.
альных слоев общества. Например, устройство частного дома, наемной квартиры или гостиничного номера, а также театры, рестораны, гостиные-салоны и т.д. Важна художественная семантика, которой Пушкин наделял такого рода пространства.
Столичный интерьер представлен во множестве его произведений: от «Евгения Онегина» до «Египетских ночей», от «Станционного смотрителя» до «Медного всадника», от «Домика в Коломне» до «Пиковой дамы». Во Вступлении к «Медному всаднику» появляется упоминание о «комнате моей», откуда поэт наблюдает картину Петербурга, объятого белой ночью: «Прозрачный сумрак, блеск безлунный, / Когда я в комнате моей / Пишу, читаю без лампады, / И ясны стройные громады / Пустынных улиц, и светла / Адмиралтейская игла»1. Комната поэта как бы приподнята над городом, из нее открывается величественная и безмятежная панорама столицы.
Иной вариант жилища поэта представлен в «Египетских ночах». Кабинет Чарского - пространство-маска: «В кабинете его, убранном как дамская спальня, ничто не напоминало писателя: книги не валялись по столам и под столами, диван не был обрызган чернилами, не было того беспорядка, который обличает присутствие музы и отсутствие метлы и щетки»2. Описание двоится, становится стереоскопичным: за индивидуальным встает отрицаемое типовое.
Схож с кабинетом Чарского «уединенный кабинет» Онегина, с богатым и изысканным убранством. В контексте первой главы его описание становится косвенной иллюстрацией к спору Евгения и его отца об экономике. Являясь поклонником Адама Смита, Евгений настаивает на преимуществах «простого продукта», но сам тратит деньги на роскошь. В кабинете совершается обряд переодевания светского франта: «Он три часа по крайней мере / Пред зеркалами проводил / И из уборной выходил / Подобный ветреной Венере, / Когда, надев мужской наряд, / Богиня едет в маскарад»3. Сопоставление юного Онегина с Венерой придает пушкинскому
1 Пушкин А.С. Полн. собр. соч.: В 10 т. - М., 1962-1965, - Т. 4. - С. 381.
2 Там же. - Т. 6. - С. 372-373.
3 Там же. - Т. 2. - С. 20.
герою оттенок женственности, вновь напоминает о похожем на дамскую спальню кабинете Чарского и заставляет обратиться к описанию дамской спальни в «Пиковой даме»: киот со старинными образами, несущие на себе отпечаток обветшания диваны, портреты, безделушки, - все это переносит Германна в прошедший век. Подобно кабинету Онегина, комната Анны Федотовны выполняет своеобразную портретирующую функцию.
Однако онегинский кабинет меняется вместе с героем. В деревенском кабинете не осталось места для бронзы, зеркал и туалетных принадлежностей: «дендизм меняет форму» (с. 107). На первый план выдвигается груда книг и «померкшая лампада» на столе. Последний кабинет Онегина - менее всего интерьер; это «замкнутое пространство, отгораживающее Онегина ото всех, ограничивающее его бытие, его духовную работу, его чтение, связанное не с усвоением разнородных текстов, а с погружением в мир, который открывается его "духовным глазам"» (с. 109).
Таким образом, интерьер выполняет не только портретирующую функцию, раскрывая характер владельцев, но и в случае Онегина передает душевную эволюцию персонажа.
Размышляя над социальной и сюжетообразующей функцией петербургских интерьеров, Е.М. Таборисская обращается к трем «петербургским повестям» Пушкина («Медный всадник», «Домик в Коломне», «Пиковая дама»).
Предметы интерьера в «смиренной лачужке», в которой разыгрываются фарсовые события «Домика в Коломне», функциональны, прагматичны и сюжетно мотивированы. Они лишены индивидуальности, не выполняют портретирующую роль, не характеризуют своеобразие своих персонажей.
В принципиально не бытовой и даже антибытовой поэме «Медный всадник» Петербург не только место действия, но и, по выражению Г. А. Гуковского, действующее «сверхлицо»1. Поэтому в ней нет детализированных интерьеров; исключением, подтверждающим правило, выступает невостребованная в белую ночь лампада в комнате автора.
1 Гуковский Г. А. Пушкин и проблемы реалистического стиля. - М., 1957. -
С. 236.
В третьей «петербургской повести» очень сжато описывается «смиренный уголок» Германна, упоминаются только окно, кровать, часы, свечка и письменные принадлежности: «Ни единой характеристической детали в описании жилья Германна нет» (с. 117). Особняк графини контрастен и по сути, и по способу воспроизведения квартире Германна, что как нельзя более оттеняет экстраординарность события.
Петербург составляет важную и органическую часть художественной семантики комедий «Горе от ума» А.С. Грибоедова и «Ревизора» Н.В. Гоголя. Несмотря на общность объекта изображения и единство художественного похода, образ Петербурга в этих произведениях несет принципиально различную смысловую нагрузку.
У Грибоедова Петербург - реальное пространство, связанное с Москвой служебно-деловыми и родственными отношениями, определяющими суть конфликта «века нынешнего» и «века минувшего». Между Петербургом и Москвой нет принципиальной границы, как и новый век хранит в себе «прошедшего житья подлейшие черты».
В «Ревизоре» Гоголя конкретике безымянного уездного города противостоит фантомный Петербург. Детали истинной культурной жизни, попадая в ирреальный контекст, словно заражаются фантомностью. Петербург - главный объект вранья Хлестакова, столица предстает средоточием пышности, богатства, цивилизации и преуспевания. Существует, однако, и некоторая амбивалентность. Из города исходит угроза проверки, разоблачения, унижения. Фантомность и амбивалентность Петербурга, в котором «все не то, что кажется», - главная характеристика образа столицы в гоголевском «Ревизоре».
Е.М. Таборисская прослеживает наиболее значимые аспекты образа петербургского кладбища в творчестве трех крупнейших русских поэтов - А.С. Пушкина, Н.А. Некрасова, А.А. Ахматовой.
В стихотворении «Когда за городом, задумчив я брожу» Пушкин противопоставляет «публичное кладбище» Петербурга деревенскому родовому: «Картина публичного кладбища - антитеза того царственно великолепного, исполненного мощи и жизни Петербурга, который воспет во вступлении к "Медному всаднику"» (с. 134). Если в поэме Пушкин признается в любви к великому го-
роду, то в стихотворении - в отвращении к его оборотной стороне -тщеславию, лицемерию, равнодушию и жестокости.
Негативное восприятие городского кладбища унаследовал и Некрасов. Особенно выпукло столичный погост обрисован им в цикле сатир «О погоде (уличные впечатления)». Сквозной образ кладбища тесно увязан с лейтмотивом смерти, гибельности. Однако онтологическая составляющая этого образа приглушена, тогда как социальная несомненно доминирует. Например, сатира «Сумерки» заканчивается скорбно-иронической сентенцией: «Умирай же, богач, в стужу сильную! / бедняки пускай осенью мрут, / Потому что за яму могильную / Вдвое больше в морозы берут»1.
Тема петербургского кладбища возникает и в творчестве А. Ахматовой. В 1914 г. написано стихотворение «На Казанском или на Волковом», в 1945-м отрывок из неоконченной поэмы «На Смоленском кладбище», в том же году - «Поэма без героя». Петербургское кладбище в поэзии Ахматовой, «сохраняя связи с городом и лаконичные "амеистические" приметы внешнего облика, абсолютно утрачивает характерные для Пушкина и Некрасова черты "безобразия"»: «Ахматова видит петербургское кладбище с иной временной точки зрения - не из личного "сейчас", как у Пушкина, и не из публицистически-очеркового "сейчас", как в сатирах Некрасова, а из некоего надвременного пространства, обнажающего переломность эпохального пограничья ушедшего XIX и наступившего ХХ веков» (с. 141).
Для Мандельштама Петербург - город, где прошли его детство и молодость, «город, закрепленный в устойчивых, хотя и меняющихся со временем реалиях насущной повседневности, и вместе с тем особое, отнюдь не бытовое явление, которое несет в себе конгломерат поэтических и социоонтологических прочтений» (с. 9).
Из 38 стихотворений сборника «Тшйа» (1915-1922) О. Мандельштама семь («Мне холодно. Прозрачная весна...», «В Петро-поле прозрачном мы умрем.», состоящая из двух самостоятельных текстов «Соломинка», «На страшной высоте блуждающий
1 Некрасов Н.А. Полн. собр. стихотворений: В 3 т. - Л., 1967. - Т. 3. -
С. 181.
огонь...», «В Петербурге мы сойдемся снова...», «Чуть мерцает призрачная сцена») включают в себя прямо заявленную или косвенно соотнесенную тему северной столицы. Петербургская тема отчетливо проявлялась и в первой книге поэта «Камень» (1913), и в ряде стихотворений, не вошедших в сборник. Поэт легко и охотно оперирует всеми известными реалиями петербургского зодчества. Его «Адмиралтейство», «Дворцовая площадь», Казанский собор («На площадь выбежав, свободен.») хранят достоверность деталей. Узнаваемость традиционных реалий не мешает своеобычной, субъективно сдвинутой мандельштамовской пластике Петербурга. Здание Адмиралтейства, в котором акмеист усматривает равную общность с фрегатом и акрополем, оказывается не только строением, но и явлением природного, стихийного порядка: «И в темной зелени фрегат или акрополь / Сияет издали, воде и небу брат»1.
Пространство Петербурга в романе Б.Ш. Окуджавы «Путешествие дилетантов» (1990) двойственно: с одной стороны, оно опознаваемо и традиционно, с другой - непривычно и нарочито «атипично». Выстраивая образ столицы под знаком «дилетантизма», автор дает читателю установку: в новом ракурсе увидеть закономерности отношения человека и эпохи, будь то всемогущий, но отнюдь не всесильный Николай I или его невольный, почти «автоматический» антагонист Мятлев.
Петербургская тема продолжена Е.М. Таборисской в разделах: «Изобразительные искусства в словесном преломлении» («Петербургская статуя», «Петербургский сюжет оживающего портрета») и «Быт как ритуал и этикет: Народная культура и светские практики» («Петербургский маскарад»). Тема Москвы представлена в статьях Е.М. Таборисской - «Три города в лирике Мандельштама», «Московский цикл Мандельштама 1931 г.» и К.И. Шарафади-ной - «Москва/Вавилон в "Позднем ответе" Анны Ахматовой».
В монографию вошли и такие статьи К.И. Шарафадиной, как «Статус красавицы в поэзии Пушкина», «Семиотика женского костюма в поэме "Бал"», «Иконография поэта в лермонтовиане», «Концепты "цветка" и "сада" в "бальзаминовской" трилогии», а
1 Мандельштам О. Соч.: В 2 т. - М., 1990. - Т. 1. - С. 211.
также большинство статей раздела «Семантика флоры в культуре и литературе» («Растительная эмблематика античности», «Цветочные аллегории в рукописных альбомах XIX в.», «Флоршир французского дневника Анны Керн», «Мотив акации в романной трилогии Гончарова» и др.). Реферирование этого материала предполагается в следующем номере.
К.А. Жулькова
2013.04.013. «НАРОД, ПРОШЕДШИЙ НЕВЕЖЕСТВО»: БРИТАНСКИЙ ОТВЕТ РУССКОЙ КУЛЬТУРЕ.
«A people passing rude»: British responses to Russian culture / Ed. by Cross A. - Cambridge: Open book publishers, 2012. - 350 p.
Сборник статей подготовлен специалистом по русской литературе ХУШ в., профессором Энтони Кроссом на основе материалов научной конференции, прошедшей в Кембриджском университете в 2011 г. Первая часть названия книги является цитатой из наследия поэта ХУ1 столетия Джорджа Турбервилля (1540-1597), намекающей на то, что русским потребовались три столетия развития, прежде чем были созданы такие достижения в области культуры, которые получили широкое признание в Великобритании.
Содержание книги охватывает значительный период в истории восприятия русской культуры англичанами - с XVII по XX в. Затронуты многие сферы духовной деятельности русских, включая не только литературу, но и музыку, живопись, прикладные искусства, стиль жизни и национальную идентичность. Хронологический принцип расположения материалов позволяет отразить изменения в восприятии англичанами русского менталитета и духовности. В статьях используются преимущественно газетные и журнальные статьи соответствующих периодов, что отличает их от известных в нашей стране книг Джеймса Биллингтона (р. 1929)1 и Орландо Файджеса (р. 1959)2, написанных с целью дать опыт многостороннего толкования русской истории и культуры.
1 См.: Биллингтон Дж. Икона и топор: Опыт истолкования русской культуры. - М., 2001.
2 См.: Figes O. A people's tragedy: The Russian revolution, 1891-1924. - L., 1996; Idem. Natasha's dance: A cultural history of Russia. - N.Y.: Metropolitan books, 2002. - XXXIII, 728 p.
