2013. 03. 001. Воскресенский А. К. Информация и библиотека: гносеологические и онтологические аспекты. Часть 2: философия чтения. (аналитический обзор. ) Текст научной статьи по специальности «Философия, этика, религиоведение»

2013.03.001

6 -

ФИЛОСОФИЯ: ОБЩИЕ ПРОБЛЕМЫ

2013.03.001. ВОСКРЕСЕНСКИЙ А.К. ИНФОРМАЦИЯ И БИБЛИОТЕКА: ГНОСЕОЛОГИЧЕСКИЕ И ОНТОЛОГИЧЕСКИЕ АСПЕКТЫ. Часть 2: Философия чтения. (Аналитический обзор.)

Во второй части обзора рассматриваются вопросы: философия чтения и его социокультурный контекст, философия творчества во взаимодействии автора и читателя.

Философия чтения

В своем эссе 1930 г. будущий нобелевский лауреат по литературе Герман Гессе настаивает на том, что «из многочисленных миров, не полученных человеком в дар от природы, а произведенных им самим из собственного духа, мир книг наибольший... Без слова, без письменности и без книг нет истории, нет понятия человечества. И пожелай кто-нибудь попытаться в небольшом пространстве, в одном-единственном доме или в одной-единственной комнате, разместить и изучить историю человеческого духа, он сможет это сделать лишь в форме библиотеки» (10, с. 132). У всех народов слово и письмо есть нечто священное и магическое; именование и написание - действа изначально магические, они - магическое овладевание природой посредством духа, и письмо повсюду превозносилось как дар божественного происхождения.

Эссе немецкого писателя производит сильное впечатление в силу его актуальности в наше «переходное», в плане культурных трансформаций, время. Герман Гессе пишет, что с современной точки зрения, как кажется, книги перестали быть таинством, они доступны каждому. «С демократическо-либеральной точки зрения это - прогресс и само собой разумеется, но с других точек зрения это также обесценивание и вульгаризация духовности» (10, с. 133). Не следует чрезмерно скорбеть о том, что из понятия «книга» вы-

холощено почти все его былое величие, что в последнее время благодаря кино и радиовещанию ценность и притягательность книги упала, кажется, даже в глазах толпы. Но все же нам вовсе не следует опасаться будущего искоренения книги, напротив: чем больше со временем будут удовлетворены определенные потребности масс в развлечении и образовании с помощью других изобретений, тем больше достоинства и авторитета вернет себе книга. «Ибо и до ин-фантильнейших, опьяненных прогрессом людей вскоре дойдет факт, что функции письма и книги непреходящи. Станет очевидным, что выражение в слове и передача этого выражения посредством письма не только важнейшие вспомогательные, но и единственные средства вообще, благодаря которым человечество имеет историю и непрерывное сознание самого себя» (10, с. 133-134).

Укрупняя уровень анализа, необходимо отметить и настаивать на том, что законы духа изменяются столь же мало, как и законы природы, и столь же мало поддаются «упразднению». Можно упразднить священство и гильдии астрологов или лишить их привилегий. Знания и литература, бывшие до сих пор тайным достоянием и сокровищем, можно сделать доступными многим и даже вынудить этих многих хоть как-то овладеть ими. Это «происходит предельно поверхностно, и в мире духа на самом деле ничего не изменилось с тех пор, как Лютер перевел Библию, а Гутенберг изобрел печатный пресс. Вся магия книги не устранилась, как не устранился и дух таинства в иерархически организованной группе избранных, только эта группа теперь безымянна!» (10, с. 134-135). Г. Гессе отмечает, что уже несколько столетий, как письмо и книга стали у нас достоянием всех классов - подобно тому, как после упразднения сословных предписаний об одежде стала всеобщим достоянием мода. Только право диктовать моду, как и прежде, сохранилось за немногими, и платье, которое носит женщина красивая, хорошо сложенная и с хорошим вкусом, выглядит странным образом иначе, чем точно такое же платье на женщине обыкновенной. Кроме того, с процессом демократизации в области духа произошел очень курьезный и вводящий в заблуждение сдвиг: выскользнув из рук священников и ученых, руководство сместилось куда-то, где оно уже больше не может быть закреплено ни за кем, где оно уже не может быть больше узаконено и возведено к какому-нибудь авторитету. Ибо те носители духовности и письма, которые

казались когда-то руководящими, потому что создавали общественное мнение или по меньшей мере выдвигали актуальный лозунг, более не тождественны носителям творческого начала. Для Г. Гессе очевидно, что «хотя духовность, кажется, и демократизировалась и что духовные сокровища времени, кажется, принадлежат всякому современнику, научившемуся читать, все важное совершается на самом деле втайне и безымянно, и, кажется, что где-то во чреве земли скрываются жрецы или заговорщики, направляющие судьбы духа из анонимного подполья, и своих глашатаев, снабженных властью и взрывною силой для многих поколений, шлют в мир под масками и без легитимаций, заботясь о том, чтобы общественное мнение, радующееся своей просвещенности, не заметило ничего магического, которое свершается прямо у него под носом» (10, с. 135). Г. Гессе настаивает, что история литературы и культуры показывает: мы были очарованными свидетелями того, как единодушно, отверженный своим народом и для дюжины умов давно исполнивший свою миссию Ницше несколько десятилетий спустя превратился в любимого автора, тиражей которого все время не хватает, или как стихи Гёльдерлина более сотни лет после их создания внезапно опьянили учащуюся молодежь, или, как через тысячелетия в древней сокровищнице китайской мудрости Европа послевоенных лет неожиданно обнаружила Лао-цзы, который, плохо переведенный и мало кем читаемый, «оказался модой, как Тарзан или фокстрот, но при этом сильно повлиял на живых, производительных носителей духовности» (10, с. 136).

Гессе формулирует свою позицию, возможно, и неполиткорректно, но прекрасно, глубоко и вдохновенно, и крайне актуально не только для телевизионного, но и для нашего компьютерного времени. Ребенок, гордясь недавно приобретенным знанием букв, одолевает стихотворение или притчу, затем первый небольшой рассказ, первую сказку, но непризванные будут вскоре упражнять свои навыки чтения лишь на газетных и коммерческих новостях и лишь немногие останутся навсегда околдованы особой силой буквы и слова (ведь не случайно и то и другое было когда-то чудом и магическим заклинанием!). «Из этих немногих и выходят читатели... обнаруживая шаг за шагом, как велик, разнообразен и отраден этот мир! Поначалу казался он им детским палисадником с грядкой тюльпанов и небольшим озерцом с золотыми рыбками, но посте-

пенно палисадник стал парком, ландшафтом, частью света, всем миром, Эдемом и Берегом Слоновой Кости и все манит и манит новыми чудесами, расцветает все новыми красками. И то, что вчера казалось палисадником, парком или девственным лесом, сегодня-завтра предстанет как храм с тысячью сводов, залов, придворий -как обитель духов всех времен и народов, духа, ждущего неоднократных пробуждений в готовности ощутить вновь и вновь многоголосое разнообразие форм как единство своего проявления» (10, с. 136).

Размышления немецкого теолога Д. Бонхёфера, написанные в нацистской тюрьме в 1945 г., перекликаются с эссе Г. Грасса 1930 г.: «Главное - это расчистить и высвободить погребенный в глубине души опыт качества, главное - восстановить порядок на основе качества... С позиции культуры опыт качества означает возврат от газет и радио к книге, от спешки - к досугу и тишине, от рассеяния -к концентрации, от сенсации - к размышлению, от идеала виртуозности - к искусству, от снобизма - к скромности, от недостатка чувства меры - к умеренности. Количественные свойства спорят друг с другом, качественные - друг друга дополняют» (цит. по: 24, с. 33).

Книгу ничем нельзя заменить, как нельзя взять и заменить чем-нибудь вторую сигнальную систему. «Ведь книга и есть развившая себя до совершенства вторая сигнальная система» (6, с. 6). Компьютер, информационно-компьютерные системы и сети освободят человека от рутинных работ и занятий и увеличат время для воспроизводства себя как полноценного субъекта общественной деятельности, что испокон века зиждется на книге, на книжном научении быть таковым.

Валерий Павлович Леонов, директор библиотеки Российской академии наук в Санкт-Петербурге, продолжающий «духовную» линию русской философии библиографии Михаила Николаевича Куфаева, настаивает на том, что возникнув, книга создавала свой дух. Но в ней продолжало жить то, чем и какой она была прежде, в ней было возможно рассмотреть тех, кто формировал ее сущность. «Можно сказать, что в центре книги - жизнь. То, что в биологии называют жизнью, вне ее зовется смыслом» (24, с. 8). Я смотрю на окружающий мир, на окружающее пространство из своего мира, каким для меня «является мир книжной культуры, мир библиотеки,

мир библиографии. И если речь идет о философии, культуре, искусстве, я всегда смотрю на них как профессионал-книжник, как библиотекарь-библиограф» (24, с. 11).

В связи с вопросами о будущем библиографии я отвечаю, что библиограф пользуется всем, чтобы познать прошлое и не претендует на изобретение новой коммуникации. Его настоящим делом является «ремонт старых кораблей». «Странная вещь: книжный мир, который мы создали и в котором мы живем, многим оказывается ненужным. В процессе освоения современных технологий личность и ее прошлое медленно вытесняются из памяти. Библиотечное пространство, оказывается, заполнено не только нужными читателям книгами, но и информационным мусором, причем в огромном количестве; возникла псевдолитература; ориентироваться в таком потоке бессмысленно, это пустая трата времени» (24, с. 12).

Неоднократно обращаясь к прошлому, нельзя удержаться, чтобы в который раз не задать себе. постоянно мучающий вопрос: как получается, что люди, жившие в разное время, не знавшие друг друга, высказывают очень сходные мысли, и строй их мышления удивительным образом пересекается? В поисках ответа на вопрос В.П. Леонов находит в литературе понятие, которое помогает приблизиться к его пониманию. Оно звучит так: принцип «неконтактного резонанса». Видимо, неконтактный резонанс «порождает некую духовную силу образов, которая позволяет преодолеть расстояние между различными эпохами культуры. За неконтактным резонансом скрывается самое главное: встреча, моя встреча с кем-то или с чем-то, кто существует столь же явно, как я. Это изначальное равенство является ключом к пониманию происходящего. Другой мир и я, мир книги и я. Мир искусства, музыки и я. Я проникаю в этот другой мир и растворяюсь в нем, вместо тишины слышу Слово» (24, с. 36). Чтение, направленное на постижение смысла, есть акт понимания. Автор обращается к читателю и приглашает его к диалогу.

Что касается судьбы книги, то, к сожалению, в современной научной картине мира ее присутствие незаметно. О ней говорят вскользь, мимоходом, воспринимая ее как артефакт прошлого. От этого проблема не перестает быть актуальной. К сожалению, многие ученые и общественные деятели, выросшие на традиционной библиотечной и информационной культуре, еще не противопоста-

вили новому мифу свою оценку происходящих перемен, свое видение будущего, «в котором сложная, противоречивая, порой трагическая, но великая история книжной мысли предстала бы как одна из значительных страниц отечественной истории» (24, с. 78). Сегодня книжная культура столкнулась с самым, может быть, сильным за всю историю вызовом. Он совпал с общим материальным и духовным кризисом, резко надломившим национальное самосознание. Усилился раскол между глубинными ценностями отечественной культуры и реальностью, обозначившей новый этап истории. «Я пишу это для того, чтобы еще раз подчеркнуть: нам, посвятившим свою жизнь служению книге, брошен вызов, на который надо ответить. Отвечая, следует, не отменяя старые теоретические подходы, а развивая их, учитывая традиции российского и советского прошлого. Иначе мы можем оказаться в ситуации полного забвения целой научной эпохи, которая для некоторых молодых книговедов, библиографов и библиотекарей уже кажется "белым пятном" в отечественной истории» (24, с. 69).

В биологии и психологии книга как запрограммированная структура в психике человека означает возникновение информации, а выявление ее осуществляется в процессе развития человека в зависимости от цели и по определенным правилам. «Я исхожу из того, что книжная культура - это достигнутый и воплощенный уровень адаптации человеческой культуры в процессах книжного дела» (24, с. 81).

Книга - что это? Это случайность в мире или необходимый элемент Универсума? Возникла ли она, как и человек, «случайно» или у человека и книги есть специальное предназначение, предусмотренное законами Вселенной? Если положительно ответить на первую часть вопроса, т.е. «случайно», то и человек, и его постоянный спутник - книга являются только пассивными наблюдателями внешнего мира. Тогда судьба книги непредсказуема, ее легко повернуть в любую сторону и человек примет это как неизбежное. А если нет? «Если человек и книга - неотъемлемая часть Вселенной? Тогда это должно означать, что они порождены ею. Как и все другое на Земле. Значит, они могут и обязаны влиять на процессы, протекающие во Вселенной? Человек и книга, как это странно ни прозвучит, представляют собой космические субъекты. Книга как космический субъект! Следовательно, она бессмертна!» (24, с. 110).

Значит, «человек есть единственное существо на Земле, которое изобрело общественные хранилища информации, аккумулируемые вне его мозга, - книги и библиотеки, - преодолев тем самым ограниченные антропометрические параметры собственного индивидуального сознания» (24, с. 113). В своей книге «Космос» известный американский физик Карл Саган пишет: «Когда наши гены не смогли вместить всю информацию, необходимую для выживания, мы постепенно изобрели мозг. Но потом - предположительно около десяти тысяч лет назад - пришло время, когда нам понадобилось знать больше, чем мог без труда вместить наш разум. Поэтому мы научились запасать огромное количество информации вне нашего тела» (24, с. 113). Позволю себе нетривиальное предположение: я допускаю, что в психику человека изначально заложена некая схема книги, в которой уже отражены законы природы. если книга есть космический субъект, то какова ее миссия во Вселенной? Думаю, что влиять на сознание человека, способствовать дальнейшему развитию его мышления.

Итак, если мы хотим включить книгу в процессы мироздания, надо стремиться к построению таких концепций, в которых и человек, и книга выступили бы как проявления некоторой единой конструкции. За пределами книжного мира («третьего мира», по К. Попперу), где обитают знания без субъекта знания, мы получим не абсолютно пустое пространство - мы получим Хаос. Значит, книги - это какая-то сила? Значит книги своим воздействием, своим присутствием создают Вселенную знания. «В «третьем мире» встречаются пустынные места. Они отделяют нас друг от друга. Но это пустыня, которая может быть покрыта знаниями, она не Хаос. Как это ни покажется странным, но края у мира знаний нет. В том смысле, в котором мы привыкли представлять себе край. «Мир знаний, Универсум знаний, Вселенная знаний, следуя законам физики, постепенно и непрерывно расширяется. Космос есть порядок. Хаос - беспорядок. Создавая в Космосе равновесие и гармонию, книги противостоят Хаосу!»

Что же такое книга? Драгоценный дар природы, дар Вселенной или книга возникла из практической необходимости запечатлеть сделанное или открытое человеком? И как, с какой целью этот дар Вселенной может быть использован человеком? Во благо его развития и выполнения предписанной ему космической миссии или

вопреки? Очень не простой вопрос. Для В.П. Леонова «книга как космический субъект - это книжное подтверждение учения К. Бэра, В. И. Вернадского и других об эволюции происхождения человека» (24, с. 126). Методологически одна из причин отсутствия в последнее время конструктивных книговедческих и библиографических теорий видится в следующем. Современные исследователи работают не с библиографическими и книговедческими идеями, а с научными понятиями и терминами (такими как «система», «деятельность», «моделирование», «документ» и т.д.). По этому пути в направлениях поиска соответствующих теорий движется большинство ученых. В результате создаются понятийные концепции науки. В библиографии, например, их уже около 400. Такой подход к построению научной теории изначально обречен на неудачу. Книговедение может успешно развиваться в том случае, если опирается на книговедческие теории и книговедческие понятия. Теория не может строиться только на основе научных терминов, хотя и обязана их использовать. К понятийному аппарату нельзя относиться так, как будто он существует реально. Другими словами, «исследуя научные понятия, даже если они и описывают книговедческие или библиографические явления, невозможно продвинуться к построению конструктивной теории» (24, с. 128).

Итоги и основные идеи «теории книжного мира» В.П. Леонова можно сформулировать следующим образом.

1. Книга есть космический субъект.

2. Мир книг (знаний) существует объективно в пространстве и во времени; он постоянно пополняется.

3. Книжному миру противостоит Хаос (книжный мир окружен Хаосом).

4. Библиография представляет собой путеводитель по миру знаний.

5. Библиографическое разыскание и отбор - основной метод получения нового (свернутого) знания в книжном мире (24, с. 129).

Книга и библиография для читателя выступают инструментом уничтожения времени, прошлое сжато до точки, существует только настоящее. Далее, книга как космический субъект представляет собой акт коммуникации с человеком, присутствие которого отложено. Следовательно, она не только предмет и средство коммуникации, но и мировоззрение. В мировоззрении книга предстает

как рефлексивная пауза и показывает недостаточность нашего представления о человеке в каждый конкретный момент. В.П. Леонову представляется, что такая интерпретация побуждает исследователя к новым методологическим поискам.

Начальные аспекты проблемы «книга как врожденная программа человека» таковы: современный человек появился уже с речью... Возникла речь, и обучение пошло стремительно. Пошла небиологическая эволюция. «Человек разумный» «остановил естественный отбор. Раньше, у кого гены были лучше, тот и побеждал. А теперь стало получаться, что у кого знания лучше, тот и побеждает. Знание же не передается генетическим путем. Узнать и понять человек должен сам» (24, с. 131). Появление письменности как записи речи - тоже очередная загадка человека. Некоторые исследователи считают, что идея изобретения письменности не принадлежит человеку. Письменность, неважно какая, иероглифическая или буквенная, была изобретена кем-то и показана человеку. «Чтобы письменность вошла в культуру как необходимая и важная ее составляющая, нужно было объяснить, каким образом можно с помощью знаков записывать речь говорящего человека и собственные мысли. Другими словами, чтобы обучать, вначале надо показать» (24, с. 132).

Возникновение книги как врожденной программы человека предусмотрено природой. Формулировка концепции книги как космического субъекта, где предполагается обращение к современным достижениям психологии, представляет собой сверхзадачу, которую пока можно решать скорее при помощи иллюстративных примеров, чем путем приведения убедительных доказательств. Поскольку сходство «книги как врожденной программы человека» и отчужденной от человека книги ненаглядно, его нужно устанавливать. «Из всего сказанного следует вывод, что в современном книговедении представляет интерес взгляд на эволюцию книги, при котором главную роль играет не происхождение, а функциональное взаимодействие в среде обитания» (24, с. 137). Таким образом, понятие книжности есть проблема качественная, а не количественная, книга и чтение меняют строй души человека. «Книжность выступает как хранительница высших смыслов мировой культуры, постижение которых является искусством» (24, с. 138).

Ю.П. Мелентьева аргументирует необходимость разработки общей тории чтения прежде всего «его признанной социальной и культурной значимостью, а также личностнообразующей функцией, проявляющейся в процессах воспитания, профессионализации, самовоспитания, на всех этапах социализации личности в целом» (26, с. 7). Разработку теории чтения затрудняют следующие его особенности: эфемерность, сложноуловимость чтения, по сравнению, например, с письменностью. Цитируя Мишеля Керто по монографии «История чтения на Западе» (62), она отмечает: «письменность все собирает, хранит, противостоя времени и создавая новую реальность, и преумножая свою добычу, тиражируя свои достижения и захватывая все большие территории. Чтение ничем не защищено от разрушительного воздействия времени, свои приобретения оно хранит плохо или не хранит вовсе, и все, по чему оно проходит, есть повторение потерянного Рая» (26, с. 8). При этом прочное «вплетение» понятия чтения в такие структуры, как книга, библиотека - затрудняет вычленение знания непосредственно о чтении из информации об этих структурах. Чтение - это по сути, функция книги, каждая книга написана для того, чтобы ее прочли. «Вплетение» чтения в такие процессы, как обучение, воспитание, социализация, профессионализация - делает сложным вычленение именно его роли, понимание его реального значения при изучении результатов этих процессов. Анализ осложняет интимный характер чтения, понимание которого требует всестороннего изучения не только текста, но и его автора и читающего (читателя), т.е. всех участников процесса.

Хотя в основе процесса чтения лежит четкий принцип: чтение - это распознавание знаков, восприятие текста, однако эта основа достаточна только для механического чтения. «Глубокое, т.е. творческое, чтение предполагает включение всего психофизиологического аппарата личности читателя» (26, с. 11). В этом и заключается основная трудность понимания чтения не только как «деятельности, в основе которой лежит распознавание текста», но и как индивидуальной творческой деятельности, имеющей также и определенную социальную подоплеку, поскольку чтение, как правило, не самоцель, а средство достижения какой-либо более или менее социально обусловленной цели» (26, с. 11). Интерес к проблемам чтения проявляют философы, антропологи, физиологи, медики,

которые, изучая эволюцию чтения во времени и пространстве, приходят к выводу о том, что чтение не является неизменной антропологической величиной, т.е. «люди не всегда читали одинаково, в разные исторические периоды они использовали различные модели, практики, а также модификации чтения» (26, с. 14). Говоря обобщенно, можно выделить три основные концепции, рассматривающие сущность чтения: 1) в познании Бога (Божественной сущности); 2) в познании мира и места в нем человека; 3) в познании человеком самого себя. Корни всех этих концепций уходят в глубокую древность, где переплетаются так тесно, что их трудно отделить друг от друга. Все эти концепции существовали (и существуют) параллельно, преобладая в тот или иной период развития цивилизации. Каждая из этих концепций постоянно развивалась, находя все новые доказательства верности своего понимания сущности чтения.

В классической восточной традиции «понимание сущности чтения, как способа познания Бога, предполагало, во-первых, что чтение есть способ приобщения к священным текстам, а во-вторых -способ усвоения религиозных и нравственных ценностей» (27, с. 33). В европейской культуре понимание сущности чтения как способа познания Бога, как причащение к божественному смыслу, получило особое развитие в период Средневековья. Поскольку «познание Бога» предполагало не только чтение текста, но и следование «Законам Божьим», то чтение рассматривалось и как способ приобретения добродетели, нравственных качеств, украшающих душу; и как способ постижения Истины. «На этой основе формируется этический подход к чтению как к нравственному занятию, способствующему духовному совершенствованию, религиозному воспитанию» (27, с. 33). Однако уже в этот период намечается новая тенденция десакрализации чтения, которая существенно усилилась с появлением первых университетов в Европе. Формируется так называемое «критическое» (или «дерзкое») чтение. Его суть заключается в том, чтобы не принимать на веру написанное, т.е. учиться критически относится к тексту: отличать софизмы от истинных доказательств; не бояться исправить неверный перевод. В основе понимания сущности чтения эпохи Возрождения лежала античная традиция, когда в ситуации культа человека и личности чтение рассматривалось как коммуникация, как возможность при-

общения к мудрости великих предшественников как к источнику знания. «Это была основа возникновения новой концепции понимания сущности чтения - как средства познания мира и места в нем человека» (27, с. 34). Чтение встраивается в научное познание мира, в процесс светского (сначала - гуманитарного, а затем и технического) образования, обучения. Этому способствует рост университетов в Европе. При этом появление печатной книги и развитие книгоиздания обострило проблему выбора книги для чтения. В этот период сущность чтения видится, прежде всего, в помощи разуму, понимаемой весьма широко, осознается социальная и педагогическая составляющие сущности чтения. «Новое время, с его рационализмом и прагматичностью, подчеркивает как необходимое качество чтения - его пользу, трактуя ее, прежде всего, как возможность избавления от невежества» (27, с. 35).

«Можно утверждать, что понимание сущности чтения как средства познания мира и места в нем человека было превалирующим в течении долгого исторического времени и остается им до сих пор, когда и понятие "мир" и понятие "познание" чрезвычайно усложнились, углубились и расширились» (27, с. 35). Однако в противовес этому сугубо рациональному пониманию сущности чтения с XVIII в. набирает силу понимание сущности чтения как индивидуального творческого акта». Истоки такого понимания перекликаются с древними (античными и восточными) представлениями о чтении как о способе самосовершенствования личности, как об этико-духовной коммуникации. Опираясь на эти представления, И. Кант видит сущность чтения в содействии развитию внутренней духовной культуры человека. Согласно общей концепции познания и деятельности И. Канта, «чтение - свободный творческий акт, в котором происходит сложнейший синтез чувственного и рационального с помощью силы воображения, понимания, осмысления, имеющий, безусловно, характер не пассивного, а творческого отражения текста. В центр чтения И. Кант ставит читателя, видя в сотворчестве читателя необходимый элемент чтения. Читатель, читая, не отражает мир, но творит его» (27, с. 36). Глубинная сущность чтения связывается И. Кантом с тем, что чтение нельзя рассматривать как акт полного сознания; с тем, что все внешне наблюдаемые формы чтения - лишь слабые проявления его экзистенциальной глубины; с тем, что как свободный творческий

индивидуальный акт, чтение ставит не обязательно практические цели. В течение ХХ в. очевидно некое сосуществование двух основных концепций понимания сущности чтения: как социально обусловленного и рационального в своей сути и как глубоко индивидуального, творческого, экзистенциального».

В одной из последних работ А.В. Соколов как «гуманист-книжник» не сомневается в том, что книжная коммуникация сохранится в грядущем информационном обществе, а чтение будет оставаться любимым занятием человека информационной культуры, поскольку уверен, что «книга - вечный и неизменный спутник человечества, что наши потомки, живущие в информационном или в каком-либо другом постиндустриальном обществе, будут писать, печатать и покупать книги, будут преподносить друг другу подарочные издания и сохранять в своих просторных квартирах завещанную дедушкой семейную библиотеку» (43, с. 11). Однако исследователя смущает неоднозначность понятия «информационное общество» и неопределенность его социальной структуры. То ли это «общество книгочеев», для которых всякая книга - источник информации, то ли это общество любителей книжной продукции в оцифрованном формате, то ли это общество виртуальной книжности? При этом презумпция, что информационное общество (оно же -общество знания) будет глобальным, просвещенным, демократичным и гуманным, где каждому человеку будет открыт доступ к любым информационным ресурсам и предоставлены все возможности для творческой самореализации, культурного развития, приобщения к общечеловеческим и национальным ценностям культуры, -все это представляется прекрасным идеалом, далеким от социально-экономических реалий.

Знакомство с литературой показывает, что соотношение между понятиями «информационное общество», «постиндустриальное общество», «постэкономическое общество», «общество знаний», «общество постмодерна» понимается по-разному. Российские законодательные и политические новации с 1995 г., многочисленные концепции, стратегии, хартии единогласно обещают нам: «Улучшение условий жизни населения, повышение эффективности общественного производства, содействие стабилизации социально-политических отношений на основе внедрения средств вычислительной техники. При этом ни в одном официальном документе,

ни в одной концепции, стратегии или целевой программе, нацеленной на построение в России информационного общества, нет слов "книга" или "чтение". Напрашивается безрадостный вывод: наши государственные мужи представляют будущее российское общество как общество нечитающее и бескнижное. Не случайно же у нас нет ни федеральных законов, ни целевых программ, ни политических концепций, ни стратегических планов, где звучала бы обеспокоенность судьбами книги, чтения, российской книжной культуры» (43, с. 13). В отличие от невозмутимых интеллектуалов-технократов, упорно из года в год планирующих информатизацию всей страны, наши интеллигенты-книжники бьют тревогу, устно и письменно взывают к государственной мудрости (43, с. 14). «Национальная программа поддержки и развития чтения» (разработана «Межрегиональным центром библиотечного сотрудничества») связывает достижение стратегических целей развития страны с необходимостью «вызвать у подрастающего поколения интерес к чтению и вернуть в ранг активных читателей многочисленные группы сравнительно образованных россиян, которые определяют настоящее России, закладывают основы ее будущего и которые по разным причинам перестали читать за последние 20 лет» (43, с. 14). Приходится констатировать, что упомянутые официальные программы построения информационного общества в России - продукт мифологического мышления. Важно иметь в виду, что миф -это не сказка и не ложь, а синтез правды и вымысла, скрепленный наивной верой. Гипотетическое информационное общество не вымысел, потому что налицо необыкновенный прогресс информационных технологий и информационной техники, и вместе с тем явно неправдоподобны обещания каждому человеку обеспечить свободный доступ к глобальным информационным ресурсам и неограниченные возможности для творческой самореализации. Чтобы удостовериться в последнем, достаточно обратиться к Хартии глобального информационного общества, принятой «Большой восьмеркой» в 2000 г. на Окинаве. Хартия провозглашает, что «частный сектор играет жизненно важную роль в разработке информационных и коммуникационных сетей в информационном обществе», что «центральной остается роль частного сектора в продвижении ИТ в развивающихся странах». Выходит, что «Большая восьмерка» надеется на добрую волю и благотворительный

порыв транснациональных корпораций в реализации гуманистического информационного общества. «Несбыточная мечта. Очевидно, что капиталистические производители информационных продуктов не будут альтруистически предоставлять свои услуги и товары себе в убыток, а с благодарностью используют Хартию в качестве неотразимой рекламы» (43, с. 15). Достаточно реальным выглядит пессимистический прогноз: значительная часть граждан информационного общества откажется от чтения книг, довольствуясь ресурсами электронной коммуникации. Резонно сделать вывод, что чтение в информационном обществе будет неоднородным, а сложно структурированным процессом, поскольку предсказанный учеными-футурологами социально-культурный раскол неизбежно будет сопровождаться читательским расколом и расколом книжного рынка. «Вырисовываются два полюса грядущего мира читателей: замкнутый регион элитарного, в том числе обязательного детского чтения, и размытое гетто массового развлекательно-досугового чтения» (43, с. 18).

При всех различиях в парадигмах изучения феномена чтения «прослеживается и акцентируется момент новизны как исходная характеристика чтения. Чтение возникает из необходимости осмысления нового знания, новой информации человеком. Таким образом, чтение представляет собой способ установления новых связей между индивидом и реальностью, выражение познавательного отношения человека к миру. Так, К. Поппер в контексте теории трех миров (мира физических явлений, мира субъективных состояний сознания и мира объективного содержания мышления и предметов человеческого сознания вне познающего субъекта) показывает, что посредством взаимодействия между человеком и «третьим миром», к которому он относит в том числе и не прочитанные никем книги, происходит «рост объективного знания» (45, с. 283). Сторонников этой парадигмы объединяет отношение к чтению как логическому алгоритму обмена знаками, имеющему свои правила. В связи с этим «чтение представляет собой не отражение реально существующего мира, а истолкование знаков этого мира, которому мы должны научиться из опыта». Текст же рассматривается как набор особым образом организованных знаков, предназначенных для передачи сообщения читателю. «Таким образом, чтение представляет собой аналитическую процедуру выявления

значений и смыслов языковых выражений в определенном контексте произведения» (45, с. 283).

Чтение - это, прежде всего, включение нового знания в контекст уже имеющегося у субъекта опыта, понимание является «объединенным продуктом входной информации и предыдущего знания». Предыдущие знания считаются «семантическими предусловиями понимания». Таким образом, чтением является не всякое распознавание знаков, а только то, которое ведет к необходимости осмысления нового, к духовной активности, содержательной креативности осваивающего текст индивидуального сознания. Чтение представляет возможность именно живого, раскрепощенного, действенного обновления субъектом своих знаний, своего социального образа через интериоризацию содержания текста. Причем здесь не может быть однозначной нормативной заданности, абсолютной информационной новизны, поскольку многое зависит от индивидуальной перспективы видения.

Понимание возможно, если исполненная в процессе чтения интенция совпадает с интенцией написанного слова или предложения. Условием возможности такого совпадения является требование интерсубъективности, согласно которому текст и читатель должны говорить «на одном» языке как в прямом, так и в переносном смысле. В процессе чтения постоянно происходит смещение и совмещение «горизонтов понимания», заложенных в тексте и имеющихся у читателя. «Читатель является, в известном смысле, "со-автором" литературного произведения, поскольку "проектирует" предмет посредством своей творческой фантазии» (45, с. 286). Таким образом, эпистемологическая парадигма жестко постулирует различие между чтением и распознаванием знаков. У них есть лишь небольшая пересекающаяся область технологии, процедуры знакового, символьного распознавания. В большинстве же случаев это совершенно различные по структуре и содержанию процессы интериоризации. В случае распознавания это мнемоническое, репродуктивное восстановление уже известного, при чтении же - креативное «достраивание», приращение личности. Из этого следует, что в чтении всегда есть эффект сверхпонимания, т.е. таких процессов развития личности, которые заведомо не подразумевались автором текста или корреспондентом. Необходимо отметить, что популярность этой парадигмы весьма высока, так как она

активно используется в таких научных направлениях, как: онтоп-сихология, социосемиопсихология, эвристика» (45, с. 286).

Феномен чтения относится к фундаментальным достижениям человеческого разума, его особая роль в развитии цивилизации в целом и любого современного общества в частности неоспорима. Но на исходе ХХ в., когда многие страны вступили в эпоху информационного общества, «возникает новая глобальная проблема - все острее ощущается кризис читательской культуры, снижение читательской активности, сокращение времени, уделяемого чтению» (46, с. 7). Истоки имеющихся проблем с чтением, на наш взгляд, лежат несколько в иной плоскости, чем простая конкуренция со стороны новых электронных каналов и средств коммуникации, развития медиатехнологий. Проблему читательской культуры можно поставить в один ряд с такими «вечными» социальными проблемами, как проблема «отцов и детей», поскольку к ней обращались мыслители всех времен, качество репертуара чтения волновало еще античных философов. Так, Сенека, наставляя своего друга Луцилия, говорил о том, что «дело не в том, чтобы книг было много, а в том, чтобы они были хорошие», а Петрарка в XIV в. делал укор «погрязшей в лени эпохе, заботящейся о кухне и безразличной к наукам» (46, с. 7). Проблемы дисбаланса между декларируемой и реализуемой ценностью читательской деятельности укоренены, по мнению Н.А. Стефановской, «в глубинном противоречии, противостоянии личности с ее индивидуальным духовным миром и социума с его тенденцией к омассовлению, расширению меры управляемости индивидом, нивелированию личностных проявлений» (46, с. 7).

«Для нашего исследования особенно важны именно духовные стороны и аспекты коммуникации (общение, диалог), представляющие человека в его целостности, что неизбежно обращает нас к философским трактовкам чтения» (46, с. 11). Анализ феномена чтения проводится исследователями с учетом трех основных составляющих (условий его осуществления): автора, книги или текста, читателя. В Древней Индии чтение представлялось как во многом медитативная практика умозрения, трансформирующая человеческое сознание и выводящая его по ту сторону различий, значимых для обыденного мышления. В буддизме прослеживается включение проблематики чтения непосредственно в практику индивидуального движения к духовности, самосовершенствования,

оно связывается с избавлением от невежества, одного из «трех ядов», отравляющих разум. В буддизме, по нашему мнению, впервые достаточно отчетливо прослеживается «идея чтения как духовной коммуникации со своим истинным Я, т.е. автокоммуникации. Такая коммуникация не достигается рациональными средствами. Истина не передается только на слух или посредством чтения священных текстов, она должна передаваться от сознания к сознанию, интуитивно» (46, с. 16).

Резюмируя все вышеизложенное, можно сделать вывод о том, что «в рамках древнейших восточных социумов и философских концепций складывалась социальная модель чтения как элитной сакрально-медитативной практики духовного самосовершенствования, доступной лишь ограниченному кругу лиц» (46, с. 20). Античность вводит различение ума и знания, на основе этого различения лучше понимается декларируемое негативное отношение к чтению и письменности в концепции Платона (о том, что обучение -это воспоминание душой знаний, которые у нее уже были, но забыты в момент рождения). Таким образом, «в Античности сформировалась креативно-репродуктивная модель чтения как диахронической коммуникации с прошлыми поколениями» (46, с. 23). Если для Античности записанное слово было только суррогатом устного слова, живой и свободной речи, а понятие книги как средоточие текстов священных (и с точки зрения творения мира - парадиг-мальных) относилось в первую очередь к Востоку, то Средневековью уже было свойственно понимание книги как образца, авторитета и смыслового центра мира, зафиксированного в Священном Писании. «Понятие книги как образа мира, парадигмы реальности, где сходятся начала божественные и человеческие, связано с рождением мировых религиозно-философских систем, в частности христианства» (46, с. 25). В Средневековье наступает невиданный ранее в античном мире расцвет книжной культуры. В качестве главной цели чтения в средневековой культуре провозглашается постижение, раскрытие тайного смысла богооткровенной истины, заложенной в тексте. Чтение рассматривается как практика причащения к воплощенному божественному Слову. Таким образом, «в средневековой европейской культуре становится доминирующей экзегетическая модель смыслопостигающего чтения сакральных текстов» (46, с. 27).

В Средневековье проблематика слова и чтения рассматривается преимущественно через призму обнаружения способов сопричастности земного и горнего миров. Одним из аспектов такого анализа становится проблема универсалий - поскольку Слово лежало в основании творения. В Средневековье «Слово было наивысшей реальностью в силу его существования в двух модусах, его двойного преображения: воплощения Божественного слова и развоплощения при направленности слова от человека к Богу» (46, с. 30). Богоот-кровенность истины в Священном Писании предполагала необходимость его комментария как речевой встречи смыслов Божественного Откровения и человеческого постижения. В речевом диалоге, принявшем форму диспута, была создана возможность формирования такой диалектики, понятия которой одновременно направлялись на сакральное и мирское, «образуя особый способ познания как соприкосновения вечного и временного. Философствование осуществляется в момент чтения авторитетного текста или в момент его комментирования, т.е. оно всегда в настоящем» (46, с. 30).

С самого начала распространения читательской практики книга стала расслаиваться между двумя полюсами - хозяйственно-бытовое чтение, предполагающее наличие элементарных навыков и уровня грамотности и использования текстов в бытовых утилитарных целях, и духовно-возвышающее, которое и считалось собственно чтением, выступающее статусной характеристикой элитных слоев общества. В течение всего рассмотренного периода, до эпохи Возрождения, «доминирует этический подход к чтению, оно культивируется как философско-этическая практика, нравственное занятие возвышающее ум и душу, постижение нравственных добродетелей, заранее заданной религиозно-этической точки зрения» (46, с. 36). Эпоха Возрождения с ее акцентом на возможностях отдельного индивида формирует совершенно иное отношение к чтению. Гуманизм, ставший центральной идеей эпохи, был направлен на реализацию потенциала светской образованности и рационализма, открывающих путь к научному знанию. Здесь акцент смещается с приобщения к «богооткровенной» истине на раскрытие возможностей самого человека, его личностное развитие. «Появление книгопечатания привело к включению чтения в экономическую систему, в капиталистическое производство и превращение книги в товар,

поскольку издательское дело изначально развивается как одно из направлений бизнеса» (46, с. 37).

Идея гуманизма эпохи Возрождения представляла собой культурную и педагогическую программу, связанную с обращением к светской образованности, дисциплинам, находящимся вне рамок схоластической учености (риторике, теории поэзии, истории и др.). В более широком смысле - это новый способ мышления, связанный с изменением взгляда на место человека в мире, на границы и возможности его активности в сфере науки, искусства, морали, политической жизни. Возникает новая проблема, связанная как с духовным настроением эпохи, так и с развитием книгопечатания - всплеск писательской активности, своеобразная «мода» на писательство, «следствием чего стало обилие книг при снижении качества их содержания, стали актуальными проблемы фальсификации авторства и плагиата» (46, с. 38). Для человека эпохи Возрождения чтение становится в первую очередь средством познания, средством раскрытия личностного потенциала. Наиболее детально проблематика чтения в этот период представлена в работах М. Монтеня. Цель чтения, по М. Монтеню, - познание не событий, а внутреннего мира человека, его души; таким образом, «модель чтения эпохи Возрождения может быть представлена как индивидуализированная интеллектуально-духовная диахроническая коммуникация» (46, с. 40).

В рамках рационалистической традиции чтение является средством получения знания (для Ф. Бэкона). В просветительской социально-рациональной модели чтения его экзистенциальные аспекты, акцентирующие меру субъектности, индивидуализирован-ности читательской деятельности, выражены довольно слабо. В XVIII в. продолжает развиваться линия индивидуалистических моделей чтения. Идеалистическая система И. Канта ставит в центр изучения познающего субъекта - человека, и чтение здесь предстает как сфера свободы человека. В целом в XV-XVIII вв. отношение к чтению меняется. В эпоху Ренессанса происходит дифференциация сакрального и светского отношения к чтению. В центр различных социальных моделей чтения выдвигаются их субъективно-индивидуалистические компоненты. Начинают интенсивно формироваться эгалитаристские тенденции в чтении. Этическое отноше-

ние к чтению сменяется в эпоху Возрождения эстетическим, гедонистическим, а в эпоху Просвещения практически-рациональным.

Социальные модели чтения в XIX - начале XX в. констатируют, что «книжная сфера, еще недавно бывшая гарантом сохранения духовной культуры, все более превращается в сферу потребительства и бездуховности» (46, с. 67). В России этого периода «культ книжной культуры оформился в особую модель чтения, возникшую в противовес европейским социально-рациональным моделям эпохи Просвещения, - модель духовно-национального чтения, отраженную в трудах славянофилов, сторонников "русской идеи", евразийцев» (46, с. 75). Своеобразный противовес потребительским моделям составляют иррациональные модели чтения, в основе которых постулат об иррациональных основаниях человеческого поведения.

Таким образом, XIX-XX вв. характеризуются возникновением и сосуществованием множества социальных моделей чтения, обусловленных значительным расширением читательской аудитории за счет массового производства книжной продукции, распространением чтения не только как владения техническими навыками распознавания букв и текста, а как особой духовной деятельности во всех слоях населения. Во многих из этих моделей «все отчетливее проявляются экзистенциальные аспекты - создание особого временного измерения в чтении, интенциональная направленность чтения (на познание Другого или самопознание), возможность понимания через попытки идентификации и "вживания" в Другого, выраженного в тексте» (46, с. 89).

Н. А. Стефановская анализирует шесть современных парадигм социально-философского анализа чтения. В парадигме «пани-деографического распознавания» постулируется, что «чтение - это любое распознавание знаков, символов, сигналов, в том числе и животными» (46, с. 92). Достоинством подхода является «достаточно глубокая и детальная разработка технологических аспектов чтения, обоснование факторов, стимулов, условий, формирующих и активизирующих стереотипные программы и навыки обучения чтению. Недостатком же является значительное упрощение столь сложного духовного явления как чтение, сведение его к врожденным матрицам и простейшей линейной схеме "стимул-реакция"». В «макросоциальной» парадигме обосновывается, что чтение изна-

чально формировалось как социальный институт. Оно возникло как соединение человеческой тяги к пониманию и передаче знаний, умений и навыков членам сообщества и письменной речи. Чтение здесь выступает, прежде всего, «как государственная культурооб-разующая практика в качестве оборотной стороны письма и как "инструментальный" компонент утилитарно-ориентированной деятельности, достоинством можно считать снятие неопределенности, связанной с биологическим механизмом происхождения чтения». Недостаток же заключается в том, что эта парадигма «дает весьма ограниченные возможности к описанию индивидуальных аспектов процесса чтения, формирует представление о человеке как пассивном реципиенте, обучаемом социумом, а не как активном субъекте чтения» (46, с. 105-106).

«Эпистемологическая» парадигма чтения утверждает, что «чтением является не всякое распознавание знаков, а только то, которое ведет к необходимости осмысления чего-то нового, к кар-навализации (духовной активности, содержательной креативности осваивающего текст индивидуального сознания)» (46, с. 107). «Чтение перестает быть пассивным и категорически связывается с пониманием и созданием нового, тем самым становясь одной из характеристик творческой личности». При этом сохраняется неопределенность, невозможность «точно определить, что творческий акт был спровоцирован непосредственно и только чтением» (46, с. 115).

Четвертая выделенная парадигма - «постмодернистская» - ее достоинством представляется то, что она дает довольно редкую возможность включить в изучение чтения уникальность, единичность отдельного читателя. Ее недостаток - «в постмодернистской перспективе теряются качественные особенности собственно чтения, размываются его границы, оно превращается в абстрактную характеристику психики, маркирующую не только дистантный контакт, но и другие феномены духовной жизни. Недостатком можно считать и то, что постмодернизм, манифестируя познавательный релятивизм, вообще отказывается от постановки вопроса о природе чтения, о выделении его изначальной стабильной сущности» (46, с. 121). Истоки пятой парадигмы, «экспериментальной», находятся во фрейдизме, с позиций которого чтение может быть представлено как постоянный тренинг границы Эго, попытка раз-

движения этой границы в сторону проникновения в бессознательное. Главным достоинством парадигмы можно считать возможность непредвзятого описания конкретных результатов чтения, в то же время возникают «заметные трудности анализа именно каузальных, детерминистских связей формирования мотивации к чтению» (46, с. 130).

Шестая парадигма - «экзистенциальная», ее фундамент «составляет кьеркегоровское понятие экзистенции как специфически человеческого способа существования в мире» (46, с. 132). Она акцентирует внимание на том, что в чтении возникает иная, отличная от объективного времени, временная перспектива, в которой будущее дополняется настоящим и прошлым. Несомненным недостатком этой методологии является сложность согласования с оформившимися педагогическими стереотипами в системе образования.

Н. А. Стефановская констатирует принципиальные методологические трудности моделирования единой универсальной концепции чтения. Описанная в традициях различных парадигм проблематика человеческого чтения заведомо включает плохо совместимые, зачастую диаметрально противоположные полюса анализа. Исследователям зачастую удается поместить в фокус анализа только один из множества модусов чтения: биологический, антропологический, семиотический, психологический, социальный и др., хотя наличие всех этих аспектов в диалектике чтения представляется очевидным большинству исследователей. Исходя из этого претендующая на тотальность единая концепция, представляющая чтение как целостный феномен, должна непротиворечиво одновременно характеризовать его и как чисто физиологический перцептивный феномен, и как базовую характеристику социума, и как форму человеческой духовности. «Формирование такой интегральной концепции на данном этапе развития научного знания маловероятно, поскольку специализированной методологии гуманитарных наук, по своей разработанности, значительности, значимости сопоставимой с методологией наук естественных. до сих пор не сложилось» (46, с. 147). Методологически нерешенным остается и вопрос об определении внешних границ чтения, его предметной обособленности от других близких явлений, даже если оно трактуется сугубо как макросоциальный феномен.

Еще со времен П.А. Флоренского известна идея «аритмоло-гии», прерывного развития процессов, имеющего своеобразные точки бифуркации, «повышающего» или «понижающего» фазового перехода, неуловимой и быстрой смены качества явления. Современная синергетическая парадигма, развивая эти идеи, исходит из того, что «спонтанный выбор нового состояния характеризуется принципиальной неопределенностью - невозможно предсказать направление дальнейшего развития системы даже при известном изменении параметров. Чтение вполне правомерно отнести к подобным нелинейным вероятностным, прерывным процессам» (46, с. 151).

При формировании теоретической модели чтения позиции Н.А. Стефановской определялись следующими исходными методологическими посылками.

1. Приоритет материалистической позиции в изучении чтения. Согласно этому чтение обусловливается сложным ансамблем причин и факторов, среди которых общественное бытие, «производство и воспроизводство действительной жизни» выступает не единственным, но конечным определяющим моментом этого духовного формообразования.

2. Вторичность макропроцессов для интерпретации природы чтения. Общество и социальные институты выступают лишь организующим (развивающим или подавляющим) началом, внешней оболочкой, а не генетической основой чтения, т.е. «чтение - феномен, прежде всего, духовной жизни отдельной личности» (46, с. 153). Хотя макропроцессы важны для чтения, но не приоритетны. Поэтому чтение служит чутким, надежным и, возможно, универсальным индикатором состояния общества и, прежде всего, отношения власти к культуре.

3. Социальная история чтения может быть представлена как история различных форм борьбы просвещенности (атрибутивной характеристикой которой является чтение) и невежества.

4. Автор разделяет позицию исследователей, рассматривающих чтение как один из видов собственно коммуникации, общения.

5. Модель чтения должна описывать развитие личности. Под развитием понимаются, в духе классической социологии, качественные изменения личности, преобразование и усложнение ее внутренних и внешних связей, появление новых форм ее бытия.

Коммуникативность здесь выделяется как генерирующая характеристика чтения. Из духовно-коммуникативной природы чтения возникает и его следующая существенная характеристика -эмпатийность. Чтение не является простой предметной деятельностью, которая описывается фразой «Я читаю книгу». «Его обязательным атрибутом выступает вчувствование в Другого, особое эмоциональное сопереживание. » (46, с. 160). Чтение целостност-но, происходит на символьном уровне, является единством самоподтверждения и самоопровержения в акте коммуникации с другим. «Чтение - это дистантная идеографическая духовная коммуникация с принципиальным множеством партнеров» (46, с. 185). Достоинство такой дефиниции - во введении чтения в сложнейшую систему духовных коммуникаций, уже достаточно описанную в науке, в признании его специфическим элементом этой системы, в уходе от упрощенного кибернетического понимания природы чтения.

Социокультурный контекст взаимодействия автора и книги

В работе ленинградского ученого-педагога Александра Михайловича Левидова «Автор - образ - читатель» (часть обширного труда «Диалектический метод изучения литературного произведения (Руководство к чтению художественной литературы)») с единых философских позиций анализируются закономерности творчества писателя и читателя как совместный процесс. Как отмечается в предисловии, «в книге, философской в своей основе, автора занимает в первую очередь не специальная разработка теоретических проблем искусства, а непосредственное применение философии, ее практическое использование с целью повышения уровня восприятия произведений искусства» (20, с. 7).

Развивая мысль о художественном образе как фокусе творчества писателя и читателя, автор особое внимание сосредоточивает на отправном пункте этого творчества - «динамике психики персонажа, смене его мыслей и чувств, его действиях под влиянием различных факторов, в зависимости от тех или иных обстоятельств. Писатель это движение изображает, читатель воспринимает» (20, с. 8). Следует отметить, что А.М. Левидов упорно искал термин, достаточно емкий, чтобы охарактеризовать диалектическую сложность, внутреннюю неисчерпаемость художественных образов,

созданных великими писателями - классиками русской и мировой литературы. О самом термине «спиралевидность», вероятно, можно было бы спорить, но нельзя отбросить объективно существующую закономерность, скрытую за ним. Понятие «спиралевидность», «напоминая о спиралевидном и бесконечном пути человеческого познания, организует мысль.» (20, с. 8). Ценность художественного произведения проверяется в процессе его потребления. Перечитывание характеризует и читателя, и автора. Как правило, литературное произведение, которое неоднократно перечитывается (в индивидуальной практике читателя или из поколения в поколение), отличается богатством конкретного и глубиной абстрактного. Читатель должен в какой-то степени быть адекватен автору. При известном трудолюбии, при надлежащем внимании, даже при средних способностях (особенно при хорошей памяти) усвоить данный материал сравнительно легко. Творческое же чтение художественной литературы предъявляет к интеллекту читателя несравненно большие требования. Ведь перед его глазами искусство, жизнь с ее противоречиями, психология персонажа с ее глубиной, сложные переплетения человеческих взаимоотношений.

Этот анализ перекликается с эссе Германа Гессе: «.но даже если читатель не овладеет новыми языками и не познакомится с новыми литературами, доселе ему неизвестными, чтение одних и тех же книг он сможет продолжить до бесконечности, обнаруживая не замеченные прежде детали, укрепляя первые впечатления, получая очередные. Одна и та же книга какого-нибудь мыслителя, одно и то же стихотворение какого-либо поэта каждую пару лет будут представляться читателю иными, будут восприниматься по-другому, затрагивать ранее молчавшие струны» (10, с. 138). Умбер-то Эко в книге «Роль читателя» формулирует: любая книга подразумевает (моделирует) определенного читателя. Эко вводит термин «Ьейоге Modello» («читатель-модель» или «модель читателя») и говорит об «идеальном читателе». Далее он поясняет: «Создавая текст, его автор применяет ряд кодов, которые приписывают используемым им выражениям определенное содержание. При этом автор. должен иметь в виду некую модель возможного читателя, который, как предполагается, сможет интерпретировать воспринимаемые выражения точно в таком же духе, в каком писатель их создавал» (59, с. 17).

В трактовке Ю.М. Лотмана, чтение может быть приблизительно определено понятиями «открытие», «вдохновение»: «вводимая мной в меня информация коррелирует с предшествующей информацией, зафиксированной в моей памяти, доорганизовывает ее, и в результате "на выходе" получается значительный прирост информации. Требования к тексту, который вводится в мое сознание в случае, если он носитель всей информации или же лишь "запал", провоцирующий дальнейшее движение мысли и рост информации, будут различными» (45, с. 284). Эта парадигма обосновывает две базовые стратегии чтения - аналитическое познание, строго соответствующее установленным правилам, и «языковую игру», допускающую некоторую свободу в границах установленных правил (Л. Витгенштейн, У. Квайн, Р.В. Селларс). Эти стратегии формируют два типа читательской культуры - «текстовую культуру», ориентированную на тиражирование текстовых прецедентов, и «культуру грамматик», ориентированную на творческое воссоздание и авторское создание текстов на основе рефлексивного осмысления порождающих моделей правил структурирования текстов.

При чтении может происходить взаимоналожение добавочных читательских кодов на исходное сообщение, в связи с чем в понимании смысла большую роль играет ассоциативный механизм, ассоциативные значения, то, что Л. Витгенштейн назвал «семейным подобием» (сходством). Истинно творческий текст, представляющий собой свободное откровение личности, не допускает логического каузального объяснения, а требует понимания в диалоге. Понимание неизбежно носит диалогический характер, оно не может быть, по представлениям М. Бахтина, простым дублированием. М. Бахтин утверждает мысль о том, что, во-первых, необходимым признаком любого высказывания является его обращенность, адре-сованность, т.е. без слушающего нет и говорящего, без адресата нет и адресанта, во-вторых, всякое высказывание приобретает смысл только в контексте, в конкретное время и в конкретном месте (идея хронотопа). Таким образом, показателем развития читательской деятельности признается именно адекватное понимание автора литературного произведения, т.е. понимание внутреннего мира героев и относящихся к нему авторских оценок. Но при этом чтение предполагает именно сочетание «неслиянных голосов» в незавершимом

диалоге, т.е. сохранение собственной индивидуальной позиции читателя. По мнению М. Бубера, в диалогических отношениях личности автора и читателя самостоятельны и различны, и подлинные смыслы произведения не передаются от автора к читателю, а рождаются в возникающей в процессе чтения сфере «между». Таким образом, чтение в эпистемологической парадигме выступает как особая форма диалога с миром, природой, другими людьми. «Исследователи, опирающиеся на эту парадигму, рассматривают чтение как универсальный способ взаимодействия с окружающим миром, который трактуется как текст, подлежащий пониманию» (45, с. 285). Исключив расширительные компоненты чтения, можно, опираясь на представления К. Ясперса, выделить некоторые фундаментальные позитивные характеристики феномена чтения: «Чтение представляет собой особый вид высокодуховной экзистенциальной коммуникации, опосредованной текстом или особым информативным дискурсом» (46, с. 157).

При традиционном подходе ограничиваются изучением рукописной и печатной книги в форме кодекса. Нетрадиционный подход связан с рассмотрением книги как одной из разновидностей документа, который может существовать в любой форме и на любом материальном носителе. Сравнительный анализ понятий «книга» и «документ» свидетельствует о том, что они могут употребляться и как идентичные и как специфические, что зависит от того, какой смысл вкладывается в каждый из них. Вместе с тем «только исходя из этих понятий, мы не можем решить вопросы об объекте и предмете книговедения, о его отличии от документоведения или тождественности ему» (4, с. 10), одно несомненно - электронная книга теснит на библиотечных полках традиционную книгу и «библиотековедение, как бы эту науку ни именовать, становится наукой не только о традиционных книжных фондах, но и о книге нетрадиционной - электронной» (4, с. 11).

Если говорить о традиционных каналах, то в этом случае понятия «книга» и «документ» могут выступать как равнозначные. При этом нужно условиться, что «книга» - понятие более узкое, чем «документ». В таком случае книговедение представляет собой науку менее широкую, чем документоведение, а «под книгой следует понимать любое произведение письменности и печати, закрепленное на любом материальном носителе с помощью условных

знаков, передающих человеческую речь. Под это определение подпадут все виды письменности и печати» (4, с. 12). Что касается нетрадиционных средств коммуникации, то они, выполняя те же функции, что и книга и документ, настолько отличаются и по сути и внешне от книги-кодекса, что для их изучения как каналов социальной коммуникации требуется специальная наука, например теория, история и практика социальных коммуникаций, основы которой разработаны в трудах А.В. Соколова. Безусловно, электронная книга будет все более утверждаться и развиваться вплоть до создания искусственного интеллекта, однако «здравый смысл подсказывает, что традиционная книга не перестанет существовать, точно так же, как, по закону кумуляции, не прекращают существовать и использоваться все средства человеческой деятельности, претерпевающие эволюцию» (4, с. 13).

Говоря о книге, ее судьбах, нельзя игнорировать такое явление, как библиофильство. И.Г. Моргенштерн пишет: «В длительности сохранения традиционной формы книги важную роль играет эмоциональная составляющая отношения к ней. Сильнее, полнее, ярче всего истинно человеческое отношение к книге проявляется в библиофильстве - неумирающем, беспрестанно возрождающемся в каждом новом поколении гуманистическом движении, пронизанном страстью и разумом, органически соединяющем знание и эмоции» (32, с. 20). Заметим, что в культуре сложено множество прекрасных стихов о книге, но вроде бы никогда еще не поэтизировался документ, и вряд ли будет. «Этот аргумент может показаться не научным, но именно он выявляет принципиальную разницу между книговедческим и документоведческим подходами, между понятиями "книга" и "документ"» (4, с. 14).

Стремительно ворвавшись в жизнь общества, электронная книга породила споры, заблуждения и ошибки, при знакомстве с электронными документами обнаруживается отсутствие единых принципов их подготовки и нежелание создателей учитывать огромные возможности и специфику новых изданий. Все это говорит об отсутствии серьезной теоретической базы, на которую можно было бы опираться в практической работе. «Отсутствие четко сформулированных определений электронного издания и электронной книги ведет к неизбежной подмене понятий и, соответственно, ошибкам как в теории, так и в практической деятельности»

(52, с. 8). По мнению Н.Н. Федулеевой, определить электронное издание как «электронный документ, прошедший редакционно-издательскую обработку, предназначенный для распространения в неизменном виде, имеющий выходные сведения», недостаточно: эта дефиниция весьма абстрактна и не отражает в полной мере суть рассматриваемого феномена (52, с. 9). Имеется в виду, что в большинстве своем читатели имеют дело лишь с электронной версией печатного издания, которое не подготавливалось с учетом всех особенностей и возможностей электронного издания и не имеет чаще всего гиперссылок, аудиовизуального материала, не отличается интерактивностью. Сегодня в Интернете существует огромное количество изданий, которые именуются электронными, а между тем представляют собою тексты, набранные в каком-либо текстовом редакторе. Авторы международной научной конференции по проблемам книговедения (2000) отмечают, что «простой вариант текста, переносимый на дискетах, компакт-дисках или выставленный в Интернете, никому не нужен» (52, с. 9). Гораздо важнее электронное издание, снабженное гиперссылками, аудиовизуальным материалом, мультимедийными элементами. Это масштабная работа, требующая участия не только автора и издателя, но и большого количества специалистов (программистов, дизайнеров, редакторов, сетевых администраторов, эргономистов), и понятно, что она не может и не должна проводиться параллельно с подготовкой печатного издания.

При обсуждении такой формы книжного издания, как кодекс, указывается на тот факт, что традиционная рукопись - это великолепная реализация идеи гипертекста, который является одной из характеристик электронной книги. Действительно, автор произведения всегда выстраивает конструкцию, подобную гипертексту, так как «каждый фрагмент внешне линейного текста наполнен ссылками на предшествующие выступления в той же сфере как самого автора, так и его коллег, на предыдущие образы, мысли, факты внутри одного произведения. А функции гиперссылок выполняет справочный аппарат издания, состоящий из предисловия, сносок, комментариев, указателей» (52, с. 10). Конечно, выполненная с помощью новейших технологий, подобная конструкция гораздо удобнее и шире по своим возможностям, но все-таки это не может являться аргументом в пользу полного вытеснения электронной

книгой кодекса. Л. В. Зимина отмечает, что гипертекстовые книги не смогут заменить традиционную художественную или научную книгу, так как форма кодекса будит воображение читателя, способствует серьезному, углубленному изучению содержания в отличие от фрагментарного, поверхностного просмотра электронного издания. Таким образом, она выступает за существование двух видов книг, а не за вытеснение одного другим. «Эта точка зрения представляется наиболее верной, поскольку и традиционная, и электронная книга имеют достоинства, способствующие развитию книжного дела и культуры человечества» (52, с. 11).

Книжная торговля, выполняя функцию реализации книги, является «жизнеобеспечивающей частью» книжного дела. Но она «не только субъект рыночной экономики, она и субъект культуры, связующий канал социальных коммуникаций, что подтверждается и многовековыми традициями, и современным опытом» (2, с. 189). Специфика книжной торговли заключается в том, что приобщение к культуре происходит через тексты, в которых отражены, закреплены элементы культурной реальности. «Сущностным свойством книжной торговли, с точки зрения автора, является ее способность моделировать и предоставлять покупателю временной срез наиболее значимых и закономерных черт реальности. Такая способность реализуется, прежде всего, через ассортимент книжного магазина» (2, с. 190). Причем обеспечивается как трансляция - предоставление покупателям классифицированных (т.е. выступающих в качестве определенных частей модели культуры) массивов изданий и информации о них, так и ценностная ориентация - иерархия элементов модели, выделение ценностей и рекомендация их покупателю.

Однако следует отметить, что рассматриваемые функции имеют динамический характер: степень их развитости и наполнения конкретным содержанием, приоритет отдельных из них в конкретные исторические периоды различны. По нашему мнению, «вместе взятые функции кумуляции, классификации, трансляции объединяются в информационную функцию» (2, с. 190). Еще одной особенностью книжного бизнеса является его демократичность, поскольку дорогие (элитарные) издания соседствуют с массовыми, ибо их невозможно разделить. В книжном бизнесе нет особого разделения покупателей по их социальному и экономическому статусу, как, например, в торговле мебелью, автомобилями, одеждой.

Таким образом, «книжный бизнес оказывается цементирующей платформой, объединяющей разные социальные слои общества в их позитивном стремлении к познанию, образованию, духовному обогащению» (2, с. 191). Функция трансляции является основной функцией книжной торговли, она зависима и формируется остальными. Современные формы и методы книжного бизнеса должны предоставлять потребителю право на свободный выбор, а также информацию о нужной ему книге в пределах максимально полного ассортимента отечественных и зарубежных изданий. Книжный бизнес, обеспечивая доступ книги к покупателю, выполняет ценно-стно-ориентационную функцию, в поле зрения проблем, решаемых философией книжного бизнеса, неизбежно попадают вопросы, связанные с аксиологическими приоритетами, моральными нормами и ограничениями, накладываемыми на книжный бизнес, выделением принципов, следование которым становится настоятельной необходимостью ввиду активного воздействия книжного бизнеса на отдельную личность и общество в целом.

Современные параметры книжного рынка определяются многими факторами, и одним из важнейших является изменение характера чтения. И это вполне естественно, ибо на переломах культурных эпох приходит новый читатель, отличающийся новым психологическим, социальным и культурным обликом. Особенностью современного периода является то, что «чтение в России, с одной стороны, становится все более функциональным, т.е. чтением профессиональным для работы, учебы, науки, домашней и хозяйственной деятельности, а с другой стороны - облегченным и развлекательным» (2, с. 193).

Специфическую закономерность обнаруживает Э.Г. Куликова при анализе книги как печатной продукции: «Ценность дизайна и обесценивание текста, играющего роль своеобразных глосс при картинках, - вот тенденция, присущая письменным средствам массовой коммуникации» (17, с. 46). Все эти явления имеют важные следствия, касающиеся уже не параязыка, но самого языка: простые и внешние по отношению к языку средства усиления наглядности и выразительности берут на себя функции собственно языковых средств. Повышение роли паралингвистики в письменных СМИ происходит в двух направлениях: подмене языковых норм графическим восполнением и широком использовании графики,

«делающем избыточными традиционные языковые средства усиления выразительности и изобразительности - тропы и фигуры» (17, с. 47). «Любопытно, что источником многих графических новаций, соприкасающихся с полем орфографии, является именно научный текст, где в отношении графики устанавливается нечто вроде "высокой моды". Сюда же примыкают философская эссеистика, литературная и философская критика, а также интеллектуальная проза» (17, с. 48).

Б. В. Ленский дает собственное определение электронной книги. Если книга является формой закрепления семантической информации, фиксируемой на листовом материале, то «дадим аналогичное определение: электронная книга - это форма закрепления семантической информации, фиксируемая на электронном носителе. Для электронной книги так же верно то, что она является продуктом общественного сознания. Книга и электронная книга являются по сути способом передачи информации. Но в разных формах» (22, с. 25). С 1971 г. проходят международные конференции по проблемам книговедения, с 2000 г. в рамках конференции работает специализированная секция «электронной книги и информационных технологий». В материале, опубликованном в 2007 г., фиксируется противоречие: по мнению ученых-книговедов и специалистов - практиков книжного дела, основанному на убеждении в сохранении и дальнейшем росте масштабов выпуска книг в печатной форме и базирующемся именно на параллельном развитии традиционной и электронной книги, анализ документов межгосударственных встреч на высшем уровне (Женева, «Тунисская программа для информационного общества») показывает, что «для них характерен односторонний технологический уклон, при котором информационно-коммуникационные технологии рассматриваются как единственный, безальтернативный вариант человеческого общения в создаваемом обществе» (23, с. 8). В программных документах практически не встречаются ключевые слова, характеризующие современную книжную культуру: «книга», «книгопечатание», «чтение», «литература». Это существенно обедняет содержание намеченных планов построения к 2015 г. глобального информационного общества. Более того, внимательное рассмотрение ситуации в книжном мире позволяет утверждать, что в странах с развитым ИКТ-потенциалом объемы выпускаемой книжной продукции воз-

растают более высокими темпами, чем в среднем по миру. В этом смысле нужно говорить скорее не о вытеснении книжного дела со стороны ИКТ, а о ситуации, при которой отношения сотрудничества и кооперации превалируют над отношениями конкуренции и взаимного неприятия. Вопреки пессимистическому и радикальному прогнозу в работе Г.М. Маклюэна «Галактика Гутенберга», в мировом книгоиздании в этот период, напротив, шел процесс ускоренного роста выпуска книжной продукции1. Маклюэн также прогнозировал, что аудиовизуальные средства приведут к созданию принципиально иной коммуникационной системы, что, вероятнее всего, будет означать крах традиционных видов общения, связанных с печатным словом. Однако, и это совершенно точно, последние 20 лет, в период, когда телевидение проникло практически в каждый дом, книжное дело переживает беспрецедентный бум, настолько мощный, что книгопроизводство в некоторых странах удвоилось как по количеству названий, так и по тиражам. «Этот взрыв - не только результат экономического подъема, увеличения количества школ, роста населения и развития прогрессивных процессов урбанизации. Объем книгоиздания увеличивается в первую очередь благодаря тому, что книга продолжает оставаться наиболее предпочтительной формой существования и сохранения культурного наследия и в этом смысле - незаменимым элементом развития культуры» (23, с. 10-11).

«Мы можем даже сказать, что в распространении культуры книга играет роль, подобную той, которую играет энергия в экономическом развитии. И не только потому, что книга является незаменимым устройством для эстетического восприятия произведения, для выражения его в форме искусства слова. Книги служат (и чем дальше, тем больше эта их роль будет возрастать) самым дешевым и одновременно самым простым средством сбора информации и пользования ею, справочным пособием и вместилищем знаний. Благодаря тем удобствам, которые книга предоставляет в различных сферах письменной коммуникации, можно сказать, что

1 Если с начала эпохи книгопечатания до конца XVIII в. мировой ежегодный книжный выпуск достиг примерно 18 тыс. названий, то в первые годы ХХ в. (срок, определенный Маклюэном как начало распада «галактики Гутенберга») он составлял уже более 160 тыс. названий, т.е. возрос за столетие почти в десять раз (23, с. 10).

она вне конкуренции с точки зрения решения многочисленных задач современной культуры - развития воображения, тренировки памяти, приобретения знаний, усвоения аналитических подходов к явлениям окружающего мира. Я говорю об этом, вовсе не имея никакого намерения принизить значение компьютерной революции, которая одержала полную победу над молодым поколением» (23, с. 11), - утверждается в длинной цитате из доклада М. Соареша, президента Международной ассоциации издателей (1992). В российской историографии также складывается представление о книге и книжной культуре «как о важнейшем факторе, стимулирующем развитие цивилизации» (23, с. 11).

Рассматривая взаимоотношения книги и экрана в поле культуры, В.М. Литвинский и М.М. Предовская исходят из того, что возникая в качестве технологии исторической памяти, имеющей сакральный характер, книга возникла как сакральный феномен, бороться с которым можно было лишь другой книгой или огнем. Книга требовала религиозной, медитативной практики погружения, будь то ее воспроизведение путем переписывания или же неспешное, слово за слово, прочтение, а «текст, готовый открыться во всей полноте только посвященному, нуждался в изощренном искусстве истолкования явленного, ради раскрытия потаенного, сокрытого смысла» (25, с. 239). В истории письма с момента возникновения книги и до ее бытования в условиях массовой культуры, в истории тотальной семиотизации, инструментом которой была прежде всего сама книга, в отношении читателя к ее содержанию есть момент раздвоения между «стылым светом обобщения» и тем новым миром, который воссоздается автором во всяком произведении искусства.

Если экранизация есть переход от произведения литературы к художественному фильму, то истина этого перехода состоит в возможности перевода с одного языка на другой там и тогда, когда этот перевод неожиданно удается вопреки ожиданиям. Таким образом, «текст лишается привилегированного положения реальности особого типа, неизбежно накладывающей отпечаток на повседневную жизнь читателя, вынуждая его постоянно сравнивать последнюю с собой. Кино, освобождая зрителя от необходимости сравнения предъявляемой реальности с собой, с собственной жизнью, создает образы, которые при всей невероятности того, что "так не

бывает", тем не менее порождают переживание происходящего как реального, того, что "как в кино"» (25, с. 242). Может показаться, что на стороне книги - консервативные силы, почти фундаментализм, призывающий к буквальной точности, определенности литературного произведения, с настороженным отношением к экранизации, тогда как на стороне экранизации - яркость, динамичность и увлекательность - все то, в чем отказано книге в ее способности приспосабливаться к нуждам и ожиданиям современности, как если бы книга, все еще развивая воображение, оставляет экранизации, как и художественному кинематографу, лишь способность зрителя к пассивному развлечению. Общим местом массовой культуры становится тезис, что книга воспитывает, а кино - развлекает. И здесь, как и в случае с информационной технологией как таковой, проблемы связаны с ножницами между темпами развития передовых, инновационных технологий и способами их подлинного очеловечивания. «Мы успеваем попасть под влияние, испытать воздействие, очарование, прежде чем удается поставить это себе на службу, продумать цену, которую приходится платить за технологические преимущества технологических прорывов в информационной сфере, не говоря о создании соответствующих им антропо-техник» (25, с. 244). Кино в отличие от книги, целиком и полностью захватывая зрителя, не оставляет ему времени почти ни на что: волны все новых и новых кадров обрушиваются с неумолимостью, не оставляющей времени на простое обдумывание происходящего; некогда, да и невозможно удержать в памяти только что случившееся, а уж о том, что произошло ранее, и говорить не приходится.

Появившиеся в конце ХХ в. способы быстрого копирования и распространения текстов, прежде всего электронных, изменили как читателей, так и зрителей. События реального мира утрачивают определенность, размывается граница между реальным, достоверным, вероятным, возможным, правдоподобным. Предъявление любых свидетельств события, пусть самых достоверных, не является подтверждением реальности мира, частью которого это событие является. Информация приобретает характер симулякров, различающихся друг от друга только своими порядками, одним из которых становится их собственное существование. Читатели или зрители, чье воображение не успело насытиться экранными образами

чужой жизни, стремятся избавиться от экзистенциального напряжения, самостоятельно восстанавливая целостность информационного потока: в сетях возникают субкультурные группы, строящиеся вокруг порождаемых ими же разнообразнейших апокрифов и иерархически упорядочивающихся в качестве социальной структуры в самом процессе своего создания. Ярче всего их присутствие проявляется в Интернете, где любой текст может быть мгновенно доступен для заинтересованных любителей, ценителей и критиков-энтузиастов. Правда, есть вероятность, что культура выдержит и это испытание - «и тогда приходит пора не только перечитывать книги, чтобы прочесть их как следует, но и пересматривать кинофильмы, чтобы научиться видеть происходящее и уметь о нем рассказывать. Пересматривать экранизации литературной классики -хорошее начало для этого» (25, с. 246).

В.И. Васильев и М.А. Ермолаева выделяют основные подходы к определению понятия «книжная культура», которая рассматривается как уровень развития книжного дела и как многоуровневая система, междисциплинарное научное направление. Когда малоизвестный канадский социолог и литературовед Г.М. Маклю-эн опубликовал в начале 60-х годов книгу с метафорическим названием «Галактика Гутенберга», он предсказал неизбежный, по его мнению, «закат» эры печатной книги и наступление электронной эры, которая приведет к созданию новой цивилизации в форме «глобальной деревни». Надо сказать, что «опыт мирового книгоиздания пока не подтверждает однозначно этот прогноз» (7, с. 30). В последние годы проблемы изучения роли книги в социуме, в эволюции основных институтов человеческого общества заняли значительное место не только в книговедческих исследованиях, но и в гуманитарном знании в целом. «Книга сегодня абсолютно необходимый атрибут жизни, без которого у человека нет ни истории, ни культуры, ни представлений о завтрашнем дне» (53, с. 1), - отмечает директор Института всеобщей истории академик РАН А. О. Чу-барьян. В отечественной историографии складывается представление о книжной культуре как особом феномене, выступающем как продукт общекультурных процессов и важнейший фактор, стимулирующий цивилизационное развитие общества. В то же время отмечается, что и «библиография в ряде докладов определяется как феномен культуры» (7, с. 32). Близкий авторам второй подход, ко-

торый представляется более разумным, предполагает рассмотрение книжной культуры как многоуровневой системы, позиционирующейся как самостоятельное междисциплинарное научное направление на стыке ряда наук. При этом имеется в виду, что «понятие "книжная культура" значительно шире понятия "книжное дело", так как характеризует состояние общества, его духовности, культуры, интеллектуального потенциала и даже уровень технологического развития» (7, с. 33).

Особенно хотелось бы остановиться на информационно-культурологической концепции библиографии, определяющей ее как «один из эффективных способов отражения, хранения, трансляции важнейших элементов культурного прогресса, средств информационной культуры, библиографического общения (на основе книги и сведений о ней), что одновременно является и одним из важнейших критериев книжной культуры» (7, с. 34). Еще в 1960-е годы с культурологических позиций библиография рассматривалась как область культуры, содержанием которой является информация о произведении печати, а также оценка, рекомендация, пропаганда произведений печати, в той мере, в какой они связаны с информационной функцией библиографии. На взгляд авторов, «взаимосвязь книжной культуры и библиографии обусловлена их назначением, которое заключается в сохранении духовного потенциала прошлого и настоящего, адаптации его к современной социокультурной ситуации. Их объединяет общий объект исследования, каковыми являются книга, публикация, произведение печати» (7, с. 33). Библиография имеет общую сферу с такой составляющей книжной культуры, как культура книги в плане формирования библиографической части аппарата издания. Она взаимодействует и с культурой чтения в форме подготовки соответствующей информации о рекомендуемых книгах в целях продвижения их к читателю. «И библиографию, и книжную культуру можно отнести к информационным ресурсам, обеспечивающим информационные потребности общества на культурно-историческом пространстве» (7, с. 33). В послевоенный период неоднократно возникали дискуссии по различным вопросам библиографии: о соотношении библиографической теории и практики, о понимании самого термина «библиография». Дискуссии завершились выработкой раздельных определений, введением понятия «библиографоведение» для

библиографии-науки, что привело к усилению работы теоретической мысли и, как следствие, к появлению крупных монографических исследований (А.И. Барсука, Д.Ю. Телова, О.П. Коршунова). Если работы А.И. Барсука были в русле книговедческой концепции библиографии, создавались на стыке общей теории книговедения и библиографии, то монографии и учебники О.П. Коршунова (как и написанные под его редакцией) положили начало новому подходу, основанному на системных началах, и вывели библиографические исследования на новый уровень «теоретизирования». Заслуга и А.И. Барсука, и О.П. Коршунова усматривается главным образом в том, что их исследования и концепции отличаются единством методологического подхода (в одном случае - книговедческого, в другом - документографического системодеятельностного), что привело к своеобразной «"революции" в области библиографии: на смену традиционному (так сказать, "мануфактурному") периоду пришел новый, соответствующий современному системному, электронно-компьютерному мышлению» (5, с. 8).

Список литературы

1. Аверинцев С.С. Типология отношения к книге в культурах древнего Востока, Античности и раннего Средневековья // Античность и античные традиции в культуре и искусстве народов советского востока: Сб. статей. - М.: Наука, 1978. - С. 6-27.

2. Альшевская О.Н. Функции книжной торговли как средства социальной коммуникации // Социальные коммуникации и эволюция общества. - Новосибирск, 2011. - С. 189-194.

3. Антопольский А.Б., Вигурский К.В. Электронные издания: Проблемы и решения // Межотраслевая информационная служба. - М., 1998. - № 1. - С. 18-25.

4. Баренбаум И.Е. Книговедение и электронная книга // Книга: Исследования и материалы. - М., 1999. - Сб. 76. - С. 5-15.

5. Баренбаум И.Е. О соотношении теории, истории, методики и практики книжного дела: (Историко-прогностический обзор) // Книга: Исследования и материалы. - М., 1994. - Сб. 68. - С. 5-18.

6. Беловицкая А. А. Книга - это развившая себя до совершенства вторая сигнальная система // Книжное дело. - М., 1992. - № 2. - С. 6.

7. Васильев В.И., Ермолаева М.А. Библиография и книжная культура: Эволюция взаимосвязей // Библиография. - М., 2010. - № 6. - С. 29-34.

8. Васильев В.И., Самарин А.Ю. Книжная культура в теоретическом, историческом и практическом аспектах // Куфаев М.Н. Проблемы философии книги: Книга в процессе общения. - М.: Наука, 2004. - С. 9-14.

9. Гаврилов А.И. Тенденции развития научно-информационной деятельности: Организационно-методологический аспект // НТИ. Серия 1: Организация и методика информационной работы / ВИНИТИ. - М., 1991. - № 3. - С. 1-8.

10. Гессе Г. Магия книги: Сборник эссе. - М.: Книга, 1990. - 238 с.

11. Гиляревский Р.С. Основы информатики. - М.: Наука, 1998. - 756 с.

12. Гречихин А. А. Слово о М.Н. Куфаеве // Куфаев М.Н. Проблемы философии книги. Книга в процессе общения. - М.: Наука, 2004. - С. 15-60.

13. Ельников М.П. Методология книги как научной дисциплины // Восьмая научная конференция по проблемам книговедения. - М.: РКП, 1996. - С. 15-17.

14. Ельников М.П. Феномен книги. (Теоретико-гносеологический аспект) // Книга: Исследования и материалы. - М., 1995. - Сб. 71. - С. 53-68.

15. Зубков Н.Н. Смысл и книга // Теория литературы. - М., 2011. - Т. 2: Произведение. - С. 107-125.

16. Коршунов О.П. Библиография в системе информационных коммуникаций. (К вопросу о соотношении библиографии с библиотечным делом и научно-информационной деятельностью) // Советская библиография. - М., 1974. -№ 6. - С. 64-82.

17. Куликова Э.Г. Массовая коммуникация и традиционные виды печатной продукции: Ценность дизайна и обесценивание текста // Философские проблемы: Вчера, сегодня, завтра. - Ростов на Дону, 2011. - Вып. 1. - С. 45-52.

18. Куфаев М.Н. Проблемы философии книги: Книга в процессе общения. - М.: Наука, 2004.-192 с.

19. Ларьков Н.С. На пути к общему документоведению // Документ как социокультурный феномен: Сборник материалов IV Всероссийской научно-практической конференции. - Томск, 2010. - С. 21-29.

20. Левидов А.М. Автор - образ - читатель. - Л.: Издательство Ленинградского университета, 1983. - 360 с.

21. Леликова Н.К. Предметное поле российской библиографии // Библиография. -М., 2010. - № 4. - С. 3-6.

22. Ленский Б.В. Перспективы развития книжной культуры в информационном обществе (Опыт экспертной оценки) // Книга: Исследования и материалы. -М., 2011. - Сб. 94, 1. - С. 17-38.

23. Ленский Б.В., Васильев В.И. «Галактика Гутенберга» и информационное общество // Книга: Исследования и материалы. - М.: Наука, 2007. - Сб. 87, 2. -С. 5-16.

24. Леонов В.П. Bésame mucho: Путешествие в мир книги, библиографии и библиофильства. - М.: Наука, 2008. - 268 с.

25. Литвинский В.М., Предовская М.М. Экранизация: От книги к экрану и обратно // Дни Петербургской философии 2010. - СПб., 2011. - С. 237-246.

26. Мелентьева Ю.П. Общая теория чтения: Постановка проблемы // Поддержка и развитие чтения: Тенденции и проблемы. - М., 2011. - С. 7-16.

27. Мелентьева Ю.П. Эволюция представлений о сущности чтения // Региональные проблемы истории книжного дела: Материалы II Всероссийской научной конференции. - Челябинск, 2011. - С. 32-37.

28. Митяев К.Г. Документоведение, его задачи и перспективы развития // Вопросы архивоведения. - М., 1964. - № 2. - С. 27-37.

29. Моргенштерн И.Г. Динамика и статика книги (Стабильность содержания как атрибут книги) // Книга: Исследования и материалы. - М., 2002. - Сб. 80. -С. 147-161.

30. Моргенштерн И.Г. Информационный и книжный мир: Библиография. (Избранное). - СПб.: Профессия, 2007. - 440 с.

31. Моргенштерн И.Г. Книга и книжное дело в информационном обществе // Мор-генштерн И. Г. Информационный и книжный мир: Библиография. (Избранное). -СПб., 2007. - С. 334-356.

32. Моргенштерн И.Г. Книга и книжное дело в информационном обществе // Книга: Исследования и материалы. - М., 1994. - Сб. 67. - С. 5-22.

33. Моргенштерн И.Г. Книга как носитель общего знания // Восьмая научная конференция по проблемам книговедения: Тезисы докладов. - М., 1996. - С. 2224.

34. Моргенштерн И.Г. Проблемы типологии современной книги // Книга: Исследования и материалы. - М., 1975. - Сб. 30. - С. 44-45.

35. Немировский Е.Л. К вопросу об определении книги как знаковой системы // История книги: Теоретические и методологические вопросы. - М., 1977. -С. 34-43.

36. Отле П. Трактат о документации // Отле П. Библиотека, библиография, документация: Избранные труды пионера информатики. - М., 2004. - С. 187-309.

37. Плешкевич Е.А. Новый подход к определению понятия «документ» в книговедческих дисциплинах // НТИ. Сер. 1: Организация и методика информационной работы / ВИНИТИ. - М., 2005. - № 3. - С. 4-7.

38. Плешкевич Е. А. Проблемы эволюции теоретических положений в дисциплинах документально-информационного цикла: (Обзор) // НТИ. Сер. 1: Организация и методика информационной работы / ВИНИТИ. - М., 2009. - № 7. -С. 1-11.

39. Плешкевич Е. А. Современные проблемы документоведения: Обзор // НТИ. Сер. 1: Организация и методика информационной работы / ВИНИТИ. - М., 2006. - № 11. - С. 3-10.

40. Плешкевич Е. А. Теория документальной информации: Библиотечно-книговедческий аспект (Постановка проблемы) // Библиотековедение. - М., 2011. - № 3. - С. 22-27.

41. Плешкевич Е.А. Формирование научных концепций о документальных формах информации: Гносеологическая и управленческая концепции документа // НТИ. Сер. 1: Организация и методика информационной работы / ВИНИТИ. -М., 2010. - № 12. - С. 1-21.

42. Соколов А.В. Введение в теорию социальных коммуникаций: Учебное пособие. - СПб.: СПбГУП, 1996.-320 с.

43. Соколов А.В. Чтение в информационном обществе (Постановка проблемы) // Современный читатель: Взгляд специалистов книжной культуры. - СПб., 2011. -С. 11-19.

44. Соколов А.В. Эволюция социальных коммуникаций: Учебное пособие. - СПб.: ЛОПИ, 1995. - 163 с.

45. Стефановская Н.А. Чтение как технология познания // XVI Державинские чтения: Академия культуры и искусств: Материалы Общероссийской научной конференции (февр. 2011 г.). - Тамбов, 2011. - С. 282-286.

46. Стефановская Н.А. Экзистенциальные основы чтения. - Тамбов: Издательский дом ТГУ им. Г.Р. Державина, 2008. - 264 с.

47. Столяров Ю.Н. Будущее книги: Мнение книголюбов // Книга: Исследования и материалы. - М., 1986. - Сб. 54. - С. 74-94.

48. Столяров Ю.Н. Зачем документология нужна документоведению и зачем книговедению? Маленькая картинка для выяснения больших вопросов // Научные и технические библиотеки. - М., 2006. - № 9. - С. 67-73.

49. Столяров Ю.Н. Классификация документа: Решения и проблемы // Книга: Исследования и материалы. - М., 1995. - Сб. 70. - С. 24-40.

50. Столяров Ю.Н. О соотношении книги с документами, книговедения с доку-ментологией // Книга: Исследования и материалы. - М., 2001. - Сб. 79. -С. 76-84.

51. Уэбстер Ф. Теории информационного общества. - М.: Аспект Пресс, 2004. -399 с.

52. Федулеева Н.Н. Книга: Традиционная и электронная // Библиография. - М., 2003. - № 4. - С. 8-10.

53. Чубарьян А.О. Значение книги и библиотеки непреходяще // Библиотековедение. - М., 2001. - № 5. - С. 1-7.

54. Чубарьян О.С. Библиотека и информация // Советская библиография. - М., 1964. - № 4. - С. 3-12.

55. Чяпите Ю.А. Общая теория документа и книги // НТИ. Сер. 1: Организация и методика информационной работы / ВИНИТИ. - М., 2010. - № 2. - С. 24-27.

56. Швецова-Водка Г.Н. Книга и документ: Соотношение понятий // Книга: Исследования и материалы. - М.: Терра, 1994. - Сб. 68. - С. 19-37.

57. Швецова-Водка Г.Н. Общая теория документа и книги: Учеб. пособие. - М.: Рыбари; Киев: Знання, 2009. - 487 с.

58. Швецова-Водка Г.Н. Функциональная сущность и свойства книги // Книга: Исследования и материалы. - М.: Терра, 1995. - Сб. 71. - С. 69-96.

59. Эко У. Роль читателя: Исследования по семиотике текста. - СПб.: Симпозиум, 2005. - 502 с.

60. Ямчук К.Т. Книга в коммуникационном пространстве (ценностный подход) // Книга: Исследования и материалы. - М., 1994. - Сб. 68. - С. 38-48.

61. Griffin M. The library of tomorrow // Library journal. - N.Y., 1962. - Vol. 87, N 8. -P. 1555-1557.

62. A history of reading in the West / Ed. Cavallo G., Chartier R. - Amherst: Univ. of Massachusetts press, 1994. - 478 p.