CC BY
24
2013.02.011. «ИМПЛИЦИТНЫЙ АВТОР: ВОССТАВШИЙ ИЗ МОГИЛЫ ИЛИ УМЕРШИЙ ВНОВЬ». [Специальный номер журнала «Стиль»].
Implied author: Back from the grave or simply dead again? // Style. -DeKalb, 2012. - Vol. 45, N 1.
«Большинство новых понятий нарративная наука либо постепенно включает в свой аппарат, либо спокойно игнорирует, но споры об имплицитном авторе идут давно и никак не прекращаются» (с. 1), - утверждает Брайан Ричардсон (Ун-т штата Мэриленд), редактор-составитель специального номера журнала «Стиль», полностью посвященного категории имплицитного автора (далее -ИА) и призванного отразить современное состояние вопроса.
Согласно общепринятому мнению, термин был создан У. Бутом в «Риторике вымысла» (1961). Однако сходные концепции можно найти и в более ранних работах - как самого У. Бута, так и других авторов. Немецкий нарратолог В. Шмид возводит представление об ИА к тыняновскому представлению о «литературной личности», а Б. Ричардсон находит текстуально близкие к формулировкам У. Бута высказывания М. Пруста, В. Вулф и Г. Джеймса.
Б. Ричардсон предпочитает использовать сравнительно нейтральное определение В. Шмида: «образ автора, содержащийся в произведении и включающий стилистические, идеологические и эстетические качества, для которых можно найти индексальные знаки в тексте»1. Но в более ранних теориях У. Бута и С. Чэтмена ИА является элементом коммуникативной модели, а источником его выступает текст как единое целое. Эти и другие различия в трактовке категории стали причиной множества дискуссий. Подобные значительные расхождения в толкованиях понятия следует также учитывать при чтении критически настроенных по отношению к нему авторов: далеко не всегда критика одного из подходов может быть отнесена к другому. Подробный анализ различных вариантов понимания ИА и связанных с этим дискуссий имеется в
1 Handbook of narratology / Ed. by Huhn P., Pier J., Schmid W., Schonert J. -Berlin; N.Y.: Walter de Gruyter, 2009. - P. 161.
монографии немецких исследователей Т. Киндта и Г.-Г. Мюллера1, участников реферируемого издания.
Авторы специального номера придерживаются разных точек зрения на ИА: первые четыре статьи можно считать критикой этой концепции, в то время как остальные написаны ее защитниками. Тем не менее определенная общая платформа для обсуждения может быть выработана, и один из ее возможных вариантов представлен американской исследовательницей С. Лансер, подводящей итоги обсуждения в заключительной статье номера. Она, как и Б. Ричардсон во вступлении, намечает возможные направления дальнейших исследований, частично нашедшие отражение в журнале, а частично оставшиеся за его пределами: вопрос о наличии ИА в других искусствах (в первую очередь в кинематографии) теория так называемого «career implied author»2 и др.
Люк Герман (Антверпенский ун-т) и Барт Вервек (Гентский ун-т) в статье «Имплицитный автор: Мирская анафема» проводят аналогию между имплицитным автором, как он понимается в классических работах У. Бута и С. Чэтмена, и представлением о Боге в современной культуре (невидим и вездесущ, является источником высшей нормы, един и единственен, связан с вопросом о власти и вместе с тем продукт человеческого сознания). В целом ИА - это конструкция, созданная читателем в стремлении найти опору для легитимизации своего толкования. Такое представление об ИА чревато редукционистским подходом к произведению и ведет к порочному кругу, когда источником текста считается результат восприятия этого же текста.
Отказ от религиозной аналогии привел авторов к поиску более приземленных концепций, которые могли бы лечь в основу теории ИА. Одну из них они находят у представителей эмпирического литературоведения М. Бортолусси и П. Диксона, отказавшихся от коммуникативной модели нарратива и заменивших ИА «репрезентацией автора в сознании читателя». Другую - у фран-
1 Kindt Т., МиёИег H.-H. The implied author: Concept and controversy. - Berlin; N.Y.: Walter de Gruyter, 2006. - 224 p.
2 Имеется в виду ситуация, когда писатель, используя псевдоним на протяжении определенного времени, создает образ автора, отличный от того, который существует в основном корпусе его произведений.
цузских последователей П. Бурдье, работающих на стыке социологии, риторики и дискурсивного анализа. Образ автора для них сводится к комплексу текстуальных и контекстуальных элементов, аналогичному этосу классической риторической традиции. Опираясь на обе теории, Л. Герман и Б. Вервек предлагают идею динамического авторского образа, создаваемого читателем в рамках гибкого процесса согласования (negotiation) текста, контекста и авторской самопрезентации. Авторы статьи иллюстрируют свою концепцию анализом творческой истории и читательского восприятия романа Т. Пинчона «V».
Мария-Лаура Райан (Ун-т Гутенберга в Майнце) в статье «Смысл, намерение и имплицитный автор» напоминает исторический контекст возникновения термина: он был предложен У. Бутом как реакция на строгий текстуализм «новой критики», для которой находилось вне закона любое обращение к феноменам, лежащим за пределами самого текста, будь то авторское намерение или пара-текстуальные источники. Для У. Бута понятие ИА стало попыткой хотя бы в минимальной степени вернуть человеческое измерение в литературоведение, не впадая при этом в так называемый «грех интенциональности». Но если сам У. Бут ставил акцент скорее на слове «автор», то в дальнейшем его переместили на слово «имплицитный», и тем самым построили непроницаемую преграду между реальным автором и его текстовым двойником, препятствующую использованию любой внетекстовой информации при выявлении смысла произведения.
М.-Л. Райан видит три возможных функции ИА в современной теории. В понимании С. Чэтмена и его последователей, ИА является необходимым элементом коммуникативной модели литературного вымышленного повествования: реальный автор ^ [ИА ^ (нарратор) ^ (наррататор) ^ имплицитный читатель] ^ реальный читатель. Однако эта схема содержит внутреннее противоречие: если ИА в отличие от нарратора «не имеет голоса и прямых средств коммуникации», тогда каким образом он может быть ее участником? Остается нерешенным и вопрос о местонахождении ИА: он не может быть частью вымышленного мира, но в то же время выведен за пределы мира реального. Сомнению подвергаются и два других варианта понимания функций ИА в повествовании, когда он представляется структурным принципом, ответственным
за выбор нарративных техник и оформление сюжета, либо источником норм и ценностей, транслируемых текстом. На взгляд исследовательницы, эти функции вполне могут принадлежать реальному автору, и ничто не мешает нам говорить о его намерениях в этой сфере - хотя, конечно, только в гипотетическом плане.
Критика концепции ИА всегда шла со стороны приверженцев принципа «ничего, кроме текста», и это заслоняло тот факт, что в реальности категория ИА - нездоровый компромисс между отказом некоторых исследователей выходить за рамки текста как такового и представлением о произведении как порождении человеческого сознания. В реальности, утверждает исследовательница, эта категория не отвечает принципу экономичности мышления: все, что говорится об ИА, может быть приписано реальному автору, если принять идею, что в разных произведениях разные авторы могут выражать себя с различной степенью достоверности и силы.
По мнению автора статьи «Еще раз к вопросу об имплицитном авторе: Почему он (до сих пор) стоит внимания?» Марии Сте-фанеску (Ун-т г. Алба Юлия, Румыния), дебаты вокруг категории ИА вызваны не только неясным онтологическим статусом этой категории, но и сомнениями в ее пользе при интерпретации литературных произведений. Исследовательница рассматривает представления об ИА в двух научных направлениях: риторической нарратологии и постструктуралистском этическом литературоведении, ориентированном на идеи Э. Левинаса.
Ни концепцию самого У. Бута, ни современные переосмысления термина невозможно доказательно обосновать вследствие наличия в них неоднозначных моментов в терминологии и внутренней организации. Более того, ни одна из теорий не дает эффективного инструмента для обоснованного выбора между различными толкованиями текстов, что иллюстрируется сравнением двух интерпретаций романа Я. Мартеля «Жизнь Пи». Хотя потребность в фиксации интенциональных аспектов текста существует и должна быть каким-то образом удовлетворена, это не предполагает обязательного антропоморфного субъекта интенций, стоящего за тек-
стом. М. Стефанеску склоняется к высказанной Д. Германом1 идее распределенной интенциональности, источником которой выступают в той или иной степени и создатели текстов, и их интерпретаторы, и внутренняя структура, и коммуникативные контексты, где эта структура создается и интерпретируется.
Том Киндт (Ун-т Фридриха Шиллера, Иена) и Ганс-Гаральд Мюллер (Гамбургский ун-т) в статье «Шесть способов не спасать имплицитного автора» анализируют шесть основных вариантов толкования термина.
ИА может пониматься как один из составных элементов эмпирической рецепции текста. Однако, по мнению авторов статьи, теория литературы, частью которой является категория ИА, и описание эмпирических процессов рецепции - это совершенно разные области, имеющие разные категориальные аппараты. Невозможно считать ИА и участником коммуникации наряду с реальным автором и нарратором. Причина здесь в том, что связь между автором (нарратором) и приписываемыми им высказываниями - каузальная, они - источники соответствующих суждений. Но в рамках этой теории ИА выступает в роли своего рода «контейнера смыслов» и, следовательно, связь между ним и высказыванием - семантическая. Это не позволяет определить его как «участника коммуникативной ситуации». Наконец, ИА может обозначать «постулируемого субъекта, которому приписываются те или иные аспекты текста». При этом ИА выводится за границы нарратологии в общую теорию литературы и ее интерпретации, поскольку требует восприятия произведения в целом.
Существует четыре варианта такого подхода. Прагматический предполагает наиболее мягкие требования к интерпретациям, приписываемым ИА: непротиворечивость и общую связь с текстом. Но в этом случае приходится отказаться от монистического представления о ИА. Конвенциалисты ассоциируют ИА с исторически конвенциональным смыслом текста, реконструируемым на основе лексикона и культурного фона того времени. Хотя, в отличие от предыдущего, этот подход позволяет отбросить анахрониче-
1 Herman D. Narrative theory and the intentional stance // Partial answers: Journal of literature and the history of ideas. - Baltimore: 2008. - Vol. 6, N 2. - P. 233-260.
ские интерпретации, в целом претензии к нему остаются теми же. Теория гипотетического интенционализма, использующая сочетание текста и контекста для выдвижения гипотез о взглядах, намерениях и т.п., которые могли бы быть приписаны автору на рациональных основаниях, получает наибольшую поддержку авторов статьи. Однако они возражают против использования в данном случае самого термина ИА, поскольку, на их взгляд, эта концепция довольно сильно отличается от исходных взглядов У. Бута. Сходную позицию занимают представители «актуального интенционализма»: они считают возможным использовать для выявления намерений автора и такие источники, как письма, дневники и пр., недоступные его «хорошо информированному современнику». И гипотетические, и актуальные интенционалисты предлагают разумную, по мнению авторов статьи, программу исследований, однако в обоих случаях непонятно, зачем им может понадобиться дополнительная сущность, когда обе эти программы могут легко быть отнесены к эмпирическому автору.
Практический пример такого подхода демонстрирует Уильям Неллес (Массачусетский ун-т в Дартмуте). В статье «Гипотетический имплицитный автор» он дал обзор наиболее важных позиций в дискуссиях об ИА последних лет и высказал аргументы за относительно консервативный вариант оригинальной модели У. Бута, расширенный двумя новыми интерпретационными принципами: гипотетическим интенционализмом и ограниченным плюрализмом. Первый подход дает внятные основания и методологию для выбора тех элементов контекста, которые предполагается использовать при толковании текста. Это позволяет ограничить спектр допустимых или представляющих интерес интерпретаций.
Дэн Шень (Пекинский ун-т) отмечает, что критика понятия ИА направлена на те его аспекты, которые были привнесены в теорию У. Бута последующими комментаторами. Его оригинальная концепция практически лишена теоретических противоречий, которые ей принято приписывать. Тщательный анализ взглядов У. Бута позволяет автору выявить «действительный референт» этого термина. Речь идет не о чем ином, как о «писателе, который представляет сам себя в другом виде» в качестве человека, «пишущего в этой конкретной манере» (цит. по: с. 81).
Различие между «реальным автором» и имплицитным автором («вторым я» реального автора) - это разница между человеком в его повседневной жизни и тем же самым человеком в процессе написания текста с определенным выражением или установкой. Во время творчества «писатель» может входить в состояние сознания, заметно отличающееся от повседневного, в этом смысле он и представляется «создающим» себя в процессе письма. Следует отметить, что Бут наряду со словом «создает» [creating] использует слово «обнаруживает» [discouvering] (там же). ИА и реальный автор - это один и тот же человек, но в различных сферах деятельности. ИА - единственный действующий агент в процессе нарративной коммуникации, образ автора в тексте - это образ ИА.
Существует несколько причин, почему теоретики нарратива постоянно стремятся свести ИА к текстуальным признакам: хотя сам У. Бут использовал слово «создавать» в переносном смысле, многие восприняли его буквально; ближайший контекст того фрагмента, где впервые прозвучал этот термин, акцентировал уровень декодирования нарративного сообщения; нарратология очень сильно ориентирована на текстуальные аспекты и поэтику повествования, а не на его интерпретацию. По сравнению с тем историческим временем, когда появилось понятие ИА, сегодняшняя научная ситуация выглядит диаметрально противоположным образом: необходимость учета исторического, идеологического и др. контекстов не вызывает сомнений. Если изначально термин был создан в противовес подходу «новых критиков», не желавших выходить за пределы текста, то сейчас, напротив, различение имплицитного и реального автора позволяет усилить внимание к тем конкретным решениям, которые выбирает автор, создавая конкретный текст.
Питер Рабиновиц (Гэмильтон колледж, США) считает полезным несколько сузить возможную область применения термина. По его мнению, концепция ИА обеспечивает удобный инструментарий для обсуждения ограниченного круга вопросов относительно определенного рода текстов. К ним относятся в первую очередь сложные разновидности авторской авторепрезентации. ИА способен помочь в анализе запутанной риторики произведений, основанных на полифонических техниках, подобных «Лолите» В. Набокова.
Представитель риторического направления в нарратологии Джеймс Фелан (Ун-т шт. Огайо), напротив, расширяет область применения категории ИА, включая в нее документальные повествования, в частности мемуары. При этом он впервые в литературоведении предлагает связать в этом контексте вопросы об ИА и недостоверном повествовании. Исследователь разделяет собственно недостоверные нарративы, которые были задуманы как таковые, и дефектные повествования, которые получились такими ненамеренно. Автор статьи иллюстрирует, как концепция ИА может помочь в интерпретации подобных произведений, анализируя сложные для истолкования фрагменты двух автобиографических нарративов -«Год магического мышления» Дж. Дидион («The Year of Magical Thinking», 2005) и «Скафандр и бабочка» Ж.-Д. Боби («The Diving Bell and the Butterfly», 1997).
Возможность нескольких ИА в одном тексте стала предметом обсуждения в статье Изабель Кляйбер (Ун-т Тюбенгена) «Множественные имплицитные авторы: Сколько их может быть в тексте?». На обширном литературном материале исследовательница доказывает, что их количество зависит в первую очередь от связности и последовательности текста. Однако представления об этих характеристиках варьируются в различных культурах и в разные эпохи. Кроме того, паратекстуальная информация о реальном авторе или реальных авторах может влиять на выделение того или иного количества ИА, хотя в целом прямой зависимости между этими параметрами не наблюдается.
Завершает номер небольшой «манифест агностика», в роли которого выступает Сьюзен Лансер (ун-т Брендайс, США), по ее собственному признанию, уставшая от дискуссий об ИА и предлагающая восемь тезисов, призванных не столько привести к консенсусу, сколько оставить на время споры и посмотреть, как можно использовать эту категорию в поэтико-герменевтических исследованиях.
1) ИА не является эмпирически наблюдаемой функцией и участником коммуникативной модели.
2) Это продукт чтения, не существующий a priori; он не существует, а происходит.
3) За этим термином стоит уверенность, что текст - это ин-тенциональный человеческий дискурс, поэтому ИА - не конструкт, а реконструкция на основе текста как целого.
4) ИА - продукт средней позиции между принципиальным анти-интенционализмом и уверенностью в наличии за текстом однозначной и поддающейся выявлению интенции.
5) Двойственный статус вымысла объясняет приверженность его исследователей к ИА, но использование этого понятия не может ограничиваться рамками фикционального.
6) Нужно ограничиться термином ИА, никакая дополнительная терминология не помогла разрешить имеющиеся противоречия, и не похоже, что она поможет в этом.
7) У нас нет систематических знаний о том, как протекает процесс реконструкции ИА в чтении; если мы хотим окончательно ввести эту категорию в терминологический аппарат теоретической поэтики, необходимо выяснить, как читатель выводит представление об ИА из произведения.
8) До сих пор не существовало реальных исследований, какое воздействие оказывает на интерпретационную практику вера или неверие в ИА; если эта категория имеет какое-то значение для герменевтики, должны существовать значимые различия в интерпретациях, создаваемых исследователями, придерживающимися разных взглядов на ИА.
Тезисы С. Лансер подводят итог всему сказанному в номере и одновременно намечают ключевые моменты дальнейшей исследовательской программы.
Е.В. Лозинская
2013.02.012. ФЕНОМЕН ТВОРЧЕСКОЙ НЕУДАЧИ / Под общ. ред. [и с предисл.] Подчинёнова А. В., Снигирёвой Т. А. - Екатеринбург: Урал. ун-т, 2011. - 424 с.
Содержание книги составили материалы междисциплинарного научного семинара, проведенного 21 апреля 2010 г. в УрГУ им. А. М. Горького. Единая тема семинара объединила отечественных литературоведов, лингвистов, философов (Екатеринбург, Москва, Санкт-Петербург, Краснодар, Новосибирск, Барнаул, Нижний Тагил, Челябинск, Томск, Казань, Киров) и зарубежных специалистов (Чехия, Польша).
