CC BY
19
Совпадения в частных суждениях и в глобальных вопросах позволяют сделать вывод о том, что В.Г. Белинский по сути продолжил те идеологические и эстетические тенденции, которые проявились в «Московском наблюдателе» в период его редактирования С.П. Шевырёвым, и даже сделал их более отчетливыми, последовательными.
Т.М. Миллионщикова
2012.04.022. ЛЕРМОНТОВСКИЕ ЧТЕНИЯ - 2010: Сб. статей / Ред. совет: Серейчик С.С., Миллер О.В., Москвин Г.В., Акимова Н.Н. -СПб.: Лики России, 2011. - 360 с.
Сборник статей создан по итогам Лермонтовских чтений, состоявшихся в Центральной библиотеке им. М.Ю. Лермонтова в 2010 г.; в него включены работы отечественных и зарубежных филологов, историков, искусствоведов.
Одной из программных для русской элегической поэзии первой трети XIX в. стала тема Поэта. Е.А. Баратынский видит лишь два варианта судьбы поэта - его героическую смерть или отказ от творчества; для Баратынского утративший силу своего голоса поэт не может властвовать народным произволом1. В статье «Поэт и его слово: до Лермонтова и после» С.В. Савинков (Воронеж) обращается к поэзии Пушкина и Лермонтова, у которых тема поэта-пророка обретает развернутый драматический сюжет. Пушкинский поэт имеет царское незыблемое право владения истиной, его миссия - «не дать возможности беззаконной толпе ввергнуть мир в хаотическое состояние» (с. 13). Поэт ставит себя «выше» толпы, а толпа ставит его «ниже» себя. Подыгрывая ей, поэт неизбежно разменивает царское достоинство на «достоинство» шута. Тем не менее он продолжает обладать правотой и близостью к истине, не-достижой для толпы. Несмотря на очевидную перекличку с Пушкиным, разрешение темы «поэт и его слово» у Лермонтова принципиально иной. Мотив униженного и осмеянного пророка приобретает у него трагическое наполнение. Взяв финальные строки пушкинского «Пророка», Лермонтов увидел причину осмеяния поэта в
1 См. об этом: Савинков С.В., Фаустов А.А. К мотиву «голоса» у Е.А. Баратынского // Материалы к Словарю сюжетов и мотивов русской литературы. -Новосибирск, 1998. - Вып. 3 - С. 187-196.
том, что его слово лишено внутреннего трагизма. В стихотворении «Не верь себе» Лермонтов противопоставляет манерной велеречивости поэта «немую», а потому истинную «простоту» толпы.
«Слово часто оказывается неизреченным, а основой общения становится ситуация глобального разобщения», - замечает И. С. Юхнова (Нижний Новгород) в статье «Коммуникативная проблематика в прозе М.Ю. Лермонтова». В 30-е годы XIX в. человек уходит в себя, что выражается в отказе от обсуждения серьезных тем, стремлении избежать «опасных» разговоров. В романах «Княгиня Лиговская» и «Герой нашего времени» процесс общения -один из важнейших аспектов художественного мира. Несмотря на свой эгоцентризм, Печорин «немыслим вне людей, вне того или иного круга общения»: «Свое познание мира и себя в нем он осуществляет через диалог, через выявление жизненных противоречий, логику которых и пытается понять» (с. 35). В его общении с людьми всегда присутствует второй план, смысл его слов шире их словарного значения. Роман насыщен словесными играми, наряду с прямым диалогом формируется скрытый, «косвенный» диалог: «Говоря одно, человек подразумевает другое, поэтому собеседник должен не столько слышать, что ему говорят, сколько разгадать, что скрывается за репликой, словом» (с. 38).
Игровое начало, которым движим Печорин, его сознательная манипуляция другими персонажами отмечены и в статье А. Карбоне (Пиза, Италия) «М.Ю. Лермонтов и Шодерло де Лакло: либертин-ские мотивы в "Герое нашего времени" (Княжна Мери)». В переводе с французского «либертин»1 означает во-первых, распутный, во-вторых, - свободомыслящий, вольнодумец. Печорина можно считать «либертином» (так определил его Л. Геллер) и в том и в другом смыслах. А. Карбоне сопоставляет его с героями «либертин-ского романа» Лакло «Опасные связи», выявляя при этом сходство тематики и стилистики двух романов.
А. Ямадзи (Нагоа, Япония) в статье «Ироническая аллюзия на Наполеона в романе "Герой нашего времени"» отмечает, что причина страдания Печорина кроется в разнице между огромным
1 Геллер Л. Печоринское либертинство // Логос. Философско-литературный журнал. - М., 1999. - Вып. 2. - С. 101.
потенциалом его личности и действительной ролью в жизни. «Мало ли людей, начиная жизнь, думают кончить ее как Александр Великий или лорд Байрон, а между тем целый век остаются титулярными советниками?»1 - говорит Печорин. Чувствуя в душе силы необъятные, он пытается подчинить своей тех, кто его окружает. Подобно Наполеону, он - личность исключительная. Однако «в отличие от великого корсиканца, "увлекся приманками страстей пустых и неблагодарных"2 и не смог осуществить свой потенциал» (с. 71). Не случайно в предисловии ко второму изданию Лермонтов заявляет о том, что роман полон иронии, которую «дурно воспитанная публика... не угадывает»3. Вернувшийся после дуэли с Грушницким, Печорин, измученный физически и морально, «бросился на постель и заснул сном Наполеона»4. Ироническое отношение автора к своему герою угадывается и в этой ссылке на Наполеона. События, предшествующие сну и французского полководца, и главного героя романа, резко отличаются по исторической значимости и масштабу. Явная ирония прослеживается в этом сравнении, а скрытая заключается в датировке. Анализ текста привел А. Ямадзи к заключению, что день, когда Печорин заснул сном Наполеона после Ватерлоо, и день самого сражения при Ватерлоо совпадают.
Пытаясь ответить на вопрос, сформулированный в названии статьи «"Штосс" М.Ю. Лермонтова: обрыв текста или обрыв сюжета?», В.Ш. Кривонос (Самара) обращается к истории создания повести, которая была впервые прочитана автором избранному кругу слушателей. Е.П. Ростопчина отреагировала весьма эмоционально: «Неисправимый шутник заманил нас первой главой какой-то ужасной истории, начатой им только накануне; написано было около двадцати страниц, а остальное в тетради была белая бумага»5. По мнению В.Ш. Кривоноса, «пустые листы бумаги говорят не о случайном пропуске окончания, а о его значимом отсут-
1 Лермонтов М.Ю. Соч.: В 6 т. - М.; Л., 1957. - Т. 6. - С. 301.
2 Там же. - С. 321.
3 Там же. - С. 202.
4 Там же. - С. 335.
5 Ростопчина Е.П. Из письма к Александру Дюма // М.Ю. Лермонтов в воспоминаниях современников. - М., 1989. - С. 363.
ствии. Автор намеренно заманил слушателей, чтобы подшутить над их литературными вкусами» (с. 108). Однако предположению о том, что Лермонтов представил «обманную шутку, даже мистифи-кацию»1, которую вовсе не собирался заканчивать, могут противоречить сохранившиеся наброски плана повести. Вместе с тем эти черновые наброски не содержат подробного разъяснения, какими виделись автору продолжение и сюжетная развязка «Штосса». Основанное на каламбуре название повести («штосс - карточная игра, фамилия владельца таинственной квартиры, вопрос, обращенный к Лугину (что-с?)») подчеркивает особое звучание истории в духе устной литературы петербургского салона, где она соседствовала с городскими слухами, анекдотами и шутками. Прояснить, является ли незавершенность «Штосса» сознательной авторской установкой или объяснима биографическими и творческими причинами, за неимением твердых доказательств невозможно. Осмысливая образ героя повести Лунгина, В.Ш. Кривонос приходит к выводу: «Видно, автор потому и переключает окончательное повествование и действие из сферы смыслов ожидаемых в сферу смыслов неопределенных и потенциальных, чтобы придать тексту незаконченной / незавершенной повести принципиальное для ее понимания и толкования качество вероятностности» (с. 118).
Богоборческим и христианским мотивам в поэзии М.Ю. Лермонтова посвящены статьи игумена Нестора (В.Ю. Ку-мыша) (Санкт-Петербург) «О стихотворении Лермонтова "Благодарность"» и Л.А. Ходанен (Кемерово) «М.Ю. Лермонтов и А.Н. Муравьев: стихотворение "Оставленная пустынь предо мной..."».
У непредвзятого читателя религиозность Лермонтова не может вызвать сомнений, вместе с тем в его поэзии содержатся признания богоборческого характера. Стихотворение «Благодарность» (1840) отражает один из моментов разносторонней духовной жизни поэта. Выраженную в нем просьбу к Богу об уходе из жизни игумен Нестор сопоставляет с редко замечаемой стороной пророческого служения. Обращаясь к библейским примерам, исследователь напоминает слова святого пророка Иеремии: «Проклят день, в
1 [Измайлов Н.В.] Фантастическая повесть // Русская повесть XIX в.: История и проблематика жанра. - Л., 1973. - С. 163.
который я родился!»1 С подобной речью обращается к Богу и святой праведный Иов. Устав от постоянных скитаний и преследований, пророк Илия просит Бога о прекращении жизни. Не только искал смерти, но даже покусился на самоубийство пророк Иона. Между тем самым тяжелым испытанием стали для него не гонения, а полное равнодушие людей к слову, которое он получил свыше.
Стихотворение «Благодарность» свидетельствует о крайнем духовном истощении Лермонтова. Однако в стихотворении «Оправдание» (1841), написанном уже после «Благодарности», богоборческое начало изжито. В строках: «Но пред судом толпы лукавой / Скажи, что судит нас Иной / И что прощать святое право / Страданьем куплено тобой»2, - выражена уверенность в справедливости и милости Божией.
«Богоборческие и бунтарские мотивы в поэзии Лермонтова общеизвестны, но в ней присутствуют и просветленные христианские чувства» (с. 131), - отмечает и Л. А. Ходанен. В неоконченном стихотворении Лермонтова «Оставленная пустынь предо мной.», как и в «Путешествии по святым местам русским»3 А.Н. Муравьева, описан Ново-Иерусалимский храмовый ансамбль. Сопоставление первого фрагмента стихотворения и паломнических воспоминаний А.Н. Муравьева позволяет увидеть одно из направлений лермонтовского замысла. Образ сильного духом, пережившего своих современников старика, на фоне разрушенного временем жилища патриарха, возник в стихотворении не случайно. Проясняет его происхождение приведенное в книге Муравьева описание большого портрета патриарха Никона (важная осанка, строгое выражение лица, «исполненного мужественной красоты»4).
Важные моменты жизни и творчества поэта затронуты в таких разделах сборника, как «Вокруг М.Ю. Лермонтова: биография,
1 Иерем 20, 14-18.
2 Лермонтов М.Ю. Собр. соч.: В 4 т. - М.; Л., 1958. - Т. 1. - С. 508.
3
Муравьев А.Н. Путешествие по святым местам русским. В двух частях. -СПб., 1846. - Репринтное издание: Муравьев А.Н. Путешествие по святым местам
русским: В 2 ч. - М., 1990.
4
Муравьев А.Н. Путешествие по святым местам русским: В 2 ч. - М., 1990. - С. 98.
окружение, родословная», «Топонимика», «Искусство», «Материалы и документы», «М.Ю. Лермонтов и современность».
Каждая статья сопровождена аннотацией на английском языке, что делает книгу доступной не только для отечественных, но и для зарубежных исследователей.
К.А. Жулькова
2012.04.023. ДМИТРИЕВА ЕЕ. Н.В. ГОГОЛЬ В
ЗАПАДНОЕВРОПЕЙСКОМ КОНТЕКСТЕ: МЕЖДУ ЯЗЫКАМИ И КУЛЬТУРАМИ. - М.: ИМЛИ РАН, 2011. - 392 с.
Доктор филологических наук Е.Е. Дмитриева (ИМЛИ РАН) исследует механизм сосуществования и взаимодействия различных языков и стилей в поэтической системе Н.В. Гоголя, их наложения и возможного взаимного вытеснения. «Причем и языки, и стили понимаются в самом широком плане: от языков национальных до языков различных видов искусств и различных вероисповеданий» (с. 4). Автора монографии интересуют не столько те или иные точки пересечения Гоголя и гоголевских произведений с западноевропейскими авторами / произведениями / традициями, но прежде всего сам механизм усвоения писателем чужого, его творческое бытие между различными языками и культурами.
В первой главе «Освоение культурных традиций» Е.Е. Дмитриева рассматривает случаи не отрефлектированного самим Гоголем использования различных национальных и эпохальных стилей, которые, причудливо сочетаясь между собой, создали неповторимую манеру писателя. Сочетание разных, порой полярно противоположных традиций было замечено современной ему критикой, оставаясь в поле зрения его интерпретаторов и в последующие времена. Выделяют несколько инвариантных оппозиций оценок, по которым шло размежевание в восприятии Гоголя: правда / вымысел (реализм / романтизм); русская народность / европейство (русское / малороссийское); юмор и сатира / метафизика и иррационализм; христианство / язычество.
Тематически структурированное рассмотрение различных интерпретаций гоголевских текстов позволило сделать вывод: «. даже если господствующая идеология и те или иные литературные течения влияли на характер Гоголя, то все же непомерно высокий спектр его прочтения и понимания определяли не они, но сам
