CC BY
16
та Бёртона «Анатомия меланхолии», в котором она определена как потеря разумом контроля над чувствами. Р. д'Авашо отмечает и любопытное различие в понимании меланхолии у Бёртона и Форда. Если для Бёртона стремление к супружеской любви - вполне нормальное, естественное и достойное состояние, а патологией представляется лишь «heroical love» - внебрачная любовь, неизбежно ведущая к распущенности и даже к инцесту и человекоубийству, то в пьесе Форда почти все персонажи, одержимые меланхолией, стремятся именно к заключению брака, т.е. к супружеской любви. Сфера любовной меланхолии, таким образом, оказывается у Форда сильно расширенной в сравнении с трактатом Бёртона.
А.Е. Махов
2012.03.006. МИР РОМАНТИЗМА: Сб. науч. тр.: К 50-летию научно-педагогической деятельности проф. И.В. Карташовой. - Тверь: Твер. гос. ун-т, 2011. - Т. 16 (40). - 248 с.
Сборник открывает «Слово об Учителе» кандидата филол. наук Н. А. Корзиной, где прослежены вехи научной и педагогической деятельности доктора филол. наук, проф. Ирины Вячеславовны Карташовой - руководителя тверской школы изучения романтизма, автора книг: «Гоголь и романтизм» (Калинин, 1975), «Введение в теорию романтизма»: Пособ. по спецкурсу (Тверь, 1991, в соавт. С Н.А. Гуляевым), «Этюды о романтизме» (Тверь, 2002), ответственного редактора сборников научных трудов «Мир романтизма» и ученых записок «Романтизм: грани и судьбы»; под ее редакцией в 2002 г. в серии «Литературные памятники» был издан роман Л. Тика «Виттория Аккоромбона». И.В. Карташова «отстаивает идею многомерности и многогранности романтизма как искусства, несводимого к одному принципу субъективности» и видит романтизм «как живое, постоянно развивающееся явление, приобретающее различные модификации, чуткое к действительности» (с. 11).
А. А. Смирнов (Москва) в статье «Предромантические основы теории вымысла в поэтике М.В. Ломоносова» акцентирует внимание на том, что учение о подражании и вымысле в искусстве является формой осознания процесса оформления поэтического искусства в специфическую и самодостаточную сферу. Ломоносов оригинально разработал теорию художественного вымысла как
особого средства раскрытия связей возможного и действительного: «через вымышление возможного поэт схватывает сущность природы» (с. 26). Он не сводил вымысел к «изобретению» античной риторики, к поэтическому украшению (Скалигер), к «пристойному» (Буало), к моралистической аллегории (Ле Боссю). Вымысел выступает у Ломоносова в качестве основного способа обобщения. Сущность поэтического творчества определяется в теории классицизма на основании его собственных внутренних критериев: область поэзии занимает как бы среднее место между абстрактной сферой философского знания и конкретной данностью истории с ее случайными фактами, неожиданными событиями и происшествиями, заключает исследователь.
«Итальянский мотив в поэзии К.Н. Батюшкова» - предмет статьи В.Н. Аношкиной-Касаткиной (Москва). «Итальянские звуки» часто слышатся в поэзии Батюшкова, отлично владевшего итальянским языком. Он переводил не только латинских поэтов, но и итальянцев - Петрарку, Ариосто, особенно увлекался «Освобожденным Иерусалимом» Торквато Тассо, остававшегося «спутником» русского поэта на протяжении всей его жизни. Он часто прибегал к итальянским (или латинским) афористического типа выражениям или цитатам для оформления своих итоговых или каких-либо важных мыслей. Специальные статьи были посвящены им Петрарке, новизну и этическую ценность переживаний которого после смерти обожаемой женщины Батюшков увидел в христианском характере чувств поэта («Петрарка»), и Ариосто («Ариост и Тасс»). Тассо был для Батюшкова моральной опорой и образцом.
Итальянский мотив в поэзии Батюшкова был лишь дополнительным в симфонии его русского лирического творчества, но при этом весьма существенным дополнением в предромантизме поэта, полагает автор статьи. «Серьезность исторических реминисценций, с их христианкой героикой, противостояла "легкой поэзии" французской окраски, типа Парни, гедонистическим настроениям, которые Батюшков обличал» (с. 45). Итальянский мотив, включивший любование поэта красотой природы, величием человеческих душ, любящих сердец, включавший гармонию стихотворных строф, октав, звучных и плавных, всегда художественно завершенных. Итальянский мотив в предромантизме Батюшкова, по мнению
В.Н. Аношкиной-Касаткиной, противостоял скепсису, мировой скорби байронизма, которым увлекались и русские романтики.
«Классические каноны в романтическом восприятии Д.Г. Байрона» рассматривает Н.А. Соловьева (Москва). Отношение поэта к романтизму было обусловлено его образом жизни и восприятием мира, а также его удивительной верностью классицизму А. Поупа. Поиски «байронического героя» не были для поэта простыми и связывались с отходом от классицистического канона, с размышлениями над трансформацией повествовательной линии, с крупными изменениями в поэзии. Романтические приемы незавершенности произведения, стремление «писать фрагменты или интриговать читателя догадками и таинственными кодами» - такова суть поэтики романтического искуссва, которое «давало Байрону свободу в решении сложных проблем творчества и бытия» (с. 58).
Е.Ю. Раскина (Москва) в статье «"Озерная школа" английского романтизма и поэзия Н.С. Гумилёва» отмечает, что поэты -У. Вордсворт, С.Т. Кольридж и Р. Саути составляли в 1918-1921 гг. предмет занятий русского поэта как переводчика и критика. Прослеживается интерес Гумилёва к британской поэтической традиции, ее архаическому кельтскому элементу. Поэт утверждал, что поэты «озерной школы» искали «подлинное озеро» в глубине своего духа, а заглядывая в него, постигали взаимосвязи всего живого, близость видимого и невидимого миров, радостную и действенную любовь. Именно такая любовь воспевалась акмеистами в противовес «мировой скорби» символистов. Показателен интерес Гумилёва к тому направлению в британской поэзии, для которого был характерен интерес к национальным поэтическим формам и, в частности, к балладе. На формирование маршрутов гумилевской поэтической географии оказал существенное влияние символизм Севера как священной стороны света. Олицетворяющей собой истоки человечества, прародину земной цивилизации - «полярный рай».
А.А. Белый (Москва) в статье «"Медный всадник": Романтизм через эстетику прекрасного и возвышенного» обращается к частному аспекту большой проблемы о роли пушкинского опыта в формировании русской реалистической прозы и приходит к выводу: эстетическое кредо философской прозы поэта заключается не в художественности раскрытия общефилософских положений, а «ро-
ждается как единственно возможная форма открытия и воплощения глубин общечеловеческого, универсального содержания» (с. 89). Драматический разрыв между общесоциальными и индивидуально-личностными ценностями в его прозе «преодолевается утверждением ценностей универсально-всеобщих, в соотнесенности человеческого сознания с мировым порядком и мировой гармонией» (там же). Универсально-общечеловеческий план стал ценностным центром реалистической прозы Пушкина и определил ее жан-рово-стилевую структуру.
«О романтическом энтузиазме в мироощущении и художественном мышлении Н.В. Гоголя» размышляет И.В. Карташова (Тверь). Пережитый самим писателем романтический энтузиазм позволил ему глубоко и художественно убедительно раскрыть психологию в некоторых своих героях и прежде всего в Пискареве («Невский проспект»). С его образом связаны два контрастных мотива: «маленького человека», его «слабого сердца», с одной стороны, и мотив идеала, энтузиазма, альтруизма и сострадания - с другой. В конечном итоге «идеальной мерой» оказывается сознание героя, «через него создается представление о гуманистическом содержании романтического идеала» (с. 94). Пискарев в изображении Гоголя становится подлинным рыцарем, служителем красоте и женственности; его мечтательность, непрактичность и наивность, по мнению И. В. Карташовой, содержат донкихотское начало в том высоком, благородном смысле, какой ему придавали романтики. В «Невском проспекте» начата тема сострадательной любви и страстного участия в чужой судьбе, столь важная для Достоевского. При этом гоголевский герой чувствует себя призванным вмешаться и, противопоставив злу и пошлости жертвенную любовь, победить их.
Однако подняв на поэтическую высоту энтузиастический мир своего героя, писатель в «Невском проспекте» приходит к трагическим выводам о неизбежности гибели прекрасного, духовного, о безграничном одиночестве человека в эпоху всеобщей раздробленности. Поэтому «Невский проспект» - самое безотрадное произведение Гоголя: романтический разрыв мечты и действительности достиг здесь высочайшего трагизма, который будет преодолеваться в позднейшем творчестве писателя на пути религиозных исканий. Гоголевский энтузиазм, обобщает И.В. Карташова, «испытал эволюцию в сторону религиозной экзальтации, осознания своей бого-
вдохновенности - и в этом качестве он выразился в духовной прозе писателя» (с. 95).
Н.К. Эмирсуинова (Семферополь, Украина) в статье «Античные темы в романе В.Ф. Одоевского "Русские ночи"» отмечает, что в античной культуре писатель ценит ее естественную связь с жизнью природы, ощущение цельности бытия, искренность и наивность в постижении мира. Обращаясь к античной мифологии, философии, поэзии, музыке, Одоевский стремится обратить внимание современников на забытые человечеством ценности. Чаще всего античность привлекается им в романе «Руские ночи» в ходе размышлений о путях развития русской национальной стихии. Таково назначение многочисленных параллелей и аналогий современности и древности: они свидетельствуют о желании автора включить в свой интеллектуальный роман диалог с античностью, что становится существенным фактором поэтики романа.
«Судьба одного натурфилософского романтического мотива ("цветы, букашки и каменья..." - А. А. Фет)» находится в центре внимания Н.А. Корзиной (Тверь). Ведущее место в знаковой системе йенского романтизма автор отводит цветам как воплощению абсолютной красоты и насекомым как воплощению изящества, блеска и эфирности, а также камням как воплощению вечности или света духовности, заключенного в прозрачный кристалл. Этот мотив получил развитие и за пределами системы классического романтизма, например в поэзии Фета, в стихотворении 1891 г. «Я говорю, что я люблю с тобою встречи.». Фетовские «цветы, букашки и каменья» дают возможность сжатого метафорического толкования идеальной красоты бесконечного, мерцающего в конечном.
В статье «"Романтика - мать криминала"? (К проблеме де-конструктивной эволюции романтического героя)» Г.В. Якушева (Москва) полагает, что мотив «справедливого» преступления как возмездия, обусловленного и оправданного, рождает в романтизме целую плеяду образов привлекательных преступников: «злодеев с человеческим лицом». Однако вызывающий сочувствие в качестве жертвы общества или обличителя его изъянов преступник литературы XVIII в., перешагнув его границы, появился в XIX романтическом столетии не только в образе непримиримого «благородного разбойника» или бунтаря байроновского типа. Поначалу активное
несогласие личности со средой оценивается как проявление чувства собственного достоинства и сопротивление злу, но со временем, пишет Г.В. Якушева, эта оппозиционность ослабляет свое гуманистическое содержание: протест делается самоцелью, образом жизни, при котором романтический принцип замещения дурной реальности собственным благородным «я» постепенно сменяется нигилистическим всеотрицанием, пренебрежением к человеческим законам как таковым. Все это неизбежно приводит к деконструк-тивной эволюции романтического героя, делает его принципиальным имморалистом, скептиком, циником, лишенным определенной системы ценностей. «Экзистенциальный» преступник мстит обществу уже не столько за собственную нереализованность, сколько за собственную неполноценность или «сверхполноценность», - т.е. за отклонения внутри себя (с. 181-182).
Современная криминальная проза (детектив), по мысли автора статьи, соединяет черты реализма и романтизма, объективно-позитивистски изображая преступление, ход его раскрытия и образ преступника, как порождения общества, и идеализируя образ сыщика (с. 184). Романтическое двоемирие здесь своеобразно траве-стируется: преступник ищет осуществления своих стремлений в русле принятой системы ценностей, а сыщик, разоблачая криминального деятеля, обращает его к высшим (скорее мечтаемым, нежели реально воплощаемым) общечеловеческим ценностям.
Т.Г. Петрова
ПОЭТИКА И СТИЛИСТИКА ХУДОЖЕСТВЕННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ
2012.03.007. НАГИНА К.А. МЕТЕЛЬНЫЕ ПРОСТРАНСТВА РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ (Х1Х - начало ХХ в.). - Воронеж: НАУКА-ЮНИПРЕСС, 2011. - 129 с.
Кандидат филологических наук К.А. Нагина (доцент Воронежского университета) описывает «метельные» темы и мотивы, представленные в произведениях русских писателей Х1Х - начала ХХ в. В монографии «метель» трактуется как универсалия, обладающая определенной образно-стилевой парадигматикой; при этом различные трактовки «сюжета» метели писателями названного временного периода рассматриваются как «главы» складывающе-
