CC BY
18
ХУДОЖЕСТВЕННЫЕ МЕТОДЫ И ЛИТЕРАТУРНЫЕ НАПРАВЛЕНИЯ
2019.02.003. РЕЦЕНЗИЯ НА КН.: МИР РОМАНТИЗМА. - Тверь: Твер. гос. ун-т, 2018. - Т. 19 (43). - 282 с.
Ключевые слова: романтизм; перевод; влияние; интерпретация; образ; ирония; одиночество.
Сборник знаменует собой двойной юбилей: 45-летие изучения романтизма в Тверском госуниверситете и 20-летие Научно-образовательного центра комплексного изучения проблем романтизма (НОЦ КИПР ТвГУ).
Создатель лаборатории - д-р филол. наук, профессор И.В. Карташова, ученица профессора И.А. Гуляева (1914-1986), основавшего уникальную традицию всестороннего и систематического изучения романтизма как литературного феномена.
Определяя романтизм как «искусство чрезвычайно сложное, изначально противоречивое и одновременно синтезирующее, принципиально неоднозначное, по-своему полифоничное», редакторы сборника, Р. В. Гурский и И. В. Карташова, утверждают, что его общие типологические черты могут быть установлены только в результате «многомерного, комплексного исследования, объединяющего усилия литературоведов, историков, философов, культурологов, психологов, искусствоведов» (с. 7).
Составителям сборника кажется чрезвычайно важным соизмерение различных национальных литератур, поскольку лишь обращение к широкому контексту мировой литературы позволяет рассматривать русский романтизм не в замкнутости, изолированности, а во взаимодействии и диалогических отношениях. Особенностью гуляевской школы можно считать стремление изучить романтизм в его специфике и отличиях от других литературных явлений, а также в соотношении с ними.
Вследствие динамической природы, заключающей в себе мощный источник дальнейшего развития, романтизм рассматривается представителями гуляевской школы в «предваряющем» значении для позднего искусства.
Эволюция, сложная динамическая природа романтизма осмысливаются авторами сборника в процессе исторического разви-
тия, при котором романтизм «открывается различными, часто противоположными гранями и испытывает почти катастрофические изменения, двигаясь от восторженного утверждения идеала до трагического переживания его противоречия с окружающей действительностью и даже сомнения в нем, от раннеромантического универсализма, метафизических масштабов до страстного отрицания социальных порядков и в то же время осознания невозможности ухода от них» (с. 8).
Доктор филол. наук К.А. Чекалова (Москва) рассматривает воздействие на творчество Ж. Верна традиций немецкого романтизма, в частности прозы Э.Т.А. Гофмана. Наиболее отчетливо, по мнению исследовательницы, влияние Гофмана отразилось в ранней новелле Верна «Мастер Захариус» (1854). К.А. Чекалова доказывает, что мотив часов и связанного с ними роковым образом человека восходит не только к роману «Ночные бдения Бонавентуры» (1804) А. Клингеманна, но и к новеллам Гофмана, утверждает, что литературными предтечами Захариуса можно считать и часовщика Дроссельмайера («Щелкунчик и мышиный король», 1816), и Копполу / Коппелиуса («Песочный человек», 1817). Имя Питтоаччо, по мнению автора статьи, «вне всякого сомнения, навеяно гофманов-ским персонажем - карликом Питихиначчо из новеллы "Синьор Формика" (1821, четвертый том "Серапионовых братьев")» (с. 17). Менее глубинный характер носит присутствие гофмановского начала в романе Верна «Черная Индия» (1877). Выявляя параллели этого романа с повестью Гофмана «Фалунские рудники» (1819), К.А. Чекалова подчеркивает значение в обоих произведениях подземного мира как средоточия таинственного и иррационального начала, на что указывал еще М. Мильнер1, а также тесную связь с романтической традицией другого персонажа книги, зловещего Стильфакса. Сожаление исследовательницы вызывает то, что «мы еще до сих пор не преодолели доминирующее у нас общее отношение к Верну как писателю детскому, далекому от магистральной линии эволюции французской словесности и не заслуживающему внимательного анализа... нельзя не прийти к простому выводу: как исследовательская ситуация вокруг Верна, так и отечественные
1 Milner M. L'imaginaire de la mine de Hoffmann à Jules Vern // Du romantisme au surnaturalisme: Hommage à Clade Pichois. - Neuchâtel, 1985. - P. 241-257.
издательские стратегии (нацеленные на постоянную циркуляцию узкого круга "вершинных" сочинений писателя в одних и тех же переводах) нуждаются в пересмотре)» (с. 23).
Подобные сожаления, но по поводу А. Дюма, высказывает д-р филол. наук Н.Т. Пахсарьян (Москва), замечая, что Дюма называют «великим отсутствующим» в литературной критике и литера-туроведении1, из которого сделали только автора для детей и пытались рассматривать как руководителя литературными неграми, а не самостоятельного сочинителя, в котором не видели тонкого и точного романиста истории и современности2. Сетуя также на то, что при всей популярности у читателей автора историко-приключен-ческой прозы Дюма был недостаточно оценен в других аспектах и жанрах своей писательской деятельности, Н.Т. Пахсарьян обращается к Дюма как к биографу и переводчику Данте. В переводе первой песни «Божественной комедии» Дюма намеренно не следовал за формой дантовской терцины, для него важнее было понять биографию и творчество Данте исторически, оценив его поэму как «грандиозную "сумму" средневековых знаний и представлений», отметить рефлексию Данте «о своей эпохе и своем внутреннем мире» (с. 28-29).
Заголовок статьи канд. филол. наук И.Б. Гуляевой (Москва) -«Евангелие от Фотины (интерпретация евангельского эпизода в драме Э Ростана "Самаритянка")» - «не эффектная игра слов» (с. 55), он основан на том, как драматург-неоромантик обозначил жанр своей пьесы: «евангелие в трех картинах». Это претенциозно звучащее на русском языке определение объясняется тем, что в основе сюжета драмы лежит эпизод из Евангелия от Иоанна, повествующий о встрече Иисуса Христа с Самарянкой (Иоанн, 4: 5-43). Главное же изменение, сделанное Ростаном по сравнению с евангельским текстом, состоит в том, что основное внимание перенесено с Иисуса на Фотину. Она принимает учение Христа и несет его своим соплеменникам. Так, драма превращается в «евангелие от Фотины», в ее «святое благовествование». Главной особенностью драмы И.Б. Гуляева считает изложение идеи Христа как учения о
1 Prevost M. Alexandre Dumas: De l'épitre messianique à la causerie familière // Mediasl9. Dossier N 1: La letter et la press. Poétique de l'inrime et culture médiatique. -Paris, 2011. - Mode of access: http://www.medias19.org/index.php?id=307
2 Tulard J. Alexandre Dumas. - Paris, 2008.
терпении, прощении и любви, в котором нет требований канонических Евангелий оставить своих домашних и обещаний «плача и скрежета зубовного». Рассказ Фотины о Христе - это главным образом проповедь любви. В финале пьесы на вопросы самаритян о том, где и как нужно поклоняться истинному Богу, отвечает не Иисус а Фотина, именно она произносит молитву «Отче наш», торжественно завершающую драму. Такое истолкование христианского учения, по мнению исследовательницы, объясняется тем, что несет его женщина: «Образ Фотины в драме Ростана - порождение его эпохи, рубежа XIX-XX вв., когда роль женщины становилась все значительнее. Эта тенденция отразилась и в творчестве французского драматурга-неоромантика и, возможно, заставила его выбрать для своей евангельской драмы именно этот не самый популярный эпизод - встречу Иисуса с Самарянкой» (с. 63-64).
В статье «Н.С. Гумилёв как переводчик С.Т. Кольриджа» канд. филол. наук Ю.Л. Василевкая (Тверь) рассматривает выполненный Гумилёвым в 1919 г. перевод одной из самых известных баллад Кольриджа «The Rime of the Ancient Mariner». Исследовательница замечает, что обращение Гумилёва именно к этому произведению является неожиданным только на первый взгляд. Несмотря на подчеркнутую поэтом разницу между своим излюбленным и постоянно воспеваемым героем-воином, охотником, первопроходцем и поэтами Озерной школы с их любовью к мистике, мирными пейзажами, погруженностью в себя, Гумилёв испытывает потребность понять одиночество, он «приравнивает одиночество Старого Моряка к одиночеству Бога и тем самым ставит на первый план мотивы байронической поэзии - мотивы богоборческие» (с. 66). При всем стремлении к точности изложения Гумилёв убирает из текста ряд символических деталей, многие эффектные подробности, увеличивает динамику описываемых событий, иллюстрируя этим известную среди профессиональных переводчиков истину: «Не всякий точный перевод точен». Желая видеть в Старом Моряке свой любимый тип бесстрашного странника, Гумилёв изменяет смысл баллады. «В его "редакции" это поэма о сильном человеке, который бросил вызов еще более могучим силам и с почетом капитулировал» (с. 71).
Доктор пед. наук В.А. Доманский (Санкт-Петербург) в статье «Поэтические метафоры Г. Гейне в русской поэзии: Рецепции и
трансформации» отмечает, что каждая эпоха требовала своих переводчиков Гейне. Первый период рецепции и трансформации поэтических метафор Гейне связан с русской романтической традицией: «Его начало - переводы, выполненные Федором Тютчевым в 1827 г. ("Северная лира") и в 1829-1830 гг. ("Галатея"). Ранний Тютчев избегал гейневских диссонансов и иронии и в соответствии со своей пантеистической картиной мира варьировал его романтические темы и образы» (с. 104). В.А. Доманский сопоставляет переводы стихотворения Гейне «Ein Fichenbaum steht einsam...» выполненные Тютчевым и М.Ю. Лермонтовым, замечая, что Тютчев сохранил ключевой гейневский образ кедра и его идею о разлуке мужчины и женщины, усилив оппозицию Север - Восток, вложил в основу своего перевода философский контрапункт: за суровостью могучего богатыря-кедра скрывается нежная мечта - сон о юной, цветущей пальме. Лермонтовская же поэтическая картина мира восходит «к байронической теме вечного непреодолимого одиночества человека в мире» (с. 106).
Детальное исследование темы «Наполеон в поэтическом тексте Лермонтова» проведено канд филол. наук И.А. Зайцевой (Москва), которая, анализируя такие произведения, как «Демон» (в первой редакции 1829), «Наполеон. Дума» (1830), «Эпитафия Наполеона» (1830), «Св. Елена» (1831), «Два великана» (1832), «Воздушный корабль» (1840), «Последнее новоселье» (1841) и др., показывает, что в судьбе Наполеона фокусируются самые значимые доминанты духовного мира поэта и что от стихотворения к стихотворению с угасанием оценочного элемента нарастает глубина осмысления, осознания непостижимости судьбы: «Наполеон в поэтической интерпретации юного певца-арфиста (1829), в углубленной психологической зарисовке (1830), в краткой эпитафии (1830), в попытке обобщенной оценки (1830), в переработке чужого сюжета (1840), в авторском монологе (1841), в отдельных поэтических упоминаниях (приведенных выше) - это страницы единого текста, в котором герой предстает в разных ситуациях и сопоставлениях (с миром, Россией, Москвой, Францией), в абсолютном одиночестве» (с. 190).
Доктор филол. наук А.Я. Звигильский (Буживаль, Франция) основывает свое исследование на родственной близости книг: «Записки охотника» (1852) И.С. Тургенева и «Письма с моей мельни-
цы» (1866) А. Доде. Упоминая о том, что Доде прочел «Записки охотника» («в отвратительном переводе Э. Шарьера») в лесу Шам-позе, в том возрасте, в котором автор описывал свои впечатления об охоте, А.Я. Звигильский утверждает: молодой писатель познал «науку смешивания четырех элементов - земли, воздуха, воды, огня, практический курс владения тремя чувствами из пяти: прежде всего, конечно, зрением, но также обонянием и слухом» (с. 45). По мнению исследователя, Доде не забывал о том, что «Записки охотника» сыграли огромную роль в принятии реформы 1861 г. об отмене крепостного права. Таким образом, Доде взял у русского наставника урок не только письма, стиля, умения наблюдать, но и урок социальный. Позднее Тургенев, критикующий Доде за «чрезмерно общую обрисовку типов, не только использует, по крайней мере, два подобных типа в собственном творчестве, но и вводит в последний роман эпизод, буквально копирующий один из самых известных рассказов "Писем с моей мельницы"» (с. 51-52). Исследователь имеет в виду двух персонажей из «Стариков», чьи русифицированные аналоги можно найти в главах XVIII и XIX романа «Новь» (1877), под именами Фомушки и Фимушки. С этого момента, по мнению А.Я. Звигильского, наставник А. Доде становится его учеником.
«Русская литература подарила миру немало запоминающихся женских образов, некоторые из них - Татьяна Ларина, Наташа Ростова, тургеневские девушки - давно стали нарицательными, - отмечает А.О. Зимилева (Тверь) в статье "Чистое сердце - высшее благо: Романтический тип героини в прозе В.Ф. Одоевского". -Между тем есть основания утверждать, что именно Одоевский одним из первых поднял вопрос равноправия полов и в реальном, и в художественном плане» (с. 191). Обращаясь к «жемчужинам фантастической прозы» Одоевского: «Саламандре», «Сильфиде», «Ор-лахской крестьянке», «Космораме», автор статьи приходит к заключению, что героинь Одоевского не назовешь собирательными образами, это романтические образы-символы, персонифицирующие высшие и вечные ценности: Любовь, Чистоту, Мудрость, Самоотверженность.
Исследуя «родословную "лишнего человека"», д-р филол. наук Г.В. Якушева (Москва) замечает, что само понятие возникло в русской литературе после выхода в свет повести Тургенева «Днев-
ник лишнего человека» (1850), однако подобный образ сформировался в западноевропейской литературе уже в самом начале XIX в. как симптом разочарования в попытках воплотить в обществе высокие идеалы всеобщего благоденствия. К предшественникам западноевропейского «лишнего человека» Г.В. Якушева относит тип невостребованного и неоцененного «одаренного бедняка», порожденный просветительской литературой XVIII в., к которому исследовательница относит Вертера из романа И.В. Гёте «Страдания молодого Вертера», Сен-Пре из романа Ж.Ж. Руссо «Юлия, или Новая Элоиза». Идейно-эмоциональный комплекс «лишнего человека» Г.В. Якушева прослеживает на примере героев Ф.Р. Шатоб-риана, Э.П. Сенанкура, Б. Констана и др.
Романтическая ирония в пьесе А.П. Чехова «Вишневый сад» -предмет изучения д-ра филол. наук С.Ю. Николаевой (Тверь). Основой комедийной жанровой сущности пьесы исследовательница считает «импрессионистичность, сиюминутность, эфемерность, иллюзорность, текучесть ценностей и взглядов российской интеллигенции», вызывающих осуждение и осмеяние Чехова.
Доктор филол. наук В.В. Иванов (Петрозаводск) исследует влияние жанра фольклорной волшебной сказки на поэтику романа
A.С. Грина «Бегущая по волнам». Основываясь на семиперсонаж-ной схеме волшебной сказки, открытой В.Я. Проппом, автор статьи рассматривает героев романа Грина.
Хочется присоединиться к предваряющим эту статью словам
B.В. Иванова, адресованным коллегам Тверского государственного университета: «Ваша научная школа романтизма является гордостью российской филологии», - и пожелать им удачи в дальнейшей работе.
К.А. Жулькова
2019.02.004. ДЖАГАННАТХАН П. ПРИЗРАКИ РОМАНТИЗМА В ДЕТСКИХ СКАЗКАХ НИЛА ГЕЙМАНА.
JAGANNATHAN P. Ghosts of romanticism in Neil Gaiman's Children's Fiction // Inquiries journal [Electronic journal]. - [S.l.], 2017. -Vol. 9, N 3. - Mode of access: http://www.inquiriesjournal.com/ articles/1582/ghosts-of-romanticism-in-neil-gaimans-childrens-fiction
Ключевые слова: Нил Гейман; детская литература; романтизм.
