CC BY
67
ИНСТИТУТ И^ЧМОЩІНФОРМАЦИИ ПО ОБЩЕСТВЕННЫМ НАУКАМ
СОЦИАЛЬНЫЕ И ГУМАНИТАРНЫЕ НАУКИ
ОТЕЧЕСТВЕННАЯ И ЗАРУБЕЖНАЯ ЛИТЕРАТУРА
СЕРИЯ 7
ЛИТЕРАТУРОВЕДЕНИЕ
РЕФЕРАТИВНЫЙ ЖУРНАЛ
1999-4
издается с 1973 г. выходит 4 раза в год индекс серии 2.7
МОСКВА 1999
ф Дж. Б. Мартинхо (Португалия) дает обзор женских образов в португальской лирической поэзии 50-х готов нашего века. Среди поэтов — Д. Морайо-Феррейра, А. О’Нил, А. Рейс, Э. Гонсалес, X. Хелдер. Марта Выка (Польша) акцентирует внимание на изображении женских протагонистов в польской межвоенной прозе, р. Матушевский (Польша) назвал свой доклад “Женщины о женщинах в польской поээзии XX в.” В приложении он дает тексты произведений А. Свир, В. Свимборской, Е. Лицкой. Р. Дюшен (Франция) пишет о “жеманницах” XVI в. как о социально-этическом явлении, предвосхитившем пьесу Мольера “Смешные жеманницы”. О. Фриджсри (Мальта) анализирует женские образы в мальтийской романтической поэзии. Ж. Дюбак (Франция) в заметках “Средний род” возражает против пренебрежения к женщине в литературе и, по сути, в жизни. Е. Канева (Болгария) рассматривает образ женщины в болгарской литературе. К. Руджер (Италия) представляет собственную “Поэтическую декларацию” — своего рода манифест современной женщины-поэта.
О.В. Михайлова
ХУДОЖЕСТВЕННЫЕ МЕТОДЫ И ЛИТЕРАТУРНЫЕ НАПРАВЛЕНИЯ
99.04.009. ИСТОРИЯ И ТИПОЛОГИЯ РОМАНТИЗМА XIX В. (Св.
реферат).
1. РОМАНТИЗМ В ЛИТЕРАТУРНОМ ДВИЖЕНИИ: Сб. науч. тр. — Тверь, 1997. — 157 с.
2. РОМАНТИЗМ. ГРАНИ И СУДЬБЫ. - Тверь, 1998. - Ч. 1. - С. 1-86.
3. РОМАНТИЗМ. ГРАНИ И СУДЬБЫ. - Тверь, 1998. - Ч. 2. - С.
87-160.
В сборниках, изданных в Твери, на базе тверского г°суниверситета, рассматриваются проблемы эстетики и художественного творчества романтиков XVIII - XIX вв., исследуются различные аспекты теории и истории зарубежного и
русского романтизма, истоков романтического искусства, соотношения романтического и реалистического типов творчества и т.д.
Сборник “Романтизм. Грани и судьбы”, вышедший в двух частях, содержит научные работы сотрудников межфакультетской Научно-исследовательской лаборатории комплексного изучения проблем романтизма, созданной в апреле 1996 г.
В статье Е.Г. Милюгиной “О мифотворчестве романтиков” речь идет об универсализме романтического художественного мышления. Убедительны в этом плане суждения самих романтиков, в частности, Ф.В. Шеллинга, который придавал мифу статус важнейшего акта познания, позволяющего преодолеть разрыв между субъектом и объектом, духом и природой, свободой и необходимостью, и открывающего возможность мыслью охватывать универсум. Подчеркнутая двуплановость определений, сформулированных Шеллингом, дает исследователю основания полагать, что для философа принципиально важно выделение в изучаемом феномене двух аспектов: мифа как гносеологической идеи, внутреннего философского опыта, личностного эстетического переживания, с одной стороны, и собственно мифологии, где происходит материализация идеи универсума, объективация субъективного восприятия мира - с другой. Подходя к феномену миротворчества с позиции романтического историзма, Шеллинг отмечал неизбежные изменения его форм: национальная мифология сменяется в новую эпоху индивидуальной творческой мифологией. Истинно великими поэтами, сотворившими “вечные мифы”, философ называл Данте, Шекспира, Сервантеса, Гете. Список этот, по Шеллингу, открыт и постоянно пополняется новыми именами. Как в древности род открывал для себя часть объективного мира и творил из нее свою мифологию, так на рубеже XVIII - XIX вв. индивидуум открывал до сих пор еще не исследованное: свой субъективный, духовный мир, “вселенную внутри нас”, по словам Новалиса.
Вечное стремление человечества к абсолютным идеалам и ценностям - Свободе, Истине, Добру и Красоте - выражалось в
романтической концепции личности. Идеальный герой романтиков не является изначально заданным собранием всевозможных добродетелей, но обретает свое совершенство в жизни-становлении “по образу и подобию Божию”, проходя путь “от камня до Бога”, отражая и повторяя историю сотворения мира. Образ “истинного человека” выражает предощущение романтиками будущности человечества, которая станет свободна от индивидуалистического эгоизма. Движение от конкретного человека к универсальному смыслу его личности выводит романтических художников из конкретно-исторического времени их реального бытия - в “большое время” (М. Бахтин), в гиперисторизм мифа.
По сути, пишет Е. Милюгина, вся романтическая литература может быть прочитана как миф - “Миф о человеке” (1, с. 42). Вклад разных художников в создание “романтической мифологии, конечно же, не равнозначен, однако полнота и завершенность грандиозного полотна, по мысли романтиков, зависит не только от творчества гениев. Каждое слово, каждый штрих, каждый образ, созданные даже безвестными художниками, столь же важны, ибо они - голос и зеркало своей эпохи, и не только в их открытиях, но и в самих заблуждениях так же концентрируется современный им универсум, как и в творчестве гениев.
Свои мысли и наблюдения об истоках романтического творчества Е. Милюгина развивает и в других своих статьях, в частности, в работе “Идея романтического универсализма и философско-эстетические взгляды Н.В. Гоголя”. Безмерная грандиозность вселенной, “являющая себя во множестве миров, пространств, стихий” (3, с. 80), представлялись Гоголю “возвышенным предметом созерцания и философствования” (там же). Писатель был поражен тем разнообразием форм, в которых проявляется в мире идея бытия, “жизненный принцип”, и восхищен его победоносной силой, утверждающей торжество жизни над смертью.
Сложное единство природы и истории, вбирающее в себя все °тдельные пространства как составляющие всеобщего космоса и все частные судьбы народов как необходимые слагаемые всеобщей
истории, представлялось Гоголю великим процессом, подвластным свободному духу человека, представления Гоголя о человеке универсальном связано с раннеромантической концепцией личности, но русский писатель насыщает ее философско-историческим содержанием и вместе с тем усиливает звучание христианских мотивов. Трагедию XIX в. Гоголь видел в “гордости ума”, разрушавшей родовые связи личности с человечеством, мирозданием, космосом. Русский писатель, в отличие от ранних немецких романтиков, возлагавших надежды на некий “духовный союз”, “творческое содружество”, апеллировал к христианскому братству, так как считал его узы прочнее земного кровного родства и дружества.
Обращаясь к критическим и историко-литературным заметкам Гоголя, исследователь отмечает в них синтез “эстетической историософии” и “антропософии”. Так, в “Выбранных местах из переписки с друзьями” обозначены основные этапы, которые прошла русская литература. Однако творчество каждого конкретного ее деятеля ассоциируется у писателя с определенной ступенью в развитии человеческой культуры и искусства. Поэзия Ломоносова “с се восторгом перед открытым, словно впервые, миром” (3, с. 85). напоминает мифологическую весну человечества, мощные творения пробудившегося духа. Творчество Державина, “исполинское и парящее", величавостью своих образов навевает воспоминания о героических эпопеях древности. Поэзия Жуковского с ее “небесными звуками”, говорящими о “бессмертии духа человечества” (3, с. 85), ассоциируется с ранним христианством и духовной литературой средневековья. Батюшкова, выявившего всю “очаровательную прелесть осязаемой существенности”(3, с. 86), Гоголь наделял чертами поэтов возрождения, что подкрепляется сравнением его с Ариосто, Тассо, Петраркой. Наконец, Пушкин, по мысли Гоголя, “уравновесивший” два разнородных начала (“небесное” Жуковского и “земное” Батюшкова) своей личностной и творческой универсальностью, всеотзывчивостыо являет собой идеал поэта романтической эпохи. В размышлениях над историей человеческого
духа, устремленного к Истине, Добру и Красоте, Гоголь называл и самого себя как художника, стремящегося к всеобъемлемости.
Среди других вопросов эстетики романтизма Е. Милюгина исследует “Романтический образ поэта-пророка в свете эзотерической традиции” (название статьи). В феномене поэта-пророка рассматривается не столько его внешняя деятельность и общественная функция, но главным образом внутреннее становление художника, тот путь “духовного ученичества”, который приводит его к постижению сверхчувственного начала,
Единый вселенский разум, считали романтики, живет и в человеке, и в мире, живет изначально и безусловно. Человеку дано постичь тайну Вселенной; потому что он ее сын, он “одного с ней состава” - “плоть от плоти, кровь от крови; в нем живут те же стихии, действует тот же разум” (3, с. 151). Мысль романтиков о родстве человека и мироздания движется в том же русле, что и эзотерические прозрения европейских мыслителей: Шеллинга, Шлейермахера. Мироздание, по мысли романтических философов, говорит с поэтом языком стихий, языком природы, и язык этот внятен ему. Ваккенродср считал “живую, бесконечную природу” одним из языков, который “возносит человека непосредственно к “Божеству” (3, с. 152). Е. Баратынский также слышал “глас Бога в голосах природы”.
Эзотерическая традиция в романтической поэзии выражается и в том, что романтики в каждой жизненной стихии распознают особый мир. Реки в поэзии Гёльдерлина обладают своими долинами, лесами, холмами; “они, как артерии жизни Вселенной, вбирают все ручьи и источники, аккумулируя их энергию, несут в своей душе Солнце и Луну, отражая таким образом в себе весь Космос” (3, с. 153). Стихия, обретающая статус Космоса, куда входит и человеческая культура, и история, - уже не природная стихия, но сфера бытия поэтической личности. Явления объективного мира наделяются чертами субъекта - самого поэта,а его “внутренняя Вселенная” объективизируется, выражается через внешние реалии.
Максимальной степени соответствия формы идеалу достигает гений, причем благодаря не только особому пророческому
всеведению, но прежде всего силой созидательного духа. В видении Абсолюта и вещем “творческом сне” у романтиков стирают^ границы между личностью поэта-пророка и единым универсумом.
Еще одна статья Е. Милюгиной - “Титаны Возрождении глазами немецких романтиков”. Возвращение в “старую романтическую страну” (Ф. Шлегсль) ознаменовалось прежде всего “шекспировским Ренессансом”, заключавшимся не столько в новьц переводах Шекспира и постановках его пьес на сцене, но главным образом в актуализации “законов” шекспировской драмы, идеи возрождения Шекспира захватывала не только литературу, но и другие виды искусства (увертюры “Король Лир” и “Ромео и Юлия"' Берлиоза, симфоническая поэма “Гамлет” Листа, оперы Дж. Верди! “Отелло”, “Фальстаф”, “Макбет” и др.). *
Не меньший интерес вызывало у романтиков творчество Данте, В Германии популярности великого итальянца значительно способствовали лекции Шеллинга и Гегеля, посвященные его творчеству, Шеллинг объявлял Данте “предтечею поэтов Нового времени”, т.е. поэтов-романтиков” По мотивам Данте Л. Уланд написал трагедию “Франческа да Римини”. Немецкие романтики стремились не только воспринять сюжеты и мотивы творчества Данте, но и воссоздать саму глубину его духа и космическую широту мышления. В Англии среди почитателей Данте был поэт и живописен У. Блейк, создавший серию иллюстраций к “Божественной комедии”, а также Байрон, написавший поэму “Пророчество Данте”.
Подход романтиков к литературным достижениям прошлого проявляется в реализации дуалистических мотивов их творчества. Характерны, в частности, актуализация всех, встречающихся в творчестве гениев Возрождения (включая Боккаччо, Сервантеса, Леонардо да Винчи и др.), дуалистического мировидения, противопоставления идеала и реальности, акцентировки полюсов художественных оппозиций , усиления напряжения между ними. Как в характере и внешнем облике героя могут соседствовать величие и низость, сила и слабость, так и в его судьбе возвышения чередуются с падениями, “увенчания — с развенчаниями” (3, с. 55). Превращение безнравственного шекспировского Фальстафа в фантастического
безумца” раскрывает, как считал Жан-Поль, недюжинные достоинства натуры персонажа, скрытые до поры за кажущейся неуравновешенностью и странностью.
Рад “романтических безумцев” продолжают Крейслер у Гофмана, Бетховен, Бах, Пиранези в качестве персонажей В. Одоевского и другие герои немецких романтиков, в их трагических “несовпадениях” с миром обывателей.
В результате амбивалентных сюжетных “зигзагов” все художественное композиционное пространство литературного произведения создает впечатление “неразрешимого хаоса” и “бесконечного раздора” (3, с. 56), представляя собой на самом деле, по Ф. Шлегелю, “ искусно организованный беспорядок” основанный на подчеркнутом контрасте групп персонажей, индивидов, “даже целых миров” (там же). Открытая романтиками теория “аксиологической относительности” в значительной степени определила романтическую поэтику. Это понятие основано, в частности, на обращении к “Дон Кихоту” Сервантеса с его амбивалентным осмеянием-прославлением “хитроумного идальго”. Трагикомический смех возрожденцев над “героическим безумием” Дон Кихота и над безумствующей мудростью шекспировских шутов предвосхищает идею романтической иронии.
Замечания, реплики, акценты, сделанные романтиками при чтении шедевров Ренессанса, оказываются демонстрацией характерных черт самого романтизма. Выдвинутые критерии подхода к литературно-критическому анализу отражают систему ценностей романтизма, включающую диалектико-дуалистическое видение и понимание мира. Вместе с тем в творениях гуманистов Возрождения нельзя, пишет исследователь, не увидеть истоки романтических представлений о мире, которым, движут две глобальные силы -Жизнь и смерть, а также о “человеке-артисте” (Вагнер), реализующем высшее проявление беспредельных творческих возможностей универсальной личности.
Л.Е. Семенов - автор статьи “Проблема общечеловеческого в Миропонимании романтизма”. Категорию общечеловеческого автор самым тесным образом связывает с тремя кардинальными
принципами романтического мышления: с универсализмом,
историзмом и гуманизмом. Важнейшими достижениями романтической теории стали наблюдения писателей и философов над диалектикой национального и мирового, всеобщего. В частности, Ф. Шлегель приходил к выводу о наличии двух стадий развития индивидуального стиля художника: на первой стадии стиль
ограничен “своеобразной национальной манерой” (2, с. 16), на второй — воплощает “ всеобщую романтическую красоту” (там же). Так Ф. Шлегель говорил о творениях Тассо: его прекрасный стиль свободен от всяких ограничений в плане национальной особенности, он принадлежит, как и позже Гейне, “идее мирового гражданства” (2, с. 17). Та же мысль о взаимообогащении наций культурными достижениями всего человечества близка В. Одоевскому, Н. Карамзину. Универсализм романтиков доминировал в спорах XIX в. между “изоляционистами” и “космополитами” (борьба шишковистов и карамзинистов, полемика в декабристской среде).
Богатый эстетический и художественный опыт, накопленный романтиками, позволяет исследователю провести типологическое сопоставление открытий романтизма с кругом идей первоначального христианства. Истоки этого родства коренятся в сходстве исторических ситуаций переломного времени, времени крутой ломки стереотипов сознания. Христианство и романтизм, с точки зрения общеевропейской истории духовной культуры, знаменуют собой два великих прорыва человечества к постижению своей сути, два мощных взлета гуманизма. А. Бестужев-Марлинский непосредственно считал христианство философией романтизма, а В. Жуковский,
напоминавший о том, что христианская религия возродила погибавший старый мир, видел на новом этапе сходную миссию в романтизме с его приматом общечеловеческого гуманистического начала.
Т.П. Емельянова исследует личностные аспекты романтического мышления в статье “Тип личности эпохи романтизма: взгляд с позиций исторической психологии”. Из основных социальных ценностей раннеромантической личности особенно отмечаются свобода, творчество, любовь, познание.
Свобода — это прежде всего внутренняя свобода, творчество -интуитивным акт самовыражения, любовь - таинство, закрытое для посторонних глаз, познание раскрывается как “вымысел чувств”, раннеромантический герой устремлен в будущее, его самосознание противоречиво и динамично. Романтический герой как выражение своеобразного психолого-исторического типа человека, рожденного эпохой великих катаклизмов, знаменует собой серьезный этап в развитии личности. Своеобразие ее заключается в нестабильности психологического существования персонажа романтического произведения. Движение душевной жизни индивида становилось главным мотивом, в какой-то мере самоцелью в произведениях В. Ваккенродера, Новалиса, Л. Тика.
В споем самосознании индивидуум неповторим, и его уникальность становится еще одним акцентом в концепции личности у йенцев. Человек не только и не столько клеточка социального организма, сколько уникальный субъект, микрокосм, равный Богу и Природе. Первична живая, чувствующая душа, а не нормативность окружающей жизни.
В то же время раннеромантический герой еще очень далек от образа одинокого “скитальца” позднего романтизма и пока открыт для людей. Художник-творец как идеал немецких романтиков есть “избранник Божий”, но его избранничество не отчуждает героя от человеческого мира, а дарует ему “неведомый свет”, который он пропускает через “кристаллы искусства” (2, с. 115), приближая “небесное” к земному восприятию человека. “Идеальность” миропонимания рождает в персонаже светлое чувство полноты бытия, а не обрекает его на, внутреннюю раздвоенность, свойственную позже героям Гофмана, Байрона, Лермонтова.
И.В. Карташова затрагивает конкретную тему “Державин и романтизм”. В движении эстетической .мысли русского поэта важна идея зависимости искусства от мироощущения и от духовной потребности людей определенной эпохи. Считая лирическую поэзию “самой древней у всех народов мира” (1, с. 60), Державин, таким образом, говорит о соответствии того или иного литературного рода своему историческому времени, которое оказывается благоприятным
именно для развития лирической поэзии, эпоса или драматургии. Тем самым формируется исторический принцип, который является одним из важнейших в эстетике Гердера и немецких романтиков. Суждения Державина оказываются также близкими к высказываниям Бальзака и Ж. де Сталь.
Кроме того, лирическая поэзия в понимании Державина - не только подражание природе, но выражение восторженного состояния человеческой души, созерцающей прекрасное творение Бога и изливающейся в “музыке вдохновения” (1, с. 61). В лирической поэзии, по Державину, выявились созидательные силы Вселенной. Поэтическая душа вдохновенным порывом исторгается “из пелен плоти” или “из всех земных пределов” (1, с. 61). Это уже
романтический образ, очень близкий к изображению “энтузиастических” переживаний творческой личности, например, в “Фантазиях об искусстве” Ваккенродера. В дальнейшем этот образ будет подхвачен и получит развитие у русских романтиков, особенно у Гоголя. Поэт, в представлении Державина, благодаря полету пылкого воображения заставляет читателей чувствовать то, что было для них неведомым, и это возносит его “выше понятия
обыкновенных людей” (1, с. 61).
Так же, как для романтиков, для Державина, особенно позднего, характерно противоречивое соотношение различных эстетических принципов , смешение и разрушение традиционных жанровых образований, поиски новых для себя жанров. В начале
XIX в. поэт обратился к драматическому роду, пытаясь
ориентироваться на структуру, “расположение и дух” лирических трагедий и опер Метастазио. Но среди опытов Державина есть произведение, которое, по замечанию исследователя, рождает ассоциации, ведущие не к итальянской, а опять же к немецкой романтической традиции. Это комическая опера “Рудокопы”, до сих пор почти не привлекавшая внимание исследователей. Державин сближался с немецкими романтиками в поэтизации величественного зрелища земных богатств и недр. Как в романе Новалиса “Генрих фон Офтердинген”, державинские рудокопы поют “о красоте золотых и серебряных жил” (1, с. 67), и они горды своим
приобщением к творческим силам природы, своей способностью преображать ее создания.
Державин-теоретик высоко оценивал жанр волшебной оперы. В ней зритель встречается с пересозданной действительностью и ощущает творческую мощь искусства. Отстаивая “живое искусство поэзии”, Державин защищал “невероятное” в опере, ее “несходство с природой” (1, с. 63), тем самым отходя от классицистического рационализма. Неоднородность державинской эстетики показательна для переходных периодов литературного развития.
Статья Г. Ахингера, ученого из Германии, “Пушкин и Сент-Бёв” носит подзаголовок “Лирика Сент-Бёва в оценке Пушкина”. Пушкин сдержанно отзывался о поэзии французского романтизма. Тем более удивляет, по замечанию исследователя, восхищенный отзыв русского поэта о стихотворениях Сент-Бёва, который не принадлежал к числу поэтических гениев эпохи. Его первый сборник “Жизнь, стихотворения и мысли Жозефа Делорма” (1829) был Пушкину более близок, чем блестящие и снискавшие успех в Европе произведения поэтов, принадлежавших к кружку В. Гюго. Сент-Бёв избрал в лирике свой путь, отличный от их путей, и в этом, по-видимому, причина пушкинского признания поэта.
Во время болдинской осени 1830 г. Пушкин мог подробно ознакомиться о новейшими произведениями Гюго, Мюссе и Сент-Бёва. Результат этих углубленных занятий - рецензии на два тома лирики Сент-Бёва. Углубление русского поэта в лирику французского романтика совпало с периодом, когда Пушкин оказался особенно восприимчив к темам, настроениям и образам “Жозефа Делорма” — лирического персонажа, Сент-Бёва. В первую болдинскую осень Пушкиным написано около тридцати стихотворений, главная тема которых - анализ собственных чувств. Ощущая себя на жизненном перепутье, поэт оглядывался назад, размышлял о прошлом, подводил итоги, надеясь обрести счастье и покой в семье, пытаясь понять глубинный смысл жизни. Диссонансы бытия, ощущение бренности всего земного, сожаление об Утраченном - характерная тематика болдинского творчества, при таком настрое поэту особенно созвучны произведения, лирический
герой которых повествует об угнетающем его одиночестве, о сомнениях и смутных страстях. Пушкин, помимо сказанного, нашел в Сент-Бёве поэта, который без оглядки на этические и эстетические условности исследовал свой внутренний мир, раскрывал свои мысли и чувства, не стыдился и неприглядных сторон собственной души, и тем внес во французскую лирику дотоле неведомую ей ноту, предвосхищавшую в чем-то бодлерианство. Сент-Бёв искал в своем творчестве новые тональности, стремясь “избегать общепринятого” (1, с. 95). В связи с этим исследователь отвечает, что поэт изначально проявлял, некоторую антипатию по отношению к “неистовым романтикам” и “мистикам”, предостерегая собратьев-поэтов от художественных преувеличений. Искренность и силу психологической правды стихотворений Сент-Бёва Пушкин ставил выше мистических устремлений, воплощенных в мелодических гармониях Ламартина или живописности и нарочитой экстравагантности словесных каскадов Гюго.
То, что художественному чувству Пушкина оказалась более созвучна глубоко личная, утонченная, но неприкрашенная поэзия Сент-Бёва, чем многообразная, более гармоничная лирика признанных поэтов-романтиков, убеждает, по словам исследователя, в его способности оценить суггестивность и обнаженную интимность поэзии, ставшей предтечей литературы модерна.
В сборниках также помечены статьи С.В. Тураева “Проблема национального характера в культуре романтизма”, Л.Е. Семенова “О природе романтической метаморфозы”, “Проблема общечеловеческого в миропонимании романтизма”, “Романтизм на рубеже тысячелетий: (Размышления о воззрениях на романтизм в гуманитарном знании”), “Эстетика Гёльдерлина в полугоравековой перспективе: (Заметки на полях работ Хайдеггера и Голосовкера)”, “Христианство и романтизм: (Об этапах развития представлений о личности в европейской мысли)”, “Любовь в эстетике раннего романтизма: (Романтический идеал в контексте культурно-
исторического развития)” и работы других авторов.
О,В. Михайлова
