CC BY
17
2011.04.033. ЕЖЕГОДНИК ДОМА РУССКОГО ЗАРУБЕЖЬЯ ИМЕНИ АЛЕКСАНДРА СОЛЖЕНИЦЫНА, 2010 / Отв. ред. Гриценко Н.Ф. - М.: Дом русского зарубежья им. А. Солженицына, 2010. - 624 с.
Первый выпуск «Ежегодника Дома русского зарубежья имени Александра Солженицына», приуроченный к 15-летию его научной, издательской и просветительской деятельности (до 2009 г. -Библиотека-фонд «Русское Зарубежье»), состоит из разделов: «Исследования», «Сообщения», «Публикации», «Обзоры» [Т.Ф. Соколова «Три поколения семьи Фуделей: По архивным материалам Дома русского зарубежья имени Александра Солженицына» и Т.В. Попова «Российская эмиграция в диссертационных исследованиях (2000-2009 гг.)»], «Библиография» [«Георгий Адамович в "Последних новостях": Материалы к библиографии» сост. и пре-дисл. О.А. Коростелёва], «Из собрания Дома русского зарубежья имени Александра Солженицына» [«Российская эмиграция в фотографиях» сост. М.А. Котенко], «Хроника научной жизни» [«Научные конференции, круглые столы, семинары и чтения, подготовленные и проведенные Библиотекой-фондом "Русское Зарубежье" -Домом русского зарубежья имени Александра Солженицына в 1998-2010 гг.» / Сост.: Гриценко Н.Ф., Васильева М.А.].
Реферируются литературоведческие материалы сборника.
В статье «Проблемы двойника в работах пражского Семинария по изучению Достоевского: Открытое пространство» М. А. Васильева обращает внимание на глубинные переклички в работах участников Семинара, начавшего свою деятельность в 1925 г. В диалоге «каждый голос не завершен, не статичен, пространство обозначенных тем... не замкнуто» (с. 98). Из истории Семинария следует, что тема двойничества была поднята одновременно Д.И. Чижевским («К проблеме двойника (Из книги о формализме в этике)» и А.Л. Бемом («"Нос" Гоголя и "Двойник" Достоевского»). В дискуссию и открыто, и подспудно были вовлечены также Н.Е. Осипов, Н.О. Лосский, П.М. Бицилли, В.В. Зеньковский. На некоторые генеральные линии и темы, вокруг которых формировалось это «резонантное пространство», и указывает М.А. Васильева. Так, проблематика «своего места» «получает сложное движение от этико-онтологической постановки вопроса (Чижевский) - к онто-герменевтике и далее - к технике анализа текста
(Бем)», где Бему принадлежит заслуга филологического «скачка» от философии к тексту, «от этико-онтологической постановки вопроса о безотносительной ценности конкретного - к лингво-эстетической проблеме уяснения "своего места" каждой частности в текстах Достоевского» (с. 101).
Именно в неустойчивости «я», «двойственности» и отвлеченности Чижевский видел причину появления двойника, указывая на множественность «эманаций» Ставрогина в романе «Бесы», где идея двойника достигает своего апогея. Причину этой неустойчивости Чижевский усматривал в отвлеченности, холодности абстрактного мышления ряда героев Достоевского (Ставрогин, Иван Карамазов), их укорененности в универсальном рационализме «русского просвещенства XIX в.». Тему «просвещенства», заявленную в статье Чижевского, поддержал П.М. Бицилли в рецензии на первый сборник «О Достоевском», которая стала дальнейшей разработкой проблемы двойника1.
Рецензент указывал на «лабиринт голосов», рекомендуя прочесть пражский сборник с одновременно вышедшей книгой М.М. Бахтина «Проблемы творчества Достоевского» (Л., 1929) и обратив внимание на глубинные переклички, которые возникли в российской и эмигрантской достоевистике. «Чугунные идеи» подпольного человека, оторванного от реальности фантаста и мечтателя (работа А.Л. Бема «Драматизация бреда»); «одноэтажное бытие», неподвижные идеи этического рационализма (работы о «Двойнике» Д.И. Чижевского) и «идеологический монологизм» идеалистической философии («Проблемы творчества Достоевского» М.М. Бахтина) выстраиваются в сложный «лабиринт голосов», к которому примыкает также голос П.М. Бицилли, позже написавшего фундаментальную работу «К вопросу о внутренней форме романа Достоевского» (1945/1946), в которой получили «продолжение» и «транспонирование» идеи как Бахтина, так и участников пражского Семинария по изучению творчества Достоевского (с. 103).
1 Бицилли П. Рец. на кн.: О Достоевском: Сб. ст. / Под ред. Бема А.Л. -Прага, 1929. - Т. 1 // Числа. - Париж, 1930. - Кн. 2/3. - С. 240-242.
В статье «Опыт архетипического прочтения рассказа "Руся": К интерпретации поздней бунинской прозы» Т. В. Марченко отмечает, что рассказ был напечатан в 1942 г. в первом номере «Нового журнала», а затем вошел в состав нью-йоркского издания «Темных аллей» 1943 г. и парижского издания 1946 г. Главный хронотоп бу-нинского текста - хронотоп дореволюционной России, которую писатель с изумительной тщательностью и вниманием к деталям создал в своей прозе эмигрантского периода. В «Русе» Бунин сам разрушает стереотипы, подсказанные обстановкой, - дачная усадьба, каникулы, репетитор, «скучающая дачная девица»: «Только девица была совсем не скучающая». И это опровержение внезапно меняет всю картину, незамысловатый болотный пейзаж, который «поэтично» (оценка рассказчика) преобразуется. Как только впервые, еще без имени, упоминается Руся, скучная местность волшебно расцветает, особенно по ночам, во время прогулок на лодке. В послереволюционном творчестве Бунина «пейзаж рожден напряжением памяти и творческим воображением. В узнаваемом русском пейзаже поздней прозы Бунина все отчетливее стало проступать символическое, мифологическое, литературное начало» (с. 125).
Изучение автографа рукописи с правкой приводит Т.В. Марченко к заключению: главное в «бунинском психологизме было не выявлять мотивировки действий и поступков, вызванных душевными движениями, а, напротив, избегать всяческого аналитизма, истолкований и объяснений» (с. 126). Датой создания рассказа принято считать 1940 г., в этой «редакции» он вышел в первой книжке «Нового журнала» за 1942 г. В 1942 г., после получения напечатанного текста, Бунин ввел в текст рассказа журавлей, и его композиция стала зеркальной - по-прежнему светится сине-лиловый огонек над дверью купе, в повествование вновь вводятся птицы. С журавлями связано в рассказе воспоминание о счастливой поре любви, но чета журавлей неразлучна, а героев уже разделяет водная преграда, предвещая грядущие разрыв и расставание в момент абсолютного счастья. В самой Русе, как и журавлях - живущих на болотах перелетных птицах, - соединены две стихии. «Одна из них в рассказе реализована, это обитание на болоте; другая -это желание вырваться, улететь» (с. 132).
В произведении Бунина поезд останавливается вблизи волшебно памятных мест, блуждающий огонек, взывающий к памяти героя, уводит его в зыбкую глубь воспоминаний, в журавлиное болото его юности. В этих воспоминаниях героя, кроме любви к Русе и благодарности за подаренное счастье, нет горьких чувств - обиды, оскорбленного самолюбия, мстительности, в отличие от процитированной в финале рассказа восьмой песни Катулла к Лесбии. Как в начале «Руси», отмечает исследователь, рамка рассказа и сам рассказ двоились, и под оболочкой скучной обыденности таилась романтическая история любви, так и для финала Бунин приберегает такое же двойное завершение. Скорбная печаль в душе героя -заплутавшего путника, словно вслед за блуждающим огоньком пришедшего к дорогой могиле, - неожиданно сменяется светлым аллегро с журавлями; его, в свою очередь, заключает восторженное признание Руси в любви («А я так люблю тебя теперь!..»), которое -в идеальном соответствии с общей симметрией композиционного решения - венчает едва ли не клятва героя в вечной любви именно Русе: «Amata nobis quantum amabitur nulla!» - «Возлюбленная мною, как не будет любима никакая другая». Народная мифология, тематически связанная с общением с душами умерших, придает облику Руси «мистические черты, а языческая поэзия (римлянина Катулла и А.К. Толстого, возрождающего в своей лиро-эпике дохристианскую Русь) оттеняет ее прелесть. Эта светлая натура, пугающая ужей и подружившаяся с журавлями, полуночница по вполне прозаическим причинам - хозяйство, сумасшедшая мать -так же метафорически связана с сияющим для героя солнцем, как и ветреная Лесбия для своего возлюбленного» (с. 139-140), - заключает Т.В. Марченко.
«Французская традиция в творчестве А.М. Ремизова» - тема статьи С.Н. Дубровиной, полагающей, что можно говорить о рецепции французской культурной традиции в творчестве Ремизова на разных уровнях текста - автобиографическом, сюжетно-темати-ческом, стилистическом, - а также о влиянии франко-язычной среды на фонетическую организацию ремизовской прозы. Так, например, Ремизов оставил глубокие отзывы о Джойсе, Прусте, свидетельствующие о его понимании самой сути творческого процесса писателей-модернистов: «Джойс... мысле-чувствословные процессы в яви и сновидении. Пруст: изглубленная память или
долгий взгляд в пропастную память!»1 Именно память - одна из центральных эстетических категорий Ремизова. Он применяет прием свободных ассоциаций не в пространстве чувственной жизни своих героев, но в пространстве культуры. «При этом, в отличие от Пруста, он не стремится к рациональному эксплицированию ассоциативных цепочек, выстраиваемых памятью повествователя, его метод ближе джойсовскому - это свободная игра ассоциаций, в том числе игра с читателем, который, чтобы быть допущенным к этой игре и принять в ней участие, должен находиться в том же пространстве текстов культуры, что и сам автор» (с. 148).
Начиная с 1920-х годов творческий метод писателя претерпевает значительные изменения. Годы эмиграции стали для Ремизова временем создания сложного «автобиографического пространства», объединяющего разножанровые произведения, дневниковые записи, переложения средневековых легенд, записи снов, письма и пр.2 Фоном для создания автобиографического пространства становится Франция в период между двумя войнами - причем как парижский быт, реалии эмигрантской жизни во Франции, так и пространство французской культуры, отмечает С.Н. Дубровина. Элементами автобиографической легенды Ремизова в 1920-1950-е годы становятся портреты французских писателей, литературных критиков, медиевистов, французские литературные салоны, знаменитые издательские дома, литературные периодические издания. В своих текстах он не просто упоминает имена и названия, но «перемалывает» их в своем творческом сознании: «вереница французских писателей, мыслителей, ученых в одном ряду с русскими классиками и эмигрантскими писателями оказывается включенной в ремизов-скую автобиографическую легенду» (с. 149).
«Литературные связи И.Н. Кнорринг и А.А. Ахматовой (восстановление связи с традицией через чтение-учебу)» прослеживает В.А. Соколова. Еще при жизни поэтессы критика указывала на ее заметную поэтическую близость с Ахматовой (В. Ходасевич,
1 Ремизов А.М. Собр. соч.: В 10 т. - М., 2002. - Т. 10: Петербургский буерак. - С. 291.
2 См.: д'Амелия А. «Автобиографическое пространство» Алексея Ремизова // Ремизов А.М. Собр. соч.: В 10 т. - М., 2002. - Т. 9: Учитель музыки: Каторжная идиллия. - С. 449-464.
Г. Адамович). Общность их в основном заметна в любовной лирике. Эти связи с поэзией Ахматовой проявляются у Кнорринг на внешнем уровне в виде неточных цитат, повторов и одинаковых образов («Стихи об одном» III, V). Еще одно проявление сознательной отсылки - эпиграфы и обращения к Ахматовой («Я девочкой уехала оттуда.» с ахматовским эпиграфом «Темна твоя дорога, странник. / Полынью пахнет хлеб чужой»). И. Кнорринг многое «почерпнула у акмеистов, в том числе такую черту, как внешнюю графичность мира», лаконичность поэтического языка (с. 194). Установка на краткость и предметность вела к свернутости сюжета, характерной для любовной лирики Ахматовой. Эта черта видна в стихотворении И. Кнорринг «В Люксембургском саду, у газона.» (1929). Основные общие мотивы у Ахматовой и Кнорринг - это ощущение непрочности мира, отражающееся в личной драме лирической героини, мотив предчувствия некой катастрофы, стоящей за страданиями персонажей, мотив тоски и смерти (И. Кнорринг «Папоротник, тонкие березки.», 1927). Однако собственная интонация И. Кнорринг постепенно «становится приниженно-бытовой и обретает скорбно-иронический оттенок» (с. 196).
В середине 1950-х годов архив поэта И.Н. Кнорринг (19061943) был перевезен на родину, когда ее семья была репатриирована в Алма-Ату. Н. Кнорринг передал стихи дочери А. Ахматовой, попросив отзыва на них для будущей публикации в журнале «Простор». Ахматова оценила своеобразие поэзии И. Кнорринг, почувствовала и подчеркнула в поэзии младшей современницы тоску бесприютного существования, боль о покинутой родине, искренность ее слов их внешнюю простоту.
«... Россия меня примет!»: Издание произведений И.С. Шмелёва на родине - предмет сообщения Н.А. Егоровой. До отъезда в эмиграцию в 1922 г. Шмелёв уже был автором 53 книг и 8-томного собрания сочинений. В эмиграции он издал около 20 книг на русском языке, публиковался во многих периодических русскоязычных изданиях. Бойкот писателя в СССР начался с 1926 г. за повесть «Солнце мертвых» (1923). В 1957 г. была очередной раз переиздана повесть «Человек из ресторана» (1911). Первые издания произведений Шмелёва на родине, включающие и вещи, написанные в эмиграции, выходили в свет в 1960, 1966, 1983 гг. в издательстве «Художественная литература» - сборники с однотипным названи-
ем «Повести и рассказы». С 1988 г. произведения Шмелёва выходят на родине ежегодно в отдельных книжках, в многотомных собраниях сочинений, в коллективных сборниках. Всего с 1960 по 2008 г. включительно изданы 134 книги писателя, не считая собраний сочинений. В приложении Н.А. Егорова приводит список изданий произведений Шмелёва на родине с 1940 по 2008 г.
В сборнике также публикуются письма Г.В. Адамовича к В.С. Варшавскому за 1951-1972 гг. - «Я с Вами привык к переписке идеологической...» (предисл., подгот. текста и коммент. О.А. Коростелёва) и «Письма И.С. Шмелёва доктору С.М. Серову -прототипу врача в романе "Иностранец"» (предисл., сост. и подгот. текста Н.П. Белевцевой).
Ежегодник завершает информация об авторах.
Т.Г. Петрова
2011.04.034. ЯНГФЕЛЬДТ Б. РЕЧЬ - ЭТО БОГ: ЗАМЕТКИ ОБ ИОСИФЕ БРОДСКОМ.
JANGFELDT B. Spraket ar gud: Anteckningar om Joseph Brodsky. -Stockholm, 2010. - 368 s.
Бенгт Янгфельдт (р. 1948) - шведский литературовед, переводчик, специалист по Маяковскому. В числе его научных работ, в частности переведенных на русский язык, - «Любовь - это сердце всего» (1982) (переписка Вл. Маяковского и Л. Брик), «Ставка -жизнь: Владимир Маяковский и его круг» (2009) и ряд книг, посвященных взаимоотношению и взаимопроникновению двух культур - русской и шведской.
Вышедшая в 2010 г. книга «Речь - это Бог: Заметки об Иосифе Бродском», по мнению самого автора, вряд ли будет полезной тем, кто ищет в ней «систематический обзор творчества» поэта; не является она и биографией, несмотря на ряд биографических отсылок. Б. Янгфельдт (он был лично знакомым с поэтом) пишет о том, что было интересно лично ему в жизни и творчестве Бродского.
Б. Янгфельдт обращается к многочисленным источникам, среди которых - книги и интервью Л. Лосева, Я. Гордина, Л. Штерн, Дж. М. Кутзее, С. Зонтаг и др. «Заметки» снабжены множеством иллюстраций, некоторые из которых - из личного архива автора и публикуются впервые.
