CC BY
13
Те, кто работает в рамках лингвистического подхода, будут склоны к лингвитической очевидности, при которой неявные пропозиции станут явными при анализе их истинностных значений. Другие могут попытаться обеспечить непосредственно метафизический анализ объектных отношений, обеспечивая необходимые и достаточные условия для любого такого отношения.
Синтаксический подход касается анализа глагольной группы, связанной с желанием. С точки зрения автора, этот случай не может быть распространен на большинство других объектных отношений. Кроме того, желание не является примитивным интенсиональным отношением, а зависит в своем существовании от наличия более фундаментального про-отношения - пристрастия. Однако последнее не поддается пропозициональному анализу. Подходящим примером могут быть вкусовые пристрастия. «Если существование желания зависит от существования интенсиональной установки, которой не может быть дан пропозициональный анализ, то пропозиционализм мертв, даже если самому желанию может быть дан пропозициональный анализ» (с. 509).
Основная трудность метафизического подхода состоит в том, что он не обеспечивает необходимые условия. Например, анализ предложения «Джон любит Бога» осуществляется в форме «Джон любит Бога, если и только если Бог является всемогущим». В этом случае анализирующая часть не обеспечивает необходимые условия для анализируемой части. Хотя Джон любит Бога, возможно, что он не любит то, что Бог является всемогущим.
Таким образом, попытки представить универсальный способ исследования всех объектных отношений в терминах пропозициональных интенсиональных отношений сталкиваются с контрпримерами. Вывод М. Монтегю состоит в том, что не все интенсиональные отношения являются пропозициональными (с. 515).
Л.А. Боброва
2011.04.014. ЭПИСТЕМОЛОГИЯ ВЧЕРА И СЕГОДНЯ / Рос. акад. наук. Ин-т философии; Отв. ред. В. А. Лекторский. - М.: ИФРАН, 2010. - 188 с.
Книга посвящена рассмотрению ряда актуальных проблем современной эпистемологии.
В.А. Лекторский («Эпистемология и исследование когнитивных процессов») отмечает, что начиная с XVII в. эпистемология была способом осмысления той новой реальности, которая была открыта с помощью науки, и интеграции этой реальности в жизненный мир человека, в его культуру. «Отсюда важнейшее место эпистемологии в системе философии» (с. 4).
Сегодня «интенсивное развитие когнитивных исследований сулит возможности управления познавательными процессами и проектирования новых познавательных практик и даже видов психической жизни, если считать, что в основе последней лежат когнитивные процессы» (с. 5). В результате, как считает В. А. Лекторский, эпистемология оказывается перед дилеммой: либо сохраниться как особая философская дисциплина, либо исчезнуть. Последнее может произойти двумя способами: проблематика эпистемологии ассимилируется современными когнитивными теориями.
Анализ современной литературы по проблемам эпистемологии в рамках аналитической философии выявляет множественность подходов к их решению. В ней можно обнаружить практически все имевшие место в прошлом эпистемологические концепции, хотя и в новой форме, начиная с реализма и кончая инструментализмом и конструктивизмом. «Создается впечатление своеобразного «перепроизводства» эпистемологических концепций, ни одна из которых не может сегодня доказать своего бесспорного преимущества перед другими средствами только философского анализа» (с. 15).
В середине XX в. становится популярной мысль о том, что чисто философские средства изучения познания себя исчерпали и что нужно это делать, опираясь на эмпирические науки. Произошло объединение разных дисциплин в единую когнитивную науку. В 1880-е годы наступает второй этап в развитии когнитивной науки. Он был с вязан с осознанием ряда трудностей функционалист-ского подхода к пониманию познания, характерного для первого этапа, и с признанием того, что предлагавшиеся вычислительные модели переработки информации являются сильно упрощенными.
В 1990-е годы когнитивное движение вступило в третий этап. Он связан с появлением так называемого динамического подхода в понимании когнитивных систем. Легко заметить «серьезную перекличку данного подхода с тем пониманием познания, который разработан в нашей психологии и философии как деятельностный и
культурно-исторический, включая идею "расширенного" коллективного субъекта» (с. 25).
Таким образом эпистемология сегодня должна осознать новые горизонты исследований, расширение поля их приложений, необходимость нового понимания и переформулировки ряда ее проблем, установления новых отношений со специальными науками. Но «центральная проблематика эпистемологии не только не исчезает, а становится даже актуальнее» (с. 29).
М.А. Розов («Познание как предмет эпистемологии. Основные тезисы и проблемы») отмечает, что ему хотелось бы продолжать в эпистемологии традиции К. Поппера, Т. Куна, И. Лакатоса, т.е. традиции, идущие от науки и ее истории. Кроме того, в своем понимании эпистемологии автор опирается на концепцию социальных эстафет. Принципиальное отличие человеческого познания от познания животных связано с возникновением нового способа фиксации опыта - социальной памяти. «Можно сказать, что основная идея статьи в том и состоит, что эпистемология должна изучать историческое развитие содержания механизмов социальной памяти, что именно это развитие и является предметом ее исследования» (с. 32).
Базовые механизмы социальной памяти. М.А. Розов считает, что существенным недостатком современной теории познания является то, что она исключила из сферы своего внимания базовые механизмы социализации и накопления опыта, т.е. мир социальных эстафет (воспроизведение человеческой деятельности или поведения по непосредственным образцам). Без воспроизведения образцов живой речевой или какой-либо иной деятельности невозможно воспроизводство социума, невозможно его существование. Воспроизведение образцов зависит от окружающей культурной среды, что и превращает такое «подражание» в социокультурный акт.
Знание как механизм социальной памяти. На базе социальных эстафет формируются более сложные механизмы социальной памяти - язык, речь, речевая коммуникация и, наконец, знание. «Знание - это вербализация образцов деятельности по образцам актов речевой коммуникации, точнее, информационного рынка» (с. 37). Оно имеет вопрос-ответную структуру.
Формирование знаний как особой формы памяти - это фундаментальная революция в развитии человеческого познания.
Именно фиксация опыта в форме знания формирует память социума как целого, что в свою очередь является необходимым условием возникнования науки в нашем сегодняшнем ее понимании (с. 38).
Социальная память и ее содержание. Важно провести различие между механизмами социальной памяти и ее содержанием. Формирование знания коренным образом перестраивает весь познавательный процесс. Это еще один аспект той революции, которая произошла при переходе от одного вида памяти к другому.
При появлении знания процесс познания перестает быть пассивным актом фиксации и воспроизведения существующего. На базе имеющихся образцов путем их монтажа и комбинирования можно конструировать и фиксировать в памяти новые виды деятельности.
Принцип дополнительности и проблема И. Канта. Встает вопрос: Можно ли точно описать образцы? Ответ помогает найти принцип дополнительности. Если мы используем слово, опираясь на непосредственные образцы словоупотребления, то это слово нельзя точно описать. Если же мы хотим дать точное описание, то это можно сделать только одним способом: надо сконструировать некоторый искусственный идеализированный объект, который реально не существует. Это относится к случаю научной теории. Подобные рассуждения «полностью решают знаменитую проблему И. Канта о возможности всеобщих и необходимых синтетических высказываний. Каждое такое высказывание может быть сформулировано только применительно к искусственно построенному идеализированному объекту, а его отношение к реальным объектам задано набором образцов с присущей им неопределенностью. Оба вида памяти тесно связаны здесь друг с другом» (с. 43).
Познание как естественный процесс и как деятельность. М.А. Розов подчеркивает, что познание в целом не является деятельностью. «Оно не имеет цели, как не имеет ее и развитие общества. И ошибочно поэтому строить эпистемологию как "технологию" познания, вставать в позицию познающего субъекта и исходить из его запросов и его понимания ситуации» (с. 48). Такая позиция была характерна для традиционной эпистемологии, она была исторически обусловлена и неизбежна: понимание познания как особой деятельности возникает тогда, когда появляются зна-
ния. «Эпистемология исследует развитие механизмов и содержания социальной памяти» (с. 49).
Г.Д. Левин («Обобщение и индивидуализация в науках о природе и культуре») ставит под сомнение тезис Виндельбанда-Риккерта «Тезис», точку зрения, согласно которой науки о природе генерализируют, а науки о культуре индивидуализируют. «Тезис Виндельбанда-Риккерта ложен, а его влияние на методологию исторических наук губительно: в терминах "единичное" и "общее", "обобщение" и "индивидуализация" разницу между науками о природе и науками о культуре выразить невозможно, и попытки решить эту псевдозадачу ведут к напрасной трате сил» (с. 52).
Цель статьи состоит в том, чтобы в процессе критики Тезиса показать, какую роль обобщение и индивидуализация играют в этих науках на самом деле.
В современной литературе нет четкого и ясного понимания гносеологических категорий «всеобщее» и «индивидуализация». Это вызывает недоумение, поскольку почти 25 веков существует строгая и ясная аристотелевская теория единичного и общего, лежащая в основе его силлогистики. И если эти категории употреблять в аристотелевском смысле, то Тезис расплывается настолько, что трудно будет даже сказать, о чем в нем, собственно, идет речь. В основе Тезиса лежит ошибка: спутывание относительных понятий с абсолютными (с. 60).
Иногда обобщение понимают как индукцию, иногда как познание признака более общего, чем известные. В том и другом случае обобщение, понимаемое как познание общих признаков, не отличается по своему гносеологическому механизму от индивидуализации, понимаемой как познание единичных признаков.
Однако этот результат не раскрывал полностью значения «индивидуализации». На самом деле, «индивидуализация - это конкретизация наших знаний об индивиде. Сверхцель этой процедуры - полное знание о нем. Если индивидуализацию понимать как движение к этой сверхцели, станет очевидно, что в науках о природе она играет ничуть не меньшую роль, чем в науках о культуре» (с. 65).
Д.И. Дубровский («Субъективная реальность, мозг и развитие НБИК-конвергенции: эпистемологические проблемы») отмечает, что проблема сознания играет все более значительную роль в
системе научных знаний, связанных с конвергентым развитием НБИК - нанотехнологий, биотехнологий, информационных и когнитивных технологий.
Явление субъективной реальности есть информация о чем-то в силу «содержательности», интенциональности явлений сознания. Оно не эпифеномен, а особое, выработанное в ходе эволюции свойство некоторых мозговых процессов, «особый способ представленности информации для индивида» (с. 76)
Информационный процесс, лишенный качества субъективной реальности, отличается по своим структурным, оперативным, целевым характеристикам от тех информационных процессов, которые предоставляют индивиду субъективно переживаемую информацию. Для возникновения субъективной реальности нужна особая динамическая функциональная структура, подобная той, которой располагает головной мозг.
Нейрокриптология - новое направление в нейронауке, ведущее исследования по расшифровке мозговых кодов. Это знаменует новый этап в разработке проблемы «сознание - мозг».
Н.С. Автономова («К вопросу о взаимоотношениях между философией и гуманитарными науками»), усомнившись в правомерности онтологической и методологической дихотомии наук о природе и наук о духе, создает положительный образ соотношения различных наук на основе введенного ею представления об «открытой структуре» (с. 83). Останавливаясь на рассмотрении взаимоотношений философии и филологии, автор считает, что модель «открытой структуры» обеспечивает доступ к механизмам межъязыкового, межкультурного, межконцептуального перевода.
Размывание границ между наукой и ненаукой происходит в последние десятилетия. Так, под «сциентизмом» сейчас имеют в виду все то, что позитивно нацелено на науку, а понятие «антисциентизм» вышло из употребления. Размыванию границ способствуют и процессы междисциплинарного обмена. «Представляется, что философия и гуманитарные науки на современном этапе взаимно конститутивны, т.е. существенны для взаимного самоопределения» (с. 87).
Именно на стыке философии и филологии возникает острая проблема перевода и непереводимости, которая позволяет наметить возможные пути и переходы между различными областями
знания. Важной областью возможного содружества этих дисциплин всегда была и остается история философии. «Все контакты и обмены между философией и гуманитарным познанием упрочивают сам фундамент европейской культуры - представление о ценности познавательного отношения к миру как опоры для всех других ценностей человеческого существования» (с. 96).
Е. Л. Черткова («Знание в мире ценностей») считает, что для понимания вектора развития эпистемологии будет полезно обсудить уже не столько эпистемологический, сколько философский вопрос, касающийся судьбы науки в современном мире и вклада эпистемологии в осмысление этого вопроса.
Специфика положения современной науки определяется тем, что ее развитие все больше зависит от потребностей общества. «Если первую половину ХХ в. еще можно называть "веком науки", то со второй его половины уместно будет говорить о веке политики, под прямым воздействием которой стала развиваться наука» (с. 99). Проблематизация науки, рациональности, истины, объективности и других базисных категорий эпистемологии связана как с интерпретацией происходящих в современном знании изменений, так и с дефицитом рациональности и истинности в окружающей нас социальной реальности.
Современный кризис наряду с угрозами экологической и даже антропологической катастрофы сигнализирует обществу о необходимости изменения этих пагубных тенденций. И самая главная и опасная из них - дегуманизация всех видов человеческой жизни, потеря ясных нравственных ориентиров (с. 100).
Сейчас много говорят о переходе от индустриальной к информационной эпохе, к «обществу знания». Но нельзя забывать, что в данных условиях признание авторитета науки на самом деле служит лишь еще одним средством легитимизации власти.
Корни современных бед часто видят в идеологии Просвещения. Это не подтверждается работами его основоположников. «В Просвещении была предпринята попытка соединения гуманизма Возрождения и рационализма Нового времени. Истина как цель науки и всеобщее благо еще сохраняют свое единство» (с. 101).
Другая поистине судьбоносная идея философии Просвещения - это идея свободы человека и связанная с ней идея рациональной критики как основы научного познания. Это свидетельствует
об осознании учеными своей ответственности за предъявляемое знание. Познавательным усилиям придавалось не только когнитивное, но и нравственное значение. «Не Просвещение повинно в появлении тех угроз, в причастности к которым обвиняют современную науку... поворотным для истории всей европейской цивилизации... являются две мировые войны ХХ в. Они подорвали веру в ценности гуманизма и прогресса, а вместе с этим и истины, повернули развитие науки (и не только) в совершенно иное русло» (с. 105). Легитимизация науки основывается теперь не на истине как цели познания, а совсем на других основаниях: пользе, смысле, эффективности и т.д.
Это приводит к парадоксальным ситуациям. Так на фоне бума когнитивных наук рождаются сомнения в познаваемости мира. Такие выводы характерны для радикального и социального конструктивизма. Размывание границ науки ведет к новому скептицизму, если даже не агностицизму. «Говорить о знании как власти и в то же время не признавать истину как цель научного познания -значит сознательно предлагать обществу заведомо сомнительное "знание", иначе - сделать общество объектом и заложником раскованных манипуляций» (с. 110)
«Если говорить о перспективах эпистемологии, - считает автор, - то она будет все больше сближаться с этикой» (с. 98).
И.П. Фарман («О расширении предметного поля языка и коммуникации (от герменевтики к коммуникационному подходу)») прослеживает расширение философских контекстов использования языка на примере концепций Х.-Г. Гадамера, К.-О. Апеля и Ю. Хабермаса.
Выделение социального знания в особую сферу трансформировало само понятие знания, «оно стало восприниматься как знание нового типа, чему способствовало также то, что в него соответственно включались и средства трансляции такого знания, к которым относят социально-психологические стереотипы, убеждения, в том числе нравственные и эстетические, социальное нормирование, целеполагание, формирование идеалов, прежде всего общественных, и др.» (с. 117-118).
Х.-Г. Гадамер ратовал за более широкое введение в научный оборот ведущих понятий гуманитарных наук. Раскрывая объем этих понятий, он «обращался не просто к истории слов и правил
словоупотребления, но пытался дать им обоснование, истолковывая их как проявление познавательных способностей человека и способов познания, которые могут дать "правильные представления" о действительности» (с. 121).
Характеризуя современную тенденцию, К.-О. Апель поясняет, что речь идет не о дополнении философии лингвистикой, а об изменении самого подхода к языку, который стал пониматься как источник и фундамент всякого знания, в том числе научного.
Ю. Хабермас, развивая идеи Апеля, создал новую интеллектуальную и во многом идеальную конструкцию языка и коммуникативного действия.
Утверждение коммуникативной парадигмы отвечает определенным тенденциям развития массовых информационно-коммуникативных средств связи в эпоху современных высоких технологий, и «создает условия для перехода к коммуникационному обществу» (с. 136).
Е.О. Труфанова («Социальный конструкционизм в психологии и теории познания») оценивает социальный конструкционизм скорее как модное веяние, методологический потенциал которого, вероятно, несколько преувеличен» (с. 154).
Согласно К. Гергену: 1) знания и психологические процессы контекстуально обусловлены; 2) понимание - совместная деятельность людей, ведущая к конструированию миров; 3) истина не в эмпирической обоснованности, а в эволюции социальных процессов; 4) модель мира задается исторически преходящими видами деятельности и формами социального действия. Таким образом, социальный конструкционизм показывает, что научное знание всегда субъективно и сам процесс получения знания неразрывно связан с социальным опытом субъекта. «С одной стороны, с этим трудно поспорить, ведь мы не в состоянии представить себе абсолютно чистое знание... С другой стороны, нельзя злоупотреблять соблазном взвалить все на плечи "социума", ведь тогда недалеко до утверждения, что за теми социальными факторами, которые влияют на учного или простого обывателя при получении им знания об окружающем мире, не стоит никакой реальности» (с. 148).
Н.Т. Абрамова («Идентичность: незыблемость поисков подобия. Естественно-природные и экзистенциальные корни») считает, что понять смысл идентичности предмета самому себе лучше всего
через межсубъектные отношения, имеющие личностную природу. Именно эпистемологический взгляд позволяет увидеть общие черты идентичности в разных познавательных ситуациях.
Идентификация может быть рефлексивной и нерефлексивной. Рефлексивная характеризуется наличием заданного образца, являющегося нередко плодом познавательных усилий. Устремленность ума к поиску сходного как специально поставленная задача характеризует прежде всего науку.
Нерефлексивная идентификация по своему определению совершается без специального, целенаправленного участия индивида. Целое (к примеру, невидимый колледж) оказывает на индивида или иные формы общности идентифицирующее влияние. Суть последнего в его организмической природе, в принудительном воздействии на свои части, что приводит к их изменению в соответствии с природой целого. Выход на иной метауровень - к Сущему - приближает к таком пониманию (с. 172).
Н.С. Мудрагей («Познание глазами ученых (короткие и не очень заметки на полях научно-популярных изданий)») выясняет, на каких проблемах познания заостряют свое внимание исследователи основ мироздания. К ним относится фундаментальный онтологический парадокс, который состоит в кардинальном расхождении повседневного опыта человека и того бытия, которое раскрывает наука в своих естественно-научных исследованиях. Так, в ходе исследований микромира были получены весьма алогичные результаты. Р. Фейнман доказал, что на отрезке от источника до некоторой точки на фосфоресцирующем экране каждый отдельно взятый электрон на самом деле перемещается по всем возможным траекториям одновременно. И делает вывод: квантовая механика «дает совершенно абсурдное с точки зрения здравого смысла описание Природы. И оно полностью соответствует эксперименту, так что я надеюсь, что вы сможете принять Природу такой, как Она есть - абсурдной» (цит. по: с. 177).
Трудности в понимании квантовой механики - ничто по сравнению с проблемой абсолютной «нестыковки» законов макро-и микромиров. Известно, что уже Эйнштейн мечтал найти единую систему, которая охватила бы все законы природы. Сегодня на подобную теорию претендует теория суперструн, которая ставит своей целью заменить точечные частицы так называемыми струнами.
Уже решен ряд математических проблем этой теории, что открывает путь ее дальнейшей разработки.
Вторая проблема связана с математизированной Вселенной. Р. Аронов возможности математического аппарата теории называет пифагорейским синдромом («все вещи суть числа»), принявшим форму в современной физике логико-гносеологической патологии. «Этому синдрому физика обязана тем, что "населила" объективный мир скалярами, векторами, тензорами, спинорами, абстрактными пространствами, сингулярностями, странными аттракторами и т.п.» ( цит. по: с. 181). В то же время ученые часто признают, что к поиску решений определенных проблем их толкает именно абсурдность тех или иных положений.
Автор обращает внимание на то, что проблема сознания стала также предметом естественно-научных исследований. Она столь же сложна, как и создание «теории всего».
Еще одна проблема - невербальность мысли. Так, Пенроуз утверждает: «Я нахожу слова почти бесполезными для математического мышления» и далее: «У меня создается впечатление, что твердая уверенность в правильности идей... тесно связана с эстетическими качествами. Красивая идея имеет гораздо больше шансов быть правильной, чем идея нескладная» (цит.по: с. 184).
Итак, новые открытия в науке не ставят точку, но порождают новые проблемы, зачастую намного более сложные, чем предыдущие. «Нучный путь уходит за горизонт» (с. 185).
Л. А. Боброва
