CC BY
16
териалы к изучению Старопечатного Пролога» Ф.С. Капицы, «Архивные материалы по древнерусской литературе и культуре в Отделе рукописей Российской государственной библиотеки» В.А. Александрова.
Т.М. Миллионщикова
2011.03.012. ЗЕБЕР С. «ТИТУРЕЛЬ» ВОЛЬФРАМА ФОН ЭШЕН-БАХА И МИФ О ЛЮБВИ.
SEEBER S. Wolframs «Titurel» und der Mythos der Minne // Beiträge zur Geschichte der deutschen Sprache und Literatur. - Tübingen, 2010. -Bd 132, H. 1. - S. 43-61.
Незавершенный стихотворный эпос Вольфрама фон Эшенба-ха, получивший в издательской практике условное название «Ти-турель», давно признан одним из самых загадочных произведений средневековой немецкой словесности. Он представляет собой два слабо связанных между собой фрагмента, второй из которых к тому же обрывается на самом интересном месте: пара влюбленных, Сигуна и Шионатуландер, обнаруживают в лесу собаку c ошейником, на котором начертана некая любовная история; Сигуна начинает ее читать, но собака вырывается у нее из рук, и она посылает Шионатуландера ее поймать. Этим и кончается сохранившийся текст эпоса. Судя по тому, что в романе Вольфрама «Парцифаль» Сигуна изображена скорбящей над забальзамированным трупом Шионатуландера, его погоня имела некие неожиданные трагические следствия: намеки, содержащиеся в тексте «Титуреля», позволяют предположить, что собака, шедшая по следу, привела его к опасному зверю, так что из преследующего Шионатуландер превратился в преследуемого.
Исследователи, склонные видеть в нарочитой незавершенности «Титуреля» инсценировку Вольфрама, задаются вопросом о наличии в тексте некой объединяющей идеи, которая вместе с тем служила бы ключом к его смыслу. Их особое внимание привлекает мотив любви («die Minne»), которая является предметом обсуждения в обоих фрагментах; однако «die Minne» вызывает самые различные толкования: А. Загер видит в ней выражение «субъективистской автономии», предвосхищающей психологию человека эпохи модерна; К. Ру выводит «любовный язык» «Титуреля» из теорий латинской патристики о Божественной любви; У. Висс трактует
«die Minne» как аллегорию любви, которая, однако, в силу сопряжения в ней противоположных аспектов, вовлекается Вольфрамом «в процесс демонтажа» (с. 44).
Стефан Зебер (университет Фрайбурга) стремится доказать, что «die Minne» в эпосе у Вольфрама следует трактовать как феномен, принадлежащий к области мифологического мышления. В целом С. Зебер опирается на работу Кристиана Кининга и Сусанны Кёбеле1, в которой показано, что метафорический «любовный дискурс» Вольфрама передает идею любви как непостижимой трансцендентной силы. Однако исследователь из Фрайбурга делает «один шаг дальше»: по его мнению, «die Minne» у Вольфрама не только непостижимый, но и истинно «мифический феномен» (с. 45). С. Зебер полагает, что такая трактовка позволит осмыслить усложненно-метафорическое, а местами и «зашифрованное» повествование Вольфрама не как способ «демонтировать», деконструи-ровать куртуазную аллегорию, но как стратегию построения принципиально иного образа, принадлежащего к «мифическому порядку» (там же).
В теоретическом разделе статьи С. Зебер излагает свое понимание «прагматики» мифа (миф служит «объяснению мира»; делает понятным неизвестное, в том числе Божественные трансцендентные силы, «сравнивая неизвестное с уже известным и знакомым», с. 46-47), подчеркивая при этом, что миф интересует его лишь в той мере, в какой он является «предметом литературы». Традиционному воззрению на Средние Века как на эпоху торжества аллегоризма С. Зибер противоставляет гипотезу Х.Р. Яусса о ремифологизации аллегории в литературе Высокого Средневековья. По мнению Яусса, античные мифологические фигуры, попадая в христианский контекст, первоначально в самом деле проходят стадию аллегоризации - упрощения системы их мифологических значений до одного единственного, аллегорического; однако затем «пустые» смысловые места, образовавшиеся в усвоенном таким образом мифе, наполняются новым, современным христианским содержанием. Миф, таким образом, пройдя через стадию аллего-
1 Kiening Ch., Köbele S. Wilde Minne: Metapher und Erzählwelt in Wolframs «Titurel» // Beiträge zur Geschichte der deutschen Sprache und Literatur. - Tübingen, 1998. - Bd 120, H. 2. - S. 234-265.
рии, вновь становится мифом: Венера, став на время «аллегорией сладострастия», может вновь превратиться в мифическую трансцендентную «силу любви».
Эту теорию ремифологизации С. Зебер и применяет к «Титу-релю», в котором находит все признаки мифопоэтического повествования: нарушение логической связности, повторы, параллелизмы, игру оппозициями и т.п. Поэтическое произведение, вследствие использования этих и подобных им приемов, «само становится мифоподобным феноменом даже и в том случае, когда не содержит смысловых компонентов мифа» (с. 50).
«Die Minne», которая овладевает сначала мыслями, а потом сердцем влюбленных, изображена в «Титуреле» как непреодолимая и зловещая сила: Вольфрам называет ее «опасной» («gev^re», 63:1). Однако единственный доступный и Вольфраму, и его героям язык, которым можно говорить о любви, - это язык куртуазной культуры, который способен лишь на конвенциональную, «кодированную» репрезентацию чувства. Противоречие между мифической иррациональностью любви и конвенциональностью языка ее описания приводит к невозможности понять и выразить сущность «die Minne». Само это противоречие прекрасно осознается рассказчиком, который риторически вопрошает: «Можешь ли ты истолковать мне любовь?» («maht du minne mir tiuten?»), понимая заранее, что вопрос обречен остаться без ответа.
Генеалогический экскурс - обращение к истории старшей пары влюбленных и супругов, Герцелойды и Гамурета, - не проясняет сущность любви, но лишь усиливает сознание ее зловещего всевластия: каждую влюбленную пару ждет плачевная развязка, каждая влюбленная в конце концов будет рыдать над бездыханным телом любимого, - «die Minne» не знает пощады, однако логика этой беспощадности не доступна человеческому пониманию.
Трактовка любви как непостижимой трансцендентной силы достигает апофеоза в 51 строфе, где говорится: «Любовь, как бог, властвует на земле и на небесах», ей подчиняются монах, рыцарь, ребенок; единственное место, где мощь любви теряет всякую силу, -это ад. Сравнивая силу любви с могуществом Бога, Вольфрам не разграничивает их сфер, не проясняет, «где кончается власть Бога и начинается власть любви». Разные поколения влюбленных претерпевают одни и те же страдания, а разорванное, недоговоренное по-
вествование ведется Вольфрамом так, что граница между поколениями фактически стирается, и мы уже не знаем, где речь идет о Сигуне и Шионатуландере, а где - о Герцелойде и Гамурете. Таким образом, эпос Вольфрама, как и подобает истинно мифическому дискурсу, представляет нам некую «одновременность разновременного» (с. 54).
Загадочная собачка с текстом на ошейнике, носящая французское имя ОаМеу1аг (что переводится Вольфрамом как «Иди по следу!»), появляется во втором фрагменте эпоса. Куда, однако, ведет след, по которому движется ищейка? Этот вопрос так и остается без ответа: ясно лишь, что пес направляется в глубину дикой чащи - того «внекультурного пространства», которое в рыцарском эпосе всегда противостоит куртуазному миру. Однако, «поскольку семантика "следа" остается непроясненной и не поддающейся логическому ограничению, дифференциация между животным и человеческим, конвенциональным и непосредственным оказывается невозможной» (с. 56). Иначе говоря: базовая для средневекового рыцарского эпоса оппозиция куртуазного/дикого в мифическом повествовании Вольфрама снимается (этому способствует и то обстоятельство, что действие второго фрагмента ограничено лесной чащобой, а куртуазный двор в повествовании так и не появляется). Впрочем, и сама собака оказывается здесь не аллегорической фигурой вестницы, но неким «мифическим единством зверя и письма»: не случайно повествователь называет ее «добровольным посланием».
Текст на ошейнике, который пытается прочитать Сигуна, продолжает ту же стратегию мифической акаузальной слиянности, неразличения противоположностей, которую преследует основной текст эпоса. Обрывки историй несчастной любви (Флори и Илли-нота, Клаудитты и Экуната, но также и самих Сигуны и Шионату-ландера) не следуют друг за другом, но скорее сливаются в некой одновременности, которая существует «вне всякой логики». «Границы времени и пространства тем самым отменены» (с. 57), что вновь свидетельствует о принадлежности «Титуреля» к мифическому типу дискурса.
Амбивалентности любви как иррациональной силы соответствует, таким образом, амбивалентность самого повествования, которая постоянно нарушает читательское «ожидание связности и логичности» (с. 58). Впрочем, нарушаются и ожидания самих геро-
ев: когда Сигуна отправляет Шионатуландера ловить убежавшую собаку, тот, видимо, предполагает, что ищейка приведет его на турнир, где он и сможет ее завоевать в рыцарском бою. На самом же деле пес, по всей видимости, идет по следу крупного зверя, жертвой которого предположительно и должен стать любовник Си-гуны.
Общая идея незавершенного эпоса Вольфрама состоит, по мнению С. Зебера, в том, чтобы представить «die Minne» «мифической силой, одновременно амбивалентной и тотальной» (с. 59). Христианское влияние на эту мифическую структуру проявляется лишь в «географическом» ограничении сферы ее влияния: die Minne не властна лишь над преисподней. Человек и все человеческое перед лицом «die Minne» обнаруживают полную беспомощность; более того, даже «милостивый Христос» не может придти на помощь любящим. В общей системе сил, действующих в поэтическом мире Вольфрама, «die Minne предстает одной из двух великих сил, наряду с христианской силой Грааля и его мира, также присутствующих в "Титуреле"» (с. 61).
А.Е. Махов
2011.03.013. ПЛОТКЕ З. ЭМБЛЕМАТИКА ДО ЭМБЛЕМАТИКИ? РАННЕЕ КНИГОПЕЧАТАНИЕ КАК ОБЛАСТЬ ЭКСПЕРИМЕНТОВ ПО ВЗАИМОДЕЙСТВИЮ ТЕКСТА И ЗРИТЕЛЬНОГО ОБРАЗА.
PLOTKE S. Emblematik vor der Emblematik? Der frühe Buchdruck als Experimentierfeld der Text-Bild-Beziehungen // Zeitschrift für deutsche Philologie. - Berlin, 2010. - Bd 129, H. 1. - S. 127-544.
Принято считать, что ренессансно-барочный жанр эмблемы имеет точную дату рождения: практически все историки эмблематики признают таковой 1531 год, когда миланский юрист Андреа Альчиато издал в Аугсбурге книгу собственных эпиграмм-экфрасисов с приложением тематически соответствующих им гравюр. Книга носила название «Emblematum liber» («Книга эмблем»), а составляющие ее тексто-визуальные композиции обладали всеми признаками нового жанра, являя собой единство трех компонентов -двух текстовых (название-девиз - inscriptio, motto; эпиграмма или иной текст - subscriptio) и визуального (pictura - картинка, с которой связаны девиз и эпиграмма).
