CC BY
27
ЛИТЕРАТУРА СРЕДНИХ ВЕКОВ И ВОЗРОЖДЕНИЯ
2011.03.011. ГЕРМЕНЕВТИКА ДРЕВНЕРУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ / Ин-т мировой литературы РАН. Об-во исследователей Древней Руси; Отв. ред. Капица Ф.С. - М.: Рукописные памятники Древней Руси, 2010. - Сб. 14. - 904 с. - ^и^а рЫ1о^1са).
В сборнике опубликованы монографии и статьи, в которых рассматриваются проблемы герменевтики русской литературы XI -начала XVII в. Авторы работ - сотрудники отдела древнеславян-ских литератур ИМЛИ РАН и участники семинара Общества исследователей Древней Руси.
Книга состоит из четырех разделов: «Монографии и диссертации», «Статьи и исследования», «Юбилеи» и «Публикации».
Реферируется первый раздел.
О. А. Туфанова в работе «Творчество Аввакума: Поэтика трагического» отмечает, что проблема трагического мироощущения человека становится особенно актуальной в периоды идеологической ломки, разрушения привычных норм и принципов, традиционных устоев. Таким роковым событием, определившим трагедийный пафос в произведениях протопопа Аввакума, явились церковные реформы патриарха Никона.
В древнерусской литературе трагическое осмыслялось как мученическое и находило проявления прежде всего в житиях мучеников. Своеобразие творчества Аввакума заключается в том, что художественное воспроизведение трагического - главный объект во всех его произведениях: не только мученическом «Житии», но и в полемико-догматических трудах («Книга Бесед», «Книга толкований и нравоучений», «Книга обличений, или Евангелие Вечное», «Беседа о кресте к неподобным»), а также в посланиях, письмах и челобитных. Несмотря на жанровые различия и разное время создания, они могут быть рассмотрены как одна гигантская книга, главная тема которой - гибель веры. В расколе возрождается раннехристианская идея подвига и мученичества за веру, а сами мученики предстают в героико-возвышенном ореоле. Представление Аввакума о совершающейся на Руси трагедии усиливалось распространившимися в старообрядческой среде эсхатологическими представлениями.
Рассматривая поэтику произведений Аввакума, О.А. Туфано-ва отмечает, что «мотив низвержения старых святынь и символов и установления на их месте новых выявляется в текстах протопопа Аввакума через антитезы: трисоставный крест - четверосоставный, двуперстие - триперстие, святые старые книги - злые еретические книги, единогласное пение - многоголосие, "сугубая" - "трегубая" аллилуйя, "добрые изуграфы" - "неподобнаго изуграфы". Каждый раз Аввакум противопоставляет старину новизне и последовательно доказывает трагическую суть никоновских новшеств, используя различную палитру средств для создания трагической экспрессии, главными из которых являются мотивы гибели, иностранщины, дьявольщины, зла» (с. 13).
Исследовательница рассматривает три типа трагического в творчестве протопопа. Первый тип - истинно трагическое, рождающееся из противостояния никониан и старообрядцев и отражающее «гражданскую войну» внутри русской церкви, в которую были втянуты почти все слои населения Руси. Второй тип - «личностное» трагическое протопопа, порожденное ощущением огромной духовной значимости своей персоны как пророка, призванного остановить скорое наступление конца света. Третий тип - «частное» трагическое, характеризующее трагические судьбы всех староверов, бесноватых, больных, оказавшихся в ситуации выбора между двумя верами. Именно с помощью «частного» трагического Аввакуму-писателю удалось нарисовать катастрофическую ситуацию, сложившуюся в России вследствие церковной реформы.
Использование Аввакумом сквозных трагических символов и мотивов в памятниках разных жанров свидетельствует о стремлении автора к абсолютизации трагических явлений жизни и об устойчивом трагическом мировосприятии писателя. В творческом наследии Аввакума присутствует два ряда символов. Символы «зимы еретической», «бед адовых», огня и плача, указывающие на истинно трагическое, связанные с общей характеристикой церковной реформы патриарха Никона, благодаря которым в текстах протопопа истинно трагическое осмысляется как мучения и гибель за «старую» веру. Второй ряд символов - «беды внешние» и «беды внутренние» - указывает на присутствие «личностного» трагического в творчестве протопопа Аввакума. Оно рождается из особенностей восприятия протопопом событий своей личной жизни, ко-
гда каждое несчастье, относящееся к сфере внутренней жизни или к сфере существования в миру, оценивается как трагедия, имеющая религиозно-общественный резонанс. Это возвышенное восприятие событий своей частной жизни во многом обусловлено представлением протопопа Аввакума о себе как о пророке, призванном восстановить древнее благочестие.
Ф.С. Капица в монографии «Старопечатный Пролог (исследование и тексты)» отмечает, что в Древней Руси существовало множество различных литературных сборников: хронографы, летописи, палеи, патерики, минеи четьи, прологи, цветники, измара-гды, златоструи, златоусты, торжественники, азбуковники, объединявшие огромное количество отдельных произведений. Среди четьих (то есть предназначенных для чтения, а не для использования в богослужебной практике) сборников Пролог выделялся не только большим объемом, но и своеобразной композицией. Весь материал для чтения: повести, сказания, жития, поучения - относительно равномерно распределен в Прологе по всем 366 дням (считая и 29 февраля) древнерусского года, с 1 сентября по 31 августа.
Ученый выделяет основные этапы составления рукописных вариантов Пролога. В XII в., или даже ранее первой половины XII в. была переведена с греческого первая, краткая редакция сборника, источник которой - «Синаксар» Ильи Грека и Константина Моки-сийского. Содержание книги составляли краткие биографии византийских святых, расположенные по порядку их поминовения в течение года. Переводчики присоединили к ним статьи, посвященные памяти южнославянских и древнерусских лиц. От заголовка предисловия к «Синаксару» - «Прологос» - сборник получил древнерусское название «Пролог». Эта редакция стала называться первой. Начиная с XIII в. она стала меняться: к рассказам о святых были присоединены поучения, и каждая статья приурочивалась к определенному дню года - так сложилась первая измененная редакция памятника. В середине или в конце XIII в. была переведена вторая редакция Пролога, отличавшаяся по составу и величине статей и от первой, и от измененной первой редакции - «распространенная» редакция. Наконец, в XIV в. был переведен стишной Пролог, статьи которого открывались рифмованными вступлениями и тоже отличались по составу от первых двух редакций. К началу XVII в. рукописные списки Пролога стали популярной книгой для чтения.
В XVII в. в Москве Пролог впервые был издан и включил в себя сказания из всех трех рукописных редакций. По количеству текстов печатный Пролог превосходит рукописные и, в сущности, является не только новой редакцией, но и новым типом памятника.
Состав печатного Пролога также менялся от издания к изданию. Рукописными источниками первого издания Пролога послужили древние, пергаментные списки, использовались харатейные списки Пролога из новгородских Юрьева и Ковалева монастырей; привлекались рукописные синодики и тексты минейных житий. Кроме письменных источников проводили сбор устных материалов: по монастырям была разослана особая царская грамота, предписывавшая записать рассказы о святых и чудесах от икон, а затем прислать их в Москву. На подготовительном этапе было собрано так много материала, что его использовали для подготовки нескольких изданий.
Таким образом, в Прологе соединились несколько пластов исходных материалов: на агиографическую основу наложились сюжеты, пришедшие из русской литературы и фольклора. Наиболее отчетливо взаимодействие литературной и фольклорной традиций видно на примере анализа рассказов о святых, которые составляют основную часть Пролога. Работа над текстом не прекращалась на протяжении всего XVII в. С 1641 по 1696 г. вышло восемь изданий, затем текст Пролога начали издавать в русском шрифте, и он перестал меняться.
В монографии «Теория стадиального развития русской литературы XI - первой трети XVIII в. и литературных формаций» А.Н. Ужанков предлагает теорию стадиального развития русской литературы Х! - первой трети ХУШ в. Учитывая особенности мышления, способа и метода познания-отражения, характерные только для определенных временных отрезков, по мнению ученого, можно выделить пять стадий в эволюции русского мировоззрения ХI - первой трети ХVIII в. и развитии средневековой литературы: мировосприятия (ХI-XII вв.); миросозерцания (XIII - первая половина XIV в.); миропонимания (вторая половина XIV - до 90-х годов XV в.); миропостижения (с 90-х годов XV в. до 40-х годов XVII в.). Переходная стадия (миропредставление) от Средневековья к Новому времени начинается с 40-х годов XVII в. и длится по 30-е годы XVIII в.
Три первые стадии (XI - 80-е годы XV в.) характеризуются идеалистическим (или религиозным) способом познания мира «умом» - «очами духовными» через Божественную благодать -веру. Этому периоду соответствует теоцентрическое мировоззрение. Двум другим мировоззренческим стадиям, с 90-х годов XV в. до 40-х годов XVIII в., присущ рационалистический способ познания - с помощью разума (рассудка). Однако их следует дифференцировать: стадии с 90-х годов XV в. до 40-х годов XVII в. присуще антропоцентрическое мировоззрение. Соответственно, доминирующей стала проблема личности, личного спасения путем обоже-ния человека - восстановления его потерянной духовной природы. Именно в этот период в литературе и живописи появляются портреты исторических личностей, а в публицистике господствует личная точка зрения по любой проблеме.
Стадия переходного периода от культуры Средневековья к культуре Нового времени: с 40-х годов XVII в. - по 30-е годы XVIII в. - начало формирования эгоцентрического сознания. Авторы литературных сочинений заинтересовались психологией персонажей, которая и стала диктовать их поступки, а основной темой в литературе становится душевность, пришедшая на смену духовности.
А.Н. Ужанков подчеркивает, что любое литературно-художественное направление (движение) Нового времени имеет теоретическое обоснование, которое сознательно разделяет и которого осознанно придерживается та или иная группа писателей. В истории русского средневекового мировоззрения отчетливо выделяются три этапа развития сознания, основанного на книжном знании: теоцентрический, антропоцентрический и эгоцентрический, - соответственно формирующие творческое сознание древнерусских писателей (речь идет именно об осознании писателями своего творческого труда). На этих трех этапах развития сознания и формируются три «культурогенные среды», названные исследователем литературными формациями.
Поскольку эволюция мировоззрения прослеживается исключительно на основе древнерусских сочинений, то в развитии мировоззрения отражена, в том числе, и эволюция авторского (писательского) сознания и самосознания. Три типа сознания отражают три способа познания мира: по Благодати «умом» (духовной сущностью) - Богооткровения (теофании); на основе книжного знания
(Святого Писания и Святого Предания) + Благодати + «разума» = мудростью; чувствами - с помощью «разума» на основе опытного знания.
В истории отношения русских писателей к творческому труду также выделяются три периода, соответствующие трем литературным формациям.
Первый период: XI - конец XV в. (геоцентрическое сознание и теофания) - синергетический. В XI в. - первой половине XIV в. творчество осмысляется как Божественный акт. В процессе писания осуществляется синергетическая связь Бога и человека, поэтому творение не признается как результат волевого усилия писателя, отсутствует и авторская собственность на текст: его переписывают и изменяют последующие «редакторы». Во второй половине XIV в. -90-е годы XV в. проявляется объективно-идеалистическое мышление, сказавшееся в осознанном присутствии воли человека в акте словесного творения. Творчество осмысляется как словесное сотворчество с Богом (Бог есть Слово).
Второй период - конец XV - 40-е годы XVII в. (эпоха антропоцентризма и начала рационализации сознания) - проявление рассудочного начала в писательском творчестве, происходит зарождение авторского начала, особенно в публицистике XVI в. и исторических повестях «Смутного времени». Конец XV - начало XVII в. - период антропоцентрического мировоззрения: человек оказался в центре внимания, поскольку пребывает в процессе «домостроительства».
Третий период - 40-е годы XVII - 30-е годы XVIII в. (секуляризация сознания и формирование эгоцентризма) - восприятие литературного труда как личного дела писателя. Писательский труд осмысляется как словесное само-творчество. В этот период появляется собственно художественная литература. Талант осмысляется как Божественный дар.
Подводя итоги, А.Н. Ужанков заключает, что «под литературной формацией исследователем понимается исторически складывающаяся (под воздействием мировоззрения, веры и влияния исторических, социально-экономических, общественно-исторических и др. процессов) совокупность взаимосвязанных литературных явлений, создающих устойчивую на длительном временном отрезке четко отграниченную систему» (с. 250-251).
В монографии «Образ Древней Руси в современной прозе» Ф.С. Капица и Т.М. Колядич отмечают, что сложные и неоднозначные события XX в., перемежающиеся войнами и революциями (не только историческими, но и социальными, связанными с переменами в сознании людей), обусловили определенные сдвиги в мышлении, когда недавно случившееся воспринимается как давно прошедшее. В качестве альтернативы современности многие писатели используют образы и реалии Древней Руси, реконструируя и мифологизируя историю.
Объектом исследования стали произведения, опубликованные с середины 90-х годов ХХ в. до 2008 г.: «Отречение», «Марфа-Посадница», «Государи Московские» Дм. Балашова, «Александр Невский» А. Сегеня, «Были и небыли» Б. Васильева, «Новгородский толмач», «Невеста императора» И. Ефимова, «Царица смуты» А. Бородина, «Борис Годунов» («Ложь», «Волки», «Предательство») Ю. Фёдорова, «Раскол» («Венчание на царство», «Крестный путь», «Вознесение») В. Личугина, «ЖД» Дм. Быкова, «Кысь» Т. Толстой, «День опричника», «Сахарный конь» В. Сорокина, «Приключения Жихаря» М. Успенского, «Валькирия» М. Семёновой, «Сто полей» Ю. Латыниной, «Царьградский оборотень» С. Смирнова, «Меч Без Имени» («Меч без имени», «Свирепый ландграф», «Век святого Скиминока») А. Белянина, «Сердце Пармы, или Чердынь княгиня гор», «Золото бунта, или Вниз по реке теснин» А. Иванова.
В центре всех анализируемых произведений - авторская идея, поэтому скрытые аллюзии на современные отношения указывают на своеобразный перифраз времени автора, те политические события, которые он хочет воспроизвести (мотивы власти, сильного человека). В большинстве случаев такие тексты рассчитаны на массового читателя, развлекая которого авторы часто используют авантюрно-беллетристические приемы.
Писатели формируют особый древний мир, куда по осколочному принципу вставляют фольклорный или мифологический материал: автор и герои пересказывают местные легенды, используют архаизированный язык, перегруженный устаревшими словами, историзмами, церковнославянизмами. Особую роль играет имясло-вие: выбираются распространенные или говорящие имена и фамилии, смешные прозвища.
Историческая точность, следование реальной канве событий не предполагаются, хотя именно историческая тема организует сюжет и расстановку действующих лиц. Реконструируя древний мир, писатели вводят древнерусские реалии, хотя и допускают возможность использования других подробностей из разных эпох.
Ощутимо влияние западной фантастики, что свидетельствует об авангардистской (постмодернистской) тенденции. Однако в этих случаях, по мнению авторов, речь не идет об интертексте, а о переработке общей сюжетной схемы, отсюда и переклички на мотив-ном уровне, что позволяет говорить об образовании самостоятельной разновидности славянской фэнтези.
Основной формой, реконструирующей древний мир, становится цикл, несколько произведений, объединенных общим героем, в которых повторяются отдельные приемы. Эффект узнаваемости приводит к использованию парафраза, переделке рекламных слоганов, обиходных выражений. Встречается аллюзия, в качестве пре-текста использующая произведения классической литературы, чаще других Пушкина и Горького.
Писатели создают условное государства, куда проецируют современные отношения (создание современного оружия, политические распри). Повествование насыщается клишированными выражениями, усиливая развлекательную составляющую произведений.
«Если в советской исторической прозе ключевым конфликтом было столкновение личности и государства, то теперь писатели показывают, что только сознавая себя частью единого целого герой может исполнить свое предназначение. Соответственно, важнейшей составляющей становится вера... Для большинства авторов главное не воссоздание прошлого, а воссоздание этого прошлого из настоящего, хронологические границы произведений не ограничиваются рассматриваемым периодом, а охватывают иные эпохи, созвучные ему, по мнению автора. Данный подход привел к появлению произведений на "историческую тему", возникновению издательских проектов ("Владимир" издательства "Северо-Запад"). В ряде случаев речь идет уже не об исторической, а о психологической достоверности. Очевидно, что в большинстве современных текстов речь идет не об историческом романе, обладающем доста-
точно устойчивыми жанровыми признаками, не допускающими авторского своеволия» (с. 355), - заключают Ф.С. Капица и Т. М. Колядич.
Раздел «Статьи и исследования» содержит работы: «Поведенческая парадигма мучеников Маккавеев и ее влияние: Филологическая интерпретация» Е.М. Верещагина, «К вопросу о символическом подтексте "Повести об авве Герасиме и льве" из Синайского патерика», автор - О.В. Гладкова, «Символика и изобразительность в древнерусских произведениях XI-XIII вв. ("Повесть временных лет", "Слово о Законе и Благодати", "Слово о полку Игореве", "Слово Даниила Заточника")» и «"Повесть временных лет" и "Хроника" Георгия Амартола (к вопросу о повествовательной эволюции летописи)» - А.С. Демин, «Коммуникативное событие в представлении древнерусского книжника (по материалам "Повести временных лет")» - В.С. Савельев, «Птичка на огненной колеснице... (Образ души человеческой в древнерусской культуре)» - Л. А. Черная. «Поиски своего лица. Становление парадигмы воспоминаний (К постановке проблемы)» -Т.М. Колядич, «"Слово Палладия мниха" в русской рукописной книжной традиции» - Г.П. Чинякова, «Таинственная поэтика "Сказания о Мамаевом побоище"» - В.М. Кириллин, «Повесть о походе Святослава Всеволодовича на волжских булгар в 1220 г. в летописных сводах XV-XVI веков» - Н.В. Трофимова, «Южнорусские диалектизмы в памятнике XVI века "Назиратель" (к истории перевода)» - Р.В. Бахтурина, «"Пятая челобитная" Аввакума к царю и ритуальный процесс» - М.Е. Башлыкова, «О некоторых особенностях структуры житий святых в составе "Киево-Печерского патерика"» - П. Хаит (США), «Изображение животных в русских стихотворных фацециях XVIII века» - А.В. Архангельская.
В разделе «Юбилеи» опубликованы работы А.А. Пауткина: «Хронологический список трудов проф. А.А. Пауткина», «В.М. Гаршин и старообрядческая литература XVII в. ("Заметки о художественных выставках")», «Древнерусская книжность в художественном мире А.Н. Толстого (к проблеме соотношения средневековой и новой литератур)».
Раздел «Публикации» представлен материалами: «"Хождение в Святую землю" Варлаама Леницкого: Исследование и публикация текста памятника» С.П. Травникова, Л.А. Ольшевской; «Ма-
териалы к изучению Старопечатного Пролога» Ф.С. Капицы, «Архивные материалы по древнерусской литературе и культуре в Отделе рукописей Российской государственной библиотеки» В.А. Александрова.
Т.М. Миллионщикова
2011.03.012. ЗЕБЕР С. «ТИТУРЕЛЬ» ВОЛЬФРАМА ФОН ЭШЕН-БАХА И МИФ О ЛЮБВИ.
SEEBER S. Wolframs «Titurel» und der Mythos der Minne // Beiträge zur Geschichte der deutschen Sprache und Literatur. - Tübingen, 2010. -Bd 132, H. 1. - S. 43-61.
Незавершенный стихотворный эпос Вольфрама фон Эшенба-ха, получивший в издательской практике условное название «Ти-турель», давно признан одним из самых загадочных произведений средневековой немецкой словесности. Он представляет собой два слабо связанных между собой фрагмента, второй из которых к тому же обрывается на самом интересном месте: пара влюбленных, Сигуна и Шионатуландер, обнаруживают в лесу собаку c ошейником, на котором начертана некая любовная история; Сигуна начинает ее читать, но собака вырывается у нее из рук, и она посылает Шионатуландера ее поймать. Этим и кончается сохранившийся текст эпоса. Судя по тому, что в романе Вольфрама «Парцифаль» Сигуна изображена скорбящей над забальзамированным трупом Шионатуландера, его погоня имела некие неожиданные трагические следствия: намеки, содержащиеся в тексте «Титуреля», позволяют предположить, что собака, шедшая по следу, привела его к опасному зверю, так что из преследующего Шионатуландер превратился в преследуемого.
Исследователи, склонные видеть в нарочитой незавершенности «Титуреля» инсценировку Вольфрама, задаются вопросом о наличии в тексте некой объединяющей идеи, которая вместе с тем служила бы ключом к его смыслу. Их особое внимание привлекает мотив любви («die Minne»), которая является предметом обсуждения в обоих фрагментах; однако «die Minne» вызывает самые различные толкования: А. Загер видит в ней выражение «субъективистской автономии», предвосхищающей психологию человека эпохи модерна; К. Ру выводит «любовный язык» «Титуреля» из теорий латинской патристики о Божественной любви; У. Висс трактует
