CC BY
87
Романы, повести, рассказы и статьи Достоевского являют собой высокие образцы заголовочного искусства: заглавия у писателя -«нарицательные речевые формулы, обращенные художественной силой сочинений в образные символы человеческого духа ("Двойник", "Записки из подполья", "Записки из Мертвого дома", "Преступление и наказание", "Идиот", "Бесы", "Бобок", "Мы в Европе лишь стрюцкие")» (с. 346). Заглавие «Братья Карамазовы» задает тон всему произведению: народно-православная идея фамилизма «братья» приведет к мысли о высоком назначении евангельского братства и братолюбия, преодолевающих худшие - «черные», порочные искушения и свойства карамазовщины.
По мнению В.П. Владимирцева, «в речевой деятельности русского простолюдья», в его «словечках» более всего Достоевского занимали «мгновения из внутренней жизни православного великорусского человека и этноса в целом», позволяя проницательно судить о нравственных и психологических процессах, происходивших в России.
В разделе «Приложения» опубликованы работы В.П. Влади-мерцева: сводный аналитический обзор «Фольклоризм», статья «К типологии мотивов сердца в фольклоре и этнографии» и рецензия «Folk-lore of Shakespeare by Rev. T.F. Thiselton Dyer, M.A. Oxon. Dover Publicatios. New York, 532 p.» на капитальное исследование английского магистра гуманитарных наук и священника Тиселтло-на Дайера «Фольклор у Шекспира», переизданное нью-йоркским издательством «Доувер пабликейшнз».
О.Ю. Юрьева, Т.М. Миллионщикова
2009.04.025. РОМАН Ф.М. ДОСТОЕВСКОГО «БРАТЬЯ КАРАМАЗОВЫ»: СОВРЕМЕННОЕ СОСТОЯНИЕ ИЗУЧЕНИЯ / Под ред. Касаткиной Т.А.; Ин-т мировой лит. им. А.М. Горького РАН. -М.: Наука, 2007. - 835 с.
Авторы сборника анализируют проблемы апокатастасиса, суда и наказания, рая и ада, братства и родства, страданий невинных; рассматриваются библейские реминисценции и «математический» язык Достоевского в художественной структуре романа «Братья Карамазовы».
Т.А. Касаткина в статье «"Братья Карамазовы": опыт микроанализа текста» подчеркивает, что для этого романа тема апоката-стасиса (греч. - восстановление, возвращение в прежнее состояние; учение о всеобщем восстановлении мироздания в конце времен, о возвращении всех к состоянию до грехопадения, о новом обретении миром полноты и гармонии) настолько же важна, насколько тема воскресения для романа «Идиот». Это - проблемный центр последнего романа Достоевского. И аналогом художественному произведению, посредством которого проблема воскресения получила свое наглядное выражение в романе «Идиот», - картине Голь-бейна «Мертвый Христос» - нужно будет признать басню «Луковка». В ней выражена парадоксальная мысль Достоевского об апокатастасисе, который «не может наступить, потому что своей волей свободные существа сотворили для себя ад; но он необходимо должен наступить, ибо без него невозможен рай» (с. 311).
Английский славист Ричард Пис (Бристолький ун-т) («Правосудие и наказание: "Братья Карамазовы"») считает доминирующей чертой последнего романа Достоевского одержимость персонажей идеей ада. В аду старика Карамазова есть потолок и черти с крючьями; ад Грушеньки - огненное озеро, из которого старуху может спасти луковка; Дмитрий попадает в «ад» следствия; Иван во имя «гармонии» отрицает ад, но не избегает его: накануне суда над братом его дразнит черт устроенным «на либеральный манер» адом. Этим далеко не исчерпываются упоминания ада в романе. Важнее всего представления об аде старца Зосимы: последняя часть его поучения «О аде и адском огне, рассуждение мистическое» - самый длинный трактат на эту тему. Р. Пис подчеркивает, что столь значительное положение мотива ада в «Братьях Карамазовых» не случайно: в нем проявился богословский спор, проходящий через весь роман, и имеющий главным своим предметом проблему наказания.
Первые результаты этого богословского спора обнаруживаются в дискуссии, развернувшейся в келье Зосимы по вопросу о церковном суде, которому была посвящена незадолго перед тем статья Ивана. Если в романе «Преступление и наказание» интерес сфокусирован на преступлении и на побудительных причинах к нему, то в «Братьях Карамазовых» статья Ивана касается природы
правосудия и наказания преступника, изменяя акцент: не Преступление, а Наказание (с. 11).
Рационалистический ум Ивана цепляется за математическую аналогию: в 1833 г. русский математик Лобачевский бросил вызов евклидовой геометрии, доказав, что параллельные линии могут сойтись в бесконечности. Разница между человеческим правосудием и божественным правосудием видится Ивану как разница между низшей правдой Евклида и высшей правдой Лобачевского. Великий инквизитор - лишь фантазия Иванова ума, по существу математического и «евклидова», а основу логики его «Бунта» составляет утверждение, что человеческие страдания убедительнее всех аргументов веры в возможность человеческого счастья. «Неевклидова логика» Зосимы основывается на прямо противоположных началах: плюс всегда сильнее минуса, и поэтому старец призывает любоваться красотой сотворенного Богом мира.
С.Г. Бочаров в статье «Пустынный сеятель и великий инквизитор» отмечает, что большие темы, переходящие от автора к автору и образующие сквозной большой сюжет национальной литературы, заключают в себе особую, как бы идейно-художественно-наследственную (генетическую) память. Так и в горько-озлобленном стихотворении Пушкина «Свободы сеятель пустынный» (1821) была открыта тема, которая продолжала развиваться в смысловом пространстве нашей литературы. Автор рассматривает, каким образом в этом общем пространстве «резонирует» пушкинскому стихотворению «поэмка» Ивана «Великий инквизитор».
Статье предпосланы два эпиграфа: «К чему стадам дары свободы?» из стихотворения Пушкина и слова из «Великого инквизитора»: «Не ты ли так часто тогда говорил: "Хочу сделать вас свободными". Но вот теперь ты увидел этих "свободных" людей... И люди обрадовались, что их вновь повели как стадо». Эпиграфы взяты из двух удаленных одно от другого произведений русской литературы (поэзия и проза, лирическая миниатюра, состоящая из 13 строк, и колоссальный роман).
С.Г. Бочаров обращает внимание на странное текстуальное с ключевыми словами («свобода» и «стадо») сближение раннего пушкинского стихотворения с последней идейной конструкцией Достоевского. Это одно из прямых отражений Пушкина в Достоевском, не замеченное пока историей литературы. Стихотворение
стало известно лишь в эпоху Достоевского (1856), и при особом внимании к каждой пушкинской строчке писатель должен был его знать. «Литературное припоминание» (А.Л. Бем) пушкинского сеятеля в речи Великого инквизитора, по мнению С.Г. Бочарова, - не цитирование и не простое воспоминание, а «действие в литературе внутренней силы, еще загадочной для теории творчества... Нечто вроде сверхпамяти, тайно работающей в писательской памяти -генетической литературной памяти» (с. 71).
Ода Пушкина «Наполеон» дала завязку широкому разветвленному сюжету русской литературы века от Пушкина к Достоевскому: Наполеон, который «человечество презрел», и пустынный сеятель, презревший его по-иному; Великий инквизитор, отождествивший любовь и презрение к человечеству и «обративший этот сплав в государственный принцип» (с. 90).
В статье Н.Н. Подосокорского (Новгород Великий) «Картина наполеоновского мифа в романе "Братья Карамазовы"» отмечается, что писатель создал грандиозную «Наполеониаду», охватившую комплекс проблем, связанных с функционированием наполеоновских легенд и идей в русской и европейской культурах. Темы наполеонизма как конкретно-исторического выражения наполеоновского мифа касались все значительные русские писатели Х1Х в., но наиболее полно русская национальная специфика этого явления была раскрыта именно Достоевским.
В романе «Братья Карамазовы» Наполеона упоминают Смер-дяков, Иван и Красоткин, свидетелем чему является «чудак», «носящий в себе сердцевину целого» - Алёша Карамазов. Он «как бы сталкивается в романе с тремя видами наполеоновских искушений. Раболепное преклонение перед Наполеоном, великим гением Западной Европы и французской нации - искушение Смердякова. Низведение Спасителя человечества до императора Наполеона, проникнутое величайшим жизненным пафосом в поэме о Великом инквизиторе, - искушение Ивана. Желание самому захватить "слишком видный жребий" - стать Наполеоном - искушение Кра-соткина. По сути все это - одно искушение, главным проводником которого в романе является Иван Федорович Карамазов. Смердя -ков и Красоткин лишь развивают его мысли» (с. 112). Чуткий Алёша Карамазов не мог забыть об этих искушениях, «объединение которых и составляет наполеонизм». В первом томе романа он не
сказал о Наполеоне ни единого слова. О том, как повлиял на него «наполеоновский миф», по мнению Н.Н. Подосокорского, должен был поведать второй том.
Автор статьи «Геометрия Достоевского: Истина и Христос» математик и логик В. Губайловский рассматривает проблемы гармонии, суда и устроения совершенного общества в последнем романе Достоевского с математической точки зрения. Достоевский -военный инженер по образованию, серьезно занимался математикой в Петербургском военно-инженерном училище и мог заметить те парадоксы, которые уже вторгались в науку. В трех главах романа «Братья Карамазовы» («Братья знакомятся», «Бунт» и «Великий инквизитор») Достоевский привел математически строгое (насколько это возможно без специальной символики и терминологии) доказательство того, что «Истина может обойтись без Христа». Он стремился к последней строгости и аксиоматической точности в рассуждении, но оставался художником, и его последнее доказательство - «это убедительнейшая демонстрация правоты в слове, многозначном, ветвящемся, задевающем такие глубины, куда математике входа уже нет» (с. 67).
Рассматривая «Поэму Ивана Карамазова "Великий инквизитор" в идейной структуре романа Ф.М. Достоевского "Братья Карамазовы"», П.Е. Фокин (Калининград - Москва) отмечает, что она -плод интеллектуальных экспериментов Ивана Карамазова, его исповедь и вместе с тем духовная провокация. Как художественное целое она имеет сверхсложную организацию и сама является частью еще более сложного «художественного тела» романа. Обращаясь к анализу какого-либо элемента поэмы, исследователь неизбежно сталкивается с необходимостью выявлять его содержательную и эстетическую связь со всем многообразием романного действия. Например, это касается «жеста молчания» Христа в поэме Ивана, взаимодействующего с разными семантическими пластами романа. П.Е. Фокин выделяет несколько взаимосвязанных структурных комплексов: во-первых, все то, что связано с Иваном как с героем-идеологом - формальным автором поэмы, затем метафизическая сущность поэмы, основанной на вечной и неутихающей борьбе зла против Христовой Истины и, конечно, прошедшая «через большое горнило сомнений» «Осанна» Достоевского.
В духовной драме Ивана «молчание Христа» играет экзистенциальную роль. Свою поэму Иван сочинил в форме монолога Великого инквизитора перед Христом. Атеисту Ивану нужен образ Божий для того, чтобы Ему противостоять, иначе все инвективы и обличения безадресны и бессмысленны, но безверие Ивана зашло слишком далеко, и никакие усилия не помогают ему увидеть Лик Спасителя. Поэтому он ограничивается указанием на улыбку «тихого сострадания» и жест благословления. Иван не может даже произнести имени Христа, называя своего персонажа с помощью местоимения и метонимического именования «пленник». Он создает поэму и образ Великого инквизитора только затем, чтобы «услышать», наконец, ответ своего Оппонента: «молчание Христа» -это немота сердца и души Ивана (с. 131).
А.Г. Гачева в статье «Проблема всеобщности спасения в романе "Братья Карамазовы" (в контексте эсхатологических идей Н.Ф. Федорова и В.С. Соловьёва)» отмечает, что тема «преступления и наказания», обозначившаяся в «Записках из мертвого дома», у Достоевского, как писателя подлинно христианского, соотносима с темой последнего Божьего прощения и последнего Божьего наказания. И она выражена в одноименном романе - о разбойнике, прошедшем через падение, упорство во зле и покаяние и ставшем, наконец, «разбойником благоразумным». В развитие этой мысли и начинает звучать теперь тема апокатастасиса. Звучит она из уст пропащего и грешного пьяницы Мармеладова в самую страшную для него минуту, когда он произносит сбивчивый монолог о безграничном милосердии Божием и о прощении всех, - подобно тому, как позднее из самой бездны вознесет свой «гимн радости» Митенька Карамазов.
Однако родившаяся в сердце писателя-христианина мысль об апокатастасисе встречала у него в то же самое время и сильнейшие контраргументы. Истекали они из обостренного чувства силы зла и укорененности его в мире, из понимания радикальной искаженно-сти самостной и смертной природы человека, которое он являл современникам в «Двойнике», «Хозяйке», «Записках из мертвого дома», «Записках из подполья», в «Преступлении и наказании», «Идиоте», «Бесах» и «Подростке». Для Достоевского идея Суда вступала в противоречие и с образом Христа, воплощением для писателя Истины, Блага и Красоты, полноты любви, милосердия и
прощения. Страшный суд мыслится Достоевским не как событие трансцендентное, постисторическое, совершающееся вне человеческого времени, а как определенный момент истории, когда достигнет своей кульминации противостояние двух путей развития мира -современной цивилизации, «обоготворившей Ваала», и пути созидания «Царства Христова». Неоднократно и в художественных текстах, и в письмах, и в «Дневнике писателя» Достоевский предрекает неминуемую гибель цивилизации, коль скоро она будет упорствовать на ложном пути.
С таким пониманием эсхатологической перспективы подступал Достоевский к «Братьям Карамазовым». В период вызревания замысла этой вещи в поле его зрения находились две философские концепции - Н. Фёдорова и Вл. Соловьёва. Оба мыслителя в своих историософских взглядах, в понимании христианства как религии богочеловечества, в трактовке эсхатологических тем были близки Достоевскому и, что особенно важно, стояли на позиции апокаста-сиса (с. 237).
Проблему апокастасиса в связи с образом Ивана Карамазова анализирует итальянская исследовательница Стефано Мария Капи-лупи в статье «Вопрос о грехопадении и всеобщем спасении в романе "Братья Карамазовы"».
В статье «Библейские цитаты в романе "Братья Карамазовы"» А.Л. Гумерова рассматривает реминисценции «Священного писания» и приходит к выводу, что основной массив отсылок к Евангелию в романе связан с мотивом Сошествия во ад, который проявляется посредством композиционного приема «текста в тексте»: все основные сюжетные линии романа сопровождает постоянное воспоминание о Распятии, Сошествии во ад и Воскресении Христа, составляющее фон всего романного текста. Евангельские слова, вынесенные в эпиграф, впоследствии дважды произносит старец Зосима как призыв к подвигу покаяния.
Каталин Кроо (Будапешт) в статье «Гимн с секретом: К вопросу авторефлекторной поэтики романа Ф.М. Достоевского "Братья Карамазовы"» рассматривает поэтическое размышление о гимне в исповедальных главах «Бунт» и «Великий инквизитор», относящихся к образу Ивана Карамазова и связанных мотивами «хвалебный» глас и «единый хор».
В статье «Эмблематическая структура романа Ф.М. Достоевского "Братья Карамазовы"» В.В. Борисова (Уфа) утверждает, что мотив преображения - главный в последнем романе Достоевского -задан не только его названием, но и эпиграфом о пшеничном зерне, играющим роль эмблематической подписи. Эпиграф эмблемати-чен, потому, что он взят из Библии и потому, что у него есть изобразительный аналог в виде классической эмблемы, которая, варьируясь, представлена на старинных рисунках, изображающих лежащий на земле колосок, с надписью: «Так он обретет жизнь».
Идея воскресения совершает в «Братьях Карамазовых» большой круг - от эпиграфа к эпилогу и обратно, реализуясь вер-бально. Эпиграф развертывается в романе не только символически, он показан «в действии», соединяя Маркела - Зосиму - таинственного посетителя - Алёшу - Илюшечку, благодаря чему возникает эффект эстафетной цепочки, иллюстрирующей намеченный в эпиграфе путь Христа: пшеничное зерно упадет в землю и «принесет много плода». Весь роман превращается в эмблематическое представление - изображение идеи эпиграфа в одном сцеплении с заглавием.
В статье слависта Марсии Морис (Вашингтон) «"Где же ты, брате?": Повествование на границе и восстановление связности в "Братьях Карамазовых"» отмечается, что роману Достоевского предпослан образ «брата», заключенный в самом названии и намекающий на два тесно взаимосвязанных вопроса в Священном писании: «что значит братство?» и «какие обязанности оно накладывает»? Анализируя нравственные проблемы, поставленные Достоевским в романе, автор акцентирует внимание на особых повествовательных стратегиях - приемах поэтики, которые использует писатель при решении этих вопросов.
Американская славистка Дебора Мартинсен (Нью-Йорк) в статье «Первородный стыд», прослеживая сложные отношения между братьями Карамазовыми, исследует нравственные проблемы стыда, вины и испытания судом. Проходящая через весь роман мысль о том, что каждый человек является чьим-то братом, символически воплощает идею Достоевского об ответственности каждого за всех и за все.
В статье «Четвертый брат или козел отпущения ex machine» американская славистка Ольга Меерсон (Вашингтон) подвергает своего рода пересмотру образы Смердякова и Алёши Карамазова.
Л. Сараскина в статье «Метафизика противостояния в "Братьях Карамазовых"» отмечает, что «мир на глазах Достоевского делался неспособным к христианству и совершенно спокойно заявлял об этом... "Мир на другую дорогу вышел", - такая запись четырежды встречается в черновых рукописях "Братьев Карамазовых"» (с. 554). Автор подчеркивает, что вопрос, можно ли веровать в истины православия будучи цивилизованным, в последнем романе Достоевского был поставлен с социологической, демографической обстоятельностью. Персонажи «Братьев Карамазовых» содержат в своих анкетных данных два непременных пункта: пункт веры и пункт образования, и, по мнению исследовательницы, могут составить четыре группы: образованные неверующие (Миусов, Иван Карамазов), образованные верующие (Зосима), необразованные неверующие (Смердяков), необразованные верующие (слуга Федора Павловича Кутузов, Алёша Карамазов, Митя Карамазов).
Своими «кинеситическими наблюдениями» над романом Ф.М. Достоевского «Братья Карамазовы» поделился С.Б. Пухачёв (Новгород Великий). Комплекс жестов и движений, к которым относятся выражение глаз, улыбки, изменение цвета лица, речевые темпы, интонационные характеристики, пространство общения, т.е. присущие персонажам движения, имеют «информационную природу», какими бы естественными они ни казались. На основании статистических выкладок автор делает теоретические обобщения, считая, что телесное поведение главных героев романа позволяет отчетливей увидеть физическую картину мира, какой она представлялась самому Достоевскому.
В статье «Театр трапезы и Винная карта трапезы в романе "Братья Карамазовы"» О.А. Деханова рассматривает «гастрономические» эпизоды в романе, образующие четыре «парные перемены с четким элементом противостояния». Таковы - «Церковь», «Дом», «Трактир», «Грушенька». Каждая перемена, по мнению автора, имеет свой внутренний конфликт, при этом все они взаимосвязаны сквозной системой монологов, отражая в своей целостности общую религиозно-философскую концепцию романа.
Г.К. Щенников (Екатеринбург) рассматривает сатиру и трагедию как жанровые составные русского классического романа «Господа Головлёвы» и «Братья Карамазовы». Он считает, что в этих разноплановых «семейных» романах, написанных на рубеже 1870-1880-х годов совмещение сатиры и трагедии обусловлено двойственной мировоззренческой позицией их авторов.
В.Н. Захаров (Петрозаводск - Москва) в статье «Осанна в горниле сомнений» отмечает, что Достоевский дал оригинальное решение жанровой проблемы: каждая книга «романа в двенадцати книгах» представляет свой тип романа, а произведение в целом становится романом романов и энциклопедией разных художественных и нехудожественных жанров. По мнению автора, главы «христианского метаромана» «Братья Карамазовы» соотносимы с: семейным романом («Истории одной семейки»); социально-психологическим романом («Неуместное собрание», «Надрывы»); эротическим романом («Сладострастники»); философским романом («Pro и contra» и «Русский инок»); христианским романом («Алёша»); уголовным романом («Митя»); детективным романом («Предварительное следствие»); с романом воспитания («Мальчики»): с мистическим («Брат Иван Федорович») и судебным романом («Судебная ошибка»).
В статье «Загадка исчезнувших рукописей "Братьев Карамазовых"» Б.Н. Тихомиров (С.-Петербург) отмечает, что в богатейшем собрании автографов Достоевского, бережно сохраненных его вдовой, наряду с рукописями романов «Преступление и наказание», «Идиот», «Бесы», «Подросток» и других произведений также находились и рукописи «Братьев Карамазовых» - черновая, в одном переплетенном томе, содержащем подготовительные материалы к роману, и беловая - разделенная на два тома, общим объемом свыше 900 страниц. После революции 1917 г. судьба большинства творческих рукописей Достоевского складывалась непросто, но, в конечном счете, благополучно, и сейчас почти все они находятся в государственных хранилищах (РГАЛИ, РГБ в Москве, Пушкинский Дом в Петербурге). Местонахождение рукописей «Братьев Карамазовых» на протяжении более 85 лет остается одной из наиболее волнующих проблем, тревожащих исследователей творчества Достоевского. Автор статьи дает целостную картину состояния документальных источников по этому вопросу, приведены мотивированные варианты возможных направлений поиска (причем речь
идет не только о судьбе автографов Достоевского, но также и о судьбах вдовы и потомков писателя).
Раздел «Библиография» содержит работы о романе «Братья Карамазовы» за последние примерно сорок лет; причем особое внимание уделено исследованиям последнего времени.
В сборнике также опубликованы статьи: «Иван Карамазов. Философия отрицания» - Флорес Лопес Хосе Луис (Мексика), «Бунт Ивана Карамазова (оправдание Бога и мира в романе Ф.М. Достоевского "Братья Карамазовы")» - протоиерей Вячеслав Переверзенцев (Черноголовка), «Тема страдания невинных в романе "Братья Карамазовы" (сюжет Иова и сюжет Христа)» -А.А. Казаков (Томск), «Евангельский текст в художественной концепции "Братьев Карамазовых"» и «Художественное завещание Достоевского» - Ф.Б. Тарасов, «"Книга Иова" как прецедентный текст "Братьев Карамазовых" (из наблюдений над поэтикой диалогического слова)» - В. Ляху (Заокск), «Молчание в "Братьях Карамазовых"» - М. Джоунс (Великобритания), «Попытка характерологии героев в романе "Братья Карамазовы" в свете их отношения к детям» - Ре Омацу (Япония), «Сектант ли Смердяков? (к теме: "Достоевский и секты")» - Г. Боград (США), «Судьбы героев под вопросом» - А.П. Власкин (Магнитогорск), «Достоевский и силлогизм» - Р. Пис, «"Братья Карамазовы": Лик земной и вечная истина» - К.А. Степанян.
Т.М. Миллионщикова
Зарубежная литература
2009.04.026. ЗУНШАЙН Л. ПОЧЕМУ ДЖЕЙН ОСТЕН СТАЛА ДРУГОЙ, И ПОЧЕМУ ДЛЯ ПОНИМАНИЯ ЭТОГО НАМ НУЖНА КОГНИТИВНАЯ НАУКА.
ZUNSHINE L. Why Jane Austen was different, and why we may need cognitive science to see it // Style. - Dekalb, 2007. - Vol. 41, N 3. -P.272-298.
Интересы Лизы Зуншайн (ун-т Кентукки) лежат в области применения методов и концепций когнитивной науки к материалу художественной литературы Нового и Новейшего времени. Наибольшее внимание исследовательница уделяет использованию в литературоведении представлений о «Theory of Mind» (ToM) - воз-
