CC BY
28
2009.03.012. ПЕРЕВЕРЗИН В.М. БОЛЬШАЯ ЭПИЧЕСКАЯ ФОРМА В РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ: ПУТИ ЖАНРОВОГО ИЗУЧЕНИЯ. -Новосибирск: Наука, 2007. - 174 с.
В исследовании доктора филол. наук, проф. В.М. Перевер-зина (1948-2005)1 рассмотрены актуальные вопросы теории «большой эпической формы»; освещается историография вопроса; дан анализ художественного изображения ключевых моментов истории в романах «Война и мир» Л. Толстого и «Тихий Дон» М. Шолохова.
В монографии четыре главы: «Отечественное эпосоведение в поисках жанровой формулы большой эпической формы»; «М.М. Бахтин об освоении реального исторического времени в литературе. Проблема романизации истории»; «Предпосылки романизации истории в философско-исторических и художественно-эстетических воззрениях Л.Н. Толстого»; «Жанр "Тихого Дона" и возвращенный романный эпос».
Как показывает автор, жанровая характеристика большой эпической формы нуждается в радикальном обновлении. Отталкиваясь от концепции эпопеи как своего рода антиромана (А.И. Белецкий2) и обращаясь к идеям М.М. Бахтина и Г.Н. Поспелова, а также к их конкретизации в работах современных литературоведов (Г.К. Косикова, Н.Л. Лейдермана, А.В. Михайлова, Л.В. Чернец, А.Я. Эсалнек и др.), ученый обосновывает «концепцию большой эпической формы как романической (или романной) эпопеи».
«В ряду эстетических ценностей, завещанных Золотым веком русской литературы, гениально открытая Толстым содержательная
1 В.М. Переверзин - автор более ста научных и научно-методических публикаций, заведовал кафедрой русской литературы ХХ в. и теории литературы в Якутском гос. ун-те, был членом правления Российского общества преподавателей русского языка и литературы (РОПРЯЛ), председателем правления Якутской республиканской ассоциации преподавателей русского языка и литературы, членом Совета по языковой политике при Президенте РС(Я). Реферируемая книга ученого была завершена его вдовой - Д. Брагиной при участии двух дочерей.
2 См.: Белецкий А.И. Судьбы большой эпической формы в русской литературе Х1Х-ХХ вв. // Избранные работы по теории литературы. - М., 1974.
форма "нового большого эпоса" [термин М.М. Бахтина] занимает особое положение, знаменуя веху в мировом художественном процессе. Автор достиг в ней качественно нового уровня художественного синтеза, до которого не поднимались ранее ни он сам, ни вся русская и мировая литература» (с. 5), - пишет В.М. Переверзин во Введении.
Именно «Война и мир» Л. Толстого позволила поставить вопрос о романизации эпопеи на основе романизации истории. Предпосылкой для этой концепции является идея М.М. Бахтина о романизации жанров литературы в эпоху Нового времени. В.М. Переверзин предложил разграничить роман как жанр и романное мышление как метажанровую категорию. Разделяя точку зрения Г.Н. Поспелова на эпопею как жанр национально-исторической проблематики, исследователь развивал идею об истоках романизации жанра, ранее всего проявившихся, с его точки зрения, в творчестве В. Скотта и А.С. Пушкина. Наиболее полное осуществление этот процесс получил в «Войне и мире».
Интерес Толстого к национально-исторической проблематике, осмысление им жизни нации, общества в аспекте их становления не вызывает сомнения. При этом писатель решительно отказался от эпизации прошлого как жанровой доминанты традиционного эпоса и впервые в мировой литературе стал на путь принципиальной романизации большой эпической формы. Речь идет о художественно-эстетическом открытии писателя, благодаря которому и возникла романическая эпопея - новый литературный жанр на основе концепции «истории-искусства» и задач художника, осваивающего реальное историческое время (с. 156).
Приоритетное внимание В.М. Переверзин уделял проблеме прозаизации истории, ее философии у Толстого. Речь идет не о «сверх-романе» и не о романе-эпопее как жанровом симбиозе, а о «романической эпопее» - целостном, внутренне едином жанровом образовании. Такое понимание новаторства Л. Толстого может способствовать преодолению тенденции к канонизации «Войны и мира» в качестве жанрового образца «нового большого эпоса» и поставить вопрос о путях романизации истории в русской прозе ХХ в.
Толстой всегда побуждал литераторов не следовать слепо канонам и образцам. Опираясь на работы ряда исследователей, В.М. Переверзин подчеркивает, что стремление писателя, с одной
стороны, к постоянному акценту на обычном, житейском, будничном в исторических событиях, к снижению их «необычности и величественности», а с другой - к преодолению различий между «частной жизнью человека и его исторической жизнью представляет собой закономерное следствие прозаического подхода к истории» (с. 110).
Толстого интересовало не столько героическое в поступках и характерах людей, сколько тот, во многом таинственный, процесс его рождения в повседневной жизни, те глубокие, скрытые от поверхностного взгляда «корни, которые его питают». Периодически возникающие попытки трактовать главную книгу Л. Толстого как собственно героическую эпопею актуализируют тезис о прозаиза-ции / романизации героического как важнейшего содержательного начала эпопеи. Исторический метод Толстого-романиста заключался в интегрировании бесконечно мелких величин, образующих подпочву исторического процесса. Невидимые глазу историка, они как бы и не являются «историей». И такой подпочвой в романе оказалась прежде всего прочность родовых переплетений, наглядно проявляющихся в «фамильных» чертах (таково, например, «семейное» начало у Ростовых).
Однако самый глубокий уровень истории - этический; на нем выявляется родовое единство человечества, понимание которого противостоит взаимному истреблению людей. Осознание себя в семье, полку, нации, наконец, в человечестве и есть не что иное, как открытие в себе «родового человека» и, следовательно, прикосновение к «вневременному» и «внепространственному» смыслу истории (с. 115). Писатель помог читателям осмыслить свою повседневную жизнь как историческое творчество и понять, что это последнее - не удел избранных, а совокупный результат их собственных, каждодневных, прозаических поступков, обретений и утрат.
Подытоживая в эпилоге свои размышления, Толстой приходил к идеям, согласно которым отнюдь «не свобода воли, отрицающая законы, и не... законы, подчиняющие себе свободу воли индивида, а сам человек есть движущая сила, квинтэссенция и смысл истории. Только через человека можно прийти к осознанию исторической необходимости и, следовательно, к свободе» (с. 122). Представление о прогрессе как движении человечества к общему благу Толстой заменил «законом прогресса или совершенствова-
ния», который «написан в душе каждого человека и только вследствие заблуждения переносится в историю»1.
Обращаясь к «Тихому Дону», вопрос о жанровом статусе которого остается до сих пор дискуссионным, В.М. Переверзин показывает, что Шолохов нашел свой путь романизации эпоса, создав индивидуально-неповторимую форму эпопеи. Ему удалось как бы расширить пределы романизации истории: в его произведении романическое мышление становится поистине господствующим и на уровне содержания, и на уровне самой структуры романной эпопеи.
Спор в критике идет в основном о трактовке характера главного героя «Тихого Дона». Большинство исследователей осмысляют Григория Мелехова как эпического, эпопейного персонажа; для других он - несомненно, один из наиболее ярких трагических характеров в русской литературе. Сами по себе такие трактовки героя не вызывают возражений, считает В.М. Переверзин, ибо каждая из них раскрывает сущностные грани его характера. Поэтому более правы те, полагает ученый, кто настаивает на определении Григория как эпико-трагического героя (с. 136), что способствует преодолению ошибочного взгляда на него как на «отщепенца» и тому подобных вульгарно-социологических определений.
И все же эпико-трагическая интерпретация героя «Тихого Дона» тоже недостаточна, так как в этом случае Григорий Мелехов предстает «типичным представителем» отдельной социальной или национально-исторической общности и только потом - самоценной личностью. Показательно, что в последние годы в спорах об этом герое возобладала тенденция к целостному анализу его характера -в соответствии с авторским замыслом. «Принципиальное значение здесь имеют наблюдения тех исследователей, для которых главное в герое Шолохова - это "очарование человека", более всего им ценимое» (с. 136). Личность Григория, подчеркивает В.М. Переверзин, предстает как бы «средоточием правды о родовом человеке», стремящемся утвердить себя в системе надклассовых, общечеловеческих ценностей. Иначе говоря, лицо, стоящее в центре «Тихого Дона», - это не только эпико-трагический, но и романический ха-
1 Толстой Л.Н. Собр. соч.: В 90 т. - М., 1949. - Т. 8. - С. 333.
рактер, это - выдающийся романический герой русской и мировой литературы ХХ в.
Однако Григорий Мелехов - основной, но не единственный носитель романического содержания в «Тихом Доне». Идея уникальности, неповторимой ценности человека как личности усиливается, обогащается изображением драматических, а подчас подлинно трагических судеб других персонажей. Значимость романического замысла, его относительная самостоятельность в структуре эпического целого проявляются, например, в пристальном внимании художника к таким ситуациям, которые открывают возможность обращения к экзистенциальным темам жизни и смерти, добра и зла, чести и бесчестия, а также отношений человека и природы, личности и власти - словом, к коренным вопросам и фундаментальным ценностям бытия.
Романная эпопея, как показывает ее история и прежде всего опыт Л. Толстого, представляет собой такую содержательную форму, возникновение которой сопряжено с качественным обогащением романического мышления. На этой основе М. Шолохов, опираясь прежде всего на уроки автора «Войны и мира», нашел свою форму, свои творческие принципы и приемы создания романической эпопеи. Выявить, проанализировать, систематизировать и объяснить их - актуальная задача современного шолоховедения и всего эпосоведения в целом. Ее решение, по убеждению В. М. Переверзина, позволит углубить научное понимание типологической жанровой природы достигнутого писателем художественного синтеза и соотнести найденные им принципы жанропо-строения с приемами создания эпоса в литературе второй половины ХХ в. К последним автор книги относит произведения А. Платонова («Котлован», «Чевенгур»), Б. Пастернака («Доктор Живаго»), В. Гроссмана («Жизнь и судьба») и др.
Завершает книгу «Библиографический список», насчитывающий 315 позиций. Научно-библиографический аппарат издания оформлен С.В. Алексеевой, зав. краеведческим отделом Национальной библиотеки Республики Саха (Якутия).
О.В. Михайлова
