CC BY
49
СРАВНИТЕЛЬНОЕ ИЗУЧЕНИЕ ЛИТЕРАТУР
2009.03.003. СРАВНИТЕЛЬНОЕ ЛИТЕРАТУРОВЕДЕНИЕ: РОССИЯ И ЗАПАД. XIX ВЕК: Учеб. пособие / Под ред. Катаева В.Б., Чернец Л.В. - М.: Высш. шк., 2008. - 352 с.
С 2001 г. на филол. факультете МГУ открыта специализация «Сравнительное литературоведение», важнейшей целью которой является активизация научно-исследовательской работы молодых ученых в этой сфере. Реферируемый коллективный труд - отражение некоторых итогов осуществления этого проекта.
«Сравнительное литературоведение, или литературоведческая компаративистика, - одно из ведущих направлений в современной филологии, отвечающее духу интеграционных процессов в мировой литературе и культуре в целом» (с. 3), - отмечают в предисловии редакторы издания профессора МГУ В.Б. Катаев и Л.В. Чернец. Оно оформилось в XIX в. и представлено именами таких ученых, как А.Н. Веселовский, Ф.И. Буслаев, В.М. Жирмунский, М. П. Алексеев, Н. И. Конрад, П. ван Тигем, П. Азар, Ф. Бальдансперже, Э. Курциус, Г. Кайзер, Р. Уэллек, Д. Дюришин, А. Дима и др. Приведенный перечень имен свидетельствует о том, что традиции русской науки в данной области давние и прочные.
«Теоретическое введение» открывается статьей Л.В. Чернец «О тематике компаративистских исследований». Концентрируя внимание на расширении названной тематики во второй половине ХХ в., автор, выделяет пять основных направлений: «контактоло-гия, типологические схождения, константология, имагология, а также изучение истории и современного состояния компаративистики, или метакомпаративистика» (с. 15). Наиболее освоенной областью является «контактология» (термин предложен З. Константиновичем1); при этом «старые популярные термины: влияния и заимствования - рассматриваются... как проявления контактных связей» (с. 9). К этому направлению относят сопоставление произведений или творчества писателей, представляющих разные национальные литературы (например, как в работе «Байрон и Пушкин»
1 Konstantinovic Z. Vergleichende Literatutwissenschaft. - Bern, 1988. - S. 10.
В.М. Жирмунского, 1924), а также исследования рецепции произведений другой культуры (переводы, переложения, критика и т.п.). Не менее традиционным является сравнительно-типологический подход, применяемый при сомнительности контактных связей (или как дополнение к их изучению) и вытекающий из «идеи единства, общих закономерностей в историческом развитии народов» (с. 11). Так, сильной стороной советского литературоведения, опиравшегося на принцип историзма, было проведение типологических параллелей между средневековыми литературами Запада и Востока в трудах В.М. Жирмунского, Н.И. Конрада и др.
Появление новых направлений компаративистики во второй половине ХХ в. - константологии (учение о константах национальной культуры), а также имагологии (выделяющей «образ иностранца в литературе»1) - связано с возросшим интересом к «трансисторическим категориям, обеспечивающим преемственность национальной культуры, в частности, к понятию языковой картины мира» (с. 13). Реакций на «процессы глобализации, стирающей национальное своеобразие», можно считать работы, уясняющие национальный менталитет (например, в духе учений об «обособленных культурах» Н.Я. Данилевского, О. Шпенглера и др.).
Одним из практических результатов обновления компаративистики является проблемный критерий в подборе самого материала исследования: им может быть, например, и одно произведение, если в нем «воссоздан диалог культур, предствлены различные национальные характеры (типы), языковые картины мира» (с. 14).
В статье «Из предыстории компаративистики: (Вопросы национального своеобразия литературы в манифестах классицизма)» Л.В. Чернец сопоставляет такие эстетические кодексы, как «Поэтика» Ю.Ц. (Ж.С.) Скалигера (1561), «Защита поэзии» Ф. Сидни (1595), «Книга о немецкой поэзии» М. Опица (1624), «Поэтическое искусство» Н. Буало (1674), «Эпистола... о стихотворстве» А.П. Сумарокова (1748). Автора интересуют не вариации теоретических положений (поэзия как подражание, разум как регулятор творчества, следование античным образцам и др.), но отражение в
1 Дима А. Принципы сравнительного литературоведения: Пер. с рум. - М., 1977. - С. 149.
манифестах национального своеобразия литературы, что особенно очевидно в практических разделах эстетических документов, рассматривающих вопросы норм литературного языка, стихосложения, жанровой системы. Показательно, что среди образцов для подражания названы произведения не только античных авторов, но и представителей своей национальной литературы. Так, М. Опиц ссылается на Вальтера фон дер Фогельвейде, а Ф. Сидни - на Дж. Чосера. Независимо от намерений теоретиков их поэтики, обращенные к поэтам-соотечественникам, стали зеркалом исторического момента в развитии национальных литератур. Их манифесты не были «безликими двойниками». «Апогей классицизма как литературного направления (приходящийся на разное время в европейских странах) - это всегда подъем национального чувства» (с. 18), -пишет Л.В. Чернец.
За «Теоретическим введением» следует основная часть книги -«Русская классика и западноевропейские литературы».
А.А. Смирнов в статье «Восприятие русской литературы в Германии (1975-1976)» рассматривает пути формирования представлений о России и русской литературе: переводы (в том числе издание антологий), исследования, отклики на те или иные произведения. Регулярные сведения о России появляются в Германии с XVIII в. благодаря деятельности немецкого просветителя Готшеда. Автор статьи приводит данные о тех органах печати, где есть упоминания о русской литературе, о Кантемире, Сумарокове и др.
Первая немецкая антология по русской поэзии вышла двумя изданиями в Риге (1821, 1823) стараниями К.Ф. фон дер Борга (в ней представлены 32 поэта). Здесь также были опубликованы переводы и обсуждения творчества Пушкина, Гоголя, Лермонтова.
Во второй половине XIX в. пропагандистом русской литературы в Германии стал В. Вольфзон: результатом его деятельности явились переводы и популярные издания, лекции по русской литературе, читаемые по всей Германии, а также основанный им журнал «Russische revue». Для этого периода в первую очередь характерно влияние Ф.М. Достоевского, тогда как Л.Н. Толстой «поначалу воспринимался не как автор гениальных романов, а как представитель нового социально-этического учения» (с. 41). Рассказы Чехова печатались в Германии с 1894, пьесы - с 1902 г.
В эпоху неоромантизма в Германии интерес к русской литературе усилился, что сказалось в разных формах: поездки Рильке в Россию; издание сочинений Гоголя; гастроли МХТ в Берлине. Из наиболее важных работ рубежа веков в статье названы «Размышление аполитичного» Т. Манна и его предисловие к «Русской антологии» А. Элиасберга, эссе С. Цвейга «Три мастера», эссе Г. Гессе «Взгляд в хаос», доклад А. Дёблина «Гёте и Достоевский».
В статье «Метафора водного потока в лирике А. С. Пушкина и английских романтиков» А.А. Смирнов сравнивает русского поэта с Шелли, Китсом, Хантом, Эмерсоном. Например, стихотворение «К морю» соотносится с «Одой к западному ветру»: «У Шелли человек, взывающий к стихии, так же как у Пушкина, оказывается перед ее загадочной сущностью - одновременно и созидательной и разрушительной. Образ водного потока, бегущей воды - емкая романтическая метафора, передающая процесс "несвязного" мышления, спонтанного перехода от одного состояния к другому, будь то в физической среде или в воображении» (с. 54).
В текстах стихотворений Пушкина «Ночь» (1823) и Шелли «К поющей» (фрагмент) мотив потока выступает и как символ творчества, и как символ обновления жизни. «В целом миф о потоке, уносящем поэта в мир сказочной мечты, о водной струе, рождающейся и внутри и вне лирического субъекта» (с. 58), типичен для английского романтизма, и в этом с ним отчасти перекликается романтическая лирика Пушкина.
Функционирование мотивов А. А. Смирнов рассматривает в статье «Символика в лирике М.Ю. Лермонтова и И.-В. Гёте», считая символизацию специфической формой выражения лирической субъективности и «особой логики восприятия действительности» (с. 58). Лермонтов развивал и углублял типичный романтический конфликт за счет использования индивидуальной символики. Так, в стихотворениях «На севере диком стоит одиноко.», «Утес», «Листок», «Тучи», «Три пальмы», «Пленный рыцарь» компонентами символа становятся по преимуществу явления природы; построение образа во многом связано с общеевропейской традицией, которая была отчетливо сформулирована в теоретических размышлениях И.-В. Гёте (с. 78). Для лирики обоих поэтов характерна в частности «принципиальная взаимосвязь земли и неба», «топография единства верха и низа» (с. 69). Лермонтов продолжил тради-
цию Гёте, упрощая «внешнюю сторону» символических образов, усиливая значимость его «отдельных сторон - цвета, формы, положения в пространстве» (с. 78).
В статье «Ф.И. Тютчев и немецкий романтизм» А.Б. Крини-цын в первую очередь указывает на влияние натурфилософии Шеллинга. Идеи его трактата «Об отношении изобразительных искусств к природе» нашли отражение в таких стихотворениях, как «Не то, что мните вы, природа», «Они не видят и не слышат», «Певучесть есть в морских волнах». Противопоставление гармонии и хаоса - в ряду наиболее важных для понимания Тютчева положений Шеллинга. В тютчевской поэзии «разумное осознание себя отъединяет человека от стихийной, бессознательной природной жизни и заставляет его мучиться от призрачности, ущербности и конечности своего бытия» (с. 144).
Увлечение поэта немецким романтизмом неотделимо от его увлечения идеями и творчеством классиков - Шиллера и Гёте. У последнего Тютчев «перенял не только основные положения философии, но и сам жанр философского фрагмента», а также гётев-ские интонации «философского раздумья и неожиданного риторического пафосного обобщения» (с. 146). Показательна перекличка отдельных образов: например, образ воды (в «Песни о Магомете» и в «Песни духов над водами») несет важную философскую нагрузку, уподобляясь душе и судьбе человека. На смерть Гёте поэт отозвался «проникновенным стиховорением-некрологом, в котором называл его высшим гением человечества, единственным, кто проник в тайны природы» (с. 148).
К Шиллеру восходит тютчевский пантеизм, а также противопоставления античности и современности. Но у русского поэта «символическая перспектива расширяется: она охватывает не только мысль о бессмертии, а всякую ищущую человеческую мысль» (с. 151). Мотив ночи у Тютчева связан с такими текстами, как «Ночные бдения» Дж. Бонавентуры, «Гимны к ночи» Новалиса, стихи Й. Эйхендорфа, К. Брентано, Н. Ленау, Л. Тика, повести Э.Т.А. Гофмана. Вместе с тем «образ дня, скрывающего, будто покрывалом. суть явлений, до Тютчева мы найдем только в стихах Людвига Тика» (с. 156), - считает А.Б. Криницын. В диалоге с немецким романтизмом «сложилась уникальная школа русской философской поэзии» (с. 159), заключает автор.
В последующих статьях освещаются явления русской литературы второй половины XIX в. А.И. Журавлёва в статье «Шилле-ровские мотивы в театральной эстетике А. А. Григорьева -А.Н. Островского» отмечает, что под влиянием трактата Шиллера «Театр, рассматриваемый как нравственное учреждение» в концепции Островского сформировалось «понимание театра как просветительского учреждения», а также идея, что «театр есть своего рода дополнение к суду, рупор общественной совести» (с. 162). Автор выделяет также роль «Писем об эстетическом воспитании человека» и трактата «О наивной и сентиментальной поэзии» для Островского, но особенно - противопоставление «искусства Древнего мира, т.е. цельного человека», «искусству Нового времени, отразившему разорванное, противоречивое сознание современного человека» (с. 165).
В статье Л.В. Чернец «И.С. Тургенев в оценке западной критики (Ю. Шмидт, Э. Геннекен)» выделены различия в подходе к русскому классику между отечественной и иностранной критикой. Для последней характерны «отстраненность... от текущих проблем и многих реалий русской действительности, от узкопартийных журнальных полемик» и соответственно переключение интереса в сторону общечеловеческого содержания» (с. 167). По словам П.Л. Лаврова (рецензировавшего статью немецкого критика Ю. Шмидта в «Вестнике Европы» - 1868, № 12), «иностранный критик - это для писателя первый представитель потомства» (с. 170); т.е. пространственная дистанция выступает как своего рода эквивалент временной. Ю. Шмидт высоко оценил реализм и объективность «Записок охотника» (выгодно отличающихся отсутствием риторики от «Хижины дяди Тома» Г. Бичер-Стоу), романов «Отцы и дети» и «Дым». Это же отметил в своей книге о Тургеневе (1888) французский критик Э. Геннекен. Удивляясь резким нападкам русских критиков на писателя, он отметил, что французскую публику интересуют не социальные темы, но «психологический анализ душевной раздвоенности, противоречия между "умом" и "волей"» (с. 173), свойственнные главным героям романов «Отцы и дети», «Рудин», «Новь». Э. Геннекена восхищало в стиле Тургенева «искусство намека, недоговоренности, символа, возбуждающих воображение читателя» (с. 174).
В статье Л.В. Чернец «Иноязычная речь в "Войне и мире" Л.Н. Толстого» отмечается, что в фокусе внимания таких исследо-
вателей, как В.В. Виноградов, А.В. Чичерин, Б.А. Успенский1, было соотношение иноязычных вкраплений в речи автора-повествователя и персонажей толстовской эпопеи. В.В. Виноградов считал произведение двуязычным, определяя границы речи автора ее грамматической принадлежностью субъекту; А.В. Чичерин противопоставил иноязычной речи персонажей склад речи автора - «русский и глубоко народный» (с. 180); Б. А. Успенский, исходя из концепции романного «разноречия» М.М. Бахтина, проследил частые столкновения в одной фразе противоположных «точек зрения». Развивая этот подход, Л. В. Чернец подчеркивает приоритетность для Толстого «идеологической» точки зрения над другими и проницаемость границ речи автора и персонажей. В статье выделены различные функции иноязычной речи. Так, французский язык - это и знак светского воспитания, и «метафизический» язык, на котором обсуждаются политические, военные, философские вопросы; в 1812 г. - это язык врага: «готовый, клишированный язык» Наполеона, Рамбаля, а также русских дворянских салонов (с. 189). Считая французскую риторику главным поставщиком клише, Толстой часто приводит их русскоязычные стилистические эквиваленты, ведь «готовые слова» есть в любом национальном языке (с. 190).
А.Б. Криницын в статье «Поэма о Великом инквизиторе Ф.М. Достоевского и "История рода человеческого" Дж. Леопар-ди» усматривает философские параллели между двумя обозначенными в заглавии текстами. «Как и Леопарди, Иван Карамазов считает людей слабыми и ограниченными, обреченными на несчастье и не могущими изменить свою судьбу» (с. 235). «Образ райской гармонии, складывающейся из бесконечной красоты видимого мира и любовного единения всех людей в нем» (с. 237), миф о последующем разрушении гармонии и т.п. также связаны с идеями итальянского поэта (как, впрочем, и с влиянием французских утопических социалистов - Сен-Симона, Фурье, Леру, Консидерана). Исследователь указывает и на близость «Истории рода человеческого» и «эсхатологических построений Достоевского» в его романах (с. 249).
1 См.: Виноградов В.В. О языке Толстого (50-60-е годы) // Лит. наследство. -М., 1939. - № 35-36; Чичерин А.В. Возникновение романа-эпопеи. - М., 1958; Успенский Б.А. Поэтика композиции. - М., 1970.
Отдельный блок составляют статьи о творчестве Чехова. В.Б. Катаев («Чехов и Германия») рассматривает взаимодействие писателя с немецкой культурой на нескольких уровнях. Во-первых, это биографические данные, почерпнутые из писем и мемуаров: встречи с архитектором Францем Шехтелем, зоологом Вагнером (прототипами фон Корена в повести «Дуэль»), земским врачом И.Г. Витте и др.; однако на первом плане - актриса МХТ Ольга Леонардовна Книппер, ставшая главной женщиной в жизни Чехова, и Адольф Маркс, издатель его собрания сочинений.
Во-вторых, это образы немцев, отражающие не столько представления самого автора, сколько «миф о немце» в русском менталитете (с. 252). В творчестве Чехова нашло отражение «обывательское восприятие философии Ницше и одновременно широчайшее распространение его известности» (с. 255). Не менее значительным было влияние на Чехова немецкой литературы, сказавшееся не только в юмористике, но и в поздней прозе. Например, трагедия Гёте «Фауст» - один из литературных источников, соотносимых с чеховской повестью «Скучная история», а замысел «Трех сестер» возник под влиянием «Одиноких» Г. Гауптмана.
В-третьих, это освещение творчества Чехова в трудах немецких критиков и литературоведов, историков и теоретиков драмы» -Г. Дика, К. Хильшера, Р.-Д. Клуге и др.
Тема взаимодействия Чехова с одной из европейских культур продолжается в статье «А.П. Чехов и Франция». Для юмористики писателя характерен «ограниченный набор французских словечек и оборотов, вошедший в речевой обиход того среднего человека, который и становился основным героем писателя», отмечает В.Б. Катаев (с. 277). Использование языковых клише в речи героев и рассказчика в ранней прозе писателя, а также сочетание русских реалий с якобы французскими именами создают комический эффект и рассчитаны на типичного читателя юмористических журналов, в которых сотрудничал молодой писатель. Как и в случае с Германией, Чехова интересует не столько французская культура, сколько «миф о Франции» в русском обывательском представлении (с. 279).
В ряду откликов Чехова на французскую литературу -Мопассан. Б.В. Катаев отмечает перекличку трех произведений: книги Мопассана «На воде», рассказа Л. Толстого «Дорогого стоит» и «Рассказа старшего садовника» Чехова. Три писателя, взяв
один и тот же сюжет, ставят акценты по-разному. «Мопассан высмеивал суд и закон, расписавшиеся в своем бессилии перед лицом главного - силы денег. Толстой сурово отвергал неправедный суд и закон - орудия неправильно, греховно устроенного человеческого общества. Чехов не дискредитирует закон и суд и не защищает их; его цель - показать, как, на каких основаниях может зиждиться изображенное в рассказе отношение к суду и закону» (с. 293-294). Таким образом, анализ диалога Чехова с Толстым и Мопассаном подтверждает тезис Б.В. Катаева о том, что писателя интересовали не столько те или иные «специальные вопросы», сколько «проблемы ориентирования человека в мире»1.
А.Б. Криницын в статье «"Вырождение" Макса Нордау и воззрения А.П. Чехова на русскую интеллигенцию» рассматривает взгляды писателя на русскую интеллигенцию (по письмам и образам поздней прозы). Концепция М. Нордау о вырождении как свойстве эпохи fin de siècle была популярна не только в Европе, но в России; в конце 1880-х - начале 1890-х годов ученый становится одним из наиболее читаемых и модных авторов. Упоминание о нем есть в письме Чехова к А.С. Суворину от 27 марта 1894 г., а в 1896 г. он посылает «Вырождение» и «В поисках за истиной» в таганрогскую библиотеку. Однако проблема «вырождения» волновала писателя гораздо ранее 1893 г. и независимо от его знакомства с работами Нордау: в прозе 1891-1892 гг. появляется образ «вырождающегося» интеллигента («Дуэль», «Соседи», «Палата № 6», «Иванов») с его пессимизмом, мистицизмом, разочарованностью, апатией, утомляемостью, чрезвычайной возбудимостью, истерией. Образы Коврина («Черный монах»), Лысевича («Бабье царство»), Рашевича («В усадьбе») и др. имеют аналоги в «Вырождении» и «Парадоксах» М. Нордау, но авторская оценка этого явления различна. По мнению Чехова, «нельзя ссылкой на "нервный век" оправдывать "свою нелепую жизнь" и слагать с себя за нее ответственность» (с. 269).
В статье «Пьесы А.П. Чехова в контексте мировой драмы» В.Б. Катаев отмечает, что первые три пьесы драматурга соотносимы с поэтикой античной драмы и называет такие черты сходства,
1 См.: Катаев В.Б. Проза Чехова: Проблемы интерпретации. - М., 1979.
как сюжетные параллели (суд героя над собой), тип развязки, роль внесценических персонажей, принцип трагической иронии. Параллели между «Ивановым» и пьесами Шекспира проводились в истории науки довольно часто. По мнению автора статьи, Чехов ориентировался в первую очередь не на «тип героя», а на «принцип построения» «Гамлета», т.е. в творчестве английского драматурга его интересовала главным образом сфера сознания героя, его размышления (с. 300).
Автор выявляет также сходство пьес Чехова с «новой драмой», указывая на близость «Чайки» и «Дикой утки» Г. Ибсена. При сходных героях и похожей символике образность чеховской пьесы не так однозначна, как у норвежского драматурга: символ «дикой утки» неоднократно расшифровывается в речи персонажей, но «чайка» у Чехова не соотносится напрямую ни с одним из героев. «Три сестры» Чехова и «Одинокие» Гауптмана затрагивают близкие проблемы (одиночество, семья, разобщенность); сопоставима в пьесах и система действующих лиц. Однако в драматургии Чехова на первом плане - тема «ориентирования» человека в жизни, отсутствующая в «новой драме». В этом В.Б. Катаев видит «специфику театра Чехова» (с. 312).
В «Приложении» приведены: программы лекционных курсов по специализации «Сравнительное литературоведение» («Теоретическое введение в сравнительное изучение литератур»; «Русская литература Х1-Х1Х вв. в контексте европейской литературы»), а также список опубликованных работ слушателей курсов (37 позиций).
Л. В. Лапонина
