CC BY
14
2008.01.030. МАЛОИЗВЕСТНЫЕ СТРАНИЦЫ И НОВЫЕ КОНЦЕПЦИИ ИСТОРИИ РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ ХХ В.: Материалы Межунар. науч. конф.: Москва, МГОУ, 27-28 июня 2005 г. - М.: Водолей РиЬПсЬеге, 2006. - Вып. 3, ч. 2: Русская литература в России ХХ в. / Ред.-сост. Алексеева Л.Ф. - 215 с.
Сборник материалов Международной научной конференции, проходившей на факультете русской филологии Московского государственного областного университета, содержит анализ творчества русских поэтов и прозаиков, создававших свои произведения как в России, так и в эмиграции.
В первом разделе - «1900-1910-е годы» - рассматриваются произведения А. Чехова, М. Пришвина, И. Шмелёва, А. Блока, А. Ахматовой и др. В статье «Нарративная маска детства в творчестве А.П. Чехова» отмечается, что писатель постоянно ставил вопрос, почему в человеке гаснет «искра божия», почему исчезает в нем естественная способность ощущать наслаждение жизнью и открытое, творческое отношение к миру и людям, которым в детстве наделен каждый человек. Автор статьи Р. Гржибкова (Прага, Карлов университет) подчеркивает: Чехов как бы незаметно стремился активизировать опыт детства, объединяющий всех, кто принимает участие в реализации художественного текста, т.е. автора, повествователя, персонажей и читателя. В потоке повседневной жизни и ее мелочей в чеховских произведениях вдруг на мгновение приоткрываются «виды в прошлое и будущее» (с. 8), в неизвестные, потенциальные формы существования, где события, явления, мысли и чувства приобретают необычное освещение («На пути», «Моя жизнь», «Мужики», «Ионыч»). В поздней прозе и драмах писателя детство выступает прежде всего составной частью индивидуального сознания, в котором настоящее не отделяется от прошлого и будущего.
В статье «Архетип народного мудреца в литературе русского неореализма» Н.Н. Иванов (Ярославль) анализирует раннее творчество М. Пришвина. Любимые персонажи писателя из «Волшебного колобка», «Кладовой солнца», «Осударевой дороги» идут к свету знаний путями, проложенными в волшебных сказках, мифах. «Странники» у Пришвина проходят испытание отгадыванием загадок, разгадыванием снов, страхом перед дикими животными и
«временной смертью» (с. 26). В лесу они наделяются волшебными предметами, магическим, сакральным знанием. Лесная тропа, путь по воде - это еще и дорога в иной мир, а на уровне подсознательно-психологическом - символическое изживание тревожных предчувствий и ожиданий, преодоление «социальных и родовых тягот» (с. 26-27). В повести «Жень-шень» функциями сказочного мудреца, посвященного во все тайны растительного царства, учителя, знахаря, колдуна наделен китаец Лувен. От него главный герой воспринял «хитрую науку»: чуткость к шуму ветра и движению воды, знание языка птиц и зверей, способность влиять на природный мир. Идея пересоздания сущего, столь близкая искусству Серебряного века, питая художников, обретала во многих произведениях высшую философско-эстетическую значимость.
В статье «Возмездие Дон Жуану» О.В. Сафронова (МГОУ) рассматривает стихотворение А. Блока «Шаги Командора». Это -баллада, «полная смятения и тревоги перед темным, неизвестным, но неизбежным будущим» (с. 55). Дон Жуан у Блока - не герой средневековой легенды, а современник поэта, человек ХХ в. В то же время он - носитель тех страстей и пороков, которые унаследовал от прошлых веков. Столкновение героя со статуей Командора интерпретируется как столкновение с возмездием, с историей, с неотвратимым роком. Характерно, что в сюжет включается автомобиль - реальная примета времени. Блок переводил тему донжуанства в гораздо более широкий план исторической несостоятельности, беспомощности своего персонажа перед тем, что он и вообразить не в состоянии. И стужа, и бой часов - блоковские символы, знаки продуваемой ветром эпохи, наступающего грозового, мятежного времени. Герой Блока не знает, что ему делать со своей «постылой свободой», он расплачивается за неверие в Бога, за легкомыслие в любви, и более того - за измену времени и самому себе. И ужаснее, чем поединок, для него Божья казнь, казнь моральная, глубокое нравственное осуждение недостойного поведения, порочного чувствования, дерзания против того, что не подчиняется человеку.
«Библейские мотивы в авторской концепции книги Н.С. Гумилёва "Жемчуга"» рассматривает В.Н. Климчукова (МГОУ). Поэт не единожды будто «выверял» сущность земной жизни мудростью христианского вероучения, библейскими образами и сюжетами. И не
только одной личности или определенного исторического среза, но смысла бытия человечества. Именно такой подход воплощен в стихотворении «Сон Адама». Романтическая мечта поэта свободно преодолевает границы бедной действительности, позволяя заглянуть в никому не ведомые дали, пусть лишь в форме пророческого сна. Но это пророчество глубоко волнует и убеждает потому, что оно возникло на светлом пути проникновения в мудрость христианского вероучения. Сборник стихов завершается мажорной нотой встречи с возрожденным по Божьей воле миром.
«Е. Гуро и В. Маяковский: Родство образных систем» - статья О.М. Култышевой (Нижневартовск Ханты-Мансийской АО). Творческие приемы поэтов, по убеждению автора, обнаруживают много общего. В первую очередь речь идет о социальной проблематике, разрабатываемой поэтами в рамках городской темы. Образ поэта-мученика, созданный Гуро в ее урбанистических стихах, находит отражение в образе автобиографического героя Маяковского -площадного поэта-пророка, жертвующего собой ради «улицы». Урбанистические пейзажи обоих поэтов отмечены наличием общих предметных образов, главными из которых являются вывески, фонарь, водосточные трубы, кабак. Оба выступали новаторами в сфере лексики, ритмики и поэтики стиха. Гуро, пишет автор, была даже радикальнее Маяковского в своих поисках. Особенно это касается ее экспериментов по созданию новых, «неведомых» слов, положивших начало футуристической концепции «зауми».
В первый раздел включены статьи: «Об историческом прототипе священника Николая из мистической трилогии В.С. Соловьева» (Е.В. Ефимов, Орехово-Зуево), «Характеры церковников в рассказе И.С. Шмелёва "По приходу"» (Л.А. Макарова, Ногинск), «Журнал "Заветы": Герцен Виктора Чернова» (Н.В. Новикова, Саратов), «"Песня, молитва, любовь" в сюитном строе "Четок" Анны Ахматовой» (С.В. Овсянникова, Дедовск), «Малая проза И.А. Новикова 1910-х годов: Гендерный аспект» (Е.А. Черникова, Калуга).
Второй раздел - «1920-1960-е годы». «Мозаичное сцепление звуковых образов и музыкальных символов в книге Б.Л. Пастернака "Сестра моя - жизнь"» - статья И.В. Акимовой (МГОУ). По мнению автора, в сборнике «Сестра моя - жизнь» поэт выступает как философ, стремящийся в живых, динамичных, пусть
даже ускользающих образах познать единство и гармонию мироздания. В связи с этим ведущее значение приобретает музыкальное начало. Мир для Пастернака представляется единым звучащим целым, «оркестром или хором голосов» (с. 60). И человеческое, и природное для поэтической «натурфилософии» Пастернака в равной мере является живым, а раз оно живо, значит, способно нести в себе здоровое начало - «говорить», «дышать», «петь». Природное и человеческое у Пастернака слиты, и потому звуковой образ как таковой и музыкальная символика в художественном «космосе» поэта не противоречат друг другу. Анализ мозаичной структуры музыкальных образов и символов в стихотворениях поэта неизбежно предполагает обращение к образам звучащих предметов и явлений окружающего мира. Это грань, за которой звук превращается в музыку, а музыкальная организованность возвращается в свою изначальную звуковую стихию.
«Экзистенциальный код Клима Самгина» выявляется в статье Е.Г. Белоусовой (Челябинск). Работа носит подзаголовок: «К вопросу о своеобразии стиля М. Горького 1920-1930-х годов». Анализируя все сказанное Самгиным и все сказанное о нем в романе, автор приходит к выводу, что личностный код героя, определяющий и природу его поступков, и суть взаимоотношений с другими персонажами, состоит из слов «путаница», «бессвязность» и «между». Горький создавал образ человека, претендующего на роль необычайно сложной и внутренне богатой личности, многогранность которой при более пристальном рассмотрении оказывается бессвязной пестротой, а богатство оборачивается абсолютной пустотой. Становится очевидным, что хаотическое множество лиц, окружающих героя, и событий, в которые он невольно вовлечен, совершенно не трогают его, не заполняют внутренней пустоты. Наблюдение за романной «жизнью» горьковского слова, скрупулезно и настойчиво фиксирующего любые проявления «разорван-но-спутанного» сознания Клима Самгина, раскрывают не просто «изломанную» и «разбитую» российскую действительность рубежа эпох, но и саму суть человеческого бытия в ХХ столетии - «дисгармоничного, лишенного упорядоченности и целостности» (с. 72).
«Социально-этнографическое содержание романа Н. Кочина "Девки"» выявляет К. А. Лобанова (МГПУ). Роман, относящийся к 1920-м годам, представляет собой картину крестьянской жизни на-
кануне коллективизации. Народные сцены в произведении динамичны, пластичны; они зримо передают активную, стремительную, живую силу крестьянства. Н. Кочин предпочитал не описывать события и не говорить «от себя»; книга в значительной своей части состоит из разговоров действующих лиц. Писатель брал на себя лишь «драматургические реплики». Лучше всего ему удавались отдельные короткие эпизоды и характеристики. Кочин «деловит, прост и лаконичен», его язык выразителен, часто используется гротеск (с. 100). Писатель досконально знал народную речь, но никогда не переступал ту художественную грань, за которой начинается чрезмерное увлечение диалектизмами и просторечиями.
«Религиозные мотивы в прозе Ю. Казакова» - предмет статьи Л.В. Суматохиной (ИМЛИ). Нравственные коллизии в произведениях писателя решаются путем раскрытия страшной силы разрушительного начала в человеке, однако уравновешиваемой «неистребимой тягой к возвышенному, духовному пониманию и переживанием своего опыта» (с. 137). На противопоставлении темного и светлого начал построены сюжеты рассказов «Манька», «Некрасивая», «Ночлег» и др. Религиозная составляющая достигает наибольшей напряженности в связи с темой смерти, обостренное восприятие которой роднит писателя с Буниным. Герои Казакова стараются осмыслить неизбежность смерти, непрерывное угасание жизни в каждом человеке, стремятся найти выход из этого духовного тупика. Евангельские мотивы по-разному преломляются в рассказах «Свечечка», «Адам и Ева», «Во сне ты горько плакал». И все же отношение писателя к бережно воспринятому им религиозному опыту народа неоднозначно и противоречиво. Вопрос о том, к какому итогу он пришел в вопросах веры к концу жизни, остается открытым.
Во второй раздел сборника вошли статьи: «Сон и сновидение в поэтике рассказа Александра Грина» (Р.М. Ханинова, Элиста), «Духовный смысл образа дороги в романе А.П. Платонова "Чевенгур"» (И.А. Бакланова, Москва), «С.А. Есенин и С.Д. Дрожжин: Творческое взаимодействие и личные контакты» (А.М. Бойников, Тверь), «Повести Б. Пильняка 1920-х годов и цензура» (А.И. Ванюков, Саратов), «Гулаговское творчество С.Я. Алымова» (Т.Ф. Жаворонкова, Москва), «Диалектика "невстречи": Лирический диалог М.И. Цветаевой и А. А. Тарковского» (Е.В. Лысенко, Саратов), «Ос-
новные концепты русской мысли в "Ленинградском Апокалипсисе" Даниила Андреева» (В.Г. Тимофеева, Воронеж) и др.
Заключительный раздел - «1970-2000-е годы». В статье «Стилевая эклектика как закономерность литературы переходного периода» Т.Н. Маркова (Челябинск) обращается к текстам В. Маканина, Л. Петрушевской, В. Пелевина. Автор отмечает, что проза конца ХХ в. предъявляет «весьма специфические состояния и ощущения современного героя», понять и объяснить которые средствами «старого» психологизма не представляется возможным (с. 189). Поэтому преимущественное внимание современных художников обращено к сфере бессознательного, что позволяет выразить глубинные, непонятные самим персонажам чувства страха и тревоги, эпистемологическую неуверенность как доминанту «рубежного сознания». Специфика «нового психологизма» состоит в том, что разные способы и формы психологического изображения, вступая в различные сочетания, сплетения, комбинации, реализуют те функции, которые в литературе классической выполнял авторский психологический дискурс. Новый психологизм носит неявный, нерасчлененный характер; он необычайно активизирует роль различных структурных элементов текста: сюжетно-композиционных, ритмико-интонационных и т.д. В частности, архаические формы в новом обличье входят в актуальное поле современной поэтики; переплавленные в горниле индивидуального художественного творчества структуры и модели древней мудрости превращаются в оригинальные идеи. Так возникают «голоса» и мифологические «лабиринты» лада в повестях В. Маканина, архетипы и мифологические коннотации имен и сюжетов в рассказах Л. Петрушевской, картины реинкарнации и метаморфоз человеческого сознания в художественных реконструкциях В. Пелевина. Эклектичность здесь проявляется в том, что непосредственный контакт писателя и читателя с «неготовой, становящейся современностью» (с. 189) парадоксально сопровождается регенерацией отшлифованных многими веками культуры сюжетных архетипов, обнаруживая глубинное родство с архаическими формами.
В статье «Интертекстуальность повести А. Варламова "Здравствуй, князь!"» показан характерный для прозы писателя синтез классической традиции XIX в., постмодернизма и реализма ХХ в. По мнению автора статьи Т.А. Фёдоровой (Астрахань), по-
весть Варламова насыщена литературными образами, аллюзиями, ассоциациями и реминисценциями. Судьбы героев развертываются в сложном пересечении литературных упоминаний. Бальзак, Гессе, Тургенев, Лесков, Цветаева, Солженицын, Пастернак, Высоцкий -таков неполный перечень реминисценций, составляющих фон, на который проецируются судьбы литературных персонажей. Благодаря активности таких внетекстовых связей, сознательно используемых писателем, герои «становятся ближе к миру литературности», и тем самым его отношение к ним оказывается более ясным и нередко ироничным (с. 201).
В сборник также включены статьи: «Эстетическая адресо-ванность поэмы Вен. Ерофеева "Москва - Петушки"» (А.Н. Безруков, Бирск), «Мотив "Exegi топитепШт" в творчестве Леонида Губанова» (А.А. Журбин, Астрахань), «Реалии прошлого в рассказе Е.И. Носова "Фагот"» (А.Н. Кузина, Москва), «Типология характеров в рассказе Б. Екимова "Не надо плакать..."» (Е.К. Холодкова, Серпухов) и др.
О. В. Михайлова
