CC BY
43
ЛИТЕРАТУРОВЕДЕНИЕ КАК НАУКА.ЛИТЕРАТУРНАЯ КРИТИКА.ТЕОРИЯ ЛИТЕРАТУРЫ
ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ ОСНОВЫ И МЕТОДОЛОГИЧЕСКИЕ ПРИНЦИПЫЛИТЕРАТУРОВЕДЕНИЯ И ЛИТЕРАТУРНОЙ КРИТИКИ
2007.01.001. ХАЛИЗЕВ В.Е. ЦЕННОСТНЫЕ ОРИЕНТАЦИИ РУССКОЙ КЛАССИКИ. - М.: Гнозис, 2005. - 432 с.
Доктор филол. наук В.Е. Хализев (проф. МГУ) пишет: «В литературе XIX в., наряду с ее социально-критическим, а порой и обличительным “настроением”, оказывалось неоценимо важным мироприемлющее начало. Нашим писателям-классикам было присуще уважительно-бережное отношение к живым человеческим душам, к тем феноменам национального бытия, которые обладают неоспоримой ценностью, что, как правило, оставалось (так - и по ныне) вне поля зрения критиков, публицистов, ученых... Именно поэтому широко бытующее в гуманитарной сфере словосочетание “ценностная ориентация” вынесено в заглавие данной книги» (с. 8). Речь идет о том, что философ и критик культуры Н.С. Арсеньев назвал одухотворенной «тканью жизни», которая наследуется от поколения к поколению1.
Монография состоит из трех разделов. В первом рассматриваются суждения литературоведов, философов, политических деятелей, публицистов и критиков начала ХХ в. об отечественной
1 Арсеньев Н.С. Из русской культурной и творческой традиции. - Frankfurt a. M., 1959. - C. 9, 13.
классике предыдущего столетия. Во втором выделен ряд аспектов изучения творчества Пушкина (власть и народ в «Борисе Годунове»; завершение действия в «Евгении Онегине»; трагический подтекст «Домика в Коломне»; опыт прочтения «Пира во время чумы»; типология персонажей в «Капитанской дочке»). В третьем разделе речь идет о литературе 1860-х - начала 1900-х годов. Исследователь обращается к анализу художественной пластики в «Войне и мире» Л. Толстого, мифотворчества в «Снегурочке»
А.Н. Островского, эстетики быта и праведничества в творчестве Н. Лескова; дана интерпретация образа Ивана Карамазова как русского мифа начала ХХ в.; расскрывается специфика идиллического начала как существенного компонента повседневной жизни героев в «Вишневом саде» Чехова.
В.Е. Хализев отмечает, что отечественная классика (от Пушкина до Чехова) «нередко подвергается упрекам во всецелой обы-товленности и приземленности, редуцируется до обсуждения социальных вопросов своего (“малого”) времени, характеризуется как отмеченная жестким детерминизмом и ориентирующаяся на позитивизм. При этом недостаточно принимается во внимание пристальный интерес писателей. к ситуациям выбора людьми жизненно-практических позиций, к их духовному самоопределению и инициативно совершаемым поступкам» (с. 7). Сопрягая литературоведение с аксиологией, исследователь видит «главный предмет» своей книги в «поэтизируемой авторами. “галерее” персонажей (а им нет числа), связанных прежде всего с непосредственно близкой им реальностью, в которой они так или иначе ориентируются и действуют. Это и отклики людей на текущие исторические события, и межличностное общение, и пребывание в сфере повседневного быта с его прозой и поэтичностью, печалями и радостями. И (далеко не в последнюю очередь) духовная и “поведенческая” причастность нравственным и религиозным императивам» (с. 9).
В разделе «Спор об отечественной классике в начале ХХ в.» автор конкретизирует свою концепцию, опираясь на анализ полярных высказываний представителей «радикально-революционной (по преимуществу атеистической) мысли» (Е. Соловьев-Андреевич, Р. Иванов-Разумник, М. Горький, В. Базаров) и созидателей «нового религиозного сознания» (Д. Мережковский, Н. Бердяев), а также последователей «культурного традиционализма» (Ю. Айхенвальд,
С. Венгеров, В. Перетц, В. Истрин, Л. Соколов, С. Булгаков, В. Розанов, А. Глинка-Волжский, А. Золотарёв, Г. Федотов, В. Вейдле).
В споре о русской литературе голоса радикалов-утопистов (и в революционной, и в религиозной их ипостаси) звучали гораздо громче, чем голоса традиционалистов. При этом те и другие судили о русской литературе «сурово критически, отчужденно и даже неприязненно». Однако «у первых литература XIX в. вызывала протест как укорененная в национальном опыте: защищающая и поэтизирующая органически сложившийся бытовой уклад, народную веру, праведни-чество и христианское подвижничество. У вторых, напротив, отечественная художественная словесность порождала протест как взывающая к радикальному переустройству русского бытия и при этом склонная к национальному нигилизму» (с. 49).
Поляризация оценочного осмысления отдельных писателей и литературы XIX в. стимулировалась разным отношением к отечественной истории и культуре: «Спор шел не столько между атеистами (“шестидесятнической”, ницшеанской или марксистской ориентации) и деятелями культуры, причастными христианству, сколько между поборниками и “ниспровергателями” первооснов русского культурно-исторического бытия» (с. 48).
В этом отношении симптоматичны, считает В. Е. Хализев, статьи «неохристианина» Д.С. Мережковского («Семь смиренных», «Иванович и Глеб)», в которых он резко отрицательно отнесся к позиции С. Н. Булгакова, ратовавшего за традиционное христианское праведничество1, с предельной жесткостью характеризовал В. В. Розанова как апологета традиционного русского быта, одобрял М. Горького в его крайнем «антитрадиционализме» и, в частности, его резкую полемику с Ф. Достоевским. В 1916 г. Мережковский писал об авторе статьи «Две души» как «первом и единственном сейчас представителе возникающей русской демократии»; он утверждал, что, будучи безбожником, Горький тем не менее «делает Божье дело», и вслед за ним проклинал «русскую святость», которая будто бы и порождает «все наши мерзости». Мережковский заявлял, продолжает исследователь, что в своем отношении к
1 См.: Булгаков С.Н. Героизм и подвижничество (из размышлений о религиозной природе русской интеллигенции) // Вехи. Интеллигенция в России: Сб. ст. 1909-1910. - М., 1991.
России как стране отсталой, ущербной, «азиатской» этот писатель более прав, чем Толстой и Достоевский: «Тут мы уже не с ними, а с Горьким»1. Таким образом, поборник «третьезаветного» христианства ощущал революционный радикализм атеистического толка как нечто более близкое себе, чем традиционное христианство. Начиная с 1906 г. Д. Мережковскому «была присуща воинствующе-антитрадиционалистская ограниченность», близкая М. Горькому и В. Базарову (с. 20). Критик забывает все то «одобрительно возвышающее», что он в более ранних своих работах, написанных на рубеже столетий, говорил о Толстом и Достоевском (в частности, об их «общей преемственности от Пушкина», в котором видел тогда единственный светлый луч в темном царстве русской жизни и литературы).
Близкие суждения высказывал Н.А. Бердяев: отечественная классика была для него свидетельством того, что «доминанта» русского бытия негативна и при этом исторически стабильна. Так, в 1918 г. он усмотрел в творчестве Гоголя доказательство того, о чем неоднократно говорил и Горький: «нечеловеческое хамство», «тьма и зло заложены не в социальных оболочках. а в духовном
ядре» русского народа, они принадлежат его «метафизическому
2
характеру» .
Итак, наиболее активно в «крупных» публицистических, литературно-критических и научных жанрах дала о себе знать концепция русской литературы, не принимающая во внимание многовековых традиций отечественной истории и культуры и нередко сопряженная с их прямым отрицанием. Литература при этом вырисовывалась по преимуществу как сурово обличительная, а также в виде зеркала умственных и душевных драм образованного меньшинства - будь то «лишние люди» (духовные скитальцы), либо религиозные бунтари типа Ивана Карамазова, либо сторонники революционных преобразований. Именно такой, считает
В.Е. Хализев, предстает отечественная классика в монографиях Е.А. Соловьева-Андреевича и Р.В. Иванова-Разумника. Первый,
1 Мережковский Д.С. Не святая Русь (Религия Горького) // Мережковский Д.С. От войны к революции: Дневник, 1914-1917 гг. - Пг., 1917. - С. 21-22.
2 Бердяев Н.А. Духи русской революции (1918) // Из глубины: Сб. ст. о рус. революции. - М., 1991. - С. 55, 58.
высказав резкое недовольство в адрес писателей, защищавших крестьянство и его быт, его «мораль долга и самопожертвования», завершил одну из своих книг апологией пролетарского индивидуализма в будущем1.
Но еще более сурового критицизма, направленного на все слои общества (включая народную жизнь), на историческое прошлое страны, а также на недовольную окружающим интеллигенцию, были исполнены суждения М. Горького. По его мнению, в центре русского Х1Х в. - «индивидуалист-мещанин», который достоин обличения, ибо «оправдывает свою борьбу против народа обязанностью защищать культуру»2. Главное достижение русской литературы писатель видел в том, что она внушала «весьма высокую оценку духовных данных революционера».
Своего максимума понимание русской классики как обличения и осмеяния национального бытия достигло на страницах горьковского журнала «Летопись» и особенно в статье В. Базарова «Заколдованное царство», где значение национального символа придается гоголевскому Подколесину, «своего рода русскому Фаусту», образ которого выявляет «основную структуру русской души» .
В принципиально иных работах начала ХХ в. русская классическая литература была осмыслена «как наследие и средоточие ценностей отечественной культуры, в ряде случаев - как обновленное подобие древнерусской словесности. В качестве доминирующих начал (и при этом весьма высоко оцениваемых) здесь обсуждались этический пафос, “учительность”, идея жертвенного
служения» (с. 26).
Движение мысли в этом направлении ощутимо у Ю.И. Айхенвальда; в его «Силуэтах русских писателей» наметился отход от «антитрадиционализма». Нечто подобное находим, отмечает В. Е. Хализев, в статьях А. Смирнова-Кутачевского, выдвигавшего в качестве противовеса самодурству в русской действительности «добровольное подвижничество». Критик именовал его
1 Соловьев-Андреевич Е.А. Опыт философии русской литературы. - СПб., 1906. - С. 534.
2 Горький А.М. Собр. соч: В 30 т. - М., 1953. - Т. 24. - С. 63-64, 40, 48.
3 Базаров В. Заколдованное царство // Летопись. - М., 1926. - № 4. - С. 212, 213, 221-222.
«юродством» и понимал широко - как «свидетельство о глубоких силах народных, готовых при всяких условиях самоотверженно искать света и правды»1. В типе юродивого (и также Иванушки-дурачка) он видел поборника правды и в этом контексте рассматривал образы Гринёва, Лаврецкого, герценовского доктора Крупова, Пьера Безухова, князя Мышкина, лесковских праведников.
Достаточно энергично заявил о себе культурный традиционализм в работах С.А. Венгерова 1880-1910-х годов. Ученый, отрицавший концепцию классовой борьбы, усматривал в отечественной литературе залог и стимул единения разных сословий и общественных групп. Он полагал, что восторженное отношение к отечественной словесности способно соединить все слои русского общества «в одном общем национальном чувстве»2. С горечью отмечал он, что начало подвижничества, столь ярко сказавшееся в литературе, не было поддержано «широким сочувствием»3.
Еще более настойчиво, считает автор книги, традиционалистская концепция проявилась в работах таких видных представителей академической науки, как В.Н. Перетц и В.М. Истрин.
Намного обгоняя свое время, Перетц утверждал, что «корнями, питающими наших гениальных поэтов, является древнерусская литература», от которой (а не от петровской эпохи) идет «стремление к учительству» писателей послепушкинской поры. В XIX в. эта «старая закваска» сказалась «складом наших затаенных понятий», «неутомимым исканием правды», «неиссякаемой верой в царство истины»4. В резком отличии от Иванова-Разумника, Соловьева-Андреевича и Мережковского воспринимаются ученым образы «духовных скитальцев» - как галерея типов людей «мятежных и слабых духом», как свидетельство их тяжелого недоумения перед «западнической ориентацией Петербурга».
1 Смирнов-Кутачевский А. Иванушка-дурачок в художественной литературе // Рус. мысль. - М., 1908. - Кн. 2. - С. 78-79.
2
Венгеров С.А. В чем очарование русской литературы ХГХ в.? - СПб., 1912. - С. 16.
3
Венгеров С.А. Очерки по истории русской литературы. - СПб., 1907. - С. 5.
4 Перетц В. Н. О некоторых основных настроениях русской литературы в ее историческом развитии // Университетские известия. - Киев, 1903. - № 10. - С. 10.
В.М. Истомин, следуя за В.Н. Перетцем, говорил о надэпо-хальных «направлениях русской литературы», специфика которых определялась соединением живого чувства с христианской моралью. С этих позиций он критиковал книги Иванова-Разумника и Соловьева-Андреевича, написанные, как он считал, в угоду не научным фактам, но политическим тенденциям. Подобным же образом на страницах богословского издания Л.А. Соколов отмечал, что защита духовных ценностей и уяснение их на началах церковного предания «должны быть поставлены в тесную связь с изучением литературы»1.
Культурным традиционализмом отмечены высказывания
С.Н. Булгакова, которому было глубоко чуждо и восходящее к Герцену интеллигентское народопоклонничество, и характерное для радикальных шестидесятников (особенно писаревской ориентации) «высокомерное отношение к народу». Безоглядную идеализацию европейской жизни он считал своего рода оптическим обманом, который возникает закономерно (ибо «слишком наглядно все безобразие наших политических реформ»); но также закономерно приходит ориентация на собственные национально-культурные ценности. Для Булгакова центром отечественной классики являлось творчество Достоевского и Л. Толстого - «два солнца нашей и мировой литературы». Здесь (как в живописи Васнецова и философии Соловьева) он ценил прежде всего преодоление атеизма -«основной болезни XIX в.». Однако он был далек от апологии «новой религиозности» Мережковского и Бердяева. Философ высоко ставил начала «задушевности и сердечности», любовное
внимание к повседневности, «благожелательную скромность,
2
искренность и простоту», присущие русскому православию .
В этом Н.С. Булгакову был близок В.В. Розанов, склонный к любовному созерцанию и поэтизации обыденности. Его взгляды В.Е. Хализев рассматривает наиболее подробно. Писатель говорил о «великом и серьезном содержании будничной жизни, т.е. простой ежедневной работы, ежедневного пота, крошечных здесь радостей
1 Соколов Л.А. Вечные ценности человеческой жизни // Труды Императорской Киевской Духовной Академии. - 1913, июль-август. - С. 467.
2 Булгаков С.Н. Этика в православии // Булгаков С.Н. Православие: Очерки учения православной церкви. - М., 1991. - С. 328-329.
и огромной нравственной стороны»; в своем предсмертном «Апокалипсисе нашего времени» он призывал: «Интимное, интимное берегите»1. В сфере повседневности главной ценностью для Розанова была верность единичным моментам собственной жизни, способным давать радость. В этом он (подобно Мережковскому и Бердяеву) отступал от традиционного подвижнического христианства, за которое ратовал Булгаков, и «приходил в противоречие с концепцией праведничества, укорененной в русском сознании и присутствующей в творчестве Лескова и Тургенева, Толстого и Достоевского» (с. 34).
Истоки и корни отстаиваемой им вольной непосредственности Розанов находил в национальном характере; в России он усматривал «силу жертвенности», уступчивость, чуткость, «отзывчивость» ко всем рядом находящимся и ласку, которая «всегда переборет силу». Писателя привлекало все просветляющее, «внесение гармонии в мир и историю»2. Его покоряли «спокойствие старинного рассказа» и «веселость прежней поэзии». В пушкинском творчестве Розанов находил воплощение «абсолютного здравого смысла как глубокого общенародного свойства», в стихах Лермонтова - прежде всего нечто «нежное и ласкающее», у Некрасова - поэзию страдания, а также благодушие, которое называл «небом» поэта, считая его гнев «только облаками». Он говорил об «абсолютном сердце» Толстого, Достоевского и даже не любимого им Гоголя. Своей простотой и обыкновенностью его привлекал Чехов как человек и художник без «политического негодования».
Писатель был противником идеологизирования и самодовлеющего погружения в сферы отвлеченно-умственные. «Но главный объект розановских нападок и язвительностей - беспочвенность, чуждость преданию»; «новых людей» он презрительно именует «социал-женихами». Не менее жестки его отклики на деятельность таких крупнейших писателей-сатириков, как Гоголь и Салтыков-Щедрин («матерый волк», он «наелся русской крови и сытый отвалился в могилу»3).
1 Розанов В.В. О себе и жизни своей. - М., 1990. - С. 625.
2
Розанов В.В. Несовместимые контрасты жития. - М., 1990. - С. 178-179.
3 Там же. - С. 515.
Отношение Розанова к литературе XIX в. менялось в сторону большей критичности: чем далее, тем настойчивее писатель говорил о том, что русская литература не реализовала своих возможностей. Так, в Лермонтове, по его словам, «срезана была самая кронка нашей литературы, и дерево пошло в суки»1. В 1913 г. Розанов утверждал: останься Лермонтов в живых, путь русской литературы был бы иной - люди 60-х годов «не пикнули бы».
Новую отечественную словесность Розанов упрекал в отчужденном осмеянии русского бытия; с его точки зрения, это поощряло и стимулировало «развал России». Под шоковым воздействием событий 1917 г. критик утверждал: «Россию убила литература. Из слагающих “разложителей” России нет ни одного нелитературного происхождения»2; «Россию разорвало, разорвала ее литература», которая была «смертью своего отечества»3. В противоречии собственным полемическим выпадам Розанов подвел итог своим высказываниям в статье «С вершины тысячелетней пирамиды: Размышление о ходе русской литературы» (1918). Здесь критик утверждал, что русская литература «поднялась до явления совершенно универсального, не уступающего в красоте и достоинствах своих ни которой нации, не исключая греков и Гомера. итальянцев и Данта. англичан и Шекспира. даже не уступая. Священному Писанию. Тот век, который Россия прожила в литературе так страстно, этот век она совершенно верила, что переживает
4
какое-то священное писание, священные манускрипты» .
В.Е. Хализев рассматривает незаслуженно забытые работы
А.С. Глинки-Волжского, видевшего в «настроенности» большинства русских писателей «скрытое, ушедшее в глубину» христианство, которое «сказывалось» в их творчестве «вторичными признаками нравственной жажды». Предваряя С.Н. Булгакова, он полагал, что даже нигилистический атеизм, вторгшийся в литературу, таил в себе «могучую страстность религиозного горения». Критик говорил о трагической участи русской интеллигенции XIX в., которая, с
1 Розанов В.В. Мысли о литературе. - М., 1989. - С. 220.
2
Розанов В.В. О себе и жизни своей. - С. 625.
3 Розанов В.В. Сочинения. - М., 1990. - С. 456.
4 Там же. - С. 463-464.
одной стороны, «в социально-политическом идолопоклонстве
своем. влеклась к нигилизму», а с другой - обнаруживала в своем облике (как он проявился в литературе) нечто противоположное нигилизму, традиционно-русское: жажду спасения в аскезе жертвенного служения (с. 41). Высказывания Глинки-Волжского были полемичны по отношению к взглядам Иванова-Разумника и Со-ловьева-Андреевича. Последний, по словам критика, оказался в пустоте, «огулом отрицая» всякое стремление к «метафизическому и религиозному обоснованию освободительной идеи личности»1.
Оригинальной вариацией культурного традиционализма В.Е. Хализев считает суждения А.А. Золотарёва, Г.П. Федотова,
В.В. Вейдле.
В золотарёвской рецензии на «Курс истории русской истории» В.А. Келтуяллы («Заветы», 1912, № 6) резко оспаривался взгляд на творчество как достояние лишь образованного и «правящего» меньшинства, а народ воспринимался исключительно как «средоточие общественной неопытности, невежества, неподвижности, бесправия и бедности»2. Отечественная словесность мыслится Золотарёвым прежде всего как совокупность ценностей, созданных и накопленных разными сословиями, слоями, классами, общественными группами, составляющими нацию, по сути единую. Критик отвергал горьковско-базаровское представление о пассивности русских людей. Отечественную литературу он рассматривал как возрождение традиций культуры Древней Руси (включая киевско-новгородскую), прерванных в «московский» и «петербургский» периоды чрезмерным и давящим государственным центризмом. Говоря о русских писателях XIX в., он подчеркивал их «надмиро-воззренческое» единство - уникальную общность их веры в действенную, преобразующую силу художественного слова. Дух скептицизма и культ иронических стилизаций им решительно отвергался: «До смерти надоело кривое зеркало современной лите-
1 Глинка-Волжский А.С. Христианские перерождения в русской литературе: По поводу «Опыта философии русской литературы» г. Андреевича // Вопр. жизни. - СПб., 1905, апрель-май. - С. 287.
2
Золотарёв А. А. Из истории русской публицистики и критики 1910-х годов: Наследие А.А. Золотарёва // Контекст-1991. - М., 1991. - С. 200.
ратуры.»1, - писал Золотарёв (М. Горькому). Острополемически он откликался на литературные веяния, отмеченные национальным нигилизмом.
В.В. Вейдле акцентировал присутствие в отечественной литературе «чувства семейной связанности и домашнего тепла», а вместе с тем «открытости» дома и семьи всему окружающему. Г.П. Федотову в произведениях русских писателей дороги «картины мирного, прекрасного быта, амнистия человеку - вне героического напряжения и подвига, - человеку просто, который хочет жить и хотя бы мечтать о счастье»2. Вся русская литература, утверждал он, «в основном своем русле, да и почти во всех своих побегах была, по крайней мере в этическом смысле, христианской» .
Так, в самых разных «вариациях», преодолевался русскими публицистами и критиками, учеными и писателями «постчаадаев-ский» «миф об отечественной словесности как порождении и зеркале извечной тьмы русского бытия» (с. 46). Каждый по-своему доказывал, что русская классика XIX в. была обновленным воплощением мощной культурной традиции, уходящей в прошлые века, обобщает В.Е. Хализев.
Реферируемое издание завершают «Именной указатель» и «Перечень публикаций автора, на основе которых написана данная книга».
А.А. Ревякина
1 Золотарёв А.А. Из истории русской публицистики и критики 1910-х годов: Наследие А.А. Золотарёва // Контекст-1991. - М., 1991. - С. 174.
2 Федотов Г.П. Судьба и грехи России: Избр. ст. по философии русской истории и культуры: В 2 т. - СПб., 1991. - Т. 2. - С. 130.
3 Там же. - С. 42.
