CC BY
103
Новый филологический вестник. 2016. №3(38).
---^тф^тз^-
О.А. Богданова (Москва)
Ф.М. ДОСТОЕВСКИЙ СКВОЗЬ ПРИЗМУ РЕВОЛЮЦИОННОЙ ПУБЛИЦИСТИКИ Д.С. МЕРЕЖКОВСКОГО 1905-1921 гг.
Аннотация. В статье прослежена динамика отношения Д.С. Мережковского к суждениям и концепциям Достоевского по актуальным для эпохи начала XX в. вопросам: о народе, интеллигенции, революционном движении, самодержавии и пр., - а также показано изменение оптики известного символиста по отношению к автору «Бесов» на протяжении первых революционных десятилетий. Рассмотрены следующие произведения Мережковского: «Грядущий Хам» (1905), «Пророк русской революции» (1906), «Революция и религия» (1907), «Бес или Бог?» (1908), «Конь бледный» (1909), «Два отречения» (1911), «Горький и Достоевский» (1913), «Не святая Русь (Религия Горького)» (1916), статьи из газет «День», «Русское слово», «Грядущее», «Наш век», «Вечерний звон», «Новая речь», «Новые ведомости» (1917-1918), «Записная книжка 1919-1920», «Царство Антихриста. Большевики, Европа и Россия» (1921), «Федор Михайлович Достоевский. 18211921» (1921). Тексты газетных выступлений Д.С. Мережковского 1917-1918 гг. найдены А.А. Холиковым для готовящегося 20-томного Полного собрания сочинений писателя-символиста и любезно предоставлены автору настоящей статьи.
Ключевые слова: Достоевский; Мережковский; русская революция; религия; самодержавие; народ; интеллигенция.
O. Bogdanova (Moscow)
F.M. Dostoevsky through the Prism of Revolutionary Journalism by D.S. Merezhkovsky, 1905-1921
Abstract. The article retraces the dynamics of D.S. Merezhkovsky's attitude to judgments and concept by Dostoevsky on relevant issues in the early XX century: the people, the intelligentsia, the revolutionary movement, the autocracy, etc. - and also shows the change of optics known symbolist against the author of the "Devils" during the first revolutionary decades. The following works of Merezhkovsky are considered: "The Coming of Ham" (1905), "The Prophet of the Russian revolution" (1906), "Revolution and religion" (1907), "Demon or God?" (1908), "The pale Horse" (1909), "Two of renunciation" (1911), "Gorky and Dostoevsky" (1913), "Not Holy Russia (Gorky Religion)" (1916), articles from newspapers "Day", "Russian word", "Future", "Our century", "Evening bells", "New speech", "New news" (1917-1918), "The notebook 1919-1920", "The kingdom of the Antichrist. The bolsheviks, Europe and Russia" (1921), "Fyodor Dostoevsky. 1821-1921" (1921). The texts of the newspaper by D.S. Merezhkovsky of 1917-1918, that were founded by A.A. Kholikov for the 20-volumes complete works by symbolist writer and were kindly provided by to the author of this article.
Key words: Dostoevsky; Merezhkovsky; Russian revolution; religion; autocracy; the people; the intelligentsia.
В 1905-1907 гг. отечественная литературно-философская мысль осваивала реальность первой русской революции под знаком Ф.М. Достоевского: знаменитое определение Д.С. Мережковского «пророк русской революции» было в целом подхвачено и развернуто с положительными коннотациями в статьях С.Н. Булгакова, Волжского [А.С. Глинки], Н.А. Бердяева, В.В. Розанова, Г.И. Чулкова, Ю.И. Айхенвальда и др. Откликаясь на события 1905 г. в одноименной статье 1906 г., Мережковский противопоставил Достоевского-художника, автора романов, и Достоевского-публициста, автора «Дневника писателя»: «Существует непримиримое противоречие между внешнею оболочкою и внутренним существом Достоевского. Извне - мертвая скорлупа временной лжи; внутри - живое ядро вечной истины. Надо разбить скорлупу, чтобы вынуть ядро. Это оказалось не по зубам русской критике. Но у русской революции достаточно крепкие зубы: разбивая многое из того, что представлялось несокрушимо твердым, она разбила и политическую ложь Достоевского.. .»Ч
В статье обнаружилось существенное изменение взгляда Мережковского на значение и смысл творчества писателя по сравнению со временем создания его труда «Л. Толстой и Достоевский» (1900-1901). По теперешнему мнению критика, Достоевский «был революцией, которая притворялась реакцией». Мережковский разделил в нем «личину» реакционера и «лицо» «религиозной революции»: «Личина - православие, самодержавие, народность; лицо - преодоление народности - во всечеловечности, преодоление самодержавия - в теократии, преодоление православия - в религии Св<ятого> Духа». Поэтому Достоевский и является «первым пророком Св<ятого> Духа, С<вятой> Плоти», «первым из нас», подлинным провозвестником «религиозной революции»2.
Черты нового, открывшегося Мережковскому при свете революции Достоевского - и в вышедшей в июне 1906 г. его книге «I. Грядущий Хам. II. Чехов и Горький», где писатель без всякого пиетета назван «противоестественной помесью реакционера с террористом»3.
То же понимание Достоевского и в статье Мережковского «Революция и религия» (1907), где на основе недавнего политического опыта России сформулированы принципы «религиозной общественности». Религиозно-революционное движение, по мысли автора, начиная с реформ Петра I существовало в России одновременно «внизу, в народе» (раскольники и сектанты) и «вверху, в дворянской интеллигенции» (Н.И. Новиков, декабристы, П.Я. Чаадаев, Н.В. Гоголь, Ф.М. Достоевский, Л.Н. Толстой, Вл.С. Соловьев). Современная же русская революция (1905-1907 гг.) совершилась «помимо или против русского религиозного сознания». Поэтому предстоит двойная задача: «соединить нашего Бога с нашей свободой» и «раскрыть единую мысль в обоих движениях». Утверждая «общность религиозного поиска декадентов и народа», Мережковский говорит о необходимости для тех и другого «нового откровения, не продолжения Второго, а начала Третьего завета, <...> устремления к Христу Грядущему»4. По Мережковскому, новая религия и новое социальное устройство взаимообусловлены. И в этом причина парадоксальности позиции Достоев-
ского: провозвестник «нового религиозного сознания» начала XX в., «он страшится и ненавидит революцию; но не может представить себе ничего вне этой и страшной и ненавистной революции. Она для него абсолютная, хотя и отрицательная, мера всех вещей, всеобъемлющая категория мышления. Он только и думает, только и говорит о ней, только и бредит ею. Ежели кто-нибудь накликал революцию на Россию, как волшебники накликали бурю, то это, конечно, Достоевский». На протяжении жизненного пути «Достоевский совершил полный круг своего развития: начал с революции политической, кончил революцией религиозной»5.
Большинством современников интерпретация Мережковского воспринималась как непривычная и у многих вызвала отторжение. В первую очередь, у А.Г. Достоевской, не пожелавшей открыть статьей «Пророк русской революции» Юбилейное (6-е) издание сочинений покойного мужа6. Свое решение она обосновала следующим образом: «Мое мнение было подкреплено тем тяжелым впечатлением, которое эта статья произвела на почитателей таланта Федора Михайловича, бывших на чтении Д.С. Мережковского в зале Тенишевского училища (публичная лекция по статье была прочитана Д.С. Мережковским 18 февраля 1906 г.). После лекции <...> знакомые и незнакомые <...> упрашивали не печатать этой статьи при П.С. Сочинений, как "противоположной всем тем идеям, которые высказывал покойный писатель".»7 (из письма С.И. Смирновой (Сазоновой) от 26 мая 1906 г.). По мысли Е.А. Ляцкого, Мережковский ввел читателя в заблуждение, сделав Достоевского «провидцем русской революции», т.к. на деле «при всем своем таланте, глубине и тонкости психологического анализа, Достоевский в своих общественных и политических взглядах был реакционером чистой воды, убежденным противником всего, что не мирилось с самодержавием и православием, и этого факта не прикрыть никакими хитротолками, никакой игрой слов.»8. Полемическим пафосом по отношению к определению Мережковского пронизана и статья Л. Ше-стова «Пророческий дар», в которой философ обрисовал писателя весьма неприглядно: «Люди приняли придворного певца существующего порядка за вдохновителя дум, за властителя отдаленнейших судеб человечества». На деле же «чин пророка <.> был ему совсем не к лицу»9. Да и сам Мережковский в письме Анне Григорьевне из Парижа от 15 (28) сентября 1906 г., которое предваряло статью Булгакова в 1 томе Юбилейного (6-го) ПСС, отметил по поводу своего отвергнутого вступления: «высказанные в этой статье взгляды на некоторые самые заветные верования Ф.М. Достоевского - самодержавие, православие, народность - <...> не совпадают с установившимся в русском общественном мнении пониманием произведений этого писателя.» (курсив мой. - О.Б.)10.
После расстрела мирной демонстрации в Петербурге 9 января 1905 г. неприязнь к самодержавию стала господствующим настроением даже в среде религиозно-философской интеллигенции. Теперь она любыми путями стремилась «оправдать» близкого себе по духу Достоевского, затушевав прижизненные симпатии писателя к русской монархии и осуждение революционеров в романе «Бесы». Например, Булгаков в своей вступи-
тельной статье «Чрез четверть века», а также в статье «Венец терновый (Памяти Ф.М. Достоевского)» (1906), пришел к сходным с Мережковским выводам о глубинной революционности Достоевского. С целью переосмысления личности и творчества автора «Бесов» в распахнутом революцией историческом диапазоне такие критики, как Мережковский, Розанов, Булгаков, Волжский [А.С. Глинка] и др., констатировали разделение Достоевского-художника и мыслителя, что дало им возможность извлекать «подлинное» мировоззрение писателя не из его непосредственных публицистических высказываний, содержание которых им претило, а из художественных произведений с их многозначными смыслами. Так получили обоснование попытки Мережковского привлечь Достоевского в революционный лагерь, связать его художественные идеи с «новым религиозным сознанием». При этом авторы статей 1900-х гг., не разделяя антиреволюционного пафоса Достоевского в романе «Бесы» (1872) и не соглашаясь с его «реакционными» высказываниями в публицистике, как правило, осуждали великого писателя за «ошибки» и «односторонность» и призывали к их «преодолению».
Большинство из упомянутых выше создателей нового облика Достоевского в 1905-1906 гг. не сомневались в революционной правоте «народных масс». Однако традиционно приписывавшаяся автору «Бесов» «шатовская» концепция народа была подвергнута уничтожающей критике еще в «Пророке русской революции» Мережковского: «В настоящем <.. .> очень раннем фазисе русской революции поразительно отсутствует идея религиозная. Как будто русский "народ-богоносец" сделался безбожней-шим из всех народов и крестьянство перестало быть христианством»11.
Между тем реальное отношение Достоевского к народу нельзя назвать однозначным. Да, это «богоносец», но в то же время и «зверь», и даже «нигилист». Причем первое определение русского народа появилось в устах таких разных героев писателя, как Шатов («Бесы») и старец Зосима («Братья Карамазовы»), а не в собственно авторском дискурсе. В обоих случаях оно имело неодинаковый смысл: «человекобожеский» у Шатова и православно-святоотеческий у Зосимы, которые обычно смешивались в сознании читателей первых десятилетий XX в. Мысль самого Достоевского о «богоносности» русского народа нельзя отождествлять с идеей Став-рогина-Шатова, близкой не к церковному, а к народному православию5 и даже к язычеству. В структуре «Бесов» теория Шатова - одно из трех антиномичных идейных построений, внушенных разным лицам главным героем романа Ставрогиным - человеком, верующим в беса и не верующим в Бога, по сути дела - Антихристом. Экзистенциальный крах самого Ставрогина - источника этой идеи, несуразность жизни и гибель Шатова, «съеденного» ею, - указывают на то, что она отнюдь не проистекает из авторского мировоззренческого плана. В то же время автор «Братьев Карамазовых» свидетельствовал в письме Н.А. Любимову от 7 (19) августа 1879 г. о том, что сам он держится «.вполне тех же мыслей, какие <...> выражает» старец Зосима12.
Пока «Россия есть лишь олицетворение души православия», надеял-
ся Достоевский, Россия «спасет и обновит мир», но при одном условии -«если будет веровать»14. Писатель чувствовал надвигавшуюся опасность безверия, о чем свидетельствует ряд народных образов в его творчестве: крестьянин, который, перекрестившись, убил друга за понравившиеся часы («Идиот», 1868), бывший крепостной Федька-каторжный, надругавшийся над православной святыней - иконой Богоматери («Бесы», 1872), парень, из удальства чуть не расстрелявший причастие («Дневник писателя», 1873), русский «созерцатель» Смердяков, ненавидящий Россию («Братья Карамазовы», 1878-1880) и т.д.
Авторы вышедшего в 1909 г. сборника «Вехи», возмущенные стремлением сочетать христианскую святость с террористическим «бомбизмом» в новообъявленной «религиозной общественности» Мережковского, во многом пересмотрели свой взгляд на революционное движение в России и роль в нем интеллигенции. Ощутимая струя самокритики, возникшее сомнение в традиционных интеллигентских принципах - «борьбе с само-державием»15 и «служении народу»16 - привели и к некоторой переоценке «ошибок» и «заблуждений» Достоевского, столь категорично осуждавшихся в 1905-1906 гг. В свете наметившейся тенденции ухода интеллигенции, по крайней мере ее религиозно-философского крыла, от «безрелигиозного отщепенства от государства»17 и «лжи народопоклонства»18 в «Вехах» явственно прозвучала критика прежнего ее отношения к Достоевскому, отмеченного подозрением «во всякого рода "реакционностях"». Напротив, теперь ей ставилось в упрек непонимание «величайшего русского мета-физика»19, а такие его художественные открытия, как «подпольная» психология, мечтательность, «беспочвенность», приверженность «религии человекобожества» и принципу «все позволено», максимализм и «идейная одержимость», стали восприниматься как реальные черты русской интеллигенции первого десятилетия XX в.20 Диагноз, который поставил ей Достоевский еще в 1860-1870-е гг., признали верным все авторы «Вех». Однако Мережковский вплоть до большевистского переворота осени 1917 г. оставался на прежних апологетических позициях и жестко полемизировал с «веховцами». В статьях 1907-1917 гг. писатель предпринял масштабную кампанию по «оправданию» революционной интеллигенции. Этому посвящены многие страницы в его сборниках «Не мир, но меч» (1908), «В тихом омуте» (1908), «Больная Россия» (1910), «Было и будет. Дневник 1910-1914 гг.» (1915) и «От войны к революции. Дневник 1914-1917» (1917), где проявляется двойственное отношение к великому писателю -союзнику в становлении «нового религиозного сознания», противнику в борьбе за «религиозную общественность».
В названный период Мережковский достаточно резко критиковал Достоевского как автора «Бесов» за его одиозный показ революционной интеллигенции. Так, уже в статье «Бес или Бог?» (1908), назвав казненных террористов «не убийцами, а жертвами», он возражает против «уличения» русской революции, «с легкой руки Достоевского, в "бесовщине"»21. Чуть раньше, в «Предисловии к одной книге»22, он писал о русских революционерах: «.эти безбожники иногда святые»23.
Рецензируя в 1909 г. «Коня бледного» В. Ропшина [Б.В. Савинкова], Мережковский очевидно не принимает изображения революционеров в «Бесах»: «Русское освобождение бессловесно. Ни единым звуком не отразилось оно в русском слове, достойном этого имени. "Бесы" Достоевского - не отражение прошлого, а <.> тень, которая иногда отбрасывается великими событиями вперед. К тому же тень искажающая, карикатура, внушенная такой злобой, что хочется спросить: где же всем бесам бес - уж не в самом ли Достоевском?»24 Солидаризируясь с тем «судом любви», который творит над изнутри знакомой ему революцией руководитель боевой организации эсеров Савинков, рецензент считает его намного более «страшным», чем «суд ненависти»: «Какой детский лепет перед этим судом все обличения "Вех"! Как беспомощны все науськивания и подсиживания не только современных бесенят, но и "Бесов" Достоевского!»25. Последний, по Мережковскому, «лишь предвидел, а не испытал», «испугался и спрятался» от религиозной постановки вопроса о необходимости революционного насилия26. Такое суждение писателя-символиста по меньшей мере удивительно: несомненно, что Достоевский-христианин однозначно не принимал «крови по совести» именно в связи с революционным насилием, о чем свидетельствует, в первую очередь, роман «Преступление и наказание» (1866). Возможно, подобное недоговаривание позволило Мережковскому сохранить желанную общность с Достоевским, несмотря на принципиальное расхождение с ним по вопросу о возможности насилия, к приятию которого свидетель русских революций 1905-1917 гг. явно склонялся27. В самом деле, проповедник «религиозной общественности» нередко использовал Достоевского как союзника в борьбе с оппонентами: например, в статье «Семь смиренных» (1909) он сравнивает участников сборника «Вехи» с персонажами сна Раскольникова, забивающими «клячу» - многострадальную русскую интеллигенцию28.
Сближая, в полемике с авторами «Вех», разные общественные силы по признаку неприятия русской революции, Мережковский в связи с нашумевшим отречением от православной церкви иеромонаха Илиодора, отмеченным в 1911 г. многими газетами, сетует: «Не один Булгаков, но и все православные интеллигенты - "веховцы" могли бы подписаться под <...> словами» о том, что «Россия - "бесноватый", русские люди - "стадо свиней", в которое вошли "бесы", и которое бросается с крутизны в море, - этот символ Достоевского для Булгакова, исчерпывающий символ. Подобно Илиодору, не проводит он никакой черты, разделяющей между святым и грешным, божеским и бесовским в русском освобождении; для него, так же, как для Илиодора, не какая-либо часть бывшего, а в с е о н о
29
сплошь- во имя сатаны ».
В статье «Горький и Достоевский» (1913), вступая в дискуссию вокруг постановки в МХТ осенью 1913 г. «Бесов», Мережковский пишет о том, что Достоевского следует любить «любовью <...> ненавидящей» - ведь в нем «.воплотилась вечная метафизическая сила русской реакции, сила сопротивления старого порядка новому. Не сломив этой силы, не преодолев Достоевского и достоевщины, нельзя идти к будущему. Но чтобы
победить врага, надо встретиться с ним на той почве, на которой он стоит. А почва Достоевского - религиозная <...> Достоевский поднял вопрос о религиозной личности и ответил на него как следует, - в этом правда его <.> Достоевский поднял также вопрос о религиозной общественности и дал на него ложный ответ <.> Все <.> попытки преодолеть Достоевского вне религии - покушения с негодными средствами»30. Из приведенного отрывка видно, что Достоевский теперь воспринимается Мережковским как «враг», которого нужно «преодолеть».
Так и в статье «Не святая Русь (Религия Горького)» (1916) автор признается в своей большей близости к Горькому, чем к Толстому и Достоевскому именно в силу их различного отношения к революции: «По <...> Толстому и Достоевскому - "смирение", "терпение", "неделание", а по Горькому, возмущение, восстание, делание - "страшно верное, страшно русское". И если Россия не только откуда-то пришла, но и куда-то идет, то в этом Горький правее Толстого и Достоевского. <...> Тут мы уже не с ними, а с Горьким»31.
«Февральская русская революция <...> родилась бескровно, безбольно, беззлобно.»32. 1 марта 1917 г. З.Н. Гиппиус записала в дневнике: «Утренняя светлость сегодня - это опьянение правдой революции, это влюбленность во взятую (не "дарованную") свободу, и это и в полках с музыкой, и в ясных лицах улицы, народа»; «огнерадостным хмелем» предстала революция в ее стихотворении «Юный март» (8 марта 1917 г.)33. Подавляющее большинство российских изданий в февральско-мартовских номерах 1917 г. приветствовали падение самодержавия как долгожданное освобождение и выражали надежду на светлое будущее страны.
Вполне разделяя эти настроения, Мережковский стремился скорректировать дальнейший ход революционных событий в соответствии со своими взглядами. Выступая в газетных статьях весны и лета 1917 г. против сепаратного мира с Германией и классового разделения России, а также за близость совершавшейся русской революции «духу Христову», автор только что написанного романа «14 декабря» (опубл. в 1918 г.), несмотря на критическое отношение к ряду взглядов Достоевского, постоянно пользовался его образами и категориями, причем нередко даже без упоминания писателя XIX в. Симптоматично в этой связи наблюдение современного исследователя: «Достоевский <...> - это рабочий устойчивый концепт, <...> непременный инструмент полемики, <...> элемент языка самоописания русской религиозно-философской культуры начала XX века в перспективе национальной историософии.» (курсив В.В. Полонского. - О.Б.)34. Так и Мережковский в отклике на обращение «К народам всего мира», принятое петроградским Советом рабочих и солдатских депутатов 14 марта 1917 г., совсем «по Достоевскому» доказывал, что история не «дьяволов водевиль», а русская революция - «дело всемирное», которому противопоказан сепаратный мир с немцами: напротив, сейчас «воля к миру не может не быть волей к войне»35. Помимо очевидной аллюзии на «Бесов» и «Пушкинскую речь», здесь воспроизведено и неоднозначное отношение автора «Дневника писателя» к войне, оправдание им Русско-турецкой войны
1877-1878 гг.: «.война наша вовсе не "вековечный и зверский инстинкт неразумных наций", а именно первый шаг к достижению <...> вечного мира, <...> воистину международного единения и воистину человеколюбивого преуспеяния! Итак, не всегда надо проповедовать один только мир, и не в мире одном <.> спасение, а иногда и в войне оно есть»36.
Развитие тех же идей - в статьях Мережковского 1917 г. «О патриотизме (Отрывочные заметки)» и «Есть Россия». В первой из них он писал: «Русские люди по природе - "всемирники", "всечеловеки"», наш патриотизм чужд «всякой международной захватности, хищности» и «влечется» единственно «к всемирному братству народов»37. Во второй подчеркивал: «воевать надо», чтобы сохранить Россию с ее уникальными «национальными особенностями», которые заключаются в «отрицании империализма» и в «абсолютном утверждении мира - братства народов»38.
«Катастрофу» октября 1917 г. и первых шагов советской власти публицисты символистского и религиозно-философского крыла также во многом осмысляли в художественных категориях Достоевского. Что касается Мережковского, то, прежде всего, бросается в глаза некоторое изменение его взгляда на революционную интеллигенцию и ее взаимоотношения с народом, сблизившее автора статьи «Россия будет» (Наш век. 1918. 23, 28 июня) с позицией сборника «Из глубины» (1918), идейного продолжения «Вех». Подобно Н.А. Бердяеву и В.Н. Муравьеву, он сравнил интеллигенцию с Иваном Карамазовым, сказавшим народу-Смердякову: убей отца, - что тот и сделал. Более того, если Иван только сказал, что «человек есть Бог», то Смердяков «сделал себя Богом»: «страшен царь-зверь, но не менее страшен зверь-народ»39.
После Октября Мережковский хотя и продолжал отрицать «шатов-скую» мысль о «богоносности» русского народа, которую отчетливо не различал с «зосимовской», тем не менее выразил солидарность с другими сторонами «достоевской» концепции народа: «зверством» и нигилизмом, - как будто увиденными впервые. Да и отношение к прежнему самодержавию (а значит, к «соблазнам» и «заблуждениям» Достоевского) стало более толерантным, когда открылось, что гнет «самодержавия народа»40 ничуть не легче. Более того, не Мережковских ли имел в виду Блок, когда писал: «те, кто места себе не находил от ненависти к "царизму", готовы опять броситься в его объятия, только бы забыть то, что сейчас происходит .,.»41. Вспоминая в статье 1918 г. эпизод из «Дневника писателя» за 1873 г. о деревенском нигилисте, желавшем выстрелить в причастие, Мережковский продолжал мыслить о революции словами и образами Достоевского: «Русский народ в своем мгновенном атеистическом безумии не похож ли на этого парня? Не предстанет ли и народу "неимоверное видение" Распятого? Достоевский в этом не усумнился бы. Во всяком случае, он предвидел возможность того, что сейчас происходит»42. Это высказывание не было для Мережковского случайным - писатель вскоре не раз повторил все вышеприведенные мысли - в «Записной книжке 1919-1920», в статье «Царство Антихриста. Большевики, Европа и Россия» (1921) и др.
Также частично восходит к Достоевскому излюбленная идея Мереж-
ковского-публициста о «революционной аристократии», впервые прозвучавшая в декабре 1917 г. Прославляя, в противовес пришедшей к власти в октябре «революционной демократии», «святые тени» декабристов как «подлинный авангард русской революции» вкупе с их «наследниками <.> - русскими интеллигентами», писатель заключал: «.народ действительно властвует только тогда, когда лучшие люди его, вожди и пророки, избранники властвуют»43. В июне-июле 1918 г. он повторил: «Для русского народа, безмерно женственного, демократичного, единственное спасение - воля к мужеству, к действию, к героизму, к аристократии»44 в том смысле, что «подлинная аристократия - власть лучших людей»45. Здесь содержится прямая текстуальная аллюзия на «Дневник писателя 1876 г.»: «Лучшие люди <.> те люди, без которых не живет и не стоит никакое общество и никакая нация, при самом даже широком равенстве прав»46. Так и для Мережковского почти через полвека «равенство без свободы, общественность без личности - русский мнимый "социализм", воистину <...> "бесовский" (вот когда оправдались "Бесы" Достоевского) - <.> рабство, <.> хамство.»47. Отвергая сословный принцип выделения «лучших людей», Достоевский нарисовал народный идеал «лучшего человека» - «это тот, который не преклонился перед материальным соблазном, тот, который ищет неустанно работы на дело Божие, любит правду и, когда надо, встает служить ей, бросая дом и семью и жертвуя жизнию»48. Сравним у Мережковского в 1918 г.: «революционная аристократия» - это «господство духа над плотью, сознанья над стихией, космоса над хаосом», «утверждение свободы, <.> личности»49.
Однако, в отличие от Достоевского, публицист религиозно-революционной ориентации, по-видимому, противопоставил таких героев «Бесов», как отец и сын Верховенские: первый очевидно принадлежал для него к «революционной аристократии», был наследником «героев Четырнадца-того»50, второй стал родоначальником ленинской идеи «уравнения в рабстве»51. Несмотря на частичное принятие «Бесов» (в аспекте разоблачения «революционной демократии»), Мережковский медлил отказаться от революционных идеалов. Причиной краха светлых надежд Февральской революции стал, по его мысли, предавший свое отечество народ: «Отечество - понятие религиозное, от Бога-Отца. <.> Народ - тело, отечество - душа. <.> Тело убивает душу, народ убивает отечество»52. Так автор «Пророка русской революции» снова разоблачил «шатовское» «заблуждение» Достоевского о русском народе как «богоносце» и утвердил правоту мнения В.Г. Белинского о народе-атеисте53. Большевизм в его понимании не революционное движение, а «величайшая реакция, которую можно себе вообразить, - разрушение культуры и упразднение свободы и принципа личности.»52, «октябрьская контрреволюция» - самодержавие наоборот53. Прежние идеалы «религиозной революции» оставались для Мережковского незыблемыми и в начале 1920-х гг.: будущая «Третья Россия» («народная, свободная», живущая «в Третьем завете») должна решить проблему социального равенства соединением классов и народов «в союз всечеловеческой», «в Интернационал <.> революционно-преоб-
раженно-молнийно-белый, - в Церковь Христову Вселенскую»54. Такая революция, по Мережковскому, «величайшее откровение христианства после Христа»55.
Подобно Достоевскому, автор статьи «Революционная демократия» (1918) признается в любви к «стране святых чудес» - «европейской культуре»: искусству, науке, общественности56. Вспомним, как в 1863 г. в «Зимних заметках о летних впечатлениях» Достоевский писал: «.всё, решительно почти всё, что есть в нас развития, науки, искусства, гражданственности, человечности, всё, всё ведь это оттуда, из <.> страны святых чудес!»57 А в «Дневнике писателя» 1880 г. продолжил: «Для настоящего русского Европа и удел всего великого арийского племени так же дороги, как и сама Россия, <.> потому что наш удел и есть всемирность, и не мечом приобретенная, а силой братства и братского стремления нашего к воссоединению людей»58. Так и Мережковский заботится о спасении Европы от большевизма благодаря «хозяину Третьей России <.> русскому крестьянину-христианину, ибо русское крестьянство, что бы ни говорило и ни делало, все еще христианству тождественно». Но тут же следует чуждый Достоевскому утопический призыв к «всемирной революции», в которой «Третья Россия», соединившись со «святой» Европой, «победит буржуйно-большевистскую всемирную реакцию.»59.
Знаменитая максима Достоевского «Мир спасет красота», воспринятая символистами через соловьевское «Красота спасет мир»60, становится у Мережковского критерием оценки Февраля и Октября 1917 г.: «Эстетика - не шутка, а проникновение в сердце вещей. Некрасота, антиэстетика русской "социалистической" революции - зловещий знак. Жизнь прекрасна, все живое цветет и благоухает, только мертвое тлеет и смердит». Так что недаром «февраль и март» «благоуханны» и отмечены «красотой в лицах», а в «толпах октябрьских» - «дурной запах» и «отсутствие лица»61.
Наконец, статья «Упырь», написанная как отклик на ленинский приказ «об удушении печати» в ноябре 1917 г., недвусмысленно отсылает читателя к Великому инквизитору из «Братьев Карамазовых»: «самодержавие Ленина, в своей глубочайшей сущности, тождественно с самодержавием Романовским», «сущность обоих - равенство без свободы.», «последняя цель <.> уравнение в рабстве»; «оба самодержавия обманывают народ чудесами», «оба <.> хотят, поработив, осчастливить»62. Сравним с обращенными к пленному Христу словами героя Достоевского о духовно слабом человеческом большинстве: «.кончится тем, что они принесут свою свободу к ногам нашим и скажут нам: "Лучше поработите нас, но накормите нас". Поймут наконец сами, что свобода и хлеб земной вдоволь для всякого вместе немыслимы .»63.
Итак, в лице Мережковского мы видим, что символистское и религиозно-философское крыло русской интеллигенции за полтора десятилетия революционной истории России (1905 - начало 1920-х гг.) прошло заметный путь в осмыслении и оценке той части наследия Достоевского, которая касалась основных элементов отечественного революционного процесса: самодержавия, народа, интеллигенции, - а также его историософ-
ского значения. Для Мережковского этот путь отмечен противоречиями: притяжением и отталкиванием на фоне общей завороженности автором «Бесов». И если в 1906 г. писатель-символист назвал Достоевского «пророком русской революции», несомненно, в положительном смысле - как провозвестника светлого религиозно-социального преображения России, то в 1918 г. Бердяев в сборнике «Из глубины» определил его как одного из «духов» русской революции скорее в отрицательном смысле - как выразителя «антихристовой» идеи «обожествления народа», продемонстрировавшей свою полную несостоятельность в жестоких событиях конца 1917 - начала 1918 гг. В последнем случае основанием для критики Достоевского стала «шатовская» концепция народа, целиком приписанная самому писателю. При этом Бердяев принял давнее «мережковское» определение «пророк русской революции», но вложил в него другой смысл: победившая революция совершилась именно так, как предсказывал автор «Бесов»64.
Мережковский, в отличие от публицистов «Из глубины», сохранил свои религиозно-революционные идеалы, объявив ненавистный большевизм контрреволюцией. В его воззрениях 1917-1921 гг. - причудливый конгломерат «революционного "христовства"» 1907-1917 гг. и осуждения интеллигентской «шигалевщины» вкупе с народной «смердяковщиной» образца 1918 г. Частично разделяя послеоктябрьскую позицию Бердяева, Мережковский уже из эмиграции славословил автора «Бесов» в честь его 100-летнего юбилея в весьма парадоксальной форме: «О, конечно, сейчас лицо его озарено таким ослепляющим светом славы, как еще никогда! Но ведь это озарение - зарево того пожара, который испепелил Россию.
Совершились пророчества - вот в чем слава пророка. Слава Достоевского - гибель России»65. Осенью 1921 г. идеолог «религиозной революции» покаянно сожалел: «Да, если бы мы все, русская интеллигенция, русское сознание и совесть, в последнем счете, все-таки решавшие судьбы России, не отделались с такою легкостью от Достоевского, как от "безумного" пророка и "жестокого таланта", - то Россия не погибла бы»66.
Работа выполнена в ИМЛИ РАН за счет средств гранта РГНФ № 1534-12003 «Русская революция 1917 г. в литературных источниках (1917 - начало 1920-х гг.)».
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Мережковский Д.С. Пророк русской революции. К юбилею Достоевского. СПб., 1906. С. 1.
2 Мережковский Д.С. Пророк русской революции. К юбилею Достоевского. СПб., 1906. С. 4, 3, 52, 55.
3 Мережковский Д.С. I. Грядущий Хам. II. Чехов и Горький. СПб., 1906. С. 26.
4 Мережковский Д.С. Революция и религия // Мережковский Д.С. Собрание сочинений. Грядущий Хам. М., 2004. С. 210.
5 Мережковский Д.С. Революция и религия // Мережковский Д.С. Собрание
сочинений. Грядущий Хам. М., 2004. С. 188, 190.
6 Богданова О.А. Вокруг вступительной статьи к Юбилейному (6-му) изданию ПСС Ф.М. Достоевского (штрихи к писательской биографии) // Известия РАН. Серия литературы и языка. 2015. Т. 74. № 3. С. 39-44.
7 Цит. по: Белов С.В. Жена писателя. Последняя любовь Ф.М. Достоевского М., 1986. С. 169.
8 Евг. Л. Мережковский Д. Пророк русской революции (К юбилею Достоевского). СПб., 1906 [Рец.] // Вестник Европы. 1906. № 7. С. 388-391.
9 Шестов Л. Пророческий дар // Полярная звезда. 1906. № 7. 27 января.
10 Достоевский Ф.М. Полное собрание сочинений. Юбилейное (6-е) изд.: в 14 т. Т. 1. СПб., 1906. С. I.
11 Мережковский Д.С. Пророк русской революции. К юбилею Достоевского. СПб., 1906. С. 38.
12 Бузина Т. Православие и проповедь истинной веры: Достоевский, Шатов и духовные стихи // Достоевский и мировая культура. Вып. 17. М., 2003. С. 110-124.
13 Достоевский Ф.М. Полное собрание сочинений: в 30 т. Т. 30 (1). Л., 1988. С. 102.
14 Достоевский Ф.М. Полное собрание сочинений: в 30 т. Т. 11. Л., 1974. С. 167, 185.
15 Булгаков С.Н. Героизм и подвижничество // Вехи. Из глубины. М., 1991. С. 34.
16 Струве П.Б. Интеллигенция и революция // Вехи. Из глубины. М., 1991. С. 161.
17 Струве П.Б. Интеллигенция и революция // Вехи. Из глубины. М., 1991. С. 157.
18 Бердяев Н.А. Философская истина и интеллигентская правда // Вехи. Из глубины. М., 1991. С. 18.
19 Бердяев Н.А. Философская истина и интеллигентская правда // Вехи. Из глубины. М., 1991. С. 26.
20 Булгаков С.Н. Героизм и подвижничество // Вехи. Из глубины. М., 1991. С. 34-50.
21 Мережковский Д.С. Собрание сочинений Грядущий Хам. М., 2004. С. 320321.
22 Мережковский Д.С., Гиппиус З.Н., Философов Д.В. Царь и революция. Париж, 1907.
23 Мережковский Д.С. Собрание сочинений. Грядущий Хам. М., 2004. С. 255.
24 Мережковский Д.С. Конь бледный // Мережковский Д.С. Не мир, но меч. Харьков; М., 2000. С. 493.
25 Мережковский Д.С. Конь бледный // Мережковский Д.С. Не мир, но меч. Харьков; М., 2000. С. 506.
26 Мережковский Д.С. Конь бледный // Мережковский Д.С. Не мир, но меч. Харьков; М., 2000. С. 504.
27 Гончарова Е.И. «Революционное христовство» // «Революционное христов-ство». Письма Мережковских к Борису Савинкову / сост. Е.И. Гончаровой. СПб., 2009. С. 16-33.
28 Мережковский Д.С. Больная Россия. СПб., 1910. С. 93-109.
29 Мережковский Д.С. Два отречения // Мережковский Д.С. Было и будет. Дневник 1910-1914. Пг., 1915. С. 193.
30 Мережковский Д.С. Горький и Достоевский // Мережковский Д.С. Было и будет. Дневник 1910-1914. Пг., 1915. С. 277, 281-282.
31 Мережковский Д.С. Не святая Русь (Религия Горького) // Мережковский Д.С. От войны к революции. Невоенный дневник 1914-1916. Пг., 1917. С. 22-23.
32 Иванов-Разумник Р.В. Две России // Скифы. Сб. 2. М., 1918. С. 201.
33 Цит. по: Быстров В.Н. Дмитрий Мережковский и Зинаида Гиппиус. Петербургская биография. СПб., 2009. С. 311-312.
34 Полонский В.В. Между традицией и модернизмом. Русская литература рубежа Х1Х-ХХ веков: история, поэтика. Контекст. М., 2011. С. 382-383.
35 Мережковский Д.С. 14 марта // День. 1917. 23 марта.
36Достоевский Ф.М. Полное собрание сочинений: в 30 т. Т. 25. Л., 1983. С. 100.
37 Мережковский Д.С. О патриотизме (Отрывочные заметки) // Грядущее. Кисловодск, 1917. № 1. Август.
38 Мережковский Д.С. Есть Россия // Русское слово. 1917. 22 августа.
39 Мережковский Д.С. Россия будет (интеллигенция и народ) // Дружба народов. 1991. № 4. С. 205.
40 Мережковский Д.С. Россия будет (интеллигенция и народ) // Дружба народов. 1991. № 4. С. 207.
41 Блок А.А. Интеллигенция и революция // Блок А.А. Собрание сочинений: в 8 т. М.; Л., 1960-1963. Т. 6. С. 16-17.
42 Мережковский Д.С. Россия будет (интеллигенция и народ) // Дружба народов. 1991. № 4. С. 205.
43 Мережковский Д.С. 1825-1917 // Вечерний звон. 1917. 14 декабря.
44 Мережковский Д.С. Россия будет (интеллигенция и народ) // Дружба народов. 1991. № 4. С. 209.
45 Мережковский Д.С. Революционная демократия // Новые ведомости. 1918. 6 июля.
46 Достоевский Ф.М. Полное собрание сочинений: в 30 т. Т. 23. Л., 1981. С.
153.
47 Мережковский Д.С. 1825-1917 // Вечерний звон. 1917. 14 декабря.
48 Достоевский Ф.М. Полное собрание сочинений: в 30 т. Т. 23. Л., 1981. С.
161.
49 Мережковский Д.С. 1825-1917 // Вечерний звон. 1917. 14 декабря.
50 Мережковский Д.С. 1825-1917 // Вечерний звон. 1917. 14 декабря.
51 Мережковский Д.С. Упырь // Новая речь. 1917. 28 ноября.
52 Мережковский Д.С. Россия будет (интеллигенция и народ) // Дружба народов. 1991. № 4. С. 204-205.
53 Мережковский Д.С. Россия будет (интеллигенция и народ) // Дружба народов. 1991. № 4. С. 205.
54 Беседы с Д.С. Мережковским // Мережковский Д.С. Царство Антихриста: статьи периода эмиграции / под общей ред. А.Н. Николюкина. СПб., 2001. С. 35.
55 Мережковский Д.С. Записная книжка 1919-1920 // Мережковский Д.С. Царство Антихриста: статьи периода эмиграции / под общей ред. А.Н. Николюкина. СПб., 2001. С. 60.
56 Мережковский Д.С. Царство Антихриста. Большевики, Европа и Россия // Мережковский Д.С. Царство Антихриста: статьи периода эмиграции / под общей ред. А.Н. Николюкина. СПб., 2001. С. 28.
57 Мережковский Д.С. Царство Антихриста. Большевики, Европа и Россия // Мережковский Д.С. Царство Антихриста: статьи периода эмиграции / под общей ред. А.Н. Николюкина. СПб., 2001. С. 29.
58 Мережковский Д.С. Революционная демократия // Новые ведомости. 1918. 6 июля.
59Достоевский Ф.М. Полное собрание сочинений: в 30 т. Т. 5. Л., 1973. С. 51.
60 Достоевский Ф.М. Полное собрание сочинений: в 30 т. Т. 26. Л., 1984. С.
147.
61 Мережковский Д.С. Царство Антихриста. Большевики, Европа и Россия // Мережковский Д.С. Царство Антихриста: статьи периода эмиграции / под общей ред. А.Н. Николюкина. СПб., 2001. С. 28.
62 Новикова Е.Г. «Мир спасет красота» Ф.М. Достоевского и русская религиозная философия конца XIX - первой половины XX вв. // Достоевский и XX век: в 2 т. / под ред. Т.А. Касаткиной. Т. 1. М., 2007. С. 97-124.
63 Мережковский Д.С. Россия будет (интеллигенция и народ) // Дружба народов. 1991. № 4. С. 209-210.
64 Мережковский Д.С. Упырь // Новая речь. 1917. 28 ноября.
65 Достоевский Ф.М. Полное собрание сочинение: в 30 т. Т. 14. Л., 1976. С.
231.
66 Бердяев Н.А. Духи русской революции // Вехи. Из глубины. М., 1991. С. 269.
67 Мережковский Д.С. Федор Михайлович Достоевский. 1821-1921 // Мережковский Д.С. Царство Антихриста: статьи периода эмиграции / под общей ред. А.Н. Николюкина. СПб., 2001. С. 182.
68 Мережковский Д.С. Федор Михайлович Достоевский. 1821-1921 // Мережковский Д.С. Царство Антихриста: статьи периода эмиграции / под общей ред. А.Н. Николюкина. СПб., 2001. С. 183.
References (Articles from Scientific Journals)
1. Bogdanova O.A. Vokrug vstupitel'noy stat'i k Yubileynomu (6-mu) izdaniyu PSS F.M. Dostoevskogo (shtrikhi k pisatel'skoy biografii) [Around the Foreword to the Jubilee (6th) Edition of the Complete Works of F.M. Dostoevsky (The Strokes for Writing the Biography)]. IzvestiyaRAN, Series: Literature and Language, 2015, vol. 74, no. 3, pp. 39-44. (In Russian).
(Articles from Proceedings and Collections of Research Papers)
2. Buzina T. Pravoslavie i propoved' istinnoy very: Dostoevskiy, Shatov i dukhovnye stikhi [Orthodoxy and the Preaching of the True Faith: Dostoevsky, Shatov and Spiritual Poems]. Dostoevskiy i mirovaya kul'tura [Dostoevsky and World Culture]. Vol. 17. Moscow, 2003, pp. 110-124. (In Russian).
3. Goncharova E.I. «Revolyutsionnoe khristovstvo» [«Revolutionary Khlysts'
Новый филологический вестник. 2016. №3(38).
---^тф^тз^-
Christianity»]. Goncharova E.I. (ed.)."Revolyutsionnoe khristovstvo". Pis'ma Merezhkovskikh k Borisu Savinkovu ["Revolutionary Khlysts' Christianity". Merezhkovsky Letters to Boris Savinkov]. Saint-Petersburg, 2009, pp. 16-33. (In Russian).
4. Novikova E.G. "Mir spaset krasota" F.M. Dostoevskogo i russkaya religioznaya filosofiya kontsa XIX - pervoy poloviny XX vv. ["The world will save beauty" of F.M. Dostoevsky and Russian Religious Philosophy of the End 19 - First Half 20 Centuries]. Kasatkina T.A. (ed). Dostoevsky iXXvek [Dostoevsky and the 20th Century]: in 2 vols. Vol. 1. Moscow, 2007, pp. 97-124. (In Russian).
(Monographs)
5. Belov S.V. Zhenapisatelya. Poslednyaya lyubov'F.M. Dostoevskogo [The Writer's Wife. Last Love by F.M. Dostoevsky]. Moscow, 1986, p. 169. (In Russian).
6. Bystrov V.N. Dmitriy Merezhkovskiy i Zinaida Gippius. Peterburgskaya biografiya [Dmitry Merezhkovsky and Zinaida Gippius. St. Petersburg Biography]. Saint-Petersburg, 2009, pp. 311-312. (In Russian).
7. Polonskiy VV. Mezhdu traditsiey i modernizmom. Russkaya literatura rubezha XIX-XXvekov: istoriya, poetika. Kontekst [Between Tradition and Modernism. Russian Literature of 19-20 Centuries: History, Poetics, Context]. Moscow, 2011, pp. 382-383. (In Rus-sian).
Ольга Алимовна Богданова - доктор филологических наук, старший научный сотрудник Института мировой литературы им. А.М. Горького РАН.
Научные интересы: художественная проза рубежа XIX-XX вв.; творчество и биография Ф.М. Достоевского, рецепция наследия писателя в конце XIX - начале XX вв.; история достоевсковедения; русская проза рубежа XX-XXI вв. E-mail: [email protected]
Olga Bogdanova - Doctor of Philology, Senior researcher of Gorky Institute of World Literature, Russian Academy of Sciences.
Research interests: fiction prose of the turn of 19-20 centuries; the oeuvre and biography of F.M. Dostoevsky, reception of the heritage of the writer in the late 19 -early 20 centuries; history of dostoevskian; Russian prose of the turn of 20-21 centuries. E-mail: [email protected]
