CC BY
79
нуждается в самофинансирующихся правительствах, считающих каждый доллар. Недостаточны и традиционные миротворческие акции - часто худшие вспышки насилия происходили именно после миротворческого вмешательства внешних сил - Ангола в 1992 г., Бурунди в 1993, Руанда в 1994.
Реальное миротворчество в Африке потребует частичного ограничения или нарушения национального суверенитета африканских стран. Ведь для многих из них суверенитет - это юридическая фикция, которая лишь скрывает и покрывает насилие, коррупцию и прочие злоупотребления властью. Возможна новая форма международной помощи - введение доверенного управления (trusteeships) для некоторых стран при активной роли самих африканцев. Первый кандидат - Либерия, возможно, Конго и Судан. В любом случае, заключает Эллис, помощь Африке должна соответствовать сегодняшнему дню, а не перекликаться с эпохами колониализма и первых десятилетий независимости.
А.И. Фурсов
МЕЖДУНАРОДНЫЕ ОТНОШЕНИЯ
2006.04.039-042. ВОЙНА В ИРАКЕ: ВНУТРИ- И
ВНЕШНЕПОЛИТИЧЕСКИЕ ПОСЛЕДСТВИЯ.
2006.04.039. SYNNOTT H. State-building in Southern Iraq // Survival. -L., 2005. - Vol. 47, № 2. - Р. 33-56.
2006.04.040. PERTHES V. Guerre en Irak: vers un nouvel ordre regional?// Politique etrangere - P., 2003. - A. 68, № 34. - Р. 539-552.
2006.04.041. DROZ-VINCENT Ph. Les dilemmes des regimes arabes apres l’intervention americaine en Irak// Ibid. - Р. 553-566.
2006.04.042. DJALILI M.-R. L’apres-Saddam: esperances et incertitudes iraniennes// Ibid. - Р. 567-582.
Британский дипломат Х. Синнотт (039) делится наблюдениями, сделанными за время работы на посту регионального координатора Временной коалиционной администрации в южном Ираке (провинции Басра, Мусанна, Зу-Кар и Майсан, 2003-2004 гг.). Он отмечает значительный разрыв между картиной, создававшейся паническими заявлениями городских и сельских советов в период англо-американской оккупации, и реальной ситуацией на местах,
где экономическая обстановка, по его мнению, значительно стабилизировалась с приходом войск коалиции.
Военная операция началась в марте 2003 г., а уже в мае была сформирована Временная администрация коалиционных сил (ВА), деятельность которой была свернута в июне 2004 г. В этот период СМИ концентрировали свое внимание на событиях в так называемом Суннитском треугольнике с Багдадом и Тикритом. Однако многим в Ираке положение там отнюдь не представлялось решающим фактором. Курдский север и четыре провинции юга были относительно спокойны и казались (по крайней мере, первоначально) подходящей почвой для первых шагов коалиции в ее стремлении добиться поддержки местного населения.
Сходным образом преимущественное внимание оккупирующих держав, а, следовательно, и Переходного правящего совета Ирака, уделялось конституционным соглашениям и общеполитическим вопросам. На юге такие внешне отвлеченные и долгосрочные обсуждения мало что значили для непосредственных нужд местных жителей, «которых горький опыт научил смотреть на центральные власти в Багдаде с особой подозрительностью» (039, с. 36). Находившееся в процессе становления руководство на юге было убеждено, что должно само определять и воплощать в жизнь собственные цели. В отсутствие полезных рекомендаций или помощи из Багдада они соответственно действовали в сотрудничестве и при поддержке региональных или местных представительств ВА или без таковых. В первые дни конфликта весь объем внешней помощи и контроля осуществлялся вооруженными силами коалиции - базировавшейся на юге Многонациональной дивизией (Юго-Восток).
В месяцы, предшествовавшие выборам января 2005 г., кумулятивный процесс на юге стал более очевидным: ситуация там выигрывала в сравнении с другими регионами страны. Некоторые комментаторы были склонны даже рассматривать деятельность там как успех, заслуживавший повсеместного подражания. Но это чрезмерное упрощение положения: обстановка вокруг Багдада была несравнимо сложнее, да и прогресс, осуществленный на юге, тоже не оправдал ожиданий на местах и не смог предотвратить здесь, как и в других районах, роста повстанческого движения и ухудшения ситуации с безопасностью с апреля 2004 г.
Первой попыткой введения гражданской администрации после конфликта была Организация реконструкции и гуманитарного содействия, функционировавшая в апреле 2003 г. Изначально ее основной задачей, как предполагалось, должно было стать управление значительными массами беженцев и временно перемещенных лиц и обеспечение их предметами первой необходимости. Вместо этого Организация с первых дней своей работы столкнулась с огромными толпами просителей, настойчиво требовавших решения широчайшего круга проблем, прежде лежавших в сфере ответственности сверхцентрализованной саддамовской бюрократии. Самые настоятельные просьбы касались выплаты жалования учителям и правительственным чиновникам. Но задачи коалиции оказались шире тех, что стояли перед администраторами Саддама, ввиду последовавшего за конфликтом разгула мародерства, а также потому, что Организация, заинтересованная в продвижении демократических начал, была открыта для жалоб и протеста, которые при прежнем режиме пресекались быстро и жестко. При этом инструменты, которыми она располагала, были заведомо недостаточны для выполнения таких задач. Предварительное планирование и подготовка, гражданские организационные структуры, действующий персонал и уровень профессионализма в Организации доказали свою неадекватность.
Основные правила резко изменились в мае с отзывом начальника Организации реконструкции и гуманитарного содействия Дж. Гарнера и учреждением ВА во главе с П. Бремером, ответственным перед президентом США и с обязанностью докладывать министру обороны. Карьерный дипломат Бремер специализировался на контртеррористической деятельности и обладал некоторым опытом работы на Ближнем Востоке и в развивающихся странах в целом.
Если штабная организация в Багдаде быстро распухала, перемены на юге были скромнее и медленнее и заключались, главным образом, в перестановке прежних гражданских администраторов. Базовые структуры Организации реконструкции и гуманитарного содействия сохранялись и после создания ВА: оставалось четыре региональных координатора по Северу, Багдаду, Югу-Центру и Югу. Х. Синнотт занимал последний пост и был единственным неамериканцем среди них, как и его предшественник, датский посол в Сирии О. Ольсен.
«Многие страны коалиции направляли пополнения в неопе-рившуюся администрацию по принципу ad hoc, так как находившаяся в состоянии младенчества бюрократия, нащупывая собственные пути и кое-как сводя концы с концами, была не в силах определить управленческие структуры и задать профессиональные параметры, нужные для большей четкости работы» (039, с. 37). С самого начала правительства присылали добровольцев, которые, как ожидалось, сами найдут для себя роль; главным императивом было показать политическую поддержку коалиции в ее задаче способствовать реконструкции. Первые волны состояли в основном из уверенных в своей необходимости молодых правительственных чиновников из самых разных государств, которых привлекали трудности и не отталкивали возможные неудобства. Позднее поток замедлился, и на комплектование персонала стали требоваться гораздо большие суммы.
Учитывая напряженность, степень опасности и разницу в сроках гражданской и военной службы, продолжительность работы для большинства гражданских служащих сначала устанавливалась не более трех месяцев (стандартный срок службы британских военных составлял полгода, а многие из американского военного персонала оставались в стране гораздо дольше) - время, совершенно недостаточное для эффективной деятельности. Слишком часто изъяны подобной краткосрочности командировок усугублялись отсутствием налаженной преемственности в рабочем процессе: места ключевых специалистов оставались надолго, а то и навсегда вакантными. «Это неизбежно вело к утере начальной энергии и опыта и к смущению и недовольству иракцев, которым мы пытались содействовать» (039, с. 38). Обнаружилась острая потребность в технических, политических и административных экспертах и, в идеале, в минимальном наборе знаний об обычаях и традициях конкретной страны.
Инфраструктура Ирака оказалась значительно более разрушенной, чем ожидалось, но, если Коалиция могла помочь финансовыми ресурсами и экспертизой, реальные шаги по реконструкции должны были сделать сами иракцы. Фирмы-подрядчики, в большинстве своем базировавшиеся в США, обязавшиеся выполнить некоторые восстановительные работы, осуществляли их с недостаточной скоростью. На практике многие из первых гражданских
групп, весьма малочисленные по составу, мало что сумели сделать. В то же время немало было и тех, кто успел собрать большой объем ценной информации, которую, однако, не сумели оценить в столицах держав-участников коалиции. Слабость координации между столицами и действующими силами (что проблематично даже в условиях хорошо проработанных операций в развивающихся странах) только обостряла нестыковку политических деклараций о намерениях и реального интереса к гражданскому сектору.
В июле 2003 г., ввиду слабого охвата региональных организаций, Бремер принял решение ввести в каждой из 18 провинций представительство ВА в дополнение к существующим военным представительствам, но отдельно от них. Офицеры политической службы (координаторы по губернаторствам) размещались вместе с поддерживавшими их гражданскими и военными командами, ответственными непосредственно перед Бремером, и работали в сотрудничестве с региональными координаторами, но не под их надзором. Их задачей было стимулировать демократический процесс на провинциальном уровне, отслеживать проведение в жизнь все увеличивающегося количества директив ВА, пристально наблюдать за событиями на местах, руководить работой нанятых ВА консультантов и иракских советников, инициируя максимально осуществимое число проектов.
Эта схема оказалась чрезмерно амбициозной. Даже на относительно спокойном юге и несмотря на достигнутые заметные успехи общие результаты были гораздо скромнее намерений по причинам, не зависящим от действующих лиц на местах. Утверждение команд проводилось болезненно и медленно, отчасти из-за материально-технических затруднений и недостатка добровольцев. Но даже при этом информация от тех, кто находился в поле, основанная на личных наблюдениях и контактах с иракцами, стала неоценимым подспорьем в то время, когда дефицит безопасности загнал большую часть администраторов, базировавшихся в Багдаде, в надежно укрепленную «Зеленую зону». Постоянно растущее количество молодых и энергичных сотрудников в командах по губернаторствам испытывало все большие трудности в попытках привлечь к себе внимание и ресурсы. «Наиболее цинично настроенные замечали, что их советы и сообщения о реальном ходе дел часто не приветствуются в Багдаде, так как еще больше усложняют и без
того почти невозможную задачу центральных администраторов с их политическими целями. Центральная бюрократия, страдавшая от информационной перегрузки, оказалась неспособной к анализу поступающих докладов или удовлетворению разнообразных запросов, но главным ограничивающим фактором стало ухудшение ситуации с безопасностью» (039, с. 39). Впоследствии, по мере роста напряженности, многие провинциальные команды были сокращены и даже полностью свернуты еще до ликвидации ВА в июне 2004 г.
Постепенно, как и всю страну, юг охватило массовое мародерство. Пострадали школы, университеты и технические колледжи, порты и государственные предприятия. Разворовывание медной проволоки привело в негодность ЛЭП. В мае решение Бремера о роспуске иракской армии создало на юге вакуум безопасности, который отчаянно стремились заполнить силы коалиции. Но в целом в июле 2003 г. коалиция воспринимала юг как зону мира и ограничивалась лозунгом освобождения шиитов, концентрируя основные политические и экономические усилия на Багдаде и Суннитском треугольнике.
Для подъема экономики страны существовали позитивные факторы макроэкономического порядка. «Иракцы на юге были прирожденными торговцами с давними коммерческими традициями... Даже в июле 2003 г. рынки, как охотно признавали продавцы, были заполнены и приносили большие прибыли. Деньги шли от серьезно увеличившихся платежей работающим, пособий личному составу бывших ВС, заработной платы рабочим-строителям и др., задействованным в подрядах коалиции (которая первоначально платила по сильно завышенным ценам) и, несомненно, от контрабанды. Эти средства поддерживали многочисленные большие семьи и быстро вливались в экономику».
За последующие полгода это стало еще очевиднее, когда главными объектами спроса, вместо предметов первой необходимости, стали оргтехника, телевизоры, видеомагнитофоны, тарелки спутниковых каналов и БУБ-проигрыватели. Резко выросло число и качество машин на дорогах, что вызвало учащение транспортных пробок. В этих условиях необъяснимой неудачей ВА стало то, что так и не появилась популярная телевизионная служба национального масштаба: «Все информационные возможности и потенциал США и Соединенного Королевства оказались недостаточны, чтобы
конкурировать с “ал-Джазирой”, спутниковым телевидением стран Персидского залива и слухами. Противники Временной. администрации действовали более успешно» (039, с. 52).
Относительно немногие комментаторы несогласны с тем, что, вступив в конфликт, правительства должны помочь иракцам улучшить ситуацию и преодолеть свой ужасный опыт последних нескольких десятилетий, став демократической в разумных пределах страной, находящейся в мире с самой собой и своими соседями. «Иракцы вправе ожидать от коалиции помощи в устранении вреда, нанесенного конфликтом и его последствиями, особенно мародерством и другими нарушениями правопорядка» (039, с. 54).
Хотя сам принцип содействия Ираку после конфликта пользовался широкой поддержкой, методы остаются предметом больших разногласий. На примере Южного Ирака автор стремится продемонстрировать, что, при наличии явных успехов, многие методы, принятые Коалицией, были недостаточно продуманы и глубоко порочны с точки зрения их практического воплощения. «У Коалиции не было точного представления о политической и социальноэкономической ситуации в Ираке; она не признавала ограниченности своей осведомленности и степени своего невежества и не разработала в достаточной мере адекватного плана действий на случай возникновения чрезвычайных или непредвиденных обстоятельств.
Этот системный провал породил множество других фундаментальных дефектов. Легковесные сравнения с проблемами реконструкции Германии и Японии после Второй мировой войны свидетельствовали о непонимании глубоких различий в культуре и историческом наследии этих стран, а также того, что иракцы не были побежденным народом. Не отражали такие сравнения и того факта, что детальное планирование и разработка мероприятий на случай возникновения непредвиденных обстоятельств в ходе реконструкции Германии начались уже в 1941 г. Подобных просчетов можно было избежать, если бы предварительное изучение обстановки было проведено в большем масштабе» (039, с. 54).
В центре внимания Ф. Пертеса (Фонд науки и политики при Германском институте международной политики и безопасности, Берлин) (040) - последствия войны в Ираке для Евросоюза. Крушение режима С. Хусейна вызвало политическое и социокультурное землетрясение по всему Ближнему Востоку. «В историческом
масштабе это потрясение определенно заслуживает того, чтобы быть поставленным на тот же уровень, что и падение Берлинской стены» (040, с. 539). Но крушение бывших коммунистических режимов Европы было вызвано внутренними процессами, протекавшими в народных массах соответствующих государств, в то время как иракский режим был низвергнут англо-американскими ВС. То, что освобождение не было инициировано изнутри, а политические потрясения стали последствием вмешательства извне, безусловно, повлияет на отношение, которое выработается в стране к государству и политическим институтам.
В геостратегическом плане непосредственные последствия войны в Ираке для региона уже налицо: США, еще ранее присутствовавшие в регионе, теперь обладают там решающим влиянием. «Многочисленные аналитические выкладки, сравнивавшие количество иракских и иранских ракет или сирийских, израильских, иорданских и египетских танков и самолетов, ныне потеряли свою значимость ввиду присутствия в регионе державы, в огромной мере превосходящей все другие в отношении экономических и военных возможностей. По словам одного сирийского дипломата, “наши взаимоотношения с Ираком - отныне не более чем элемент наших двусторонних отношений с США”» (040, с. 540).
Впрочем, для других действующих в регионе сил ситуация фундаментально изменилась. Иран и Сирия чувствуют себя стесненными американскими базами и союзниками Вашингтона, что дает пищу для новых дебатов (например, дискуссии иранских консерваторов о взаимоотношениях с США). Саудовская Аравия, где американцы уже начали демонтаж своих баз, столкнулась с перспективой потери своей стратегической роли в региональном масштабе, а в среднесрочной перспективе - и своего политикоэкономического значения. В случае успешного воплощения в жизнь иракского проекта Вашингтона Эр-Рияд перестанет быть единственным надежным прозападным нефтеэкспортером, способным компенсировать снижение производства в других странах. Но даже если саудовская нефть еще надолго сохранит свою важность, королевство рискует лишиться стратегической заинтересованности США, если Ирак останется в орбите их влияния. Египет также видит, что роль первого плана, которую он играл в регионе (до недавнего времени - вплоть до берегов Персидского залива), в
серьезной степени под вопросом. Несомненно, он все еще будет полезен, но в гораздо меньшей степени и, прежде всего, в контексте палестино-израильского урегулирования. Его влияние в Ираке ослабло. Авторитет Лиги арабских государств (инструмента преимущественно египетской политики) заметно снизился. «Арабские саммиты» теперь собирают вокруг американского президента только руководителей нескольких избранных стран. Конференции министров иностранных дел тоже созываются не по принципу принадлежности к Лиге: на конференциях 2003 г. из соседей Ирака были представлены Турция и Иран, но отсутствовали представители государств Магриба и Египта. Документ о совместной работе по возобновлению арабского сотрудничества и деятельности Лиги, выработанный по инициативе Каира и представленный главами египетской, саудовской и сирийской дипломатий после встречи в мае 2003 г., свидетельствует о беспокойстве этих трех стран, определявших в 90-х годах политику Лиги, перед лицом неясного будущего панарабских институтов.
Эта геополитическая эволюция соответствует интересам США, которые в то же время давали понять, что грядущие перемены в регионе должны исходить не только из геополитики или идеи pax americana, но и из социально-политической эволюции, а именно демократизации арабского мира. Падение режима Хусейна действительно способствовало складыванию обстановки, благоприятной для перемен, в частности, в соседних арабских государствах. «Иракский режим обрушился, как карточный домик, что вызвало во всем арабском мире повышенное внимание к своей собственной внутриполитической ситуации и вопросы, остающиеся все еще без ответа, но однозначно требующие проведения политических и институционных реформ» (040, с. 541).
Перемены, произошедшие в Саудовской Аравии, возможно, лучше всего отражают надвигающийся конец старой политикоэкономической модели государства-рантье. Королевство, безусловно, еще надолго останется страной - экспортером нефти, но формула, дающая ему легитимность, - государство обеспечивает нужды граждан и субсидирует их в обмен на отказ от вмешательства в политическую жизнь, - подорвана стагнацией нефтяных доходов и избыточным демографическим ростом. Решение этой дилеммы лежит в активизации как экономического участия (на одного
экономически занятого в королевстве приходится семь не имеющих занятий; в индустриальных странах это соотношение составляет 1:2 или 1:3), так и политического (если государство перестанет субсидировать своих граждан, последние рано или поздно потребуют своей доли в вынесении решений). Конституционные эксперименты в Бахрейне, Катаре и той же Саудовской Аравии уже отражают попытки изобрести новую форму экономического и политического участия и сохранить нынешнюю государственную власть путем более широкого представительства. Станут ли реальные реформы результатом давления в региональном масштабе будет зависеть одновременно от возможностей американских сил или международного сообщества с успехом довести до конца «иракский опыт» и от завершения арабо-израильского мирного процесса. Если оба эти мероприятия или хотя бы одно из них провалятся, ожидать торжества нового регионального порядка, основанного на демократии и реформах, не приходится.
«На самом деле быстрое крушение иракского режима не должно было никого удивить» (040, с. 542). Система, созданная С. Хусейном, держалась на массовых репрессиях и клиентелизме, основанном на параллельных структурах, которые прямо связывали важнейшие элементы общества с центром управления в президентском дворце. Вне этой предельно авторитарной и иерархизованной системы институты в собственном смысле этого слова не функционировали, что и объясняет ее быстрый развал после нейтрализации центра - С. Хусейна и его окружения. В то же время возникли проблемы, которых не могли предвидеть военные стратеги, ошибочно полагавшие, что личный состав этих институтов (в частности, армии и полиции) попросту сменит лагерь и что американцам удастся использовать существующие властные структуры в своих интересах. Однако в успехе активности ВА приходится усомниться.
«У американцев есть замечательная способность признавать и исправлять свои ошибки» (040, с. 543). Отставной генерал Дж. Гарнер, назначенный главой временной администрации в апреле 2003 г., уже в мае замещен Л.П. Бремером, который, расформировав иракскую армию, отослал по домам 400 тыс. обученных бойцов. Двумя неделями позже, признав свою ошибку, он принял решение продолжить выплату жалованья демобилизованным солдатам. На первое время глава ВА удовольствовался созданием кон-
сультативного органа, состоявшего из иракцев. Перед лицом шиитского сопротивления и с помощью спецпредставителя генсека ООН он пересмотрел свою позицию и назначил Переходный правящий совет, в значительной мере выполнявший представительские функции, но располагавший и реальными исполнительными полномочиями. В сентябре, когда стало понятно, что американская армия не справляется с ситуацией, Дж. Буш окончательно заявил о необходимости предоставить ООН более значительную роль - предположение, которое с ожесточением отвергалось до и после начала войны, в особенности неоконсервативным ядром президентской администрации. Трудности для партнеров и союзников США заключались, прежде всего, в том, что США требовали от них безусловной поддержки при каждом изменении своей политики.
В разгоревшейся после падения режима кровопролитной борьбе за власть одно из меньшинств уже готово было оказать англо-американской оккупации активное сопротивление, но иракцы также сводят и старые счеты между собой. Эти столкновления, приведшие к значительному количеству жертв среди иракцев, как правило, замалчивались международными СМИ, больше интересовавшимися подсчетом американских потерь.
«В то же время большинство иракского населения, по всей видимости, опасается краха оккупационного режима. Не из какой-то привязанности к американцам, а из страха, что, когда они уйдут, будет еще большая анархия или вернутся к власти представители старого режима. Одновременно это большинство удивлено явным дилетантизмом оккупантов. Большая часть иракцев не может понять, как это первой державе в мире не удается по истечении трех месяцев организовать вывоз мусора или электроснабжение столицы» (040, с. 544).
Главные шиитские партии или группировки (Верховный совет исламской революции в Ираке и партия «ад-Даава») требуют быстрого завершения оккупации, но одновременно готовы к сотрудничеству с англо-американскими войсками и правящим советом, учрежденным Бремером. Эта готовность вызвана опасением не получить удовлетворительного представительства во властных структурах и нежеланием укрепить позиции тех лиц из администрации Буша, которые полагают, что «наиболее предпочтительным способом управления Ирака в среднесрочной или долгосрочной
перспективе было бы назначение его главой какого-нибудь суннитского генерала» (040, с. 544). Парадокс в том, что американские оккупанты боятся шиитских групп и самое решительное сопротивление американским властям исходит из шиитского центра и, возможно, вдохновляется в основном светскими националистическими и лишь отчасти исламистскими группировками. Этот страх оживила и способность иракских шиитов к организации, проявленная во время массового паломничества в Кербелу через несколько дней после падения старого режима.
Сама по себе американская политика противоречива. Первоначально ВА в Ираке не проявила особого интереса к сотрудничеству со спецпредставителем ООН С. Виейра ди Меллу, который был убит в Багдаде в августе 2003 г., но, в конце концов, признала, что он обладал совершенно иными возможностями для переговоров с иракскими группировками, нежели П. Бремер. При утверждении состава правящего совета пришлось, кроме того, признать, что вклад ООН мог выйти далеко за гуманитарные рамки. В то же время американская администрация знает, что ее собственные ресурсы ограничены. Оккупация обходится в 3,9 млрд. долл. в месяц - сумма серьезная даже для США, где также знают, что в их распоряжении находится слишком мало солдат с опытом миротворческих миссий и что они оказались в ловушке эксперимента по государственному строительству, который займет гораздо больше времени, чем планировало Минобороны. Но, невзирая на старания получить мандат ООН, легитимизирующий оккупационные войска под американским командованием (решение, к которому, в конце концов, пришел Вашингтон), американская гражданская администрация в Ираке по-прежнему отказывается разделить с ООН контроль как над политической организацией страны, так и над распределением подрядов на восстановительные работы.
Тем более невозможно исключить опасности распада Ирака на несколько частей, одна из которых, подконтрольная войскам Коалиции, будет включать преимущественно столицу и нефтеносные районы, в то время как другие окажутся под контролем ополчений и племен. «Существует вполне очевидный риск превращения Ирака из тоталитарного государства в “государство-неудачник”» (040, с. 545). В ряде областей страны уже закрепились ополченцы, террористические и мафиозные группировки, действующие на ло-
кальном и региональном уровнях, воспользовавшись вакуумом в сфере безопасности, который образовался после падения баасист-ского режима. В среднесрочной перспективе эти автохтонные криминальные банды породят проблему более серьезную, чем террористические группы выходцев из других стран региона, легче распознаваемые на фоне местного населения. Как те, так и другие никак не заинтересованы в реставрации государственной монополии на насилие.
В то же время преждевременно говорить и о провале американской политики. Сопротивление, с которым столкнулись англоамериканские войска, конечно же опасно для администрации Буша, а человеческие и финансовые потери, которых потребовала оккупация, могут уменьшить шансы республиканцев остаться у власти, но эта борьба не представляет пока реальной стратегической опасности для Вашингтона. Несомненно, что нападения на американских солдат и теракты, нацеленные на международные и иракские гражданские объекты, имеют болезненный резонанс, но такие удары большая оккупационная армия перенести в состоянии. Вопрос скорее заключается в том, собираются ли США уступить часть своих полномочий иракским учреждениям и ООН, одновременно не отказываясь от военно-политической и финансовой ответственности, которую они взяли на себя по отношению к Ираку.
Наихудшее произойдет, если США станут искать для себя удобные пути отступления и попытаются как можно быстрее передать власть квазиавторитарному режиму, который сами же водворили. Стратеги Пентагона знают сегодня, что серьезно недооценили миссию, предстоявшую им в Ираке после войны: обеспечить безопасность и общественные службы, наладить работу плюралистичных и федеральных структур, способствовать развитию в среднесрочной перспективе экономики, основанной уже не столько на нефтяных доходах, получаемых государством, сколько на более активном участии гражданского общества и частного сектора. Но что бы ни произошло, никто не вправе ожидать, что оккупационным силам удастся лишь за несколько месяцев установить в стране стабильную демократию западного типа. Как показывает пример соседнего Ирана, демократизация - это медленный процесс, несущий с собой собственный груз противоречий и провалов. Чтобы хотя бы отчасти сдержать свои обещания, касающиеся де-
мократизации, оккупирующая держава и, в крайнем случае, международное сообщество должны, как минимум, приложить усилия к поощрению и укреплению политического плюрализма, правового государства и долговечных федеральных структур.
Американской администрации известно, что контроля над Багдадом недостаточно для установления мира и нового порядка в регионе и что продвижение вперед по пути палестиноизраильского урегулирования создаст уровень доверия, необходимый для стабилизации и реконструкции Ирака.
В нынешней международной ситуации важно не столько то, что Европа не играет роли первого плана ни в Ираке, ни в регионе вообще, сколько дальнейшее направление политики Вашингтона в этом направлении. Интересы Союза потерпят серьезный ущерб как в случае разгрома или преждевременного вывода американских сил, следом за которым в стране воцарится анархия, так и в том случае, если администрация Буша отдаст предпочтение стабилизации Ирака перед демократизацией и передаст власть либо суннитскому генералу, желающему ее принять, либо более или менее авторитарному правительству.
«В конечном итоге Европа еще более заинтересована в том, чтобы действия США увенчались успехом и чтобы они достигли своих целей, чем сам Вашингтон. Если у американцев не хватит сил довести до конца свои проекты, если цена покажется американским избирателям слишком высокой или если новое иракское правительство не сделает своим приоритетом восстановление нации, США могут превосходно удовольствоваться тем, что превратят Ирак в гигантскую автозаправочную станцию. А вот для европейцев Ирак останется географически довольно близким государством. Поэтому ЕС должен активно участвовать в политической и экономической реконструкции Ирака и всего региона. Это останется невозможным при американском военном командовании в том виде, в каком оно существует в настоящий момент, и не следует допускать, чтобы англо-американские войска представлялись силами по поддержанию мира, которым не хватает только мандата ООН» (040, с. 550). Хотя сторонники администрации Буша любят напоминать о миротворческом характере военной оккупации Ирака, на самом деле коалиционные войска в этой стране не являются
ни миссией по восстановлению или поддержанию мира, ни стабилизационными силами, как в Афганистане или Косово.
ЕС необходимо срочно определить свое глобальное видение политических и экономических перемен в арабском мире. Проект США провозглашает своей целью перемены и установление нового миропорядка, но объявляет своей привилегией классические средства гегемонистской политики. Европейская точка зрения должна учитывать связь между экономической и политической слабораз-витостью и, помня о недостаточном развитии здесь политических институтов и об авторитарных тенденциях, не избирать (в противоположность Вашингтону) своим приоритетом военные решения.
Такое видение должно также включать контроль за вооружением и разоружением. Подход, практикуемый США и заключающийся в сосредоточении на военном потенциале каждой страны, взятой по отдельности, не позволяет в среднесрочной перспективе запустить в действие надежную систему контроля по всему региону. ЕС следовало бы, по крайней мере, попытаться увидеть в обществах этих стран партнеров, а не воспринимать их как демографическую, культурную, а то и террористическую угрозу. Ему нужно было бы также определить четкие условия сотрудничества с правительствами государств - партнеров в регионе: Европа не должна изолировать ни одно из них или рассматривать их как «государства -изгои». «Если ЕС во всей его совокупности не удастся получить такое видение, европейцы вновь окажутся застигнуты врасплох и расколоты в день, когда США решат свергнуть на Среднем Востоке еще один режим» (040, с. 552).
Ф. Дроз-Венсан (Институт политических исследований, Тулуза - Париж) (041) сосредотачивает внимание на тех дилеммах, что встали после крушения багдадского диктатора перед соседними арабскими режимами. Начавшаяся осенью 2002 г. подготовка к интервенции, а затем и сама военная операция вызвали крайнюю настороженность руководителей арабских государств, хотя большая их часть не могла похвастаться хорошими отношениями с Хусейном. Официальные декларации в унисон подчеркивали риск дестабилизации обстановки (Йемен), выражали желание предотвратить вооруженные действия в регионе (Бахрейн), просили дать время дипломатии (Саудовская Аравия) или вообще отвергали какую бы то ни было агрессию против Ирака (Сирия). Даже Кувейт
заявлял, что, если Багдад не будет посягать на независимость и безопасность эмирата, последний не станет призывать к военному решению. Такое единодушие очень отличается от разобщенности 1990-1991 гг., когда Саудовская Аравия, Египет и Сирия приняли участие в восстановлении суверенитета Кувейта.
Подобная настороженность скрывает под собой внутренние противоречия государств региона и слабость их тактики перед лицом односторонних действий США. Допустив санкционированную ООН атаку против Афганистана как легитимное и симметричное «возмездие» талибам, арабские лидеры напоминали (еще с 11 сентября), что американский удар не может быть направлен против Ирака, никак не связанного с терактами. Новая американская доктрина интервенции (coalitions of willings) требует неукоснительной поддержки со стороны соседей Ирака, втягивая их в конфликт, даже без того, чтобы участники этих альянсов нового типа афишировали свое присутствие. «Это принуждает арабские государства к риторическим уверткам, особенно когда американское командование настаивает на предоставлении льготных условий материальнотехнического обеспечения» (041, с. 554).
Пытаясь сохранить или укрепить свои отношения с США, что диктуется стратегическим партнерством (Египет, Саудовская Аравия), императивом в сфере безопасности (ОАЭ, Иордания) или страхом оказаться изолированными в конфронтации с неизмеримо сильнейшим противником (Сирия, Йемен), они одновременно питают глубокое недоверие к американским проектам, предполагающим, в том числе, проведение политических преобразований, реформу школьных программ и религиозного образования, контроль над благотворительными организациями.
«Сама царствующая фамилия Саудовской Аравии с изумлением обнаруживает, что ее привилегированные взаимоотношения с администрациями США, которые своей сговорчивостью в нефтяном вопросе и рециркуляцией нефтедолларов по американским финансовым каналам обеспечивали ей безопасность и автономию, не спасают ее в Вашингтоне ни от критики, ни от унижений» (041, с. 555). Другие монархии Персидского залива, безопасность которых покоилась на их связях с США, видят, как последние все чаще вмешиваются в их внутреннюю политику. Чувство унижения тем глубже, что сопротивление полностью исключено, как уже успели
ощутить саудовцы после сентября 2001 г. Как Сирия, так и Иордания, интересы и позиции которых по отношению к США априори противоположны, избирают двойственную линию поведения.
Но позиции, принимаемые руководителями, с трудом находят оправдание в обществах соответствующих стран, «находящихся в состоянии кипения» (041, с. 556). Конечно, эти авторитарные режимы управляют не «демократиями общественного мнения», но, тем не менее, чувствительны к их реакции. В 1990-1991 гг. в арабских обществах развернулись оживленные дебаты вокруг иракского вторжения в Кувейт, разделившие политические течения, в т.ч. исламистские. В 2003 г., напротив, имело место единодушное осуждение войны в Ираке. Комментарии арабской прессы и письма читателей демонстрируют всеобщее чувство изоляции и провала, «настоящее психологическое поражение еще до начала войны» (ал-Ахрам, 28.11.2003). Арабские общества ощущают как подлинное оскорбление национального достоинства тот факт, что турецкое правительство сопротивляется американскому давлению, в то время как их собственные правители фактически склоняются перед ним, неспособные определить общую позицию. Внешняя угроза вызывает отнюдь не «объединение вокруг знамени» (или вокруг харизматических руководителей), как в 50-60-е годы, а, скорее, упадок духа, а то и отвержение режимов, критикуемых за бессилие, лицемерие и соглашательство. Разрыв между руководителями и управляемыми, характеризующий авторитарные режимы, усугубляется давлением внешнеполитических событий. Неприятие американской политики приводит в итоге к оспариванию законности режимов и их дипломатических позиций (а точнее отсутствия таковых).
«Выражение “арабская улица” часто используется комментаторами для обозначения, помимо социального кипения, того, что воспринимается как потенциальный противовес - автономное гражданское общество, маргинальное по отношению к властям, готовое противостоять проектам США и компромиссам руководителей. Такое видение не принимает в расчет ни реальность обществ, ни наследия авторитарных режимов, десятилетиями доминирующих в раздутом госаппарате. Арабские граждане ежедневно чувствуют на себе сбои политической и экономической системы, о реформе которой твердят их руководители» (041, с. 559). Демографическая эволюция, в частности возникновение численно преобладающего
слоя молодежи, обладающей дипломами высшего образования и зачастую безработной, обостряют восприятие этих проблем. Недовольство выражается в поддержке палестинской интифады, растущем чувстве маргинализации в процессе глобализации и в мечте о сопротивляющемся США Ираке. Теперь они выплескиваются и в критике неизлечимости правительств. Но «гражданские общества» остаются вялыми, несмотря на изобилие НПО и общественных ассоциаций.
«Отсутствие перспективы порождает не столько развитие гражданских обществ, действующих как противовес правящим элитам, сколько взрыв недовольства на уличных манифестациях, расширение базы для рекрутирования джихадистских групп или рост насилия, коренящегося в безнадежности, симптом радикального разрыва между обществами и руководителями. Режимы отвечают привычными рецептами: кооптацией и корпоративизацией. Действующие власти не всегда противятся социальной мобилизации: они иногда разрешают ее в качестве клапана безопасности или, еще более тонко, содействуют ей из страха, что антивоенные настроения обернутся против них самих. Они не колеблются вступать в контакт с наиболее активными движениями, которые, обладая опытом общественной работы и создания сетевых структур в вакууме, оставленном авторитаризмом, в большей мере способны оформить гнев улицы, - исламистами» (041, с. 559-560).
Если арабским режимам все же удается сохранять контроль над своими обществами, внешняя политика США заводит их в ситуацию, близкую к дестабилизации. Первые затруднения американцев в управлении иракским хаосом после войны (начиная с мая 2003 г.) были встречены в арабских дипломатических кругах с облегчением. Но опасения сохраняются, так как исполнительная власть США не демонстрирует особого интереса к сложности локальных реалий (в том числе к столь важной проблеме, как палестинский вопрос), ибо «все оказывается подчинено идее войны против терроризма в текучих границах и с неопределенной протяженностью во времени» (041, с. 561).
Эти перспективы опасны для арабских лидеров, для которых еще со времени установления военно-националистических режимов в 50-х годах внешнеполитические соображения принципиально важны. Региональная атмосфера или программы национального
масштаба (арабское единство, освобождение Палестины) позволяли им укрепить свое внутриполитическое господство и оправдывать все репрессии. В обстановке холодной войны они, играя в альянсы с той или другой из двух великих держав, извлекали военные, технологические или экономические выгоды, имевшие ключевое значение для увековечивания их господства. «Вторая» холодная война в конце 70-х годов способствовала стабилизации региональной системы после переориентации Египта и возвышения Саудовской Аравии. Взаимоотношения с США использовались арабскими государствами, чтобы сопротивляться Израилю или добиваться от него (под американским давлением) уступок, принимая в расчет состояние палестинского вопроса после Кэмп-Дэвидских соглашений.
Конец "холодной войны" надолго ослабил эти стратегические построения. Место США как единственной сверхдержавы становится постоянным, а то, каким образом Вашингтон осуществляет свое лидерство, открывает поле для манёвра региональных участников. 90-е годы не принесли с собой ясного ответа (за что администрация Буша еще задолго до 11 сентября винила Б. Клинтона): «Америка, казалось, колебалась между подчинением международному сообществу и искушением односторонних действий. Эта неуверенность позволяла ближневосточным государствам продолжать пользоваться американским “зонтиком” и вытекающими из этого ресурсами» (041, с. 562). Однако со второй половины того же десятилетия, по мере того, как развеиваются надежды на разрешение палестинского вопроса (Осло), тормозятся перспективы строительства зоны экономического процветания на Ближнем Востоке, а американская политика в Ираке становится откровенно односторонней, в арабском мире начинает нарастать антиамериканизм. Отныне арабские государства, близкие США, все более ощущают уязвимость своего положения.
Дилемма еще более углубилась после 11 сентября. Администрация Буша не обременяет себя сложными соображениями о региональном порядке, но рассуждает, исходя только из собственных интересов, и намеревается добиться от арабских режимов модернизации их институтов. Арабская региональная система, которая смогла сохранить некоторую форму автономии, становится полностью подчиненной. Отныне она - не более чем одна из провинций империи, провинция стратегически важная по причине наличия
нефти и склонности провоцировать международные кризисы. Помимо прочего, как всякая строптивая провинция, она требует вмешательства центра для поддержания порядка, и зависимость превращается тогда в подчинение. Наконец, близость администрации Буша с Израилем развеивает всякую надежду на то, что США окажут давление на Тель-Авив, чтобы добиться уступок в палестиноизраильском конфликте. Со времени второй интифады арабские посредники - под давлением общественного мнения своих стран или по соображениям собственной выгоды - терпят крах, отсюда застойность режимов, способствующая дестабилизации, в то время как общества буквально наводнены образами столкновений на оккупированных территориях. «Потенциал внешней легитимации -привилегированный доступ к выносящим решения американским структурам, роль посредника между израильтянами и палестинцами, экономическая помощь или поддержка внутри международных финансовых организаций, - который извлекали из этой ситуации власти, компенсируя уже изрядно потрепанную внутреннюю легитимность, еще более ослабевает» (041, с. 563).
Поле для маневра у стран региона, низведенных ввиду разницы в военной мощи с США до уровня слабых государств, в равной мере сокращается. Статус Египта как защитника прав арабов, защищавшийся Х. Мубараком в его переговорах с США, ставится под сомнение. Военные соглашения, подписанные после 1991 г. между странами Персидского залива и Вашингтоном в рамках «призвания империи», на которое идут их руководители во имя национальной безопасности, с учетом новой американской внешней политики, становятся неподъемным бременем. В таком контексте отношения подчинения невозможно афишировать без риска дестабилизации, особенно если американцы откажутся от каких-либо уступок в палестино-израильском конфликте и бросятся в региональные авантюры типа иракской. План наследного принца Аб-даллаха, принятый арабским саммитом в Бейруте (март 2002 г.), а также различные египетские инициативы сводятся в конечном счете к тому, чтобы призвать американское руководство принять в расчет неудовлетворенность и озабоченность народов региона и прекратить ставить своих арабских союзников в безвыходные ситуации.
С этого времени региональная система более не обладает ни слаженностью, ни способностью занять общую позицию. Каждый руководитель пользуется собственными визитами или привилегированными каналами, чтобы появиться в американской столице и извлечь выгоду из примирительных деклараций. Еще до войны египетские делегации направлялись в Вашингтон, чтобы дать знать американцам, что их страна не будет противодействовать их проектам и начнет внутриполитические реформы. Саудовцы пытаются восстановить свои отношения с США и призывают Лигу арабских государств к принятию «Хартии по пересмотру арабской позиции», которая бы потребовала от арабских руководителей способствовать развитию политического участия.
«Логика режима» - выжить, обеспечив себе адекватную поддержку, в том числе извне, не демонстрируя своих противоречий, -становится правилом. Иордания с облегчением принимает быстрое крушение режима С. Хусейна, заняв в том, что касается будущего Ирака, минималистскую позицию (выбор правительства, пользующегося доверием иракцев, и международное наблюдение). Руководство страны озабочено, прежде всего, сохранением социальной стабильности в королевстве, которая обеспечивается нефтеснабже-нием страны. Находившийся под эмбарго Ирак на протяжении 90-х годов был главным поставщиком нефти и ведущим торговым партнером. Амману важно восстановить экономические связи с этой страной, а развороты во внешней политике иорданского режима в прошлом зачастую имели своим главным основанием «бюджетную безопасность» - изыскание источников финансирования для поддержания режима.
В мае 2003 г. Сирия производит отчетливый дипломатический вираж, который символизирует визит в Дамаск К. Пауэлла. Тогда же глава службы контрразведки САР Б. Сулайман формулирует новую доктрину своей страны: если Дамаск и не в силах выполнить американские требования во всей их совокупности, он вместе с тем не станет противостоять американским проектам в Ираке и надеется стать региональным союзником США, который может им пригодиться, учитывая его давние связи с иракской (в частности курдской) оппозицией. Режим пытается перенять старый прием Хафиза ал-Асада: сделать страну, ослабленную окончанием холодной войны, полезной Вашингтону.
Такая реакция не обязательно будет долговременной. В дополнение к политике подчинения региона, проводимой американской державой, неоконсервативные круги в Вашингтоне продвигают идеи его трансформации. С их точки зрения, США ранее вступали в союзы с политическими режимами, не задаваясь излишними вопросами об их природе, лишь бы те согласовывали с ними свою внешнюю политику и стабилизировали региональную игру. Но некоторые из этих режимов своим слиянием с исламистским экстремизмом сделали возможным 11 сентября. Отныне нужно исследовать природу режимов, и арабским правящим кругам даются советы, как соответствовать канонам демократизации. Сверх того, американцы отнюдь не прочь увидеть и новых руководителей, лучше к ним расположенных и менее склонных искать компромиссы с исламистами, и это в то самое время, когда в Кувейте, Саудовской Аравии и ОАЭ происходит переход власти в новые руки.
Очевидно, что трехсторонние отношения между режимами, обществами и США оказываются под угрозой серьезной дестабилизации. До настоящего времени Вашингтон сохранял равновесие в этих отношениях, допуская, чтобы режимы сохраняли поле для внутреннего маневра или получали уступки, в частности, в палестино-израильском вопросе, которые бы легитимировали их в глазах общественного мнения. Теперь же дисбаланс в этой сфере более не заботит американцев, которые предоставляют ответственность за ситуацию одним арабским режимам. Последние обречены приспосабливаться к США под страхом обвинения в принадлежности к «оси зла» или санкций. «Арабские режимы при управлении своими политическими системами оказываются в подвешенном положении, так как под сомнение ставится хрупкое равновесие между внутренними ограничениями (увековечение авторитаризма) и внешними обязательствами (связи с иностранными державами для обеспечения финансирования или безопасности режимов)» (041, с. 566). Поскольку американская региональная программа имеет мало шансов на реализацию без сотрудничества локальных элит, последние ожидают, что смогут извлечь из этого определенные преимущества в сфере обеспечения безопасности или воспроизводства своей власти.
Мохаммад Реза Джалили (Университетский институт международных исследований и Институт изучения развивающихся стран - Женева, Швейцария) (042) характеризует позицию Ислам-
ской Республики Иран (ИРИ) в связи с ситуацией, сложившейся в Ираке после 2002 г. Американское присутствие отчасти вызывает удовлетворение Тегерана, но одновременно порождает беспокойство. Существует мнение, что «эти события... через какое-то время создадут проблемы, с которыми исламистскому режиму будет трудно справиться без потерь, и, таким образом, поспособствуют глубоким переменам, которых желает огромное большинство населения». Но есть и другое мнение: эта ситуация лишь откроет новые возможности действия для самых активистски настроенных слоев духовенства, находящегося у власти в Тегеране. «В конечном счете, решая новое иракское уравнение, одним из условий которого является американское военное присутствие, рискующее стать долговременным, Иран обнаружил с исчезновением иракского баасиз-ма такие возможности действия на территории своего соседа, какими не обладает ни одна региональная держава» (042, с. 567-568). От умения управлять этой парадоксальной ситуацией, открывающей одновременно новое инициативное поле и новые угрозы, зависит будущее иранского режима.
Взаимопереплетение судеб Ирана и Ирака объясняется сочетанием ряда историко-географических и религиозно-политических факторов. Ирано-иракский рубеж (около 1,5 тыс. км) - самая длинная пограничная линия для обеих стран - являет собой демаркационную черту между Месопотамской низменностью и Иранским плоскогорьем, арабским и иранским мирами, еще вчера разделявшую державы Османов и Каджаров.
На протяжении веков османы-сунниты и персы-шииты оспаривали господство в святых местах Двуречья. Складывание современной ирано-иракской границы является во многом результатом эволюции в соотношении сил между двумя досовре-менными мусульманскими империями. Эта разделительная линия не всегда была непроницаема: важнейшие шиитские святыни Ирака неизменно притягивали бесчисленных иранских паломников, многие из которых, поселяясь здесь, все больше растворялись в местном населении. Здесь всегда ощущалось присутствие шиитского духовенства иранского происхождения. На северном участке рубежа иранские и иракские курды взаимодействовали практически беспрепятственно, а на юге Шатт-эль-
Араб никогда не представлял серьезного препятствия для сообщения между двумя странами.
Тем не менее с момента официального провозглашения независимости Ирака (1932) отношения Багдада с Тегераном чаще всего были отмечены нервозной напряженностью и приграничными инцидентами, а в 1969-1975 гг. - даже чем-то вроде «холодной войны». Обе стороны по возможности укрывали диссидентов из страны противника - традиция, сохранившаяся и даже получившая развитие за последние два десятилетия.
Только после того, как Алжирское соглашение (1975) прекратило пограничные споры, взаимоотношения ненадолго нормализовались. После исламской революции 1979 г., «невзирая на то, что в свое время именно в Ираке более 15 лет укрывался аятолла Хомейни (а может быть, как раз поэтому)», обстановка резко ухудшилась. Если при шахе еще удавалось избегать открытого вооруженного конфликта, то «при режиме аятолл, теоретически арабофильском, а также революционном, как и баасистский режим Ирака, все изменилось» (042, с. 569).
В октябре 1980 г. С. Хусейн отдал приказ о нападении на Иран и началась восьмилетняя война, вылившаяся в сотни тысяч смертей и материальный ущерб в сотни миллиардов долларов. Если ответственность за нее (как и за вторую войну в Персидском заливе) полностью лежит на Хусейне, то исламский режим внес не меньший вклад не только в разжигание, но и особенно в затягивание конфликта, начиная с 1982 г., когда Иран вернул основную часть оккупированных территорий. Помимо непосредственных причин, война объяснялась также многочисленными пограничными распрями (в частности, по Шатт-эль-Арабу), идеологическими расхождениями, регулярными изгнаниями жителей иранского происхождения из священных городов, курдским вопросом, разногласиями, касающимися региона Персидского залива и т. д.
Одним из косвенных последствий ирано-иракской войны стала разработка иранской ядерной программы. В условиях дипломатической изоляции, навязанной международным сообществом (несмотря на очевидную вину Ирака в развязывании войны), Иран осознал, что в доступе к обычному вооружению он не в силах конкурировать не только с иракским противником, но и, в будущем, ни с одним из своих крупных соседей (Турция, Саудовская Аравия,
Израиль). Таким образом, возникла необходимость использовать другие типы вооружения, прежде всего сдерживающего характера. Эта долгосрочная программа стала одним из главных внешнеполитических козырей ИРИ.
На этом фоне иранская реакция на устранение режима Хусейна тем более сложна, что менее чем за два года до этого Тегерану пришлось поспособствовать развертыванию войск США в Афганистане, с которым у иранцев были тесные связи, а в январе 2002 г. Дж. Буш вписал Иран в «ось зла». Такая сложность в выборе ИРИ позиции отсылает к традиционной двойственности ее внешней политики (вербальная агрессивность и прагматическое поведение) и дробности власти, постоянным для политической жизни страны. Иракский кризис развертывается как раз тогда, когда внутренняя ситуация кажется особенно сложной, а отторжение кадров ИРИ гражданским обществом представляется все более и более массовым. Ввиду этого, позиция Ирана относительно ситуации в Ираке определяется противоречивыми соображениями.
Формулирование этого направления политики должно исходить из двух ключевых моментов. «Прежде всего, нельзя упускать из виду то, что ни один глава иностранного государства за последние два века не нанес иранскому народу столько вреда, сколько Саддам Хусейн. Даже если некоторые радикальные исламисты, находящие ныне у власти в Иране, преуменьшают важность национальных чувств, делая акцент лишь на религиозных узах, очевидно, что иранцы, как и любой другой народ, не могут сразу же забыть своих мертвых, искалеченных, судьбы разрушенных семей, опустошенные города, подорванные промышленные объекты, дороги, школы и больницы, уничтоженные режимом, который на протяжении 14 лет после объявления перемирия все еще удерживал военнопленных, не признавал своей ответственности, даже не подумал о том, чтобы предложить своему подвергшемуся агрессии соседу хоть какую-то компенсацию ущерба и т. д.
В этих условиях неудивительно, что многочисленные иранцы только обрадовались исчезновению режима С. Хусейна, испытывая и сострадание к иракскому народу - первой жертве багдадского диктатора, и сохраняя критическую дистанцию в том, что касается американской политики по отношению к их собственной стране» (042, с. 571). С другой стороны, с исчезновением Баас пропадает и
одна из самых серьезных стратегических угроз для Ирана. Военная мощь Багдада была опасна, прежде всего, для соседей, в частности для Ирана. Если в 80-е годы Саддам, не колеблясь, использовал ракеты и химическое оружие против иранского населения, нет никаких гарантий, что он не поступил бы аналогичным образом при новом вооруженном столкновении между двумя странами. На региональном уровне ослабленный Ирак де-факто стратегически выгоден Тегерану. Можно констатировать, что между октябрем 2001 г. и апрелем 2003 г. США уничтожили два источника реальной опасности для Ирана: на востоке - воинствующих антиирански и антишиитски настроенных «Талибан», на западе - С. Хусейна. Парадоксально, но американская политика, хотя и враждебная иранской теократии, служит национальным интересам Ирана.
Официально противник войны, Иран с самого начала боевых действий в Ираке (март 2003 г.) провозгласил «активный нейтралитет» и строго придерживался этой линии поведения первые три недели конфликта: закрыл свои границы и запретил иракским политическим беженцам под каким-либо предлогом возвращаться на родину.
Но как только Багдад пал и в столице и на юге страны воцарился хаос, базировавшиеся в Иране иракские оппозиционеры, а также определенное количество иранских агентов стали проникать в Ирак, что совпало по времени с шиитским трауром Ашура в Кербеле. Уже в апреле пресс-секретарь Белого дома предостерег ИРИ о том, что США не допустят никакого несанкционированного внешнего участия в установлении демократического правительства в Ираке. Таким образом, Вашингтон, обвиняя Иран в попытках повлиять на ход событий в Ираке, совершил поистине акробатический маневр (если вспомнить антитеррористическую риторику в оправдание войны против Хусейна).
Невзирая на расхождения в оценках последствий американской интервенции в Ирак между различными представителями исламского режима, в ряде пунктов они согласны друг с другом. Закрепившись к югу от Ирана в зоне Персидского залива с начала 90-х годов, США ныне присутствуют к востоку от него в Афганистане и Пакистане, к северу - в бывших советских республиках Центральной Азии и в Грузии. К западу Турция - член НАТО и близкий союзник Вашигтона и Тель-Авива - уже длительное время доступна для американских сил. С появлением американцев в Ираке окруже-
ние Ирана завершается, что способствует не только усилению политической изоляции этой страны, но и значительному ограничению его свободы действия, увеличивает уязвимость и делает хрупкой его безопасность.
В экономическом плане снятие санкций, давящих на нефтедобывающую промышленность Ирака, и вовлечение западных компаний в восстановление и модернизацию иракских предприятий смогли бы серьезно расширить энергетический потенциал Ирака, где разведанные нефтяные запасы превышают иранские. По данным на 2000 г., Иран располагал 8,6% общемировых запасов, Ирак - 10, 8%; по природному газу у Ирана заметное преимущество перед Ираком - 15,7 % общемировых против 2,1%.
Другим источником опасений режима служит то, что новые иракские власти берутся проводить принципы федерализма и расширения автономии регионов и этнических групп, особенно в Курдистане. Это положение может повлиять на курдское меньшинство в ИРИ и усилить автономистские тенденции внутри Ирана, при всем отличии исторической и национальной конфигурации этой страны от Ирака.
Самым мощным рычагом для вмешательства во внутренние дела Ирака, которым располагает ИРИ, является шиизм - карта, которую Тегеран, естественно, склонен использовать, опираясь на традиционно существующие связи с иракскими шиитами, за последние два десятилетия только укрепившиеся. «Однако эта поддержка объясняется не только конфессиональной солидарностью или существованием не считающихся с государственными границами клерикальных сетей», но и «соображениями преимущественно геополитического порядка» (4, с. 574). Установление (хотя, по мнению М.Р. Джалили, и маловероятное) исламской республики иранского типа в Багдаде положило бы конец изоляции Тегерана и подкрепило бы безопасность иранского режима, одновременно подчеркивая его преобладание по всему шиитскому миру. В более вероятном случае, когда шииты займут, ввиду своей численности, относительно важное место в будущих властных структурах Ирака, Иран будет заинтересован в продвижении близких ему шиитских организаций (как, например, Верховный совет исламской революции в Ираке) к командным высотам на новой политической арене этой страны. Тем самым Тегеран обзаведется средством давления
внутри самой иракской администрации, которым может воспользоваться против американских войск, если последние останутся в стране. Помощь массовым шиитским движениям предоставит Ирану значительные возможности воздействия на ситуацию.
Помимо этого, ИРИ может попытаться воспрепятствовать установлению полноценного контроля над священными городами Ирака той части шиитского духовенства, что враждебна самой концепции велайат-е факих. Тегеран весьма озабочен реальной угрозой возрождения Неджефа в качестве оплота умеренного шиитского ислама в ущерб Куму - с 1979 г. цитадели фундаменталистов. Возможное перемещение центра тяжести шиизма в его изначальную колыбель - Ирак - способно временно сократить влияние Ирана, способствовать возникновению независимых от политической власти духовных училищ и, тем самым, возвестить об обновлении традиционного, в целом аполитичного, шиизма. Учитывая тесные узы, связывающие иракское духовенство с иранским, Иран может надеятся, что ему удастся сыграть важную роль в новом Ираке. В то же время иракский шиизм не заинтересован в том, чтобы вдохновляться иранской моделью. Прагматизм религиознополитических лидеров Ирака и больший традиционализм крупных шиитских центров способны через некоторое время создать новые проблемы для иранской теократии, чей авторитет уже оспаривается изнутри.
Однако представительное присутствие умеренного шиитского течения в рамках будущих властных структур Ирака может волновать и проживающих в этой стране суннитов, которые потеряют свою исторически сложившуюся роль в принятии политических решений, а также суннитские монархии Персидского залива. «В этих условиях преимущественно шиитское правительство Ирака должно будет в обязательном порядке избрать путь осторожности, примирения и единства» (042, с. 576).
Не следует забывать, что в Иране общенародная мобилизация против войны в Ираке была даже слабее, чем в США. «Очень многие иранцы, доведенные до отчаяния все менее популярным режимом, потерявшие всякую надежду на реформы., надеются, что после Афганистана и Ирака придет наконец и освобождение Ирана от диктатуры мулл» (042, с. 576). В самых различных слоях населения развивается проамериканизм, пропорциональный отвер-
жению исламской политической системы, косвенным подтверждением которого служит беспокойство, открыто высказывавшееся еще лицами, близкими к экс-президенту ИРИ М. Хатами.
«Многие иранцы полагают, что никакой режим, который установится в Багдаде, не нанесет их стране столько вреда, сколько С. Хусейн. Но если допустить, что этот новый режим будет, как обещают американцы, иметь демократическую и светскую природу, он окажет на Иран положительное воздействие. Демократический Ирак, где будут уважаться права личности и гарантироваться свобода вероисповедания, где терпимость будет сопровождаться процветанием, ослабит позиции иранского клерикального режима и сможет внести свой вклад в его падение» (042, с. 577).
Многие обвинения в адрес Ирака (обладание ОМП, покровительство терроризму, противодействие мирному процессу и т.д.) могут с равным успехом быть выдвинуты и против Ирана. Тем не менее, в некотором отношении ситуация в этой стране явно отличается от той, что была в саддамовском Ираке. Ни до, ни после войны в Кувейте Багдад не проявил никакого уважения к международному праву, чего не скажешь об Иране. В политическом плане Ирак виновен в развязывании двух вооруженных конфликтов со своими соседями, а Иран, напротив, оказался жертвой воинственного духа хозяина Багдада. Кроме того, в Иране, в отличие от сад-дамовского Ирака, существует внутренняя динамика выражения общественного недовольства, которую иностранная интервенция может поставить под удар. К этому прибавляются практические соображения, которые способны разубедить США в целесообразности вступления в вооруженный конфликт с ИРИ. Масштабы страны, втрое превосходящей Ирак по площади и численности населения, должны побудить американских чиновников тщательно взвесить последствия их решения. Даже для такой державы, как США, было бы рискованно открывать новый фронт в то время, как в Афганистане ситуация еще не стабилизировалась, а в Ираке по-прежнему царит хаос.
При всем этом Иран остается одной из самых политически значимых стран мусульманского мира. Американцы не могут примириться с нынешним иранским режимом, возникшим в ходе исламской революции, которая дала мощный импульс исламо-интегристским течениям в регионе. «Но сегодня в Иране сражается
целый народ, идут студенческие манифестации, бросают в тюрьмы журналистов. Если и нужно открыто помочь этому народу освободиться от диктатуры, установленной во имя религии, помощь не должна ограничиваться военной акцией. Нужно привести в действие структуры, которые позволят поддержать либеральные и демократические тенденции, реально существующие в этой стране. Если перемены в Иране произойдут демократическим путем, их влияние будет не меньшим, чем та заразительность, которой в свое время отличилась исламская революция», - убежден Джалили (042, с. 579).
Т.К. Кораев
2006.04.043-045. ПРОВАЛ ПОЛИТИКИ США В ИРАКЕ.
2006.04.043. BIDDLE S. Seeing Baghdad, thinking Saigon // Foreign affairs. - N.Y., 2006. - Vol. 85, N 2. - P. 2-14.
2006.04.044. РОЙТЕР К. Восстание в Ираке // Intern. роШк. - Бонн; Москва, 2004. - N 3. - С. 87-96.
2006.04.045. ШТАЙНБАХ У. Провал Америки в Ираке // Ibid. -С.96-103.
С. Биддл (Совет по внешним отношениям, США) (043) считает, что иракская война развивается по вьетнамскому сценарию, хотя эти войны носят различный характер. Вьетнамская война была народной войной за национальное освобождение, а в Ираке идет межобщинная гражданская война. Недооценка этого обстоятельства - одна из причин неудач американской политики в Ираке. Как и во Вьетнаме, американская стратегия в Ираке основывается на двух посылках: завоевание сердец и умов местного населения путем демократических реформ и перекладывание основного бремени борьбы с противником на местные силы. Однако известно, что политика «вьетнамизации» привела к полному уходу США из Вьетнама. Политика «иракизации», скорее всего, приведет к аналогичному и даже худшему результату, поскольку правительство и другие государственные институты, включая в первую очередь силовые, становятся инструментами в руках борющихся общин.
Суннитская община, лишенная власти в результате свержения режима Саддама Хусейна, становится оплотом сопротивления. Американцы, распустив прежние силовые формирования, создают новые на базе лояльных к ним шиитов и курдов, что ведет к росту межобщинного насилия. Восстание шиитской милиции во главе с
