CC BY
24
ЛИТЕРАТУРОВЕДЕНИЕ КАК НАУКА.ЛИТЕРАТУРНАЯ КРИТИКА.ТЕОРИЯ ЛИТЕРАТУРЫ
НАПРАВЛЕНИЯ И ТЕНДЕНЦИИ В СОВРЕМЕННОМ ЛИТЕРАТУРОВЕДЕНИИ И ЛИТЕРАТУРНОЙ КРИТИКЕ
2006.04.001. ТЕОРЕТИКО-ЛИТЕРАТУРНЫЕ ИТОГИ ХХ В. - М.: Праксис, 2005. - Т. 4: Читатель: Проблемы восприятия / Редкол.: Макуренкова С.А. (отв. ред.) и др. - 592 с.
Реферируемый труд продолжает серию «Теоретиколитературные итоги», над созданием которой работает коллектив Отдела теории литературы ИМЛИ РАН1. Во вступительном слове «От редколлегии» С.Г. Бочаров в качестве главного предмета исследования назвал «методологию изучения отношений читателя и произведения» (с. 6). В кратком введении П.А. Николаев отметил, что авторы труда рассматривают проблему читателя с разных сторон: читатель - как собеседник и будущий автор, как аудитория и хранитель (созидатель) культуры. При этом их целью было «избежать двух крайностей: утверждения усредненного читательского
1 См.: Теоретико-литературные итоги ХХ в. - М.: Наука, 2003. - Т. 1: Литературное произведение и художественный процесс / Редкол.: Борев Ю.Б. (отв. ред.) и др. - 373 с.; Теоретико-литературные итоги ХХ в. - М.: Наука, 2003. - Т. 2: Художественный текст и контекст культуры / Редкол.: Борев Ю.Б. (отв. ред.) и др. -447 с. Рефераты этих томов публикуются в РЖ «Литературоведение». - М., 2005. -№ 2. - 2005.02.001, 002.
понимания эпохи как главного понимания литературы и утверждения авторского прочтения как единственно верного» (с. 7).
Во вступительной статье «Читатель и современные основания Слова» С.А. Макуренкова подчеркивает, что заявленная проблема - относительно новая, поскольку формализм, структурализм, отдельные направления герменевтической и экзистенциальной философии лишь поставили вопрос о характере чтения; между тем читатель как фигура, сопоставимая с автором, оказался, скорее, предметом «артистических интуиций». Чтобы восстановить читателя в качестве полноправного участника художественного процесса, необходимо обратиться к поэтикам различных эпох. Современное понимание читателя как конгениального автору субъекта, который потенциально может понимать произведение не хуже, а лучше автора, восходит к романтизму. Оно напрямую связано с пониманием воображения как авторской активности, и это позволило деятельность читателя отождествить с воображением. В ХХ в. наравне с проблемой мимесиса в теории и практике искусства выдвинулась проблема катарсиса, что побуждает различать «платоновскую» и «аристотелевскую» традицию. Перенося законы античной риторики в область мышления, постмодернизм исходит из тождества сознания и его актов: работа сознания направлена на создание метафор; акты сознания являют собой «катарсис» литературного языка. Метафора связана с приращением смысла; катарсис - с принятием трагичности мира как «целительной жертвы», что стало магистральной темой поэзии ХХ в., адресованной читателю как письмо и загадка.
Ж. Ланглад (Франция) в статье «Читатель - творец неповторимости произведения» настаивает на том, что чтение есть род производства, подчиняющийся его законам. Таким образом, развитие массового чтения трактуется как «бесконечное производство образов». Однако тот, кто выносит нравственное суждение о книге, -отнюдь не наивный читатель (производитель образов), а свидетель неповторимости произведения. Исследователь подразделяет читателей на две категории: «субъективный читатель» эмоционального склада, воспитанный на опыте чтения, приобретенном с детства; «читатель-специалист», просвещенный любитель, преподаватель словесности, профессионал. Между этими двумя типами читателей нет непроходимой границы. Дискурс читателя - это перевод в
плоскость теории или нравственной оценки тех субъективных реакций, которые были испытаны им в ходе чтения (восхищение, отторжение, смущение, соблазн, враждебность, желание и т.п.). «Чтение-соучастие» составляет самую суть литературного прочтения (с. 56). В нем осуществляется освоение произведения читателем, подразумевающее одновременно и вовлеченность, и дистан-цированность. Благодаря эмоциональному, психологическому, нравственному и эстетическому вкладу читателя произведение становится предметом индивидуального опыта. В другой своей работе - «Литературное прочтение: Критический взгляд» -Ж. Ланглад рассматривает современные лингвистические категории чтения и связывает жанровые ожидания читателя с принятыми в данной национальной традиции стереотипами диалога.
В статье «Истоки формирования современного понятия “литература” и проблема читателя» А.В. Марков утверждает, что названное понятие связано с культурой перевода в широком смысле слова; благодаря переводу осваивается «пристальное чтение» чужой литературы. Из всех лингвистических и литературоведческих посылок становится очевидным, что перевод - это вопрос антропологии, ибо каждый имеет свой спектр понимания. Процесс чтения возникает как творчество читателя. Но творчество - «это поступок освобождения» (с. 84), меняющий картину бытия. Именно таким - идущим от свободного дыхания творчества - и представляется генезис понятия «картина мира» с точки зрения реципиента. В книге публикуются еще две статьи А.В. Маркова - «Читательские концепции творческой эпохи: Россия и Ренессанс» и «Чтение традиции: Поэтическая Греция Гёльдерлина и Хайдеггера».
В.П. Большаков в статье «“Тишина” как модус читателя» обращается к теоретической мысли модерна и постмодерна. «Безмолвие», «тишина» -как императивы творчества и пространство встречи читателя и писателя - имеют большое значение для разъяснения темы «читатель и интертекстуальность», без ее осмысления трудно постичь оттенки «игры взаимоотношений между субъектом и объектом» (с. 371). «Молчание» в понимании исследователя (опирающегося на опыт всемирно известных философов и поэтов), является как бы прелюдией к тому состоянию слова, которое дает толчок поэтической речи, «когда все замирает в ожидании нового слова». Такое «молчание» - провозвестник новой эры, неиссякае-
мых творческих свершений, «погружение в плодоносящую глубину хаоса». Именно здесь нужно искать основания онтологии слова как триады мистерия - миф - метафора. «Молчание», «тишина», «ничто», могут стать «жизнетворящим началом, способствующим возвращению диалога читателя и писателя в то первичное состояние, которое лишает цепочку автор - произведение - читатель линейной и причинно-следственной зависимости» (там же).
Обзор зарубежных и отечественных теорий нарратива дает А.Ю. Большакова в статье «Теории читателя и литературнотеоретическая мысль ХХ в.». Автор показывает и научную перспективность категории «имплицитный автор», выступающей наравне с категорией «имплицитный читатель». Специфика читателя в системе нарратологического мышления определяется приоритетным признанием коммуникативной природы литературы. Читатель выступает здесь как самостоятельная текстовая (повествовательная) структура, обладающая всеми свойствами и признаками участника единой «коммуникативной цепи» (с. 549). Наррататор - повествовательная инстанция, близкая образу читателя, - является парным компонентом в коммуникативной паре «нарратор - наррататор» (ср. с традиционной дихотомией «автор - читатель»).
Образ читателя во многом задан в тексте как художественносмысловой потенциал, возможность, «рецепционная установка». Он существует в произведении на правах модели восприятия, которая регулирует и определяет процессы чтения. Это - особая текстовая структура; этот образ-посредник между текстом и воспринимающим помогает осуществить акт коммуникации. Автор статьи считает, что образ читателя можно назвать «основной коммуникативной моделью восприятия», которая задана в тексте произведения на правах входящей в образную триаду герой-автор-читатель. Но реализуется эта модель лишь в процессе восприятия и воздействия; она обладает специфическими функциями «сопряжения» разрозненных рецепционных элементов повествования в единое стройное целое и «завершения произведения» (с. 559).
В статье «Читатель русской литературы как проблема» А.Ю. Большакова отмечает, что чтение представляет собой взаимодействие национальных архетипов читательского сознания с «эстетической игрой» автора. Конвенциональность является общим
признаком «читателя» в концепциях западных и российских теоретиков. Вслед за другими исследователями автор статьи понимает под конвенциональностью существование «условно-договорных отношений» (с. 282) между автором и читателем, предполагающих взаимное согласие по поводу тех или иных взглядов на ментальный мир произведения. Один из феноменов русской литературы -«читатель-персонаж», homo legens (человек читающий). Старинное уважение русских к грамотности придавало самому акту чтения особо творческий характер. С философской точки зрения в основе образа «человека читающего» лежит идея идентификации всей жизни с чем-то «прочитанным, известным, пережитым» (с. 288). С литературной точки зрения - это интертекстуальная сфера идентификации читателя-персонажа (через общеизвестные литературные произведения и их героев) с читателем в реальной жизни. С позиции противоречивой эволюции «человека читающего» уникальным является «идеальное» воплощение развития этой модели в философских романах Достоевского; в них граница между фикцией и реальностью стирается, а «изображенный мир и мир чужих текстов создают новый, единый мир» (с. 289). Свои суждения А.Ю. Большакова иллюстрирует, обращаясь к произведениям «деревенской прозы» 1970-х годов. Исследуются механизмы взаимодействия с русской классикой и прежде всего - область цитат и аллюзий.
Н.А. Драгомирецкая в статье «Комедия “Горе от ума” А.С. Грибоедова: Диалог с читателем и всемирный литературный процесс» рассматривает грибоедовскую комедию как своеобразный «ответ» на «Мизантропа» Мольера. В статье показано влияние образа Чацкого на некоторые черты персонажей романа «Обломов» Гончарова, а также драм Горького и Вампилова. В первую очередь это такие черты, как рефлексия, склонность к самообвинению, непонимание собственной судьбы и предназначения. Их преломление в русской драматургии ХХ в. стало возможным благодаря тому широкому контексту, который представляет собой полотно комедии «Горе от ума».
В статье «Свое и чужое: Англия глазами русского читателя» И. С. Абрамовская раскрывает представления об Англии как «читательский миф» русской культуры. Миф этот позволил различать «страну для себя», непонятную внешнему наблюдателю, и «страну
для других», являющуюся зеркалом всемирно-исторических процессов, что подспудно повлияло на поэтику русской литературы ХХ в.
Р. Этерович (Хорватия) в статье «Русская лирика Серебряного века в хорватских переводах: диалог культур» рассматривает перевод русской лирики как часть проекта формирования читательской аудитории в независимой Хорватии. Поэзия Серебряного века была там воспринята как неоромантическая и соотнесена с германским экспрессионизмом, что способствовало более выразительному отражению особенностей исторической интуиции русских поэтов Серебряного века. Анализируя формальные и содержательные особенности перевода, Р. Этерович показывает, как через перевод «чужого» раскрывается глубинный национальный архетип «своего».
Д. Савелли (Франция) в статье «Читатель-детектив: Чтение паратекста “Легенды о Новгороде”, приписываемой Блезу Сандра-ру» рассматривает эдиционное исполнение книги для решения вопроса об авторстве, засвидетельствованного лишь косвенно. Исследователь видит в нем стилизацию символистских изданий, своего рода пиратскую имитацию типографского стиля «Скорпиона», и указывает на то, что в год издания книги Б. Сандрар живо интересовался русским символизмом круга журнала «Весы» и издательства «Скорпион».
Поэтические и культурологические поиски поэта в контексте европоцентризма Серебряного века анализирует В.Б. Микушевич в статье «Осип Мандельштам: энергия прочтения». По мысли автора статьи, поэт находил выход из символистских и акмеистических тупиков «тоски по мировой культуре» (О. Мандельштам) в принятии ученичества (и, следовательно, читательства) в качестве главной идеи европейской культуры. Это нашло отражение в его трактовке Данте: в эссе «Разговор о Данте» итальянский поэт назван «питомцем Вергилия, ставшим Вергилием». Теория Мандельштама, его способ общаться с мировой культурой - это понимание разных уровней поэтического: от звука и песни до сложно организованного смысла. Поэтому его концепция «обладает столь несомненной освобождающей силой»; она выражает трагическое наследие в слове, производит «действие свободы» в рассуждении о каждом конкретном предмете (с. 204). Это и есть энергия прочтения, в которой проявляется «тоска по языку свободы и чтению как обретению личности» (там же).
С.А. Макуренкова в статье «О трех пространствах заимствованной метафоры: Шекспир и Ионеско» утверждает, что цитирование литературной классики в искусстве высокого модернизма ХХ в. распределялось по трем уровням: пространство персонажа, пространство автора и пространство произведения. В первом случае классика превращается в момент изображения персонажа, не обладающий самостоятельным смыслом; во втором случае изображаемый в произведении автор проживает «шекспировскую драму» в своей жизни; в третьем случае выявляется подлинная «полисемия шекспировского слова».
В качестве примера, когда рожденная образом Шекспира новая художественная реальность обретает самостоятельность, исследовательница анализирует пьесу «Макбет» Э. Ионеско. Объемность и глубину авторской манере драматурга придает его направленность одновременно на воспроизводимую реальность и на шекспировский текст. Наложение двух ракурсов создает объемный эффект, препятствующий однозначному прочтению известного сюжета, предопределяя смысловую насыщенность пьесы. В процессе развертывания сюжета Ионеско выделял ряд узловых моментов; при этом основная нагрузка ложится на три ключевые сцены: две из них - завязка и кульминация - оригинальны, так как отсутствуют у Шекспира; третья - развязка - открыто опирается на шекспировский текст, используя его в полемически заостренной форме. На философско-художественном уровне ключевым моментом во взаимодействии текстов становится ирония, которая предстает в «Макбете» как «ювелирно отточенный прием» (с. 245). С помощью «пронзительной и горькой иронии» разнообразие авторских «неприятий» переплавляется «в новую данность, способную уравновесить художественный универсум» (с. 247).
В статье «Леонид Леонов и его прочтение Достоевского» О. А. Овчаренко отмечает, что иронические и гротескные моменты леоновской прозы связаны с историософией классика Х1Х в. Герои-парадоксалисты у Л. Леонова представляют собой монтажное перенесение героев Достоевского. Явная интертекстуальность многих произведений Леонова помогала ему донести до читателя внутреннюю структуру своих творческих замыслов: мотив «слезинки ребен-ка»переосмысляется в романе «Соть», а в романе «Вор» ставится
вопрос: есть ли право у одного человека распоряжаться судьбой других и вообще насильственно перестраивать жизнь?
Большая часть наиболее интересных философских размышлений Леонова представлена именно в его романах. Реализм писателя - это реализм, «доходящий до фантастического» (с. 311), а его произведения являют собой (вслед за Достоевским) пример своеобразного синтетического жанра, включающего в себя вставные легенды, притчи, дневники персонажей, лекции и даже обзор критических отзывов о самом произведении. Это связано и с писательским восприятием своего романа «Пирамида» как последней книги, призванной синтезировать лучшие достижения литературы ХХ столетия и поэтому сознательно использующей мотивы произведений М. Булгакова, Е. Замятина, А. Платонова.
М.А. Ариас-Вихиль в статье «Концепция читателя в новой французской литературе (в свете персонализма Жана Кейроля)» рассматривает послевоенную французскую литературу как поиски «типичного читателя», свойственные атеистическому экзистенциализму, и религиозному персонализму. «Типичный читатель» -единственный, кто может разобраться в «распыленной жизни» героев; необходимость создания такого читателя заставляет Ж. Кейроля превратить свою трилогию «Я буду жить любовью других» (1947-1950) в своеобразный дневник.
«Проблема читателя и писателя во французском новом романе» - предмет исследования А.Г. Вишнякова. Автор трактует «новый роман» как открытый текст, вся поэтика которого определяется потенциалом заимствований художественных моментов из «неэстетической», «нелитературной» области. Анализируются
вышедшие в 1957 г. «Ревность» А. Роб-Грийе, «Модерато кантабиле» М. Дюрас, «Ветер: Попытка воссоздания барочного ретабло» К. Симона, также «Планетарий» (1959) Н. Саррот. Новые отношения с читателем - одна из особенностей названных романов и не только как социокультурных феноменов, но и как феноменов теории литературы. Ведь именно эти произведения стали первыми нетрадиционными модернистскими романами, нашедшими массового читателя. В «новом романе» цель автора - не рассказать некую историю, а втянуть читателя в переживание и воссоздание некоего опыта. «Новороманистам» удалось, не впадая в утомительную назидательность или надменное эстетство, сформировать свой,
постоянно растущий круг читателей. Всем им присущ несуетливый, спокойный, внимательный взгляд на читателя, уважение к нему. И такого же сосредоточенно-спокойного внимания писатели ожидают от читателя.
И.Д. Кнеллер в статье «Сопоставительное прочтение романов “Пятница, или Тихоокеанский лимб” Мишеля Турнье и “Остров накануне” Умберто Эко» трактует проблему читателя как литературную интерпретацию философского понятия «другой» и замечает, что эта мифологема «устойчива, но схематична; наполнение ее живым содержанием, открывающим возможности интерпретации, -прерогатива автора» (с. 445). В обоих романах по-разному происходит универсализация реальности и дальнейшая многократная универсализация этой универсализации, в которой только герой и может стать «читателем» своей судьбы. В результате такого многократного наложения слоя на слой роман приобретает множество прочтений.
В статье «Гротескное сознание: Метаморфозы читательского восприятия в советскую эпоху» Е.Р. Меньшикова вводит термин «гротескное сознание» как основную характеристику русской литературы 20-х годов ХХ в. «Гротескное сознание» позволило писателям этой эпохи осмыслить окружающий социальный хаос в ключе «сократической» иронии.
А.В. Лашкевич и Е.В. Широкова в статье «Гендерные аспекты рецептивной эстетики: Проблема читателя в русской женской прозе конца ХХ в.» показывают, как формируется «женская оптика» и как это влияет на восприятие женской прозы (в том числе массовой) читателями - женщинами и мужчинами. Основным свойством этой прозы становится ирония над всезнанием мужчин в сфере специфически женских бытовых проблем. Читатель должен воспринимать сюжет так, как будто он знает только то, что знают герои.
В статье «Читатель и киберпространство: Чтение в контексте виртуальной культуры» О.Н. Вершинская характеризует особенности чтения больших информационных массивов, возникновение которых объясняется экономической невыгодностью накопления информации без ее использования. Это чтение изменяет прагматическую ориентацию знания и образования, создавая новый синтез интеллектуальной и эмоциональной эстетики.
В «Приложении» дана публикация Н.А. Померанцевой «Малая книга Большой Медведицы». Автор рассматривает антропософские общества и художественные клубы 1920-х годов как попытку программирования чтения, создания искусства памяти, отличающегося от типа чтения, называемого «официальной просветительской политикой». Это чтение основано на эмоциональном восприятии «афористической» мудрости.
В сборник также вошли статьи А.А. Немировского - «Гомер-читатель: Слово как отражение “начала” европейской истории», М.А. Ариас-Вихиль - «Отступление как путь к праведности: От слушателя к читателю (риторический прием отступления в православной гомилетике)», М.-Ж. Фуртанье (Франция) - «Дубровский, читатель(-и) Расина», М. Делона (Франция) - «Идеальный читатель маркиза де Сада». Опираясь на широкий контекст гуманитарных наук, авторы статей показывают, что читатель является не только важной фигурой литературного процесса, но и внутренней эстетической целью художественного произведения.
О. В. Михайлова
2006.04.002. РУССКАЯ ГЕРМАНИСТИКА: ЕЖЕГОДНИК
РОССИЙСКОГО СОЮЗА ГЕРМАНИСТОВ. - М., 2004. - Т. 1. -319 с.
Первую (основную) часть реферируемого сборника составляют полные тексты докладов, прозвучавших на первой конференции Союза германистов России «Русская германистика в прошлом и настоящем: имена и проблемы», состоявшейся в ноябре 2003 г. в РГГУ (Москва). Участники конференции, как и составители книги, стремились представить обзор истории отечественной германистики, оценить ее достижения, выделить наиболее яркие имена, сформулировать ее задачи в настоящем и будущем.
Сборник открывается приветственным словом Председателя Союза германистов Германии профессора К. Эйлиха, обращенным к участникам конференции. В своем небольшом выступлении К. Эйлих констатировал издавна существовавшее взаимовлияние российской и германской литератур, а также подчеркнул роль российских ученых в сохранении тесных взаимоотношений между этими литературами.
