CC BY
13
«танец паралитика». Дух комического испаряется из комнаты. Гарри смеется, но если вначале его смех можно назвать «рефлексивным», подающим телу сигнал остановиться, то по мере осознания Гарри Гринером невозможности это сделать, смех его оказывается все более «аффективным» и даже теряет звуковые характеристики, присущие человеческому смеху, становится сродни лаю собаки или потрескиванию фейерверков. Благодаря «гротескному смеху» Гарри возвращает себе индивидуальность, переходит обратно от комического к трагическому.
Ф. Макдональд прослеживает историю изучения в мотива смеха у Н. Уэста в литературной критике и приходит к выводу о том, что для полного понимания того, каким образом писатель использует этот мотив, необходимо отказаться от концепций, рассматривающих смех лишь как побочный эффект эмоционального состояния персонажа в пользу представления о его эстетической самозначимости.
А.И. Кузьмичёв
2019.01.041. ЕВ. СОКОЛОВА. «НЕПРИМИРИМЫЙ» АВСТРИЕЦ: ТОМАС БЕРНХАРД (1931-1989) В НЕДАВНИХ РАБОТАХ ОТЕЧЕСТВЕННЫЙ ГЕРМАНИСТОВ. (Обзор).
Ключевые слова: австрийская литература ХХ в.; немецкоязычная литература; Томас Бернхард; модернистский метаро-ман; модернистская автобиография; критика языка.
Творчество непримиримого критика австрийской действительности и практической жизни в целом Томаса Бернхарда (19311989) в последнее время вновь вызывает острый интерес у российских ученых. Основательное монографическое исследование В.В. Котелевской из Ростова-на-Дону «Томас Бернхард и модернистский метароман» (1) и ее многочисленные статьи1 о самых
1 Котелевская В.В. Архитектурный образ как пространство индивидуалистической утопии в прозе Т. Бернхарда // Литература в диалоге культур: Межвуз. науч. сб. - Ростов-на/Д., 2014. - С. 117-127; Котелевская В.В. «Внутренний человек» модернизма: Языки визуализации у Томаса Бернхарда и Френсиса Бэкона // Практики и интерпретации: Журнал филологических, образовательных и культурных исследований. - Ростов-на/Д., 2016. - № 1. - С. 15-43; Котелевская В.В. «Господин Тест» Поля Валери в поэтике Томаса Бернхарда: Вглубь одной цитаты //
разных аспектах его поэтики; диссертация о проблематике и поэтике его автобиографической прозы (2) и статьи1 С.Ю. Новиковой из Санкт-Петербурга; диссертация о кризисе языка и проблеме диалогического слова у Т. Бернахрада (3), статьи о его экстремальных коммуникативных стратегиях2 С.П. Ташкенова из Москвы; глава о корреляции жанровых особенностей бернхардовской прозы и восприятия реальности в книге московского германиста Н.С. Павловой «Природа австрийской реальности»3; относительно недавние публикации в журнале «Иностранная литература» (Т.А. Баскаковой4, А.В. Белобратова5, Э.М. Драйтовой6, Г.В. Сне-жинской7) формируют в отечественной германистике последнего времени контекст русской рецепции творчества Бернхарда. Не вы-
Известия Южного федерального университета. Филологические науки. - Ростов-на/Д., 2014. - № 4. - С. 57-67; Котелевская В.В. О двух трактовках творческого субъекта в немецком романе о художнике // Известия Южного федерального университета. Филологические науки. - Ростов-на/Д., 2013. - № 1. - С. 36-41.
1 Новикова С.Ю. К проблеме повествовательного единства автобиографической пенталогии Томаса Бернхарда (1975-1982) // Известия Южного Федерального университета. Филологические науки. - Ростов-на/Д., 2016. - № 1. - С. 28-36; Новикова С.Ю. Концепция личности в автобиографической прозе Т. Бернхарда // Проблемы модерна и постмодерна: Материалы 41 Международной филологической конференции в СПбГУ 26-31 марта 2012 г. - СПбГУ, 2012. - С. 101-108.
2 Ташкенов С.П. Томас Бернхард: Местастазы патриархальности и женское письмо // Гендерная проблематика в современной литературе: Сб. науч. тр. / ИНИОН РАН. - М., 2010. - С. 140-160; Ташкенов С.П. Лингвофилософские основы в тексте Томаса Бернхарда: Травма языка и коммуникации // Русская германистика: Ежегодник Российского союза германистов. - М., 2009. - Т. 5. - С. 210214; Ташкенов С.П. Патология и коммуникативная стратегия текста Томаса Бернхарда // Вестник РГГУ. Серия «Литературоведение. Фольклористика». - М., 2008. - № 9. - С. 119-128.
3 Павлова Н.С. Реальность и жанр у Бернхарда // Павлова Н.С. Природа реальности в австрийской литературе. - М., 2005. - С. 268-297.
4 Баскакова Т. А. Прогулки с идиотом в зимнем лесу // Иностранная литература. - М., 2002. - № 2. - С. 272-276.
5 Белобратов А.В. Томас Бернхард: Двадцать лет спустя // Иностранная литература. - М., 2010. - № 2. - С. 4-10.
6 Драйтова Э.М. Лицедейство - комедия или трагедия? // Иностранная литература. - М., 2004. - № 1. - С. 224-227.
7 Снежинская Г.В. Все о нем // Иностранная литература - М., 2006. -№ 10. - С. 293-296.
зывает сомнений, что этот австрийский автор по разным причинам важен и для нынешней российской литературной ситуации в целом, и для науки о литературе. «Постижение Бернхарда на русской культурной почве, с одной стороны, непросто - нет историко-литературных и в особенности стилистических аналогий его "беспредметного" мономанического письма, - с другой стороны, отечественный исследователь по этой причине свободен от определенных стереотипов» (1, с. 12).
В центре фундаментального труда В.В. Котелевской (1) -поэтика и поэтология прозы Томаса Бернхарда в их нераздельном единстве, обусловленном тяготением «разработанного писателем типа романа к литературному субжанру метаромана» (1, с. 6). Бегство бернахрадовского героя в воображаемое, составляющее содержание большинства его сюжетов, приводит к отождествлению письма с жизнью. Однако в его текстах находит выражение не только способность письма заполнять человеческое существование целиком, но и осознание утопичности такого, ставшего письмом, существования. Феномен метапрозы австрийского писателя, считает В.В. Котелевская, точно описывается словами М.Н. Липовец-кого: «Парадоксальность модернистского авто-мифологизма определяется знанием трагической ограниченности этого мифа черепной коробкой его творца - смертного и одинокого человека» (цит. по: 1, с. 9).
В исследовании анализируются ранние романы Т. Бернхарда «Стужа» и «Амрас», в которых формируется концептуализация жизни как письма; романы зрелого периода «Бетон» и «Корректура», где поэтологическое измерение выступает на первый план, и последнее произведение писателя, создание которого растянулось на полтора десятилетия - «Изничтожение: Распад». Привлекаются также другие крупные и малые его прозаические произведения, как и некоторые драмы («Лицедей», «Минетти: Портрет художника в старости», «Спаситель человечества», «Площадь героев»).
В.В. Котелевская видит свою задачу не в выявлении «жанрового инварианта метаромана» (1, с. 10), а в «пристальном прочтении» формы - «выявлении ее генетических и типологических связей с другими жанрами, осмыслении философско-языковых оснований самокритики романа, порождающей метафикциональные модуляции» (там же). Несмотря на то что в каждом крупном про-
изведении Т. Бернхарда герой пишет, написанное им нигде не называется «романом»: речь всегда идет о некой незавершенной, даже в принципе не поддающейся завершению форме «заметок», «фрагментов», «исследования». Тем самым демонстрируется глубинное понимание становящейся природы романа, реализуется «безостановочная рефлексия слова над собственным рождением» (там же), сближающая творчество писателя с французской традицией эссе и записок (М. Монтень, Б. Паскаль, П. Валери и др.). Радикально реализовав саморефлексию формы, Т. Бернхард, как утверждает автор исследования, сумел создать уникальный художественный мир и собственный стиль, в основе которых обнаруживается «апофатическое миросозерцание» и «негативная поэтика». Художник у Бернхарда часто предстает «художником без произведения», а в фокусе внимания читателя оказывается «казус ненаписанного текста» (там же). Поскольку незавершенный текст, «фрагмент», осмысливается как осколок универсального текста, ключевое значение в творчестве писателя приобретает диалектика потенциального и действительного, индивидуального и коллективного, части и целого. Особую роль в поэтологии Т. Бернхарда В. В. Котелевская отводит установлению соответствий между музыкальными, архитектурными и литературными формами: последняя, пятая, глава монографии содержит анализ архитектурно-философской утопии Т. Бернхарда, связанной с реализацией идей Л. Витгенштейна.
С.П. Ташкенов в своей диссертации (3) исследует в первую очередь взаимоотношения писателя с языком: напряженные, противоречивые, покрываюшие диапазон от отстраненной рефлексии до ненависти, от презрения до одержимости. Ощущая язык как преступника, убивающего «все легкое и чудесное» (3, с. 7), но оставаясь при этом продуктивным писателем, Т. Бернхард нащупывал в своих текстах другие каналы коммуникации, не связанные напрямую с возможностями языка. Язык в его творчестве отделен от коммуникации, считает С.П. Ташкенов, и в напряжении между ними видит «нерв поэтики» австрийского писателя.
Организующая роль в бернхардовском тексте отводится говорящему субъекту, чья речь предстает озвученным мышлением, порождаемым, в свою очередь, языком, в целом наделяемым «ми-ропорождающей функцией»: «Именно слово живое, говоренное,
разговорное стоит в центре его прозы и обладает онтологическим статусом» (3, с. 74). Сам текст Бернхарда подталкивает к тому, чтобы пойти несколько дальше и приписать ему гипотезу о миро-порождающей функции сознания «говорящего субъекта». Как будто именно эту способность собственного сознания тестирует протагонист в каждом из анализируемых текстов - и стремясь к уединению (во избежание помех, привносимых конкурирующими сознаниями), и поглощая, присваивая, тем самым парализуя чужую речь, продукт чужого сознания через формирование «многоинстан-ционного» высказывания, проанализированного в (3), и наделяя произносимый текст «материальными» свойствами (устность, телесность, перформативность). В том же направлении работает бернхардовский повтор, которому в исследовании уделяется отдельное внимание. Выявляя такую его функцию, как «напряжение понятия», С.П. Ташкенов отмечает: «У зацикливания на отдельном слове есть свои, обусловленные травматическим ощущением языка, причины: говорящий думает вложить в слово все, акцентируя его интонацией, "напрягает понятие", но в следующий момент осознает недостаточность, бессилие слова и его повторяет, варьирует, пытаясь расширить его границы. Тем самым через повтор Бернхард обнажает печаль или отчаянье говорящего от слабости слова и его бессилия высказать все вложенные в него содержания» (3, с. 81).
В своем гипотетическом эксперименте герой Бернхарда всегда терпит неудачу. Мир получается невыносимым. «Говорящие фигуры Бернхарда двигаются в закрытой системе своей отрицающей картины мира. "Бог умер", смысл жизни, искусства, языка утерян» (3, с. 81), однако «концепции их мировосприятия и их язык позволяют им держаться на плаву», тогда как молчание означало бы крушение (там же). Осознавая неудачу как результат «неспособности языка назвать все», бернахрдовские протагонисты тем отчаяннее стремятся назвать как можно больше, бесконечно продолжая речевой поток, изобилующий «напряженными понятиями», «нагруженными экзистенциальной мукой» (3, с. 83).
Обращаясь к проблемам коммуникации и диалогического слова, исследователь выявляет у Бернхарда непрямую диалогическую направленность высказывания, скрытую под монологической формой. Сама коммуникация имеет «травматический характер», а
текст видится «коммуникативным событием», где «внутренняя коммуникативная система отражает внешнюю» (3, с. 15). Перевод монолога на диалогический уровень осуществляется через «внутреннего человека» и достижения «внутреннего» (свершающегося диалогически) его понимания (3, с. 125).
Анализ ритмизации бернхардовского текста при помощи ритмообразующих структур «sagte er, dachte ich» показывает, как развитие содержания поддерживается динамикой повторений структур - носителей ритма. Исследователь усматривает здесь одно из указаний на «непрямую коммуникацию», т.е., коммуникацию, содержательно осложненную, «в которой понимание восходит к пониманию смыслов, которые не содержатся в высказывании непосредственно, но требует интерпретативного усилия со стороны получателя высказывания и не сводится к простому узнаванию знака» (3, с. 153).
В центре диссертационного исследования С.Ю. Новиковой (2) - автобиографическая проза Т. Бернхарда (в основном тексты «автобиографической пенталогии»: «Причина», «Подвал», «Дыхание», «Холод», «Ребенок как ребенок»), ее проблематика и поэтика. Начав с рассмотрения автобиографического письма писателя в контексте его собственного творчества, «центрированного на проблеме собственной идентичности» (2, с. 13) до степени «мономании» (О. Яраус), исследовательница выявляет затем связанные с такой «автофикциональной установкой» поэтические особенности выбранных текстов. Во-первых, это «гибридность» повествования: сочетание «канонических» черт автобиографии, романа, и художественной биографии; во-вторых, стремление писателя «уравнять в правах вымысел и правду» в рамках не только фикциональных, но и автобиографических текстов.
Поднимая вопрос о жанровом определении автобиографических повестей Томаса Бернхарда, С.Ю. Новикова исследует соотношение в них «правды» и «вымысла», выявляет основные способы фикционализации. Это, во-первых, характерное для писателя антимиметическое изображение «замкнутого» и «демонизирован-ного» (2, с. 120) пространства и времени; во-вторых, наложение на реальные события сюжетных ходов плутовского романа и придание главному герою пикарескных черт (2, с. 134); в-третьих, следование известным литературным топосам, а также использование
отсылок к литературным предшественникам (Ф.М. Достоевский, Ж.-П. Сартр) при создании персонажей.
Концепция личности в автобиографической пенталогии Томаса Бернхарда тесно переплетена с «драмой художника» (2, с. 159) и представлена у С.Ю. Новиковой амбивалентной. На повествовательном уровне «образ субъекта» освещается, несомненно, пессимистически - писатель высказывает мысли об отсутствии свободы, надежды, будущего (2, с. 173); смерть не находит у него трансцендентного измерения (там же); Бог предстает навязанным извне и порождает лишь бунт, а из более поздних текстов вообще исчезает как личностное начало (2, с. 174); способом сохранить индивидуальность остается интроспекция, достигаемая погружением в болезнь и «самозатворением» в больницах (2, с. 176). В ме-таповествовании, однако, на первый план выступает проблема «эмансипации духа от подавляющей его среды» (2, с. 184) и сопряженная с ней надежда. Иными словами, считает исследовательница, несмотря на внутренне противоречивую природу субъекта, в автобиографичесих текстах Бернхарда на первый план выходит именно проблема эмансипации творческого духа от подавляющей его среды, несколько оттесняя на задний план «драму художника», центральную для его романной прозы.
Список литературы
1. Котелевская В.В. Томас Бернхард и модернистский метароман. - Ростов-на-Дону: Издательство ЮФУ, 2018. - 352 с.
2. Новикова С.Ю. Автобиографическая проза Томаса Бернхарда: Проблематика и поэтика: Дис. ... канд. филол. наук. - СПб., 2018.
3. Ташкенов С.П. Проза Томаса Бернхарда: Кризис языка и проблема диалогического слова: Дис. ... канд. филол. наук. - М., 2009.
2019.01.042. ЭЛЛЕРХОФ С.Г. ПОСТЪЮНГИАНСКАЯ ПСИХОЛОГИЯ И РАССКАЗЫ РЭЯ БРЭДБЕРИ И КУРТА ВОННЕГУТА. ELLERHOFF S.G. Post-Jungian Psychology and the short stories of Ray Bradbury and Kurt Vonnegut. - L.: Routlege, 2016. - 217 p.
Ключевые слова: американская литература ХХ в.; постъюн-гианские исследования; исследования мифа; миф и архетип в литературе; Курт Воннегут; Рэй Брэдбери.
