CC BY
33
религию» он подверг фундаментальному анализу, значительное внимание уделив критике теологии как спекуляции на религии, а также идеалистической философии, считая последнюю утонченной формой теизма.
Для Фейербаха человек будущего, сумевший преодолеть власть религии, - это цельный человек, олицетворение дружбы между людьми труда, высокого интеллекта, осваивающего посюсторонний мир. Но ростки будущего заключены в прошлом и настоящем. И Фейербах находил их в самых различных проявлениях прошлой и современной ему духовной жизни человечества: в искусстве, в образовании, в морали, в философии и даже в самом бытии верующего человека.
Большое значение Фейербах придавал вопросу о соотношении морали и религии. Сами по себе мораль и религия не имеют ничего общего, мораль автономна. Освобождение от религии, по Фейербаху, является условием для морального становления людей: когда-нибудь люди овладеют искусством делаться без Бога «воистину моральными и праведными» (027, с.129).
О.В. Летов
2006.03.028. БИРЮКОВ Б.В. ТРУДНЫЕ ВРЕМЕНА
ФИЛОСОФИИ: ОТЕЧЕСТВЕННАЯ ИСТОРИЧЕСКАЯ,
ФИЛОСОФСКАЯ И ЛОГИЧЕСКАЯ МЫСЛЬ В ПРЕДВОЕННЫЕ, ВОЕННЫЕ И ПЕРВЫЕ ПОСЛЕВОЕННЫЕ ГОДЫ. - М.: КомКни-га, 2006. - 248 с.
Борис Владимирович Бирюков (директор Центра информационной культуры Московского государственного лингвистического университета; учился в МИФЛИ в 1940-1941 гг.; прошел войну, вернулся на философский факультет МГУ) делится воспоминаниями о своей жизни. Особенность этих воспоминаний состоит в том, что факты личной жизни образуют лишь архитектонику повествования, обозначая хронологические и топологические рамки.
Становление философского образования и философских исследований в Советской России неотделимо от МИФЛИ им. Н.Г. Чернышевского, который по тем временам стал кузницей философских кадров послевоенного времени, определявших лицо шестидесятников (П.В. Копнин, И.С. Нарский, В.В. Соколов, Б.В. Мееровский, М.Я. Ковальзон, В.Ж. Келле, Ф.Х. Кессиди,
А.В. Гулыга, З.А. Каменский, В.А. Карпушин и др.). Два года обучения на историческом и на философском факультетах МИФЛИ дали ему больше, чем полный курс обучения на двух факультетах после войны. По крайней мере, он мог продолжить после пяти лет перерыва высшее образование, причем во многом самостоятельно. Обучаясь на историческом факультете МИФЛИ в течение одного семестра, автор сохранил программы курсов и записи лекций и через десятилетия получил возможность сравнивать качество преподавания и степень ангажированности историков партийными директивами. Заявленные программы, учитывавшие партийные указания в духе второго параграфа четвертой главы «Краткого курса истории ВКП(б)», где были изложены постулаты диалектического и исторического материализма, а вместе с ними и жесткая мировоззренческая схема, существенно различались: в лекциях они подчас не получали должного освещения (например, «идеология родового строя»).
На историческом факультете курсы первобытной истории, археологии, этнографии читали авторы ценных исследований и учебников, издатели классических работ, свободно ориентировавшиеся в зарубежной и отечественной историографии. Вынужденные учитывать «Краткий курс истории ВКП(б)», они допускали ссылки и на неканонические тексты, сюжеты и термины. Например, В.К. Никольский в курсе «история доклассового общества» характеризовал его как «архаическую» и «первичную формацию» (термины, встречавшиеся у Маркса, но затем истребленные в последующих толкованиях). Лектор имел тогда возможность утверждать даже, что человек изначально обладал религиозными представлениями, в то время как известный уже тогда археолог
А.П. Окладников, раскопавший в 1938 г. в Узбекистане неандертальское захоронение Тешик-Таш, умолчал о его ритуальном характере.
В пять общественно-экономических формаций обязательного развития человечества не укладывались общества Древнего Востока, которые Маркс определял как «азиатский способ производства». Академик В.В. Струве в 1931 г. предложил обсудить проблему. Но уже в 1936 г. в его «Истории Древнего Востока» эти общества были отнесены к раннерабовладельческой формации, а
азиатская форма собственности определялась как конкретная модификация общинной или раннерабовладельческой собственности.
В 1939 г. были опубликованы рукописи К. Маркса «Формы, предшествующие капиталистическому производству» (1857-
1958), где упоминались наряду с азиатской также феодальная и германская формы собственности. В ходе полемики никто не осмелился отлучить азиатскую и германскую формы от известных уже формаций. Их определили в конкретно-историческую модификацию общинной собственности, полупатриархальной и пр. Только в середине 60-х годов проблема докапиталистических формаций вернулась на страницы печати исторической науки.
Отечественная история на историческом факультете была представлена курсом К.В. Базилевича, опорой которому служил академически изданный первый том «Истории СССР с древнейших времен до конца XVIII века» (1939), работы Б.Д. Грекова о Древней Руси, С.Ф. Платонова. Базилевич прививал своей аудитории интерес к герменевтике. Большое значение имело освобождение от вульгарно-социологической авторитарной «исторической школы Покровского», вернувшее к жизни конкретную историю, а также наметившее некоторый «поворот в сторону русского патриотизма» (с.44).
Переиздание фундаментального труда Э. Лависса и Р. Рамбо «История XIX века» (1937) должно было послужить не просто повышению интереса к истории, но и осмыслить впервые прямо высказанное указание авторов на «мировое значение русского народа». То же можно сказать и о биографии Наполеона, созданной Е.В. Тарле: личность императора импонировала вождю.
Глава вторая «Философская и естественнонаучная пропедевтика в МИФЛИ» начинается с рассмотрения философии языка, представленной в курсе «Основы языкознания», читавшемся Н.С. Чемодановым, знакомившим студентов с установками «нового учения» о языке академика Н.Я. Марра и с концепцией стадиального развития языков И.И. Мещанинова. Изложив содержание господствующей в 30-е годы яфетической теории языка (по Чемоданову), автор обратил внимание на антирусскую направленность «учения» Марра, объявленного «марксистским языкознанием», поддержанного такими партийными функционерами, как Луначарский, Покровский, Деборин, Вышинский (с.61). Лингвист
Е.Д. Поливанов, осмелившийся выступить против этого учения, погиб в ГУЛАГе в 1937 г.
Имело значение обсуждение проблем «прелогического мышления» в 20-30-е годы в философской и психологической литературе в связи с публикацией В.К. Никольским трудов французского этнолога Л. Леви-Брюля. Речь идет об отождествлении в нем двух объективно разнородных объектов, если в них усматривается общность мистических свойств, подчинявшаяся законам формальной логики, хотя и не поддающаяся адекватному выражению средствами нашего мышления. Полевые исследования Л.С. Выготского и
А.Р. Лурия показали родство прелогического мышления (если из него вычесть магическую компоненту) с фреймовой организацией данных в современной информатике. Между тем С. Л. Рубинштейн, стремясь быть марксистом, утверждал в «Основах общей психологии» (1940), что Леви-Брюль искусственно вырывал пропасть между передовыми и культурно отсталыми народами, а потому и является реакционером.
В учебном плане философского факультета не значился курс по психологии, но читались лекции по физиологии органов чувств; лектором был физиолог С. В. Кравцов, который почти не касался философских вопросов, но обращал внимание на труды Рубинштейна, в которых большое место занимали проблемы гносеологии, в частности психофизическая проблема. Рубинштейн внес вклад в запрещение педологии, с помощью которой «иные ревнители марксизма» пытались вытеснить психологию и педагогику.
Философия в МИФЛИ была представлена хуже истории. Сравнение не в пользу преподавателей философского факультета красноречиво свидетельствует о том, что изгнание в 1922 г. из страны цвета российской мысли не прошло бесследно для подготовки философской смены. Исключение сделано для лекций по истории античной философии Б.С. Чернышева, работавшего в МИФЛИ с середины 30-х годов, авторе статей о Гегеле и участнике раздела, посвященного немецкой классической философии, в первом томе коллективного труда «История философии», опубликованного «Политиздатом» в 1940 г. Б.В. Бирюков не смог записать за Чернышевым его лекции: записывать его значило «выходить за пределы его мысли, что психологически было невозможно» (с.68). Среди преподавателей философских дисциплин он упоминает
А.В. Гагарина, Д.Ю. Квитко, М.А. Дынника, В.Ф. Асмуса,
М.Б. Баскина, М. А. Москалева.
Несмотря на идеологизированность философского обучения, была неплохая математическая и естественнонаучная подготовка. Годовой курс математики был философски ориентирован. Студентов знакомили с математическим аппаратом общей и специальной теорий относительности, гипотезой «расширяющейся Вселенной». В МИФЛИ было широко известно имя С.А. Яновской в связи с публикацией ею «Математических рукописей» К. Маркса (1933) с комментирующими их статьями.
Годовая программа по высшей математике была составлена профессором В. Фридманом. Большое внимание уделялось истории математики, сопровождаемой философским комментарием. Имелись выходы и в психологию, в частности на почве теории вероятностей в связи с понятием «нравственного ожидания» и вероятности его реализации, где наблюдается логарифмическая зависимость. В философски ориентированных лекциях присутствовала критика «махизма» и мистики. Бирюков сдавал экзамен по математике, когда началась война, а Фридман был невнимателен и растерян - боялся прихода фашистов.
Курс общей биологии, читавшийся в МИФЛИ известным Б.М. Завадовским, был «преддверием будущих катаклизмов» (с.75). Впечатляющая панорама развития биологической мысли, центральная тема - судьбы дарвинизма и генетики, содержательный список учебной литературы и новейших исследований. Перед лицом наступающей лысенковщины он не боялся говорить о бытовом ламаркизме простых людей, верящих в чудо «воспитания» растений и их потомков. Лысенковщина показывала тогда свои первые зубы (дискуссии 1929-1931 и 1936-1937 гг.), но лектор старался объективно освещать позиции участников, презентуя себя сторонником научной биологии и страхуясь такими пунктами заявленной программы, как «поповско-идеалистические извращения об эволюции» или «скрытая метафизика» и идеалистичность «механоламаркизма» и пр. На сессии ВАСХНИЛ в 1948 г. он выступил против Лысенко, защищал Шмальгаузена и генетику.
Вопросы немарксистской философии истории в лекциях историков и философов МИФЛИ отсутствовали. Марксистская философия истории господствовала в России вплоть до 90-х годов ХХ в.
В первой книге трехтомника «История Древнего мира» (опубликованной третьим изданием в 1989 г.) авторы утверждают, что стоят на точке зрения единства исторического развития человечества, основанием которого является способ производства и зависимый от него характер собственности. В данной схеме недооценивался конфессиональный компонент исторического процесса, лингвоэтнический фактор, а художественная жизнь вообще не поддавалась пониманию с точки зрения социальной эксплуатации и классовой борьбы.
В разделе главы «Положение вне игры» сообщается о партийно-комсомольских разборках: за «сокрытие своего социального происхождения», «сокрытие ареста отца», «за связь с контрреволюционными элементами» увольняли и исключали из Института либо из комсомола. Упоминается С.Р.Микулинский - секретарь комсомольской организации Института, инициировавший проверки и преследования студентов за «политически вредные рефераты» (например, о Ф.Бэконе) или за несогласие с пактом Риббентропа -Молотова, упомянутое в личном дневнике (дело профессора
В.В. Соколова). В Институте царил дух интернационализма, и студенты не подозревали, что где-то в коридорах власти накапливались юдофобские настроения из-за скрытого недоверия к русским. До 50% студентов были евреями, курсы, посвященные России, на всех факультетах читались евреями. Это никого не смущало. Но мина, заложенная тогда, взорвалась в конце 40-х годов, когда началась «борьба с космополитизмом».
Глава третья открывается историей первых военных месяцев МИФЛИ и его слиянии с МГУ в декабре 1941 г., когда после краткого пребывания в Свердловске Институт очутился в Ашхабаде, откуда значительная часть студентов ушла на фронт. Сам автор книги оставался в Москве, в начале 1942 г. был призван в армию, воевал в качестве радиотехника на Волховском и Ленинградском фронтах, а после выхода Финляндии из войны - в морской пехоте военно-морской базы на финском побережье и в часы так называемой самоподготовки изучал историю, «Капитал» К. Маркса, конспектировал учебник по политэкономии, работу
Н.Г. Чернышевского по древнерусской литературе. Конспект книг известного в 20-е годы литературоведа П.С. Когана по истории западноевропейской литературы, подробно прокомментированный
Гудзия, заложил фундамент социологических и философских идей, с чем Бирюков пришел после демобилизации 1947 г. на философский факультет МГУ и исторический факультет МГПИ.
К тому времени преимущественным интересом автора стала логика. Еще в 1939 г. профессор С.И. Поварнин обратился к Сталину с защитой формальной логики. Но сторонники логики диалектической не сдавались: примером служит лекция
Л.Ф. Кузьмина, обличавшая формальную логику, прочитанная в Высшей партийной школе в 1940-1941 гг. Но в 1941 г. было принято постановление ЦК ВКП(б) о введении в школьные программы психологии и логики. В 1942 г. на философский факультет МГУ для чтения логики был приглашен А.Ф. Лосев. Полная реабилитация логики была осуществлена в 1946 г. Первоначально как новый предмет логика была представлена на кафедре диалектического и исторического материализма именами Лосева, П.С. Попова,
В.Ф. Асмуса - автора первого в советское время учебника. В 1947 г. была открыта кафедра логики под руководством В.И. Черкесова, который пригласил С.А. Яновскую прочитать курс по математической логике для аспирантов и преподавателей кафедры. В Ленинградский университет логика вернулась в 1943 г., когда он был в эвакуации в Саратове. С 1944 г. уже в Ленинграде С.И. Поварнин и М.И. Кинкулькин, а также преподаватели других факультетов представляли «секцию логики», обеспечивавшую учебный процесс.
Первые публикации на логические темы появились в 19441945 гг. (Поварнин, Попов, Асмус). Вернувшись после демобилизации в 1947 г. на философский факультет МГУ, автор был поражен: учебные планы стали односторонне марксистскими; предметы повторяли друг друга, обращаясь к одним и тем же текстам классиков марксизма-ленинизма. Домарксистской философии и критике современной англо-американской философии отводилось мизерное время, а вся постмарксистская зарубежная мысль (с середины XIX в.) вообще отсутствовала. В конце 40 - середине 50-х годов дважды ставился вопрос о закрытии философских факультетов; предлагалось ограничить подготовку специалистов по философии аспирантурой. Затрагивая вопрос об уровне подготовки специалистов по философии, автор не согласен с мнениями Л.Альтюссера, А.М. Пятигорского и
В.Н. Садовского о «достаточно высоком уровне» философского образования. В.В. Зеньковский прав, определив его как своего рода схола-
стику: «В этой философии нет личного творчества - есть лишь одно, свыше одобренное и регулируемое направление (“диалектический материализм”)» (цит. по: с.151). В то же время автор не принимает и разнос философии, учиненный А. А. Ждановым в 1949 г. в докладной записке, направленной М.А. Суслову. На деле все было сложнее и лучше, считает он. Речь идет об издании классиков философской мысли от досократиков и Аристотеля до мыслителей Нового времени. Зарубежные русские критики (В.В. Зеньковский, Н.О. Лосский) не обращали внимания на успехи в области логики, философских вопросов естествознания и др.
В 1947 г. после известной «философской дискуссии» о книге Г.Ф. Александрова в журнале «Вопросы философии» появился раздел, посвященный логике. Но статья М.А. Маркова «О природе физического знания», посвященная осмыслению квантовой физики, вызвала серию обсуждений и взрыв негодования по поводу «физического идеализма» автора, в том числе и со стороны Б.М. Кедрова.
Бирюков высоко оценивает первое публичное выступление профессионала на страницах философской печати, посвященное «переднему краю» физической науки, университетских педагогов, которым обязан своей профессией, называя их выдающимися мыслителями. Речь идет о П.С. Попове, Асмусе, А.С. Ахманове - историке философии и логике.
В преподавании русской философии тенденциозность и фальсификация традиции и отечественной мысли за рубежом выражалась сильнее всего. Подробно разбирается статья в «Вопросах философии» крупного советского функционера, с 1955 г. преподавателя философского факультета МГУ Н.Г.Тараканова, доказывавшего мракобесие, реакционность и средневековую замшелость русской самобытной мысли. А.Ю. Корякин, знаменитый правозащитник, отмеченный на века выкриком: «Россия, ты сдурела!» (после кровавой драмы, когда в начале октября 1993 г. был расстрелян «Белый дом», в котором заседал Верховный совет, и когда на очередных выборах для чистопородных демократов нежданнонегаданно перевес оказался за коммунистами), в первом томе «Философской энциклопедии» аттестовывал мысль Бердяева как «буржуазную и реакционную», пустив по ветру словечко «бердяевщи-на». Положение улучшилось к 70-м годам, когда в пятом томе энциклопедии усилиями Р.А. Гальцевой началась реабилитация
русского идеализма, что не только изменило содержание соответствующих курсов в университетах, но имело и огромное общественное значение: менялось отношение к прошлому.
Но до 70-х годов еще была «дистанция огромного размера»; конец 40-х годов автор называет «страшным временем» в связи с постановлением ЦК ВКП(б) (май 1944 г.), посвященным сокрушительной критике третьего тома «Истории философии», в котором излагалась история немецкой классической философии. Импульсом послужило письмо Сталину зав. кафедрой диалектического и исторического материализма философского факультета МГУ, отличавшегося завидной агрессивностью в защите чистоты классиков марксизма-ленинизма, З.Я. Белецкого, в котором тот обличал авторов в утрате классового чутья. В результате немецкая классика была объявлена «аристократической реакцией» на французскую буржуазную революцию. «Можно с уверенностью сказать, что подобная позиция отвечала идеологическим установкам периода войны с Германией... Явно просматривалось отступление от утвердившегося в марксизме пиетета перед гегельянщиной и в вызванном войной повороте в сторону русского патриотизма» (с.187-188).
Можно ли всерьез относиться к философии истории Гегеля, согласно которой исторический процесс представляет собой саморазвитие «абсолютного духа», а всемирная история есть завершение развития объективного духа, переход к духу абсолютному, познающему абсолютную свободу и являющему цель истории, что и придает смысл историческому процессу? Причем полнота его реализуется в наличном бытии - в государстве германского духа как духа нового мира; в нем осуществляется абсолютная истина. «Все иное остается вне всемирной истории и лишено исторического смысла» (цит. по: с.189). Россия и славянские народы попадают в число отстающих, и цивилизованные нации рассматривают их «как варваров и неравноправных им» (цит. по: с.190).
В постановлении как раз указывалось, что авторы третьего тома не осудили возвеличение немцев как «избранного» народа и враждебное отношение Гегеля к славянским и русскому народу. Автор приводит оценку В.Ф. Эрном роли немецкой классики в развязывании Первой мировой войны. В докладе «От Канта к Круп-пу» Эрн называет орудия Круппа генеалогическими внуками Канта, а Гегеля упрекает в том, что он воскурил «фимиам диалектическо-
го признания перед прусской государственностью». Безусловное тождество германской культуры с германским милитаризмом подтвердилось избранием Боннским университетом в начале Первой мировой войны докторами honoris causae Круппа и директора крупповских заводов Аусенберга.
Во вступительной статье к гегелевским лекциям по философии истории (СПб., 1993. - С.70) приводится замечание одного западного историка: «В битве под Сталинградом сошлись в смертельной схватке две школы гегелевской философии». Комментируя эти слова, А.В. Гулыга писал: «Любое массовое движение нуждается в мифе, а гегелевская конструкция гибких понятий - благодатная для них почва - и для мифа о классовой борьбе, и для мифа о расовом превосходстве. Гитлер и Сталин Гегеля не знали, но благосклонно взирали на то, что их приспешники клялись его именем» (цит. по: с.193). Но в военные годы только и слышно было, пишет автор, о «братьях-славянах». «Надо быть совершенно замороченным марксизмом, чтобы не уловить общественные настроения военного времени» (там же).
Обращение Белецкого к Сталину содержало негласную критику некоторых идей Энгельса и Ленина. Белецкий отвергал прямую преемственность марксизма от великих учений прошлого. Возражая против так называемой филиации идей и внесения идей извне в сознание рабочего класса, он настаивал на необходимости конкретно-исторического классового подхода, изучения реальных условий формирования потребностей и взглядов, рождающихся в среде рабочего класса и выражающих коренные интересы трудящихся. Ф.Х. Кессиди назвал Белецкого «родоначальником социологического знания в советской философии». Не удивительно, что пылкость и критический запал Белецкого привлекали студентов, и некоторые из них стали видными советскими философами (М.Я. Ковальзон, В.Ж. Келле).
В этой связи в позиции Белецкого просматривалась попытка отделить марксизм-ленинизм от его идеологических оснований: без опоры на диалектику Гегеля нельзя было теоретически обосновать притязания партии в кратчайшие сроки построить новое общество; без опоры на «плечи гигантов» (Ленин) прошлого нельзя было избавиться от сектантства и утверждать всемирно-историческое происхождение марксизма. Поэтому в дискуссии 1947 г., формально
посвященной обсуждению второго издания книги Г.Ф. Александрова «История западноевропейской философии» (М., 1945), широко обсуждались методологические вопросы историкофилософских исследований.
В заключение автор утверждает, что дискуссии 1944 и 1947 гг. были не столкновением групповых интересов, а отражением реального стремления общества отойти от Коминтерновского «интернационализма». Поэтому в докладе Жданова: 1) осуждался взгляд на историю философии как на филиацию идей (позже в любой рукописи и, упаси боже, в диссертациях и книгах истреблялся даже намек на пресловутую тему); 2) защищался тезис о великом (на этот раз) революционном перевороте, осуществленном марксизмом-ленинизмом.
И.С. Андреева
2006.03.029. БИРЮКОВ Б.В., БИРЮКОВА Л.Г. ЛЮДВИГ ВИТГЕНШТЕЙН И СОФЬЯ АЛЕКСАНДРОВНА ЯНОВСКАЯ: «КЕМБРИДЖСКИЙ ГЕНИЙ» ЗНАКОМИТСЯ С СОВЕТСКИМИ МАТЕМАТИКАМИ 30-Х ГОДОВ // Трудные времена философии: Отечественная историческая, философская и логическая мысль в предвоенные, военные и первые послевоенные годы. - М., 2006. -
С. 202-244.
В статье предпринята попытка конкретизировать беседы Л. Витгенштейна во время его пребывания в СССР (сентябрь 1935 г.) в контексте как кембриджского, так и московского бытия научных сообществ. Изложение, ограниченное работами на русском языке, авторы считают достаточным для освещения проблемы.
С. А. Яновская, член партии с 1918 г., почти всю жизнь боролась «за прекрасные идеалы марксизма-ленинизма» и в дни встречи с Витгенштейном была убежденной коммунисткой. Лишь в 50-е годы ссылки на классиков марксизма в ее работах имели «дежурный» характер как условие тогдашних публикаций. Она опекала Витгенштейна в Москве, видимо, по поручению или с ведома партийного начальства.
Витгенштейн держался «народного» стиля: был плохо одет, но подарил Яновской главный труд Г. Фреге «Основные законы арифметики» и, судя по всему, открыл ей значение его работ. Долгое время этот экземпляр, по-видимому, был единственным в Со-
