CC BY
8
2005.04.023
120
дерон и французские писатели XX в.: Клодель, Монтерлан, Камю» I Mercedes Rolland Quintanilla. Calderón en autores franceses del siglo XX: Claudel, Montherlant, Camus). Исследование мифопоэтической и литературной космографии писателя предпринимает Анна Суарес Мира-мон из Национального ун-та дистанционного образования («Связь сфер в универсуме Кальдерона» I Ana Suárez Miramón. La correspondencia de las esferas en el universo de Calderón).
М.Ю. Осокин
2005.04.023. ИРМШЕР М.В. АМБИВАЛЕНТНОСТЬ СКУКИ В 1850-Е ГОДЫ: И.Э. ЭРДМАН И «СКУКА КАК КАИНОВА ПЕЧАТЬ ОБРАЗОВАНИЯ».
IRMSCHER M.W. On the ambivalence of boredom in the 1850s: J. E. Erdmann and «Langeweile» as «Kainszeichen der Bildung» II Dt. Vierteljahrsschrift für Literaturwiss. und Geistesgeschichte. - Stuttgart, 2004. - Jg. 78, H. 4. -S. 572-608.
Михаэль Ирмшер, американский германист из Портленда (штат Орегон), анализируя весьма экзотический и маргинальный текст - академическую речь забытого немецкого философа середины XIX столетия Иоганна Эдуарда Эрдмана, затрагивает тем не менее одну из центральных тем всей литературы и культуры позапрошлого века - тему скуки. Речь Эрдмана «О скуке» (1852) отражает, по мнению исследователя, переход от романтической трактовки скуки к принципиально иному, сниженно-прагматическому ее пониманию. Текст Эрдмана возник как бы на переломе традиции и, следовательно, неизбежно несет в себе некую противоречивую двойственность. Эта амбивалентность исчерпывающе проявила себя в центральном тезисе Эрдмана: «Sich Langweilen ist Bildung» - «скучать - значит образовывать себя», или, если угодно, «образование есть скука». Таким образом, скука, в целом вызывающая у Эрдмана негативную, весьма презрительную реакцию, парадоксальным образом связана с несомненно позитивным началом - культурой, образованием, духовностью.
«Как же стало возможным, что образование - главная цель гуманистических устремлений, знак социального превосходства и ключевая идея современного индивидуализма - ассоциируется с внутренним состоянием пустоты и незаинтересованности, т. е. с состоянием откровенно негативным и в психологическом, и в моральном плане?» (с. 574). Ответ на этот вопрос, центральный для исследователя, откладывается им
до последних страниц статьи. Основную часть работы составляет обзор философских и литературных текстов о скуке, позволяющий составить представление об эволюции смысла этого понятия с начала XVIII столетия до начала XX в. Автором, по сути дела, написана компактная «история скуки», в которой И. Э. Эрдман занимает не самое важное место.
Уже в текстах начала XVIII в. мотив скуки связан с темой образования и образованности: Андре-Франсуа Буро-Деланд (Boureau-Deslandes) в учебном трактате «Искусство не скучать» («L'art de ne point s'ennuyer», 1715) в отдельных главах рассматривает вопросы о том, «подвержены ли умные люди (gens d'esprit) скуке больше, чем дураки (sots)», и «подвержены ли скуке люди ученые (gens d'étude)». Подозрение, что скука таится «на элизейских полях учености» (с. 575) сохраняет свою силу и в конце XIX в.: Ф. Ницше в «Гибели идолов» (1888) определяет цель образования как «превращение человека в машину», а средство к достижению этой цели видит в том, чтобы «научиться скучать».
Устойчивая смысловая связь между скукой и образованием показывает, что в европейской трактовке скуки имелись свои константы, как бы неподвижные, не подвластные изменению топосы. Тем не менее история скуки знала и крутые переломы, один из которых связан с переходом от романтической к прозаизированно-«реальной» трактовке скуки. Этот перелом, по мнению М. Ирмшера, приходится на рубеж 1840 —1850-х годов, отразившись, в частности, и в тексте И.Э. Эрдмана. Именно в этот период скука теряет ореол возвышенности: «То, что воспринималось как состояние избранных, как высокая, квазирелигиозная тревога, тоска по вечному, знак изысканного вкуса, теперь опускается до уровня банального болезненного состояния, некоей патологии отрицания» (с. 586).
Современник Эрдмана, французский критик Эмиль Монтегю в своих «Признаниях ипохондрика» (1858), задуманных как «мемуары к истории скуки в девятнадцатом столетии», дает точную характеристику свершившегося перелома: «В начале нашего столетия скука была почти что религией, она совпадала с благородным устремлением к вечному, она искала, она мечтала, она дерзала даже надеяться. Теперь же скука царит в еще большей степени, чем прежде; но это уже не благородное страдание, - это болезнь, тяжелая, утомительная, монотонная, она уже не опьяняет душу - она ее убивает» (цит. по: с. 586). С этим смысловым изменением связано и изменение социального значения скуки: «Скука избранных превратилась в скуку многих, скуку толпы» (с. 589). Проблема обретает и
2005.04.023
12 2
гендерный аспект: если в романтической литературе скука была преимущественно состоянием мужского героя, те теперь «на всякого скучающего Жака находится скучающая Лелия» (с. 589). (Здесь имеются в виду заглавные герои двух романов Жорж Санд. - Реф.)
Характерный образец гендерного сдвига, в результате которого тема с героев распространилась на героинь, - «Дневник скучающей» (Diary of an Ennuyée) Энн Мерфи (1826). Новое положение дел находит теоретическое обоснование в работах психиатров: А. Бриерр де Буамон (Brierre de Boismont) в психиатрическом труде «О скуке» (1850) отмечает, что «у женщин в целом скука и отвращение к жизни менее развита, чем у мужчин, вследствие присущих им религиозности, любви к семье и детям», но тем не менее приходит к выводу о том, «что скука у женщины ничем не отличается от скуки у мужчин» (цит. по: с. 589). Гендерное расширение семантического ореола понятия скуки нашло отражение и в лексикографии: в издании «Американского словаря английского языка» Ноа Вебстера 1864 г. рядом со статьей «скучающий» (ennuyé) впервые появляется статья «скучающая» (ennuyée).
Для И.Э. Эрдмана, опирающегося в своей речи на солидную философскую традицию, сущностное определение скуки не составляет больших затруднений. Он определяет скуку через понятие «незаинтересованности» (Interesselosigkeit): скучать - значит замечать наше собственное состояние незаинтересованности (unser eignes Nicht-Interessirtsein) (цит. по: с. 591). За этим нехитрым постулатом стоит, однако, весьма серьезная философско-антропологическая концепция -картезианское понимание человека как активной, автономной, «самопорождающей» сущности. Эрдман постоянно подчеркивает, что долг человека - «находить себе интерес», что в скуке всегда виноват сам скучающий, и потому не случайно «глаголы "интересоваться" -"s'intéresser" и "скучать" - "s'ennuyer" являются возвратными» (цит. по: с. 593).
Воззрение на скуку как на «mea culpa» опять-таки не изобретение Эрдмана: оно восходит к христианскому учению об «унынии» (acedia), расценивавшемся как один из семи смертных грехов. Позднее грех был переосмыслен как «болезнь души», в которой сам больной, разумеется, не виноват. Тем не менее что-то вполне раннехристианское звучит в пассаже Эрдмана о том, что «скука - воистину злой демон, ибо тот, кто скучает, одержим демоном персонализма и эгоизма» (цит. по: с. 596).
Почему же все-таки Эрдман в ключевой момент своей речи из обличителя скуки превращается в ее апологета? Как скука, это недостойное человека состояние души, оказывается связана с высшими проявлениями человеческого духа - культурой, образованием?
Все дело в том, что Эрдман видит в скуке неизбежный побочный эффект некоего переходного процесса: скука всегда сопровождает переход человека от «естественного» состояния к состоянию, так сказать, «культурному». Здесь философ опять-таки не слишком оригинален: И. Кант в «Антропологии в прагматическом отношении» (1798) противопоставлял обремененного скукой «образованного человека» (cultivirte Menschen) полностью свободному от нее «примитивному человеку» (цит. по: с. 600). Таким образом, Эрдман, вслед за Кантом, решает антиномию скуки - состояния одновременно и пагубного, и «благородного», - путем своего рода «темпорализации» скуки: она предстает необходимым моментом в эволюции человека. В ходе этой эволюции должен, по мысли Эрдмана, возникнуть «совершенный человек» (vollendete Mensch), для которого скука больше не будет существовать.
Образование, по Эрдману, - процесс «узнавания», в ходе которого новое, неизвестное, непонятное превращается в известное, понятное и тем самым «скучное». Такова еще одна причина, по которой образование связано со скукой: образование постоянно порождает скучное; можно даже сказать, что оно является своего рода мощным генератором скуки. Как же тогда понять тезис Эрдмана о том, что «для совершенного человека скуки больше не будет»? (цит. по: с. 604). Философ не дает развернутого объяснения этого тезиса, однако, по мнению М. Ирмшера, таким объяснением может служить текст другого философа, работавшего в русле той же традиции. Карл Герхард в труде «Скука: Психологическое рассмотрение» (1899) точно так же, как и Эрдман, отмечает, что «человек богатых знаний и многосторонних интересов» не может испытывать скуки: «Ведь его внутреннее богатство, его собственная сокровищница мыслей всегда предоставит ему материал для духовной деятельности» (цит. по: с. 604). Таким образом, решение проблемы скуки немецкой философией (по крайней мере, в лице И. Эрдмана и К. Герхарда) связывается с достижением полной независимости от внешнего мира, с полным уходом в себя. Такое решение представляется М. Ирмшеру весьма симптоматичным для дальнейшего развития культуры как в минувшем веке, так и в наши дни: характерная для цивилизации Новейшего времени «монотонизация мира» (выражение Стефана Цвейга) все
2005.04.024
12 4
чаще заставляет человека видеть во внешнем мире лишь источник скуки и находить «интересное» внутри одного себя.
А. Е. Махов
ЛИТЕРАТУРА ХХ В.
Русская литература
2005.04.024. БЕЛОБРОВЦЕВА И., КУЛЬЮС С. РОМАН МИХАИЛА БУЛГАКОВА «МАСТЕР И МАРГАРИТА»: ОПЫТ КОММЕНТАРИЯ. -Таллин: Кл^ш, 2004.-359 с.
До сих пор комментарии к роману «Мастер и Маргарита» (Г. Лесскис, В. Лосев, Е. Яблоков) сопутствовали самому произведению, были постраничными с небольшими вступлениями, фиксировавшими историю создания и публикации произведения. Реферируемая книга издана отдельно от романа и, как отмечают авторы в предисловии, следует принципам составления комментария, разработанным Ю. М. Лотманом в ходе его работы над комментарием к роману А.С. Пушкина «Евгений Онегин».
Последовательное изложение содержания книги позволяет раскрыть структуру «Комментария» и принципы его составления.
Первую часть составляют главы: «История создания романа "Мастер и Маргарита"»; «История публикации романа»; «"Материалы к роману"» (так именовалась тетрадь, куда Булгаков выписывал необходимые ему для воссоздания истории Иисуса Христа сведения из книг); «Библия в "Мастере и Маргарите"»; «Композиция романа»; «"Фантомные" пласты в исследовательской литературе о романе "Мастер и Маргарита"».
Особый интерес представляет глава, где рассматривается тетрадь «Материалы к роману», позволяющая установить круг источников, которыми пользовался писатель. Кроме неоднократно упоминавшихся в исследовательской литературе книг Э. Ренана, Ф.В. Фаррара, А. Древса, А. Барбюса и Д.В. Штрауса, здесь приведены и такие источники, как «Римская религия от времен Августа до Антонидов» Г. Буассье, «Дневники Порфирия Успенского», «История книгопечатания» Щелкунова, книга С. Фонвизина «Семь месяцев в Египте и Палестине».
Тетрадь представляла собой «некое образцовое собрание сведений», которые Булгаков принимал в расчет, однако нередко изменял,
