CC BY
14
СОЦИАЛЬНЫЕ И ПСИХОЛОГИЧЕСКИЕ ФАКТОРЫ РАЗВИТИЯ НАУКИ. ЛИЧНОСТЬ УЧЕНОГО
2005.04.012. ГУДИ К.Ф. МЫСЛИТЕЛЬНАЯ СПОСОБНОСТЬ И СКОРОСТЬ ДЕЙСТВИЯ: ОТ ГАЛЕНА ДО ГАЛЬТОНА. GOODEY C.F. Intellectual ability and speed of performance: Galen to Galton // History of science. - Chalfont St. Giles, 2004. - Vol.42, pt.4. - P. 465-495.
Ключевые слова: психология, способности, скорость, Гален, Галь-тон, психометрия, периодизация.
Автор, сотрудник Открытого университета (Великобритания), рассматривает историю описания мыслительной способности человека и выделяет те периоды, когда в большей степени придавалось значение такому параметру, как скорость. Автор использует понятие «мыслительная способность» (не забывая о неспособности) не только потому, что оно указывает на нечто более укорененное, чем «интеллект» или «когнитивные способности», но и потому, что именно эти корни он хотел бы выявить (с. 465). Предложенный подход, как полагает автор, бросает вызов общепринятым способам периодизации истории психологии.
Слово, которое в конечном итоге станет «способностью» (ability), в древнегреческой философии обозначалось как «dynamis». Оно имело метафизическое значение и поэтому легко ассоциировалось с psyche -началом, которое направляет развитие и движение живых существ. Dy-namis, таким образом, принадлежит к «природе» бытия в этом широком смысле. В то же время между способностью и реальностью проводилась непроницаемая категориальная граница. Так, Аристотель прямо говорит о том, что реальность человеческого «понимания» (episteme) не может быть классифицирована как способность (dynamis). Гален поддерживал это метафизическое разделение в частной области - медицине. Здесь dynamis - это то, что «управляет» главными органами души (печенью, сердцем и мозгом). Любой дефицит - это дефицит реальности; не может быть
быть слабости dynamis, выступающей в качестве более фундаментальной категории.
В схоластике, а затем и медицине эпохи Возрождения способность (facultas, potentia) становится «качеством» или вторичной характеристикой этих органов, а разум берет на себя роль, ранее предназначавшуюся psyche. «Способность» одновременно выступает и как сторона этой общей «разумной души», и как показатель здоровья «органической души», носителем которой служит мозг отдельного человека. Это сделало возможным размывание категориальных различий между способностью и реальностью, которые теперь сохраняются только в философии разума. Современная психология выросла благодаря отмене этой границы, и мыслительная способность (неспособность) смешалась с действием (performance). В конечном итоге этот «общий интеллект», или g-фактор стал рассматриваться его изобретателем Ч. Спирменом (1927) не только в качестве характеристики человека, но и в качестве его личной собственности. Взгляды Спирмена, в более широком смысле, в настоящее время разделяются не только психологами и психометристами, но и образованными людьми в целом (с. 466).
Но что произойдет, если мы зададимся вопросом, какое место занимали в прошлом, если вообще занимали, индивидуализированные умственные способности, которым сегодня психология придает столь большое значение?
В качестве примера автор рассматривает содержание тестов интеллекта. Происходит регулярная модификация этих тестов в ответ на критику, которая, по мнению большинства психометристов, диктуется идеологическими соображениями эгалитаризма. Тем не менее факт постоянных модификаций с исторической точки зрения свидетельствует, что любое заявление о строго научном статусе, который может быть приписан мыслительной способности как таковой, сомнителен. Равно как и то, что мыслительная способность имеет достаточно стабильное содержание, которое любая точная наука может ожидать от объекта своего изучения.
Правда, часто изменения, которые кажутся революционными, на самом деле оказываются всего лишь шагами в поступательном движении истории. Принято считать, что А. Бине (1905) изобрел «первый» в мире тест интеллекта, отвечая на запрос республиканского правительства Франции, которому нужны были критерии для исключения умственно отсталых детей из созданных незадолго до этого государственных школ. На самом
деле, по словам автора, его метод был просто секулярной мутацией катехизиса (с его форматом коротких вопросов и ответов), который изучали в существовавших ранее церковно-приходских школах. В Англии психологическое тестирование учащихся массовых школ стало естественным развитием системы ежедневных оценок, существовавшей ранее в протестантских учебных заведениях. «Мыслительная способность (неспособность) в этом функционалистском смысле - не что иное, как адаптация методов, восходящих к ранней церкви с ее страхом перед тем, что новообращенные из-за своего незнания могут осквернить священные обряды. Однако эта методологическая непрерывность в тестировании и сегрегации (от катехизиса к Тесту способностей для колледжа) сопровождалась радикальными изменениями в их реальном содержании» (с. 467).
Переходя от мыслительной способности к концептам скорости, можно было ожидать от них большего постоянства. Но и это далеко не так. Классические авторы и авторы Возрождения едва ли интересовались измерением чего-либо, тем более интеллекта, тогда как сегодня - это одно из излюбленных занятий психологии.
Всегда существовало и существует, по крайней мере, три способа концептуализации взаимоотношений между скоростью и мыслительной способностью; каждый из них имеет собственный культурный багаж. Согласно первой модели, оперативная скорость мыслительной способности обладает абсолютной ценностью: быстро - значит хорошо. Подобные взгляды разделялись меньшинством мыслителей в эпоху Возрождения и большинством психологов XX в. Вторая модель, аксиоматическая в классических текстах и текстах Ренессанса, - это модель равновесия. Третья модель противоположна первой. Здесь «медлительность» выступает в качестве абсолютной ценности, как это имеет место в некоторых незападных описаниях разума.
«Быстрые» и «медленные» модели в своих экстремальных формах нередко совпадают; в арабской натурфилософии часто трудно понять, какая из них имеется в виду. «Глупец, который не способен рационально мыслить, и таким образом открыт для божественных истин, и «пророк», который может постичь их интуитивно, без трудоемкой работы по построению силлогизмов, оказываются схожими с точки зрения мгновенности получения знаний» (с. 469).
Представив эту общую схему, автор дает хронологическое описание того, как менялись взгляды на связь мыслительной способности и скорости. Модель Платона «вощеной дощечки для ведения записей» (wax
tablet) послужила, возможно, главным источником одного из наиболее привычных для западной психологии способов репрезентации взаимоотношений между разумом и внешней реальностью. «Теэтет» Платона стал первым текстом, который представлял эти взаимоотношения как восприятие, переработку и хранение информации. Psyche подобна «вощеной дощечке»; объекты внешнего мира воспринимаются посредством органов чувств и отпечатываются в человеческой душе как «знаки» на воске. Таким образом, разум в своих инкарнациях прошел путь от «вощеной дощечки», затем «чистого листа бумаги» до компьютера.
«Теэтет» нередко трактуется как первый, примитивный предшественник современной когнитивной психологии при конструировании истории этой дисциплины, хотя, на самом деле, эта работа посвящена в основном эпистемологии, а не психологии, и направлена на критику голого эмпиризма. Сам Платон, утверждает автор, относился к своей модели, которая редуцирует поиск определенного знания к вопросу о его психических механизмах, с иронией. «Платон высмеял бы и модель познания, основанную на принципах переработки информации миникомпьютерами, которыми пользуются студенты-психологи» (с. 470). Его критическое отношение к этой модели говорит о том, что скорость не представляла для него никакой ценности.
Аристотель очень коротко касался «модели вощеной дощечки» в своих рассуждениях о psyche и памяти в работах «De anima» и «De memoria». Более важным, с точки зрения проблемы скорости и мыслительной способности, автор считает небольшое отступление в его работе «Posterior analytics», посвященной «логическому пониманию» (epistasthai). В нем он говорит о том, что «логическое понимание» должно отличаться от трех других типов: мнения, знания, полученного через чувственные ощущения, и «способности к быстрому восприятию» (quickness of apprehension) (ag-khinoia). Два первых, очевидно, отличаются от «логического понимания», тогда как «способность к быстрому восприятию» позволяет добиться тех же результатов, что и «логическое понимание», а именно - отыскать средний термин в категорическом силлогизме. Разница в том, что в первом случае нет «паузы на размышление». Время, которое требуется для полноценного «логического понимания», - это признак его ценности, тогда как «способность к быстрому восприятию», которая в повседневной жизни означает находчивость, или смышленость, вообще не имеет отношения к логике. Она имеет ценность только в таких ситуациях, с которыми, например, сталкиваются военные командиры или акушерки, когда нет возмож-
ности прибегнуть к логическим построениям. Тем не менее именно «способность к быстрому восприятию» стала занимать медицинских авторов в эпоху Возрождения, и - что важнее - они стали представлять его как «логическое понимание» (с. 471). Главный авторитет, на который они ссылаются, вовсе не Платон и Аристотель, а древнеримский врач Гален и его труд «Искусство врачевания». Когда мы говорим о психических процессах, состояниях или способностях, Гален говорит преимущественно о структуре и веществе одного из органов - мозге. И необычные состояния мозга вовсе не фиксированы или предопределены для какого-либо индивида: в досовременных медицинских дискурсах не было места для «гения» или «идиота» Ф. Гальтона. Классический текст звучит так: «Способность к быстрому восприятию ^кЫпо1а) говорит о тонком мозговом субстрате, а замедленность - свидетельство "толстого мозга". Легкость обучения (еишаШ1а) служит показателем обильного получения впечатлений, а хорошая память - стабильности их хранения. Соответственно, сложность в обучении ^у8шаШ1а) говорит о трудностях в получении впечатлений, а забывчивость - об их текучести» (цит. по: с. 471).
«Способность к быстрому восприятию» Галена, вопреки использованию греческого термина, не имеет отношения к пассажу Аристотеля; их контексты полностью различны. Не упоминает Гален и о модели «вощеной дощечки», хотя выражения «легкость обучения» и «впечатления» предполагают общий дискурс, к которому относятся также и «знаки» Платона. Гален более амбивалентен в своем отношении к скорости, чем Платон или Аристотель. Это не вызывает сомнений. Однако даже в тех случаях, когда он говорит о том, что высокая скорость - это хорошо, он имеет в виду, что она служит показателем церебрального здоровья, а не определяет, когда сущность человека как такового. Тем не менее короткое замечание Галена о взаимоотношениях между скоростью и мыслительной способностью было подхвачено образованными врачами (а затем и другими интеллектуалами) еще до появления схоластики и университетской медицины в XIII в. и в различных интерпретациях сохранило свое значение вплоть до XVIII в.
Автор анализирует комментарии к «Искусству врачевания», самой влиятельной из работ Галена в европейской медицине; к 1500 г. их существовало, по крайней мере, восемь, а к 1600 г. их число удвоилось. Два текста он считает особенно значимыми: комментарий П. Торрижьяно (То1^1апо), появившийся в 1300 г. и опубликованный в 1489 г., и авто-
ризованный перевод «Искусства врачевания» Н. Леоничено (Leoniceno), впервые опубликованный в 1508 г.
Торрижьяно, во-первых, объединил абстрактное мышление с логическим пониманием. Во-вторых, он поставил знак равенства между «логическим пониманием» и «способностью к быстрому восприятию», которая, согласно Аристотелю, не имеет отношения к логике. В-третьих, он соединил Галена и Аристотеля, полагая, что, когда они пишут о «способности к быстрому восприятию», они разделяют один и тот же дискурс. Эти элизии позволили «скорости» войти в область «мыслительной способности», чего не было ни у Аристотеля, ни, видимо, у Галена.
Авторизованный перевод Леоничено усилил эти тенденции. Он перевел «agkhinoia» как «ingenium», что впоследствии стало общепринятым стандартом. Слово ingenium, по крайней мере в схоластической традиции, использовалось как технический термин, обозначающий способность находить средний термин в силлогизмах путем логических построений. Совершенно очевидно, что Леоничено, вводя понятие ingenium, имел в виду не этот схоластический термин, но обычное латинское слово, означавшее «смышленость», «сообразительность», где скорость выступает в качестве главной характеристики.
Все комментаторы и последователи Галена в конечном итоге преследовали одну цель - как примирить его учение с религиозными догматами. Так, по словам автора, «защита бессмертия души в той же степени направляла доктрину интеллекта средневековых галенистов, в какой желание доказать интеллектуальное превосходство белого правящего класса руководило Гальтоном» (с. 473).
Согласно «Канону врачебной науки» Ибн Сины (Авиценна), который с XI по XVI в. был обязательным руководством во всех медицинских школах, мыслительная деятельность человека осуществляется на трех уровнях. Высший, ближе всего стоящий к Богу, занимает бессмертная, разумная душа; низший - «пять внешних чувств», наиболее близких к греховному, смертному телу. Промежуточное положение занимают «внутренние чувства» сенситивной души, природные дарования (faculty) - воображение, мышление (cogitio) и память, которые служат связующим звеном между первыми двумя. Эта схема в различных версиях просуществовала на протяжении нескольких столетий и вошла в более широкую культуру. Так, Дж. Локк сохранил это деление в «Очерке о человеческом разуме» (1690), а Дж. Мильтон использовал ее в своей поэме «Потерянный рай» (1667), когда описывал, как Бог создавал Адама.
Использование этой схемы было сопряжено с целым рядом сложностей. Как эти три способности соотносятся друг с другом? Какова церебральная локализация когнитивных функций? И главное, как связаны между собой бессмертная, разумная душа и природные дарования? Понятие ingenium помогало устранить эти сложности и поэтому получило широкое распространение, даже несмотря на то, что оно угрожало разрушить границу между «органической» и «разумной» душой. Со временем это слово перестало описывать одну из многих операций, а стало обозначать «способность» как таковую. По мере стирания этих различий параметр скорости постепенно переплетался с единым понятием ingenium, которое в Англии XVII в. однозначно переводилось как «wit» (ум) (с. 476).
Размывание этих категориальных границ естественно вызывало сопротивление. Так, Ж. да Монте (da Monte), самый известный из медицинских авторитетов Италии эпохи Возрождения и бывший студент Лео-ничено, критиковал «новое поколение» не столько за то, что оно редуцировало развитый объяснительный аппарат, сколько за то, что оно понимало интеллектуальное «действие» в терминах скорости. На самом же деле его следует рассматривать в терминах глубины и проникновения. Ж. да Монте подчеркивал различие между ingenium и «легкостью обучения»: «Те, кто быстро выучивает или легко понимает, не ingeniosi. Люди вроде них, быстро выучивая, столь же быстро забывают» (цит. по: с. 476). Так же как и Платон, да Монте считал, что скорость мешает аккуратности. Тем не менее редукционизм шел все дальше и распространялся все шире.
В рамках жанра комментариев связь между скоростью и мыслительной способностью систематически не концептуализировалась. В то же время идея всеохватывающей, специфически человеческой мыслительной способности, качество которой оценивается в терминах (среди прочих) ее скорости, становилась доминирующей в обществе (с. 476). Предпосылкой выделения и измерения отдельных ментальных процессов стал картезианский дуализм: если может быть измерено машиноподобное тело человека, то может быть измерен и его разум.
Галенизм сохранял определенное, хотя и неявное, влияние на протяжении большей части XVIII в. Бурные события, происходившие в психологии в этот период, не принесли с собой новых дискурсов скорости. Хотя, казалось бы, ассоцианизм должен был это сделать. Локк определял «ум» в традициях схоластического и галенистского ingenium, как «ассо-
циацию идей, которая может происходить мгновенно» (с. 477). Однако, согласно Локку, роль ассоциативных связей вторична по сравнению со связями идей на основе разума и пагубна в общей механике душевной жизни.
Д. Гартли, врач, основатель классического ассоцианизма, превратил локковскую «ассоциацию идей» в физическое явление, подобное «вибрациям» в «Оптике» Ньютона. Он проводил дифференциацию индивидуального интеллекта с помощью таких показателей, как число, сила, яркость и интенсивность, но не скорость. Вслед за Гартли Дж. Милль упоминал время, которое нужно идеям, чтобы быть переданными к мускулам, делая скорость функцией Воли. Однако он не считал скорость способом, позволяющим оценивать мыслительные способности человека. Из всего этого следует, что на теоретическом уровне в представлениях о взаимоотношениях между интеллектом и скоростью в течение многих веков не происходило существенных изменений.
Перелом наступил одновременно с увеличением количества и скорости машин, а также заметного усложнения и увеличения темпов социальной жизни. Для того чтобы понять этот перелом, необходимо обратиться к более широким умонастроениям конца XVII и начала XVIII в. Появление всеохватывающего понятия ingenium в некоторых галенист-ских текстах совпало как с нарастающей значимостью задач, требующих абстрактного мышления, так и с признанием наличия способности к абстрактному мышлению у более широких социальных слоев.
Важную роль в этом процессе сыграл также образ «одаренного от природы джентльмена» (ingenious gentleman), занимающегося наукой, который в конце XVII в. уже стал шаблонным. Мозг отдельных людей способен находить решение мгновенно, тогда как другим (независимо от того, насколько здоров их мозг) для той же деятельности требуется определенное время. Как «пророк» освобожден от труда по построению силлогизмов, так и «одаренный от природы джентльмен» освобожден от труда ученичества. Тот факт, что он не нуждается в тренировке, в отличие от ремесленника, с которым ученый джентльмен не хотел ассоциироваться, должен был поддержать его (иногда двойственный) социальный статус.
Джентльмен, чья способность к мышлению дана ему от природы, в конечном итоге, трансформировался в гения (genious). Ньютон стал первой и остается идеальной моделью гения. «Что могло постулировать существование незримой, универсальной силы - тяготения, если не неви-
димая, универсальная сила - разум - с Ньютоном как его вершиной?» (с. 478). Понятие «гениальность» до этого имело дополнительное значение «божественной одержимости» или «одержимости дьяволом», а теперь от него избавилось. Возможно, впервые более широкое сообщество признало выдающийся интеллект в качестве личностной характеристики, а не преходящего состояния. Ньютон был самым почитаемым умом в обществе и «орудием, избранным Богом» (цит. по: с. 478).
«Гений» как самостоятельный человеческий тип появился вместе с эпохой романтизма, его истоки лежат в эмоциональной сфере, а не в противоположной ей реальности логических рассуждений с помощью силлогизмов. Английский психолог и антрополог Фрэнсис Гальтон (18221911) стал тем человеком, который вновь заявил о связи между логическими рассуждениями и гениальностью. Толчком для его первой книги «Наследственный гений» (1869) послужили его дневниковые записи о собственных интеллектуальных неудачах. Его кузен Чарльз (Дарвин) был гением. Их предок Эразм (Роттердамский) был гением. Фрэнсис также хотел быть гением. Он решил, что сможет им стать, доказав, что высокая даровитость определяется наследственными факторами, степенью и характером родства. В своих описаниях гения и «способностей» (powers) Гальтон, как утверждает автор, отталкивался от социальных категорий «наследуемого социального статуса» и «благородного происхождения» (с. 479). Создавая свою антропометрическую лабораторию и проводя массовые обследования, он пытался придать своим убеждениям чуть больше «научности». Но впервые он оказался прав: «знатные семьи» и «люди благородного происхождения» - в их лоне ему удалось отыскать гениев. Хотя это была специфическая популяция, за что его очень много критиковали, тем не менее он показал, что интеллект может стать объектом научного наблюдения.
Гальтон, с его квакерским происхождением, воспринимал выдающиеся природные способности как признак особой «божественной благодати» и «избранности». «В этом смысле он реконструировал "божественную благодать" и "избранность" в научную теорию, что позволяло интеллектуальной аристократии (вроде него) претендовать на социальный статус, как минимум равный статусу старой аристократии, стоявшей выше его собственной семьи» (с. 480). Когда ученик Гальтона С. Барт, обосновывая применение тестов КИ, подчеркивал, что они помогут детям из рабочего класса с врожденным высоким интеллектом подняться до достойного их положения, он следовал той же логике.
Гальтон первым заговорил о существовании индивидуальных различий между людьми. Его интересовала наследственная основа этих различий. Он воспользовался подходом, предложенным одним из создателей современной статистики А. Кетле. В книге «Социальная физика» (1835) Кетле показал, что с помощью теории вероятностей можно обнаружить подчиненность социального поведения людей (вступление в брак, самоубийства и пр.) определенным закономерностям. Он предполагал существование некоей средней величины, от которой люди отклоняются соответственно нормальной кривой вероятностей; чем такие отклонения больше, тем они встречаются реже. Гальтон использовал закон Кетле в приложении к распределению умственных способностей и вывел ту же закономерность. В дальнейшем эта «средняя величина» превратилась в новый, самостоятельный феномен, став основой для подсчета КИ, где скорость играет ведущую роль.
Для того чтобы понять этот процесс полнее, считает автор, необходимо выяснить, как возник интерес ко времени реакции, первой форме ментальных измерений. Семена были брошены в 1796 г., когда директор Гринвичской обсерватории уволил своего ассистента, определявшего время прохождения звезды через меридиан почти на секунду позднее его самого. Этот случай вызвал большой интерес в астрономическом сообществе, и оказалось, что нет двух астрономов, в наблюдениях которых не было бы непроизвольных различий во времени реакции (ВР) на внешние раздражители. Эта проблема была решена в 1850 г., когда, наконец, изобрели надежный прибор - хроноскоп Гиппа.
Для психологии, напротив, 1850 год стал лишь началом. В этом году Г. Гельмгольц сделал свое радикальное заявление о том, что нервные импульсы обладают определенной скоростью, которая может быть измерена. За несколько лет до этого его учитель И. Мюллер объявил, что физиологический процесс возбуждения в нерве не только протекает с огромной быстротой (порядка скорости света), но и вообще не доступен для измерения. Суть этого события, по мнению автора, не столько в том, что вопрос о скорости внезапно возник там, где его до сих пор не было, а в том, что возможность ее измерения дала начало новой психологии. В 1860 г. Г. Фехнер сформулировал принципы и основы «психофизики», а в 1863 г. Вундт, используя наблюдения Гельмгольца, показал, что время восприятия также варьирует. «Таким образом, на первом этапе своего развития "психометрия" была синонимом "психической хронометрии", и
именно в этой форме она фигурировала в экспериментах Гальтона» (с. 481).
Но как измерение ВР привело к измерению мыслительной способности как таковой? В 1860-е годы две линии, идущие от Гельмгольца и астрономов, сомкнулись в работах голландского физиолога Ф. Дондерса. Дондерс, опираясь на измерения ВР и используя схему опытов Гельмгольца, разработал так называемый метод вычитания, предназначенный для вычисления скорости психических процессов. Однако эти измерения вряд ли имели отношение к «абстрактному мышлению», которое впоследствии стало основным требованием в тестах когнитивных способностей. Сам Дондерс говорил, что его метод приложим только к простейшим психическим процессам, которые слегка отличались от простого восприятия. Вундт подхватил идеи Дондерса, но все, что он сделал, - это усложнял условия эксперимента (в частности, напоив испытуемых бренди), но не уровень «интеллектуально -сти» заданий.
Однако в определенный момент скорость все-таки стала составляющей мыслительной способности. Как это произошло? Интересы Галь-тона со временем постепенно смещались от ВР к измерению отдельных «способностей». Он предположил, что должна существовать корреляция между ВР на стимулы и отдельно оцениваемым набором «способностей». Однако к 1890 г. проект Вундта и его ассистента Дж. М. Кеттела по массовому измерению ВР, направленный на поиск исходных «элементов» психики и способов их структурирования, был близок к коллапсу под грузом собственных деталей. И таким образом, была близка к коллапсу и корреляционная гипотеза Гальтона.
Эта итоговая неудача плана Вундта, без сомнения, помогла направить усилия психологов на измерение способностей. Для психологии измерение всегда выступало в качестве доминирующей мотивации: получение большого массива данных для социальных институтов обладало безусловным приоритетом по сравнению с какими-либо иными объектами изучения. С. Барт и еще один ученик Вундта Ч. Спирмен вскоре предоставили психологии такую возможность. Они «обновили» интеллектуальный компонент «способностей» Гальтона и ввели понятие общего интеллекта, или g-фактора. Это позволило Л. Термену (1916) превратить показатели умственного возраста Бине и созданную им батарею тестов, состоявшую из случайных заданий, в стройную процедуру по измерению КИ. Такой подход был гораздо более перспективным с точки зрения обоснования статуса психологии как точной науки, чем измерение ВР.
Скорость приобрела фундаментальное значение для создателей психометрии в то же самое время и по тем же причинам, по которым она стала фундаментальной для Ф. Тейлора, американского инженера, который в конце XIX в. разработал систему интенсификации труда для рациональной организации производства. Превращение времени в товар стало основой как для индустриальной психологии, так и для психологии образования. В мире ручного, а позднее и интеллектуального труда, именно время определяет, насколько вы эффективны. Тот же принцип положен и в основу тестирования, где правильный ответ, данный быстрее, ценится выше, чем правильный ответ, данный медленнее. «Все это говорит о том, что ВР не было отброшено как исторический курьез; оно на подсознательном уровне вошло в понятие скорости в той ее форме, в какой она была адаптирована применительно к мыслительной способности в ее психометрическом варианте» (с. 484).
Психометрию неоднократно хоронили. Но она по-прежнему жива. Она сохраняет свое значение, поскольку в современной институциональной практике, в которую психология пытается вписаться, вопрос о дифференциации и сегрегации людей не теряет своей актуальности. Причина лежит не внутри психологии, а в социальных процессах, благодаря которым значимость скорости не только не уменьшается, но, напротив, постоянно растет.
Таким образом, «психометрия перевела социальные отношения из области "благородства/вырождения" и "божьей благодати/проклятия" в реальность "мыслительной способности/неспособности", а статистические средства облегчили эту трансформацию» (с. 484). Интеллект, как и его современник «бессознательное» Фрейда, - это «ящик фокусника»: вы можете бросать туда все, что вам вздумается. Как отмечал еще Бине, не имеет значения, какие тесты вы используете, главное, чтобы их было достаточно много. Все претензии на легитимность психологии как точной науки опираются исключительно на измерения. Скорость - это единственный аспект психологии, который позволяет ей выглядеть так, будто она может существовать в той же реальности, что и физика. Для психо-метристов произвольность содержания тестов - это не недостаток; главное то, что чем дальше от измерений, тем дальше от эксперимента, этого краеугольного камня точной науки.
Автор считает, что необходимо критически переосмыслить историографическую практику. Обычная периодизация стремится максимально сгладить исторические разрывы, что позволяет ей обосновывать
существующие теории интеллекта. Это положение было опровергнуто критиками КИ, которые продемонстрировали культурный релятивизм понятия «интеллект» и выявили его корни в неравенстве классов и этнической принадлежности.
В своей периодизации психология также пытается имитировать историю точных наук, и соответственно водораздел, по традиции, должен проходить в XVII в. Поэтому описания Аристотелем разума и души принимаются как, в широком смысле, сходные со схоластическими и/или неоаристотелевскими. И весь этот конгломерат затем называют примитивным этапом, отличным от истинно научной психологии. Проблема подобных описаний, в дополнение к ложному предположению, что идеи Аристотеля продолжили свое существование в средневековой философии, заключается в том, что в истории психологии не было закона Бойля (с. 488).
Единственный претендент на роль Р. Бойля в психологии - это Дж. Локк. Но в той степени, в которой психология Локка может быть вообще отделена от его эпистемологических новаций, она, по словам автора, направлялась теологическими соображениями. Это не просто вопрос ее мотивации, как это было с экспериментами Бойля, но ее актуального содержания. Приписывая единые психологические механизмы всем людям на квазиэгалитарной основе, Локк, прежде всего, имел в виду равенство творений перед их Создателем, а не демократическое равенство. «На смену пасторам могут прийти биотехнологи, как это происходит сейчас, но цель все та же - совершенствование бестелесного интеллекта» (с. 488).
Великий перелом в развитии психологии произошел скорее, в XIX в. Именно тогда психология начала копировать поведенческие модели точных наук и стала одержима навязчивой идеей «измерения». Эта идея возникла вместе с бюрократизацией государственного управления в послереволюционной Франции и пореформенной Великобритании.
Однако что касается мыслительной способности, то этот водораздел, как считает автор, произошел раньше. Переход от галенизма к Гальто-ну был, вероятно, менее резким, чем от Галена к галенизму. «Именно в ХШ в. значительная часть интеллектуалов, оснащенных медицинскими и философскими текстами... начали изобретать и говорить на общем языке с теми, кто управляет обществом» (с. 488). Создание университетов и медицинских школ в XIII в. сочеталось с расширением папской власти, унификацией церковной доктрины и ужесточением контроля светских властей за отдаленными районами. Для этих видов деятельности были нужны не муд-
рые монахи, а персонал, обладающий административными навыками, для которых «абстракции» были одновременно условием и результатом их деятельности.
С ростом бюрократии, клерикальной и светской, возникла задача «сортирования людей» в ответ на нарастающую сложность социальных отношений. Как тогда, так и теперь главным было выявить индивидов, не обладающих достаточными умственными способностями, что вполне соответствует схоластическому афоризму: «Рожденный идиотом может стать философом лишь благодаря чуду» (цит. по: с. 489). Но если тогда в категорию «идиотов» входило большое число людей (женщины, слуги, крестьяне, не имевшие земли), то теперь этот термин стал применяться к очень узкой группе больных людей.
К. Поппер с сожалением отмечал, что социальные науки никогда не смогут избавиться от схоластики. Он, возможно, прав. Но эта неудача в меньшей степени касается неадекватности эпистемологического метода, сколько того факта, что современная психология представляет собой продукт таких категорий, как социальный статус, меняющиеся классовые отношения и развитие управленческого аппарата. Все они имеют глубокие корни в экономике и обществе XIII в. Возможно, отмечает автор в заключение, он лишь частично прав, предполагая, что корни современной психологии следует искать в XIII в. Но, по крайней мере, это позволяет противопоставить психологию точным наукам и продемонстрировать ее относительное здоровье перед лицом конструктивистского скептицизма. «Неспособность увидеть принципиальные различия между точными науками и психологией - это неспособность увидеть, что именно в культуре следует искать корни мыслительной способности» (с. 490).
Т.В. Виноградова
