CC BY
3
ЧАСТНЫЕ СОЦИОЛОГИЧЕСКИЕ ПРОБЛЕМЫ
2005.04.009. ГЕРМАНН Д. ИТОГ ЭМПИРИЧЕСКИХ ИССЛЕДОВАНИЙ СТИЛЯ ЖИЗНИ.
HERMANN D. Bilanz der empirischen Lebensstilforschung // Kölner Ztschr. für Soziologie und Sozialpsychologie. - Köln, 2004. - Jg. 56. H. l. - S. 153— 179.
Обращение Дитера Германна (факультет социологии и наук о поведении университета Хайдельберга) к тематике стиля жизни вызвано ростом интереса к ней в 1990-е годы, когда число публикаций увеличилось до 300 в год. Это обстоятельство все же не столь удивительно, если учесть, что совокупность устойчиво воспроизводимых образцов поведения используется социологами при описании и объяснении множества показателей различных групп.
Более важен для автора тот факт, что эмпирический подход пытается не только дополнить социально-структурный анализ, но и заменить его совсем. Во многих микросоциологических работах не просто фиксируются тесные связи между общественным неравенством и стилем жизни, но и предпринимаются попытки отчасти «погасить классическую вертикальную парадигму» (с. 153). Приверженцы инноваций полагают, что в индивидуализированных обществах действия людей объясняются скорее их склонностями, чем признаками социального неравенства. Исходя из этого, автор обзора эмпирических исследований стиля жизни (представляющего собой расширенное изложение доклада при получении доцентуры для летнего семестра 2002 г.) ставит перед собой задачу оценить претензии и реальные достижения таких исследований.
Значимость работ, посвященных образу жизни людей (Германн предельно сближает понятия стиля и образа жизни), видится в нерешенных проблемах некоторых уже существующих направлений изучения. В частности, при анализе социальных структур в течение последних 50 лет падало внимание к связям между индикаторами эволюции общества в
целом и установками «маленьких» людей. Именно в силу этого были востребованы «новые» подходы и «другие» концепты. Другая причина -радикальные преобразования мировой системы в послевоенный период. Индивидуализация и плюрализация, рационализация и демократизация, повышение мобильности и благосостояния масс - вот основные понятия, с помощью которых описываются эти общественные перемены. Последние между тем связывают с утратой надежности традиционных социальных форм, определяющих нормы и поступки индивидов, их веру, привычки и знания. Стало очевидным, что поведение групп, которое обусловлено социальными параметрами, невозможно прогнозировать сегодня столь же определенно как и раньше. Для анализа современных обществ оказался необходим такой инструмент, который учитывал бы процессы его индивидуализации. Как раз при интерпретации категории стиля жизни, которая должна стать более дифференцированной, чем классические модели класса и слоя, ученые надеются овладеть таким инструментом.
Ориентируясь на отмеченную потребность, получившую реализацию как при описании общественных групп, так и при истолковании условий и мотивов их деятельности, автор останавливается на характеристике наиболее известных трудов. Он сразу отмечает, что едва ли существуют две работы, которые одинаково определяют понятие стиля жизни и используют его в одном смысле. П. Бурдье говорит здесь о совместном для членов социальной группы репертуаре культурных практик - форм проявления габитуса. А. Митчел трактует стиль жизни как набор типичных образцов поведения, установок и диспозиций, согласующихся с ценностями. У П. Глуховски - это комплекс сплетенных друг с другом стандартов восприятия действительности, которые предопределяют людей к типичным действиям (цит. по: с. 155). Уже в этих немногих примерах автор констатирует поверхностный характер толкований стиля жизни, объединяющих манеры поведения, ценности, символы и эстетические предпочтения. Причем таковые в какой-то степени комбинируются как с чертами личности, так и структуры. В силу этого стиль жизни предстает и как зависимая, и как независимая переменная величина. С одной стороны, он объясняется структурными признаками, с другой - разъясняет субъективные вкусы, черты и привычки.
Стремление ученых связать образ жизни с признаками вертикального и горизонтального неравенства возвращает их, по мнению автора обзора, к конструкциям М. Вебера. Согласно утверждению последнего,
включение стилей жизни в анализ общества, культуры или класса служит дополнением к вертикальной парадигме. Обращение к ним в свою очередь требует различения индивидуального и общественного уровней, где намечаются связи между социально-струк-турными признаками и образом жизни. Исходя из этого, Германн выделяет в своем обзоре две траектории анализа: на уровне индивида и на уровне общества. Классический вариант трактовки соотношения между индивидуальными параметрами структуры и стилями жизни принадлежит, на его взгляд, Пьеру Бурдье. Вводя категорию габитуса, он, с одной стороны, считал его выражением экономической необходимости и культурных условий, влияющих на жизнь индивида. С другой стороны, габитус определялся в качестве рамочного условия формирования стилей жизни, связанных с его преобразованиями.
Именно такой подход привлек внимание к исследованию Бурдье, эмпирической основой которого стали опросы 1960-х годов в Париже и на севере Франции, охватившие в общей сложности 1217 человек. Оценка материальных условий существования респондентов опиралась на дифференциацию по профессиональной принадлежности и по уровню образования. Благодаря ей стало возможным разбиение на группы, относящиеся к нижнему, среднему и верхнему классам. Суждения о стиле жизни складывались при этом из ответов на такие вопросы, как предпочтения при обустройстве собственной квартиры, при выборе партнеров для общения, радиопередач, кинофильмов и телепрограмм. Они касались также вкусов в одежде и питании, музыкальных пристрастий и привычек чтения, вопросов о любимых художниках, картинах и композиторах. Внимание Бурдье концентрировалось при этом на составлении «социальной географической карты», где пространство стилей жизни противостояло пространству социальных позиций.
Анализ опросов продемонстрировал, что классы хотя и различаются привычно по своему образу жизни, но в каждом из них возможна дальнейшая дифференциация. К примеру, в высшем классе заведомо фиксируются две группы, отличные по экономическому и культурному капиталу. Между тем, учитывая многообразие стилей жизни, обозначена группа небогатых интеллектуалов, относимых тем не менее к высшему классу, проповедующая «аскетический аристократизм». Сюда же причислены и менее образованные, но наиболее богатые группы, находящие смысл своего существования в роскоши. Аналогичная раздвоенность вы-
явлена и в средних классах, в то время как образы жизни нижних слоев выровнены экономической необходимостью, и поэтому более гомогенны.
При всем том о доказательности установленной Бурдье связи между переменными величинами социальной структуры и стилями жизни, как считает автор, можно судить только с оговорками. В ходе обобщений не были представлены количественные характеристики сбора данных, в расчет взяты явные различия во вкусах представителей разных групп (с. 158-159). Примечательно поэтому сравнение результатов работы Бур-дье с исследованием Йорга Блазиуса и Йоахима Винклера, появление которых разделяет почти 20 лет. В «эмпирической проверке» теории Бурдье (1989) по предложенной им анкете опрашивались 1042 жителя Кёльна. Оказалось, что несмотря на существенные отличия в выборке по профессиональным параметрам, наличие связей между переменными величинами структуры и стандартами поведения все же в значительной мере подтверждается. В конечном счете при анализе опросов 1989 г., касающихся профессиональной деятельности и индикаторов стиля жизни в двумерном пространстве, оказалось возможным объяснить более 60% вариаций общей модели. Исходя из этого, по мнению автора, вполне оправдан подход, построенный на тесном переплетении структурных составляющих с образами жизни.
Как раз с точки зрения оценки их влияния друг на друга интересны исследования Герхарда Шульце (1992) и Петера Гартманна (1999). Оба не являются представителями классического социально-структурного подхода к стилю жизни. Они интерпретировали свои результаты согласно современной социологии культуры. В своей работе об «обществе переживания» Шульце размышлял о формах проявления и условиях возникновения «буднично-эстетических шаблонов»: телевизионных и музыкальных предпочтениях, деятельности в свободное время, привычках чтения, стилях одежды и дизайне жилищ. Эмпирическая дифференциация различных эстетических схем повседневности стала результатом проведенного в 1985 г. опроса около 1000 случайно выбранных взрослых жителей Нюрнберга. На основе их факторного анализа Шульце выделяет три буднично-эстетических стандарта: тривиальную схему, схему напряжения и схему высокой культуры. Тривиальная схема характеризуется выраженным интересом к фильмам о родине и народному театру, пристрастием к немецким шлягерам и народной музыке, а также чтением патриотических романов и рекламных журналов. В схему напряжения он включает, в основном, интерес к криминальным аспектам, к рок- и поп-
музыке, народным праздникам, кинопросмотрам и дискотекам. Схему же высокой культуры отличает пристрастие к классической музыке и литературе, к документальным телевизионным программам и посещение музеев.
Обозначенные эстетические схемы повседневности Шульце связывал с возрастом и образованием. Кроме того, он распределил всю массу ассоциаций и ценностей по группам, занеся результаты в таблицу (с. 160). Хотя во всех случаях респонденты выбирались случайно, ее данные воспроизводили зависимость структурных признаков и эстетических шаблонов будней. Исследование демонстрировало относительно тесную связь между образованием и возрастом, с одной стороны, и образом жизни - с другой. Факт этой связи позволял автору обзора еще раз указать на необходимость расширения традиционного набора ресурсов социологии, используемых при изучении неравенства. И преимущественно за счет анализа стилей жизни при помощи методов культурологии.
Утверждение, что данный подход явился бы дополнительным инструментом социально-структурного анализа, ученый пытается продемонстрировать между тем также полученными доказательствами связи стиля жизни и структуры на уровне общества. Он обращается к работам, где пытаются ответить на вопросы: отличаются ли структурно разные общества по образу жизни и ведет ли изменение структуры к изменению таковых? Это, в первую очередь, исследования Анетте Шпеллерберг (1995-1996), предложившей сравнительную характеристику стилей жизни населения Восточной и Западной Германии. В ходе выборочного контроля, объем которого охватывал 2326 жителей, она констатирует существенные различия среди респондентов. Так, в частности, в Западных федеральных землях были накоплены такие черты и привычки, которые соответствуют более высокому образованию, благосостоянию и наличию большего свободного времени, чем в Восточных землях. Опираясь на них, становится очевидным вывод, что структурные общественные условия отражаются на формировании образа жизни человека.
В свою очередь Томас Мюллер-Шнайдер (1994, 1998) и Герхард Шульце (1992) предложили интерпретации изменений в обществе и стиле жизни, основываясь на данных прежних изысканий, проводимых между началом 1950-х и концом 1980-х годов. По их представлению, на этом промежутке времени отчетливо прослеживаются преобразования буднично-эстетической схемы в ФРГ. Шульце различает три фазы изменений: реставраторскую фазу в 1950-е и ранние 1960-е годы, фазу культур-
ного конфликта начиная с конца 1960-х годов и, наконец, фазу формирования упомянутого «общества переживания» с начала 1980-х годов. Результатом эволюции стало повышение гомогенности обыденных эстетических стандартов, а следовательно, рост корреляции показателей стиля жизни. Иначе говоря, ученые фиксируют зависимость между структурными изменениями образа жизни человека и сменой будничных шаблонов его культурной практики.
Возможность получить ответ на указанные вопросы дают также данные проекта «Мониторинг будущего». Автор обзора ссылается на социальные опросы выпускников вузов, которые проводятся начиная с 1975 г. в США ежегодно и уже охватили более 15000 человек. Анализ результатов опроса, касающихся связи между структурными признаками и стилями жизни, определялся той процентной долей среди опрошенных в каждом году, которую составляют выпускники, имеющие родителей с относительно высоким общеобразовательным уровнем. Именно эта группа в структурном отношении оказалась более показательной, чем другие, где порой не обнаруживали никаких или очень незначительные вариации относительно привычек и вкусов. Данная категория респондентов позволяла судить о динамике изменений жизненных стилей на основе определения их процентной доли среди тех опрошенных, которые часто ходят в кино, по меньшей мере раз в неделю посещают вечеринку, ежедневно читают книги или газеты, нередко играют на музыкальных инструментах и принимают участие в политической жизни.
Преобразования структуры и выбранных признаков стиля жизни во времени были представлены графически (с. 163). Здесь показано, как возрастает доля учеников школы, родители которых обладают относительно высоким образованием. Вместе с тем доля людей, которые по привычке читают книги и четко политически ангажированы, убывает. Иначе говоря, вопреки росту образовательного уровня репрезентативной группы в обществе в целом, стремление к высококультурному образу жизни уменьшается. Авторегрессивные модели влияния образования на перечисленные стили жизни указывают на тенденцию снижения культурных параметров стиля жизни. В то время как на уровне индивида постоянное самообразование находится в прямой зависимости с эталонами высокой культуры, здесь не менее отчётливо срабатывают также защитные механизмы. Отмеченные формы психологического приспособления человека к обществу связаны с его возвращением к более ранним и менее зрелым образцам поведения. Результаты «новых» исследований, заключает свои рас-суждения Германн, говорят о том, что
чает свои рас-суждения Германн, говорят о том, что понятие стиля жизни в качестве инструмента социальной диагностики оставляет открытыми многие вопросы.
Итак, в то время как в вертикальной парадигме поступки и установки объясняются при помощи распределения объективных ресурсов, эмпирические трактовки стиля жизни учитывают субъективные процессы интеракции и представления о целях. В «структуралистских толкованиях стиля жизни» таковые выступают последствиями социального неравенства, а значит выражением вертикально различных ресурсов. «Куль-туралистские подходы к стилю жизни», напротив, подчеркивают его относительную самостоятельность, а также отличительные функции. Стили жизни создаются благодаря рутинизации социальных групп, где принадлежность к ним закрепляется набором символов, фиксирующих идентичность с собственной группой и размежевание с другими. Группы стиля жизни интерпретируются в этой концепции как располагающие совместными символическими кодами и багажом знаний, что находит выражение в манерах поведения. Сторонники культуралистских интерпретаций претендуют на то, что сумеют уменьшить роль вертикальной парадигмы их толкования.
Среди многочисленных интерпретаций этой темы в других областях знаний автор обзора выделяет работы о рынке и потреблении, о криминальном поведении и партийных предпочтениях, о заболеваниях и смертности, о субъективной оценке качества жизни и общении. Германн подчеркивает, что выделяемая исследователями связь между образом жизни и поведением нередко оказывается воображаемой. С одной стороны, стиль жизни предстает как выражение ценностных ориентаций, с другой - и в теоретических, и в эмпирических штудиях подчеркивается зависимость поступков от ценностей. Но если и стиль жизни, и поступки - результат осознания их смысла, то не исключено, что корреляция между ними является мнимой или, по меньшей мере, может приписываться общей причине.
Подтверждение своему выводу автор находит в исследовании Эл-маром Ланге социальных привычек молодежи в ФРГ (1991). Оно констатирует, что в многочисленных объяснениях фактов приобретения тех или иных товаров значение ценностных ориентаций и социодемографических признаков видится гораздо большим, чем значение стиля жизни. Более того, влияние образа жизни оказывается относительно низким или вовсе отсутствует при обращении к характеристике смысла потребительского
поведения (с. 165). Яркие свидетельства тому демонстрирует анализ связей между стилем жизни, ценностями и преступлениями (с. 166-170). Несмотря на то, что зависимость между жизненными стандартами и криминальностью в них подтверждена показаниями, она становится менее заметной при оценке смысловых ориентиров правонарушителя. Опираясь на данные результаты, автор приходит к мысли, что не стиль жизни релевантен поступкам, а ценностные ориентации.
Германн отмечает несоответствие между заявками на значимость интерпретации образа жизни и их реальными эмпирическими перспективами. Представленный итог эмпирических исследований стиля жизни показывает, что в одних областях изучения их требования оправданны, в других - заведомо непродуктивны. Так, выявленные во многих микросоциологических подходах связи интересны и убедительны. Другое дело, что, отказываясь от использования теоретических конструкций, ученые предлагают множество едва ли сравнимых фактов и результатов. На мак-росоциологическом уровне, наоборот, ученые рассчитывают наметить независимые от социальных параметров корреляции между образом жизни и поступками людей. Между тем настоящий обзор демонстрирует, что эта связь является мнимой корреляцией, которая возникает благодаря ценностным ориентирам как совместной причине и стиля жизни, и поведения. Именно смысловые характеристики все чаще объединяют различные фазы действия в единое целое, а исследование образа жизни остается весомым дополнением к социально-структурному анализу в первую очередь на уровне конкретных индивидов.
С.Г.Ким
2005.04.010. РЕЙНОЛЬДС Дж. РЕАЛЬНЫЕ И ОЖИДАЕМЫЕ ЗАТРАТЫ ВРЕМЕНИ НА РАБОТУ В США И ДРУГИХ СТРАНАХ. REYNOLDS J. When too much is not enough: Actual and preffered work hours in the United States and abroad // Sociol. forum. - Dordrecht, 2004. -Vol. 19, N 1. - P. 89-120.
Джереми Рейнолдс (социологический факультет Университета Джорджии, США) указывает на необходимость дальнейшего изучения факторов, влияющих на расхождение между представлениями работников о реальном рабочем времени и тем, которое они хотели бы уделять труду ввиду жизненных обстоятельств.
Поскольку отношение к продолжительности трудового дня как элемент представлений о времени вообще в обществе обусловлено мно-
