CC BY
75
2005.03.019. БИЛЛИНГТОН Д.Х. РОССИЯ В ПОИСКАХ СЕБЯ. BILLINGTON J.H. Russia in search of itself' - L.; Wash.: Wilson center press; Baltimore: Hopkins univ. press, 2004. - 234 p.
Ключевые слова: проблемы внутренней жизни современной России.
Американский исследователь Джеймс Х.Биллингтон в книге, состоящей из пяти глав и заключения, анализирует противоречия между трудно складывающимся в России новым демократическим укладом жизни и не желающими уступать своих позиций рецидивами старых отношений, основанных на прежних авторитарных традициях.
Полагая, что только учитывая уникальность России в географическом, историческом и культурном плане, возможно оценить ситуацию в современной России, автор старается понять, в чем проявилась самобытность ее развития, насколько сильно было влияние тех или иных заимствованных извне идей, в том числе и западных.
В качестве источников автор использует беспрецедентные по масштабу и накалу страстей дискуссии, имевшие место в средствах массовой информации, научных кругах, Госдуме, на съездах общественных организаций и политических партий и др., характерной особенностью которых были глубокие проработки вопросов, касающихся оценки развития страны в прошлом, настоящем и в будущем.
Автор считает подобные дебаты естественным продолжением интеллектуальных споров, начавшихся в России более двух столетий назад, о ее месте и роли в мировой истории, которые отразили не только представления о взаимоотношениях государства и общества и национальных особенностях страны, но и в немалой степени подготовили почву к радикальным социальным переворотам в ХХ в.
Важнейшим фактором, который, по мнению автора, необходимо учитывать при анализе истории России, является, то, как на всем ее протяжении основой государственного порядка являлся великодержавный русский национализм. Именно он был главной движущей силой в создании советского тоталитаризма и поддерживал его в течение десятилетий. «Модернизация» идеологии при Брежневе и словесный камуфляж действительности о бесклассовом обществе и развитом социализме делали менее очевидным прежний репрессивный тоталитаризм, и, казалось, ничто не предвещало каких-либо серьезных изменений в ближайшем буду-
щем. Однако, по мнению автора, именно российский национализм в немалой степени способствовал развенчанию коммунистической системы и распаду СССР, так как были слишком очевидны пороки системы, провалы в экономике и т.п. Это не могло устраивать значительную часть граждан, которая по-прежнему мыслила имперскими категориями.
Кроме того, крах коммунизма и советской империи был обусловлен не только неудачами советской системы, но и ее успехами - в частности, повышением уровня образования. Громадные массы людей благодаря этому могли воспринимать действительность критичнее, становились более восприимчивыми к новому. И, если разговоры о перестройке оставались в большой степени идеологическими штампами, то гласность оказалась реальностью - народ впервые получил возможность узнать правду о проблемах страны, об экономическом и политическом мировом опыте и, следовательно, более реалистически относиться к официальной политике. Именно жажда правды обусловила влияние таких общественных деятелей, как Сахаров, Солженицын, Лихачев.
В то же время люди желали знать, что было потеряно в их историческом наследии, а это породило новый вид национализма, уже антисоветского. Но в целом, чем больше становились доступными сведения о послевоенном западном обществе, тем чаще возникало желание свобод и демократических преобразований в советском обществе.
В период ГКЧП людям впервые за долгие десятилетия представилась возможность непосредственно самим принимать решения и влиять на ситуацию в стране.
Однако крах тоталитаризма не означал, что страна выздоровела. Приход к власти Ельцина автор объясняет не только его личной храбростью, преданностью демократическим идеалам, но и тем, что его действия резонировали с полузабытыми представлениями о том, кто и как должен представлять власть. Ельцинский облик борца за свободу настолько явно контрастировал с растерянными путчистами, что уже на уровне подсознания этот политик выигрывал схватку за власть в глазах широких масс.
Очень скоро стало ясно, насколько преувеличенными оказались ожидания народа и насколько этот выбор соответствовал мечтам многих людей о западных стандартах демократии и свободы.
Болезненным стал и переход от чрезмерно централизованной системы с жесткими догматами спущенных сверху решений к разноголосице суждений по любому вопросу социально-экономического, культурного и
иного плана проблем. Это усиливало и культурно-психологический стресс широких слоев населения. Таким образом, русский национализм не только выжил, но его риторика стала основным компонентом оппозиции.
Значительный урон представлениям о демократии был нанесен расстрелом парламента в 1993 г. Важную роль сыграло и то, что после развала СССР люди столкнулись с новыми формами безответственности в виде разорительной приватизации, коррупции и разгула преступности. Для многих русских ельцинский период истории связан с понятием «смутное время».
То, что в экономической сфере благодаря западным веяниям были действительно запущены механизмы установления частной собственно -сти и рыночной экономики, считает автор, вполне укладывалось в российские традиции проведения реформ сверху. В основе этой традиции лежало стремление перенять извне что-то полезное, однако при этом слишком прямолинейно копировались идеи и политические институты, т.е. в стремлении достичь конечной цели не использовались соответствующие средства их реализации. Так, русские заимствовали религию и культуру Византии, на которую до этого совершали грабительские набеги. Петр I в значительной мере использовал административно-политическую модель Швеции, с которой Россия долго воевала, организация промышленного производства была перенята в значительной мере у немцев, с которыми ожесточенно сражались не один раз. Поэтому для автора нет ничего удивительного, что в 1990-х в России попытались копировать модель развития своего давнего противника в «холодной войне» - США. Но в полном соответствии с традициями прежних начинаний провели все мероприятия, в том числе и приватизацию, без надлежащих преобразований судебной власти и гражданских учреждений, безчего немыслимы никакие начинания в либерально-демократических государствах.
Новые российские реформаторы унаследовали утопический подход к проблемам экономического развития, свойственный советской системе. Заявленные и проводимые преобразования были поддержаны большим количеством образованных и квалифицированных кадров в управленческом аппарате всех уровней, которые, разочаровавшись в коммунистической практике, были готовы уверовать в волшебство рыночных механизмов.
Потребовалось немного времени, чтобы до многих людей в России дошла ошибочность поспешных и непродуманных решений. Даже либерально мыслящие экономисты стали приходить к пониманию, что нельзя пренебрегать внеэкономическими доминантами российской истории. И необходимо считаться с духовными, культурными, социальными и психологическими особенностями страны.
Предвзятостью, по убеждению автора, отличались и взгляды западных наблюдателей и советников, среди которых, в частности, была широко распространена убежденность в непредприимчивости русских. Автор объясняет это тем, что Запад плохо знает историю России - например, о предприимчивости новгородцев во времена российского средневековья, староверов или первопроходцев и переселенцев во времена освоения Сибири и т.п. Мало кто на Западе имеет представление и об огромной теневой экономике советского периода и о том, что в постперестроечное время люди в российской глубинке должны были предпринимать чудеса изворотливости и развивать предпринимательские навыки в чрезвычайно неблагоприятных условиях коррупции и разгула преступности, когда финансовые и административные структуры оказались беспомощными и нефункциональными.
По мнению автора, было бы ошибкой утверждать, что когда русские оглядываются назад, они не продвигаются вперед. В мире мало примеров, когда нации показывали такие способности творчески перерабатывать самые различные новации извне, в том числе в научной, культурной, технической сферах деятельности. Россияне и в течение 90-х годов не только продолжали, несмотря на разочарование, интересоваться экономическими моделями развития западных стран, но и старались извлечь пользу от установления демократических институтов власти, в значительной степени приватизированной экономики.
В то же время после избрания Путина многие россияне почувствовали потребность осознать свои национальные особенности и понять свое место в новой России. Темы национальной идентичности и централизации власти получили при Путине новое развитие.
Переход власти от Ельцина к Путину, казалось бы, свидетельствовал об успехе политической демократии в России. Но воспитанный в соответствующих структурах КГБ - типичного инструмента советского тоталитаризма, Путин, как и большая часть его команды, не намного продвинулся в понимании демократического стиля руководства страной. Его понимание «диктатуры закона» лишь подчеркивает конфликт между
новой идеей в управлении согласно юридическим законам и старой традицией авторитарного руководства. Его попытки уподобиться своего рода Де Голлю и в «мягкой перчатке» жестко управлять страной привели к тому, что у многих и в России, и на Западе возникли опасения что возможен новый вариант авторитарно-националистического стиля руководства, когда «диктатура закона» станет диктатурой над законом.
Создание Путиным фактически карманных партий типа «Родины», предназначенных для раскола КПРФ, устранения подлинной оппозиции в лице «Яблока» и «Союза правых сил», идеи восстановления жесткой вертикали власти, подавление критики в средствах массовой информации и протаскивание через покорную Думу удобных для власти политических законов, казалось, дают основание считать, что Россия Путина стала на путь жесткой реализации идей централизации власти, несовместимых с демократическими тенденциями. Единственное, что приносило удовлетворение либеральным политическим деятелям, так это то, что их политические противники - коммунисты - также были значительно ущемлены и придавлены.
Появление партии этнических националистов под успокаивающим названием «Родина» показало реальность возникновения фашистского движения, развивающегося в недрах демократических институтов. Это дает автору основание думать о возможности создания криминального русского варианта корпоративного государства, возглавляемого диктатором.
За время пребывания Путина у власти не раз возникали ассоциации с Германией начала 30-х годов - экономическая разруха, всеобщее ощущение униженности, слабое правительство и широко распространенная коррупция. Однако страхи возвращения России к коммунизму, по мнению автора, необоснованны, так как даже среди большинства приверженцев советской власти, желающих использовать старую модель командной системы, крайне мало.
Варианты будущего развития страны, считает автор, особенно наглядно отражены в ходе многолетней дискуссии о месте России в мире. Один из них - «евразийство». Эта идеология, по мнению автора, - одна из последних иллюзий части националистически настроенной российской интеллигенции, мечтающей о России как о Великой империи. Применительно к реалиям сегодняшнего дня их желание сводится к тому, что Россия должна стать сильной страной, умело извлекающей выгоды из своего уникального географического положения между Европой и Азией
В отличие от «эмигрантской модели», варианты «евразийства» посткоммунистической России основаны на светском мировосприятии, и православие не является основой этой концепции. Ему отводится почетная декоративная роль без привычного жесткого отстаивания своих интересов, так как для реализации задуманного российские националисты не прочь сколотить антизападный союз с авторитарными исламскими режимами.
Для автора очевидно, что во взглядах даже умеренных идеологов «евразийства», подобных Гумилеву, Панарину, Дудину, основанных на враждебном отношении к Западу, отсутствует какая- либо конструктивная положительная программа для России. Автор видит в «евразийстве» классический пример ущербного национализма, но считает, что подобные идеи еще не нашли действительно ярких представителей.
Выводы прокоммунистически настроенных экономистов типа Глазьева или политологов, подобных Кургиняну, также примыкают к этой модели, поскольку, по их мнению, интеграция России в международное сообщество исключает возможность сохранения суверенитета и целостности России.
Используют «евразийство» и политики. Например, лидер коммунистов Зюганов для популяризации идеи реставрации советского строя усиленно муссирует идею противостояния «евразийского блока западным веяниям», предлагая восстановить разрушенную Горбачёвым «цитадель Евразии», под которой он понимает СССР и его восточноевропейских союзников.
У евразийцев даже появилась весьма своеобразная «научная» поддержка, сформулированная в виде радикальной ревизионистской «Новой хронологии» Фоменко. Жонглирование Фоменко и его последователями филологическими и археологическими данными призвано доказать, что западные авторы создали ложную картину отношений между Россией и ее восточными и западными соседями. И даже попытки таких авторитетных ученых, как археолог В.Янин, разоблачить подобные опусы не останавливают поток подобного рода спекуляций.
Для большинства русских «евразийство» не есть проявление особых чувств к Азии, а является скорее формой протеста против «растлевающего влияния Запада» и своеобразным ответом на экономическую глобализацию (с. 74).
Демократическая версия «евразийства» видит будущее России в создании Евразийского союза, который, подобно европейскому, обеспе-
чит входящим в него странам независимость и внедрение демократических принципов в азиатских республиках, и не исключает, что это вдохнет новую жизнь в «декаденствующую Европу».
Некий компромиссный, срединный вариант предлагает И. Чубайс, который считает, что России ничто не мешает брать лучшее из Европы, расширяя одновременно связи с Азией, и только в этом случае она будет представлять реальный интерес для последней. Что касается демократии то она, по его версии, будет постепенно прививаться в России, адаптируясь к ее национальным особенностям и культурным традициям.
Однако более ориентированные на Запад демократы представляют «евразийство» как «исторический тупик». А.Кара-Мурза видит «Евразию» как пространство «бессильной пассивности», которая вмещает в себя «европейский упадок и азиатский авторитаризм». А.Паршев опасается, что Россию ждет участь «Верхней Вольты с ракетами».
Как противовес настроениям «евразийцев», автор рассматривает воззрения ряда политических деятелей, историков и политологов, считающих, что широкие народные массы в 1991 г. сделали твердый и сознательный выбор в пользу демонтажа советского тоталитаризма и восприятия западных ценностей. Однако проведение необходимых демократических реформ оказалось под угрозой из-за блокирования их бюрократическим аппаратом - тяжким наследием прежнего режима. В результате - вместе с расширением политических свобод росла и коррупция госчиновников. Так, А.Яковлев, одна из ключевых фигур эпохи Горбачёва, характеризует чиновничество как главное препятствие прогрессу в постсоветской России. А. Кара-Мурза полагает, что там, где либерализм является побочным продуктом укрепления государства, реальная реформа обречена на неудачу. А.Клямкин дополняет эту мысль - либерализация в России может быть лишь продуктом «бюрократизации». Л.Шевцова полагает, что борьба нового предпринимательского класса со старой бюрократией более важна, чем все суетные конфликты остальных политических игроков в посткоммунистической России.
Один из идеологов демократии в постсоветский период, Ю.Афанасьев, выразил глубокое разочарование отказом постсоветских лидеров более энергично проводить реформу. Он видит спасение России в создании независимого от правительства гражданского общества, которое будет в состоянии ограничивать центральную власть.
Расширяя тезисы Ю.Афанасьева, историки Ю.Пивоваров и А.Фурсов полагают, что коммунизм - побочный продукт капитализма, и
крах коммунизма представляет не победу капитализма, но лишь проявление его кризиса. Утопические идеи либерального рынка не основаны на реальном анализе российской системы. Единственная надежда для России - появление людей и организаций, которые могут аккумулировать собственность и власть независимо от центральной власти и создать таким образом политическую сферу, никогда не существовавшую в России, в пределах которой только и может развиться здоровая конкуренция интересов различных групп населения. Правительство же должно выступать в качестве арбитра, а не единственным всеподавляющим игроком. В России сегодня, при изобилии идей, нет никакого их соревнования, а следовательно, и реального осуществления декларированных реформ. Нельзя, замечают названные авторы, прятаться за абстракциями, а надо более четко и последовательно разъяснять, что «вестернизация» не противоречит национальным интересам России и совместима с порядком и стабильностью.
Подводя итоги дискуссии, автор пишет, что у большинства ее участников, при всем многообразии мнений, есть и общие подходы к проблемам. Например, даже политические антагонисты сходятся в критике ущербной экономики современной России, некомпетентности правительства, экологической, демографической и геополитической уязвимости нации и в том, что только расширение демократических свобод может способствовать увеличению личной ответственности граждан за процессы, происходящие в стране, без чего невозможно ни оздоровление социального климата, ни экономический подъем страны.
Фактически все, кроме немногих ультраэкстремистов, критикуют противников не за их демократические идеалы, а за несоответствие им. Почти все участники дебатов исходят из того, что будущее в России возможно только если страна обойдется без революционных взрывов и будет развиваться нормальным эволюционным путем.
Автор считает, однако, что все программы обречены, если будет оставаться социально-экономическая и психологическая пропасть между правящими элитами и остальными гражданами. Власть в лице бюрократического центрального правительства и богатых олигархов нравственно оскорбительна для большинства российских граждан. Большинство россиян не выражает никакого желания возвратиться к социальным моделям социалистического или царского прошлого, однако сохраняется ностальгия по ключевым особенностям этих этапов - высокодуховной культуре последнего периода самодержавия и социальной защищенности доперестроечного советского периода.
По мнению автора, никто не знает, как будут в дальнейшем развиваться события в России, утвердится ли в России демократия, приведет ли она Россию к прогрессу или катастрофе, или на восточной границе европейской цивилизации демократические начинания трансформируются в какую-то особую форму, т.е. произойдет то, что имело место в России со многими импортированными формами творческих новаций в прошлом. Для автора очевидно - исторически Россия не была ни дружной семьей, ни страшной тюрьмой народов. Все познается в сравнении, и чтобы определить свой собственный путь развития, российские граждане должны обрести сбалансированное понимание своей истории.
Поиск национальной стратегии развития общества немыслим без решения проблемы совместимости традиционных ценностей российского менталитета и этики рыночных отношений. Будущее России, заключает автор, не в выборе между Востоком и Западом, а в умении государства и общества совместить различные их элементы, гармонически синтезировать современные западные политические и экономические учреждения с восстановлением религиозных и моральных ценностей, собственной российской культуры.
В. С.Коновалов
2005.03.020. СТРУКТУРА СОВЕТСКОЙ ИСТОРИИ: СТАТЬИ И ДОКУМЕНТЫ.
The structure of soviet history: Essays and documents / Ed. by Suny R.G. -N.Y., 2003. - XVIII, 573 p.
Ключевые слова: структура советской истории.
Изданная под редакцией известного американского историка и политолога Рональда Суни, книга предназначена для дополнительного чтения в рамках университетского вводного курса по истории СССР. Организованная по хронологическому принципу, книга состоит из нескольких разделов, посвященных тому или иному периоду советской истории. Каждый раздел включает в себя введение, характеризующее основные особенности периода, и историографические дискуссии по ключевым проблемам, одну или несколько новаторских научных статей и подборку разнообразных по своему характеру документов, многие из которых впервые переведены на русский язык.
