CC BY
42
построить заново связи с республиками бывшей империи, определить отношения с Западом. Во многом это зависит от «желания США сблизиться с Россией. Опасения обеих стран относительно Китая могут стать основой этого сближения в возобновившейся трехсторонней игре» (с. 314).
С.И. Кузнецова
2005.03.009. КОЛЛИНС К. ЛОГИКА КЛАНОВОЙ ПОЛИТИКИ В ЦЕНТРАЛЬНОЙ АЗИИ.
COLLINS K. The logic of clan politics. Evidence from the Central Asian trajectories // World politics. - Princeton, 2004. - Vol. 56, N 2. - P. 224-261.
Кетлин Коллинс (Университет Нотр Дам, штат Индиана, США) характеризует значение кланов - сети неформальных связей, основанных на действительном или фиктивном родстве - в современном развитии республик Центральной Азии (ЦА). Она вела три года полевые обследования в Киргизии, Узбекистане и Таджикистане, интервьюировала жителей Казахстана и Туркмении.
Несмотря на усилия советской власти по искоренению кланов во имя модернизации ЦА, они сохранились, а с середины 90-х годов клановая политика проявляется все более отчетливо. Между тем в западной литературе этой проблеме в целом уделялось мало внимания1. Только в последние годы значение неформальных институтов было отмечено исследователями развивающихся обществ2.
Автор ставит два вопроса: «Почему столь могущественны кланы в Центрально-Азиатском регионе?» и «Как клановая динамика влияет на стабильность и тип режима?» Им выдвигаются четыре предположения относительно клановой динамики: «1) кланы могут существовать в сильных государствах, особенно если они являются организациями пассивного сопротивления государству, которое подвергает их репрессиям, но не уничтожает, дает им возможность выжить; 2) в случае внешней угрозы кланы заключают неформальные соглашения («договоры»), что укрепляет стабильность режима, особенно в переходных
1 См. многочисленные работы по Африке, Индии, классический труд С.Хантингтона (Huntington S. Political order in changing societies. - New Haven, 1968. Русский перевод - 2004 г. ) / Описание здесь и далее по реф. источнику.
2 См.: North D. Where have we been and where are we going? In: Economics, values and organization. Eds.: Ben-Ner А., Putterman L. - Cambridge, 1998; O’Donnell G. Illusions about consolidation // J. of democracy: - 1996. - N 7; Migdal J. State in society: studying how states and societies transform and constitute one another. - Cambridge, 2001.
государствах, но не порождает демокра-тические перемены; 3) эти договоры и последующие модели перехода, идеологические ориентации лидеров, формально новые политические институты имеют весьма ограниченное, кратко-временное воздействие на политические траектории; 4) формальные режимы все более вбирают в себя (converge) неформальную клановую политику. Так что кланы становятся первичным источником политической и экономической власти по мере того, как нефор-мальные связи, кланы проникают в институты режима. Клановая политика препятствует консолидации и демократических, и авторитарных режимов и может их подорвать» (с. 226).
Соотношение между типами режимов и их прочностью автор прослеживает в составленной ею таблице (с. 227): в 1991-1994 гг. тип формального режима (ТФР) в Киргизии можно было характеризовать как выборную демократию, в Таджикистане - полный развал ТФР, а в трех остальных республиках - авторитаризм; тем не менее слабым оказался ТФР только в Таджикистане, в четырех республиках он был прочным1; в 1995-2003 гг. ТФР стал повсеместно авторитарным, столь же повсеместно проводилась клановая политика (тип нефор-мального режима), а в результате в целом режимы оказались слабопрочными в Киргизии, Таджикистане и Туркмении, умеренно прочный - Казахстан, промежуточное состояние (moderate to weakly) - Узбекистан.
Опыт ЦА резко противоречит общепринятым гипотезам исследователей переходного периода о том, что «договоры» наиболее вероятно порождают демократизацию. Напротив, в регионе они вели к авторитаризму, за исключением краткого периода в Киргизии. «Клановые договоры не являются моделью перехода к демократии, но неформальным соглашением, благоприятствующим прочности
государства независимо от типа режима» (с. 228).
Исследователи, анализируя роль государства в демокра-тизации, обычно фокусируются на классах, партиях и не видят значения неформальных отношений в провале либерализации и ослаблении прочности режимов. Измерение неформальных отношений (неписаные правила, нормы, социальные обычаи) проблематично, тогда как неформальные организации - четкие социальные группы, внутренне объединенные набором неформаль-ных норм и практики. «Клан -
1 Попытки переворотов, протесты, вооруженные выступления свидетельствуют о снижении прочности (State failure and state weakness in a time of terror. - Wash., 2003. - P. 2022).
неформальная организация, включающая сеть индивидов, связанных родственными узами. Последние определяют идентичность и обязательства организации. Эти обязательства являются вертикальными и горизонтальными, связывая элиту и неэлиту, отражая действительное и фиктивное родство» (с. 231). Индивиду трудно и войти в клан, и выйти из него, хотя размеры клана меняются. В ЦА, по оценкам местных журналистов, они варьируются от 2 тыс. до 200 тыс. индивидов, в сельских районах их возглавляют старейшие, в городских - богачи и старейшие, причем «кланы пересекают классовые границы» (с. 232)1. Клановая элита использует клановые связи для достижения своих целей в политической или экономической системе, рядовые члены нуждаются в ее помощи, чтобы получить работу, доступ к образованию - вне клана трудно выжить.
Автор настоятельно подчеркивает, что «клан - это не клиен-телизм, патронаж, коррупция, блат, мафия, регионы, этнические группы, нации или племена» (с. 233). Например, в отличие от кланов, этничность и нации в советские времена создавались и определялись государством. Ближе всего к клану понятие племени: первоначально племена являлись крупными конгломератами взаимосвязанных кланов, претендующих на общую патрилинейную принадлежность. «Поскольку большинство
традиционных племен в Евразии разру-шили переход на оседлость и коммунистическая коллективизация, я фокусируюсь на меньших подгруппах племен и применяю к ним термин клан» (с. 234).
В отличие от Европы кланы сохранились в большинстве регионов Азии и Африке в XX в. Их неформальность затрудняет государству контроль над ними. В условиях репрессий они могут выжить при условии, что 1) государство запрещает, но не расчленяет их; 2) когда клановая идентичность становится базой сопротивления режиму; 3) государство сохраняет им доступ к ресурсам выживания. Напротив, признание государством кланов (или их кооптация), скорее всего, принизит или трансформирует их2. Кланы приоб-ретают растущее политическое значение в слабеющих государствах (переходных, постколониальных), страдающих от упадка экономики и слабости
1 Edgar A. Genealogy, class and «tribal policy» in Soviet Turkmenistan, 1924-1934 // Slavic rev. - 2001. - N 60.
2 Взаимоотношения касты - государство в Индии 60-х годов (Rudolph L., Rudolph S. The modernity of tradition: Political development in India. - Chicago, 1967).
госинститутов. Наконец, клановые договоры благо-приятствуют только прочности режимов, а не их демократизации.
В ЦА советского периода взаимодействие кланов и государства было весьма сходным во всех республиках. Ранее, в Российской империи фактически в центральноазиатских землях было косвенное управление, не затрагивающее социальной структуры общества. Эмираты и ханства не подрывали кланов: «эмиры, так же как русские, нередко заключали с кланами сделки феодального типа относительно сбора налогов или военной поддержки» (с. 238)1. Только большевики с 20-х годов предприняли попытки уничтожить клановую систему, во-первых, заменив клановую идентичность этнонациональной (казахи, киргизы, таджики, туркмены, узбеки), во-вторых, разрушив сельскую традиционную клановую структуру путем коллективизации. Обе стратегии столкнулись с сопротивлением населения, одновре-менно они оставляли кланам возможность выжить, приспособиться к новым условиям2. «Колхозы вначале заморозили кланы, а затем способствовали усилению их мощи и расширению клановой сети» (с. 239). В брежневскую эпоху «клановая проблема» игнорировалась, и они смогли восстанавливаться (экономически), не опасаясь репрессий, если не противились открыто партийной линии. Во время интервью автора в Андижане (1997) и Ташкенте (2000) ей расска-зывали, как обманывали партийных чиновников, чтобы использовать государственные институты, колхозные ресурсы для обеспечения потребностей своих родственников (с. 239).
При Ю.Андропове и М.Горбачёве были проведены массовые чистки коррумпированных местных начальников в ЦА, десятки тысяч из них были заменены этническими русскими или русифицированными центральноазиатами; от власти отстранили «клан Усубалиева» (Киргизия) и «клан Рашидова» (Узбекистан), а у новых лидеров оказались более слабые клановые и более сильные партийные связи (интервью автора с госчиновниками, журна-листами, родственниками Ш.Рашидова в Узбекистане и Киргизии, 1998, 2000, 2003 гг., с. 240).
Эта политика не могла не встретить сопротивления клановой элиты, которая отныне воспринимала Москву как прямую угрозу своей идентичности и экономическим интересам. В то же время чистки создали
1 Brower D., Lazzerini E. Russia’s Orient: Imperial borderlands and peoples, 1700-1917. - Bloomington, 1997.
2 Scott J. Seeing like a state. - New Haven, 1999.
относительное равновесие сил между оставшимися кланами. «Киргизская и узбекская элиты... неформально выдвинули новых лидеров, которые сумели заключить неформальные пакты, сбалансировать клановые интересы и стабилизировать положение в республиках» (с. 241). Так пришли к власти А. Акаев и И.Каримов (по материалам интервью автора с госчиновниками: Ташкент и Бишкек, 1998 г., Душанбе, 2001 г., с. 241242). Сходным образом произошла смена лидеров республик в Казахстане и в Туркмении: Н.Назарбаев и С.Ниязов были признаны Москвой как аппаратчики без сильных клановых связей. В этих четырех случаях клановые соглашения стали основой прочности режимов. В Таджикистане чисток не было, в 1946-1991 гг. власть находилась в руках ходжентско-кулябского клана, режим оставался непрочным.
Таким образом, «клановые договоры (или их отсутствие) объясняют только один элемент политической траектории - прочность или непрочность режима в переходный период, но не тип нового режима. Одни договоры ведут к демократизации, другие - к новой форме автократии» (с. 243). В условиях экономических трудностей и слабого государства клановая элита в большей степени расхищает государственные ресурсы, создает конкурирующие с государством силовые центры. Проникая в правительственные институты, она подрывает гражданские и политические свободы, само государство.
В ЦА у президентов в самом начале был очень короткий промежуток времени, когда можно было «подняться над клановыми договорами», которые привели их к власти. Только Акаев воспользовался им, инициировав быструю демократизацию, в Таджикистане разразилась гражданская война, а остальные «восста-навливали коммунизм без коммунистической идеологии» (с. 246).
В Киргизии начатые сверху реформы породили независимую прессу, зарегистрировались 12 политических партий и несколько социальных движений (интервью автора с несколькими лидерами, Бишкек, 1994, 1998, 2002 гг., с. 247); выборы 1994 и 1995 гг. названы международными наблюдателями «честными и свободными»1. Но с конца 1994 г. президент становится все более зависимым от клановой поддержки - именно она позволила ему выиграть выборы 1995 и 2000 гг. Клановая сеть подрывает парламентскую и судебную независимость, политическое соперничество в этом случае основы-вается на клановой, а
1 Nations in transit 2000: Kyrgyz Republic. - N.Y., 2001.
не партийной поддержке, поэтому оппозиционные партии слабы, приватизация осуществляется в пользу северных (акаевских) кланов, ближайшей президентской родне перепала часть американской помощи за предоставление базы для войск США в антитеррористической войне после 11 сентября (авторские интервью с лидерами партий и журналистами, Бишкек, 1995, 1996, 2000, 2002 гг., с. 249-250). В ответ оппозиционные кланы начинают вооружаться (интервью с Р.Кадыровой, Бишкек, 2002, с. 251).
В Узбекистане Каримов не допустил никаких демократических преобразований, и одновременно авторитарный режим позволил ему бороться с кланами. В противовес последним были созданы пять проправительственных партий (впрочем, на парламентских выборах 1999 г. они получили только 49% мест, а остальные достались клановой верхушке, с. 252). Сопротивление кланов препятствует централизации контроля над экономическими ресурсами: кланы Самарканда, Ташкента, Ферганы требуют себе большей доли, саботируются
антикоррумпционные декреты. Каримову не удалось, например, сломить клан И.Джурабекова: вскоре после его отставки с поста заместителя председателя правительства на президента было совершено покушение, организованное, по мнению большинства местных экспертов, Джурабековым, затем он был возвращен на свой пост (с. 253)1. Иначе говоря, Каримов, как и Акаев, мог контролировать слабую демократическую, но не клановую оппо-зицию. Все же клановый договор не разрушился из-за внешней угрозы (Афганистан) и умелого балансирования Каримовым клановых интересов. Но режим остается хрупким.
В Таджикистане клановая борьба за госресурсы и прекращение субсидий Москвы привели к гражданской войне, в которой «клановые элиты мобилизовывали одни деревни против других» (интервью автора, Душанбе, 1998, 2001 гг., с. 255). И. Рахмонов под покровительством России привел к власти кулябский клан, и в 1994 г. установилась минимальная стабильность. Только в 2000-2001 гг. с помощью возросшей российской помощи восстановился мир во всей республике. К этому времени многие традиционные клановые связи порвались, а кланы переродились в мафиозные организации, занимающиеся наркотиками. Выборы 1999 и 2000 гг. были исполь-зованы для укрепления позиций
1 International crisis group. Uzbekistan’s reform program: Illusion or reality? - Osh -Brussels, 2003.
кулябского клана Рахмонова (интервью автора с госчиновниками, членами Партии исламского возрождения, журналистами, Ташкент, Душанбе, Москва, 1998, 2001, 2002 гг., с. 256). Стабильность режима зависит от сохранения им поддержки России.
В Казахстане и Туркмении политические траектории также определялись клановой политикой. Преимущество этих двух республик -богатые энергетические ресурсы. В Казахстане нефтяные доходы достаются прежде всего клану Назарбаева. В руках его дочери контроль за «независимыми» СМИ, мужья дочерей возглавляют прибыльные компании и важные госучреждения. В Туркмении Ниязов сразу же использовал силы безопасности для контролирования кланов и племен. Его режим обычно рисуют как тоталитарный, но «Ниязов не автономен. В первое десятилетие власти он поддерживал равновесие кланового представительства в управлении, а последние годы на ключевые посты ставит только представителей кланов текке» (с. 258). По свидетельствам туркмен-ских диссидентов, идет подспудная борьба за власть. «Туркмения - крайнее проявление персонализации и деинституционализации режима, но она разделяет общие риски региона - нестабильности и краха» (с. 259)1.
В краткосрочной перспективе Казахстан и Туркмения благо-даря экономическому росту более стабильны, чем их соседи, но в долгосрочной перспективе клановая коррупция на ниве энерге-тических богатств и «сырьевой курс» развития могут породить неравновесие кланов и помешать демократизации.
В заключение вновь подчеркивается, что вопреки ожиданиям многих теоретиков кланы сумели пережить крах советской системы. Несмотря на первоначальные различия в политических траекториях республик, произошла конвергенция новых режимов с клановой системой. Последняя оказывала негативное воздействие на либера-лизирующиеся режимы (Киргизия), но и сдерживала централизацию власти в авторитарных государствах. «Клановые сети могут препятствовать не только демократизации и консолидации режимов, но в долгосрочной перспективе и их прочности» (с. 360).
С.И. Кузнецова
2005.03.010. АЛИСОН Р. СТРАТЕГИЧЕСКОЕ ПОДТВЕРЖДЕНИЕ ЦЕНТРАЛЬНОАЗИАТСКОЙ ПОЛИТИКИ РОССИИ.
1 International crisis group. Turkmenistan: cracks in the marble. - Osh - Brussels, 2003.
