CC BY
51
ЦЕНТРАЛЬНАЯ АЗИЯ И ЗАКАВКАЗЬЕ
2009.01.008. КОЛЛИНС К. КЛАНОВАЯ ПОЛИТИКА И ТРАНСФОРМАЦИЯ РЕЖИМОВ В ЦЕНТРАЛЬНОЙ АЗИИ. COLLINS K. Clan politics and regime transition in Central Asia. -Cambridge: Cambridge univ. press, 2006. - XX, 376 p.: m. - Ind.: p.365-376.
Кетлин Коллинс (Университет Нотр-Дам, штат Индиана, США) подробно анализирует значение клановой сети - сети неформальных связей, основанных на действительном или мнимом родстве, в Центральной Азии (ЦА)1. Фактический материал включает сведения с начала ХХ в. до 2004 г., причем основное внимание уделяется периоду независимости. Полевые обследования автор вела с перерывами в течение трех лет (1994-2004) в Киргизии, Узбекистане, Таджикистане; проведены интервью и с жителями Казахстана и Туркмении, российскими специалистами; использованы архивные документы, широкий круг западной и русскоязычной литературы (по каждому вопросу приводятся различные точки зрения, которые оспариваются или подтверждаются).
Первое знакомство Коллинс с клановой политикой произошло в 1994 г. во время наблюдения за выборами в Киргизии, когда старейшины голосовали за 20-30 своих родственников и это никем не считалось нарушением. Поэтому в парламенте политические партии набрали меньше 20% мест (с. 1). На парламентских выборах 1999 г. в Узбекистане и 1994 г. в Таджикистане также провалились пропрезидентские партии (переименованные компартии). Всюду
1 Результаты анализа впервые опубликованы в статье: Collins K. The logic of clan politics: Evidence from the Central Asian trajectories // World politics. - Princeton, 2004. - Vol. 56, N 2. - P. 224-261. Реферат см.: РС: Страны Центральной Азии на рубеже XX-XXI вв.: Становление национальных государств / ИНИОН РАН. -М., 2006. - С. 69-75.
голосовали по клановым принципам, «большинство населения идентифицировало себя со своей местной клановой сетью, а не с партией или этнической группой, особенно не с демократической оппозицией или государством» (там же).
В монографии ставятся вопросы: 1. «Чем объясняется разница в траектории пяти возникших режимов - их типе и прочности?». 2. «Возможна ли демократия в ЦА?». 3. «Почему одни режимы оказались прочными, а другие потерпели поражение?». 4. «Какие типы режимов утвердятся в будущем?». 5. «Почему и как кланы и клановая политика формировали эти траектории?» (с. 2-3).
В западной литературе Киргизия рисовалась как «остров демократии» в море авторитаризма. Однако к 2000 г. все режимы оказались весьма сходными. «К 2002 г. не только демократичность, но и прочность этих режимов оказалась под вопросом. Почему же демократические и авторитарные институты не смогли упрочиться?» (с. 5). К этому времени выяснилось, что формальные институты посткоммунистических режимов менее важны, чем неформальные клановые взаимоотношения, пронизывающие общество (см. табл. 1).
Таблица 1 (с. 6) Политические траектории в постсоветской ЦА
1991-1994 гг. 1995-2004 гг.
Формальный режим* Прочность режима Формальный режим Неформальный режим Прочность режима
Киргизия демократия прочный автократия клановая политика слабо прочный
Узбекистан автократия прочный - « - -«- умеренно прочный
Таджикистан распад непрочный -«- -«- слабо прочный
Казахстан автократия прочный -«- прочный
Туркмения автократия прочный -«- -«- слабо прочный
* По критериям Freedom house.
** Смягчается благодаря экономическому процветанию.
Как показывают данные в табл. 1, кланы сумели приспособиться к советской системе и ныне играют огромную роль в новых
независимых государствах. Именно различные типы взаимодействия «кланы - государство» помогают объяснить прочность и характер современных режимов.
Автор подробно разбирает сильные и слабые стороны западных и советских концепций переходных стадий существующих режимов, демократизации, определения самого понятия «клан» и их применимость (неприменимость) к условиям ЦА.
Почему и как влияют кланы на политические траектории независимых государств в переходный период?
«Клан - неформальная организация, построенная на обширной сети родства и воображаемых или осознаваемых и предполагаемых родственных отношениях» (с. 25). Это более широкое и зыбкое понятие родства, чем на Западе. Клановые связи прочнее политических или экономических, перейти через клановые границы невозможно. Существование клановой сети рационально, поскольку элита нуждается в ее поддержке для утверждения своего социального статуса, а неэлите необходима помощь патронов и старейшин в поиске работы, получении помощи в образовании детей, денежных займах и т.д. Клановая организация обеспечивает общность целей и коллективную идентичность. «Кланы пересекают вертикально границы классов и включают людей, занимающих различные места в социальной иерархии» (с. 31). Тем самым клановые нормы укрепляют общую идентичность, они рациональны, хотя ограничивают свободу выбора каждого человека.
Следует помнить, что «кланы преследуют только свои собственные узкие интересы, а не цели массовых социальных движений или общенациональной политики или даже идеологических платформ и партий» (с. 35). Одна из ключевых норм - «баланс» между отдельными фракциями клана (это выявили интервью автора в Киргизии, Узбекистане, Таджикистане). Подобный баланс - как бы воспоминание о прежних вхождениях племен в традиционную племенную конфедерацию. Но в настоящее время следует четко отличать концепцию кланов от концепций племени или мафии, соответственно клановые отношения от клиентелизма и коррупции.
Иначе говоря, клановая политика - ключевой (но не единственный) элемент в понимании трансформации современных режимов.
В монографии прослежены этапы взаимоотношений кланов и государства: от колониализма к сталинизму (с. 60-101), от Брежнева и включая горбачевские годы (с. 102-134). В этих главах показано, как
кланы выстояли в Советском Союзе, выдержав кампании репрессий и модернизации (перевод на оседлость, коллективизацию), в брежневский период их роль даже возросла благодаря децентрализации власти, тогда как горбачёвская перестройка вначале означала для ЦА попытку восстановления контроля Москвы и только потом быстрое падение этого контроля, что позволило клановой элите восстановить свое влияние и воспользоваться преимуществами всесоюзного процесса реформ. «Центральноазиатская партийная элита с изумительной легкостью совершила в 1989-1991 гг. переход от советской системы и власти компартии к беспартийной президентской системе и концентрации исполнительной власти» (с. 133).
Переходный период в ЦА разделяется на несколько этапов: 1990-1991 гг., 1991-1995 гг. и 1995-2004 гг. В 1990-1991 гг. стоял вопрос, как будет осуществляться переход - «сверху или снизу»? Для одних он означал шанс на переход к демократии, для других - освобождение от советской колонизации, от российского господства, а для многих - конец субсидий из центра.
В отличие от Прибалтики, Закавказья, России, Восточной Европы ни общество, ни элита ЦА не сыграли большой роли в освобождении от советского режима: все ограничивалось движением интеллигенции, не сумевшей мобилизовать массовую социальную поддержку, тогда как лидеры республик стали более независимыми от Москвы, но выступили против требований о выходе из СССР; гражданское общество (точнее - его зародыши) в Киргизии, Узбекистане, Таджикистане было кооптировано в правящие структуры.
В Киргизии новый президент А. Акаев предпринял некоторые шаги по проведению экономических реформ, созданию законодательного механизма защиты прав и свобод граждан (не только киргизов). В Узбекистане зарождение гражданской оппозиции началось раньше, чем в Киргизии, но не «Бирлик» сместил Р. Нишанова и привел к власти И. Каримова, который жестко подавил демократические, националистические и исламистские движения. В Таджикистане в оппозиции были сильны мусульманские лидеры, и им был сделан ряд уступок. Но в целом все оппозиционные движения ЦА оказались к моменту неожиданной независимости в 1991 г. маргинальными.
Если переход «снизу» в ЦА не состоялся, то изменения «сверху» - под влиянием процессов в Москве - оказали огромное воздействие на центральноазиатские режимы, в частности на представления элиты от-
носительно ее стратегических интересов. Так, на референдуме в марте 1991 г. о проекте Союзного договора в республиках ЦА оказался самый высокий процент (свыше 90%) голосовавших за сохранение СССР. При этом часть элиты и аппаратчиков понимала, что сохранение Союза отвечает их экономическим интересам, поскольку, например, в 1991 г. бюджетные субсидии центра являлись значительной долей республиканских доходов: Казахстан - 23%, Киргизия - 36, Таджикистан - 46, Туркмения - 22 и Узбекистан - 43% (с. 157). Многие получили образование на русском языке и были настолько русифицированы, что по образу жизни оказывались ближе к московской интеллигенции, чем к сельским жителям ЦА.
Во время августовского путча 1991 г. президент Киргизии А. Акаев выступил против путчистов, президент Узбекистана И. Каримов вначале поддержал их, затем, узнав об их поражении, пересмотрел свою позицию и использовал ситуацию для укрепления своей власти. В Таджикистане путч совпал с обострением межклановой борьбы. Путч ускорил провозглашение независимости республиками: Узбекистаном - 30 августа, Киргизией - 31 августа, Таджикистаном - 8 сентября, Туркменией - 28 октября, Казахстаном - последним.
В 1991-1995 гг. актуальны проблемы определения типа режима и его стабильности. Наиболее характерны пути Киргизии и Узбекистана.
Киргизия - пример «демократизирующегося постсоветского государства» (с. 175). В эти короткие 4-5 лет происходило институирова-ние ключевых факторов демократического режима: 1) свободные, честные выборы (президентские, парламентские, в местные органы ); 2) демократическая конституция с разделением полномочий между исполнительной, законодательной, судебной ветвями власти; 3) равные права граждан; 4) независимые политические партии; 5) независимые гражданское общество и СМИ; 6) экономическая либерализация; 7) гражданский контроль Вооруженных сил. Стратегия А. Акаева вначале была успешной, иностранная помощь позволила ему сохранять поддержку клановой элиты. Одновременно подчеркивался неэтнический принцип гражданства в республике. Достигнутые успехи в демократизации позволили Freedom house в 1994 г. поставить Киргизию выше всех ее центральноазиатских соседей (с. 191).
Узбекистан - пример возрождения автократического режима во главе с переименованными коммунистическими структурами и бывшими партийными деятелями. Этому пути способствовали три факто-
ра: 1) И. Каримов - типичный партаппаратчик, не склонен к плюрализму; 2) он был твердо уверен в способности Узбекистана выжить самостоятельно - без России и Запада, имея богатые природные ресурсы. Соответственно отвергались как рекомендации МВФ о проведении экономических реформ, так и требования мировой общественности о соблюдении прав человека; 3) Каримова поддерживали самаркандский, ферганский и ташкентский кланы.
В стране вместо (но на базе) запрещенной КП Узб. ССР была создана в сентябре 1991 г. Народно-демократическая партия Узбекистана (НДПУ). На президентских выборах 31 декабря 1991 г. И. Каримов получил 84% голосов (участвовали в выборах 94% избирателей) (с. 195). В регионах вместо первых секретарей КП Узб. ССР власть перешла к хокимам (губернаторам), назначаемым Каримовым. В 1992 г. после студенческих выступлений против роста цен были ликвидированы почти все свободы, провозглашенные в горбачевский период.
В экономической сфере частная собственность была легализована, хотя и под строгим контролем государства. Основная часть земель осталась в руках колхозов и совхозов, но каждая семья могла иметь свой частный надел, позволяющий поддерживать минимальный уровень существования. Тем самым, «произошло преобразование коммунистического режима в автократический, в котором власть принадлежала не партии-гегемону, а самому Каримову и клике клановой элиты, окружающей его» (с. 198).
Какие изменения в центральноазиатских режимах происходили в 1995-2004 гг.? Их судьбу определяла неформальная клановая политика: «По мере того как клановая элита и ее сеть проникают в формальные институты и "захватывают" ресурсы государства, они препятствуют консолидации и демократических, и авторитарных режимов и ослабляют их долговечность» (с. 210). В то же время в случае внешней угрозы (США, Россия, КНР) кланы заключают неформальные соглашения («договоры»), укрепляющие стабильность режима.
Какие бы термины ни употреблялись в разных республиках ЦА для обозначения клана, во всех случаях сохраняется традиционная идея общности (community). Эта традиция проявляется в финансовой помощи членам своего клана, когда рядовые колхозники, получающие (или совсем не получающие) 6-10 долл. в месяц, считают для себя обязательной нормой потратить 1-3 тыс. долл. на свадьбу или другое торже-
ство, пригласив 500-1000 человек - всю деревню, весь клан (с. 219). Такие результаты дали опросы автора и других исследователей.
Люди обычно живут в той деревне, где они родились, а уехав на заработки или отбыв воинскую повинность, обязательно возвращаются и поселяются недалеко от дома своих родителей. В условиях всеобщей бедности Киргизии, Таджикистана остаться без помощи родни весьма рискованно: прямая поддержка или предоставление неформальной занятости позволяют не регистрироваться в качестве безработных (таких в Киргизии официально 3,1%, в Узбекистане в 1997 г. - 5%, с. 221). Необходимостью «держаться своих» объясняется и низкий уровень миграции. Даже в Таджикистане подавляющее большинство беженцев и перемещенных лиц вернулось после окончания военных действий в родные деревни. Примерно 2-3 млн. мигрантов из Киргизии, Таджикистана, Узбекистана в последние годы уезжают на заработки в Россию, Казахстан, но возвращаются на родину со своими сбережениями, а если переселяются, то со всей родней.
Кланы выполняют функции неформальной местной администрации. Постепенно все президенты республик легализовали эту практику. В опросах никто не говорил, что обращается в суд (это последняя инстанция, и лучше ее избежать). В селе и даже в крупных городах сохраняются традиционные образ жизни, обычаи и верования; «клановые сети могут и часто играют позитивную роль, помогая пережить социальные и экономические кризисы... но они же препятствуют гражданскому развитию» (с. 223).
Например, в Киргизии в 90-е годы произошел угрожающий подъем клановой политики: она подрывала демократизацию, поскольку кланы все более открыто выступали против реформ, президент А. Акаев вынужден был полагаться на их поддержку, чтобы оставаться у власти, конституционное разделение властей нарушалось, не соблюдались полномочия парламента и независимость судебной системы. Под контроль кланов все более подпадали СМИ, профсоюзы, даже НПО. Усиливалось клановое соперничество в разграблении государственных ресурсов. В результате к 2001 г. выявилась стагнация экономики, более половины населения жило за чертой бедности, а в 2002 г. Киргизия опустилась по Human development index в нижнюю половину из 173
учтенных стран (с. 248)1. Кланы, обойденные кланом Акаева, готовились с столкновению с правительством.
В Таджикистане и Узбекистане пагубность клановой политики была не столь ясно видна, как в Киргизии, тем не менее и здесь «кланы - решающие политические и экономические действующие лица, которые влияют на ключевые институты и политику этих авторитарных режимов... Узбекский и таджикский авторитаризм пронизан и ослабляется клановым соперничеством» (с. 251).
В Узбекистане большинство населения верит, что только президент Каримов может добиться политической и экономической стабильности в стране и предупредить кризис таджикского типа. В том числе, ташкентская интеллигенция - наиболее вероятный источник демократической оппозиции - считает, что режим Каримова лучше, чем исламистская оппозиция, которая может последовать примеру движения «Талибан». Каримов же «нуждается в консолидации автократии, не стимулируя оппозицию со стороны могущественных кланов» (с. 261). Отсюда зигзаги в его внутренней стратегии. С 2002 г. Каримов стремится не только сбалансировать влияние кланов, но и «минимизировать их неформальную роль в политике и экономике» (с. 272).
Автор называет режим Каримова «хрупкой (fragile) автократией» (с. 275), но признает его сильнейшим из трех рассматриваемых примеров (Киргизия, Таджикистан, Узбекистан).
В каждой республике смена президента грозит клановым интересам, поскольку их позиции, власть, ресурсы базируются на личной преданности и связях. «Самые большие угрозы всем трем президентам и прочности режимов исходят не от демократической или даже исламистской оппозиции, а от элиты клана-соперника, требующего свою долю от уменьшающегося пирога. Узбекистан и Таджикистан - относительно сильные автократии властных президентов с коммунистическим прошлым. Киргизия перешла от демократического государства к похожей сверхпрезидентской системе, в которой более не гарантируются даже ограниченные демократические свободы» (с. 296). В каждом из этих случаев политика президента жестко ограничивается клановыми интересами и их соперничеством за ресурсы. Будущее этих режимов весьма неопределенно. «Некогда сильные коммунистические республики превратились в слабые государства, управляемые персоналистскими сетя-
1 На с. 248 указано 102-е место, а на с. 363 - 110-е место. - Прим. реф.
ми и подверженные неожиданным шокам. Все три демонстрируют признаки уменьшающейся прочности и возможного провала» (с. 297).
Последняя тема монографии - позитивные и негативные траектории в клановых обществах. Как известно, 1) клановые сети существовали и существуют не только в ЦА, они не уникальны для нее; 2) они могут сохраняться в одних ситуациях или исчезать в других. Какие условия могут ускорить исчезновение кланов или хотя бы их преобразование в формы, ведущие к демократизации и политической стабильности? Какое особое значение имел советский период? О влиянии последнего на сохранение кланов свидетельствует опыт Казахстана (ограниченная политическая и значительная экономическая либерализация) и Туркмении (посткоммунистический авторитаризм).
Следует помнить: обе страны, в отличие от своих соседей, богаты энергетическими ресурсами, что имеет серьезное значение. Формально политическая траектория Казахстана проходит где-то между Киргизией и Узбекистаном: в нем сильна политика кланов, однако президент имеет огромную власть, обеспечиваемую прямыми иностранными инвестициями в нефтяной сектор. «Несмотря на краткий период либерализации СМИ и партий режим Назарбаева внедрил некоторые элементы авторитаризма, основанного на клановой системе, используя нефтяную ренту для умиротворения соперничающих кланов» (с. 300). К 2004 г. партия его семьи, обрела контроль над парламентом, непропорционально большая часть нефтяных богатств уходила клану президента Н. Назарбаева1, его дочь и зять контролировали большинство «независимых» СМИ и крупных компаний, другой зять - Службу национальной безопасности. Тем не менее, несмотря на растущий ВВП на душу населения, недовольство соперников узурпацией основных богатств кланом Назарбаева сохраняется. «В длительной перспективе они смогут стать угрозой, если Назарбаев не сохранит определенный баланс» (с. 301).
В Туркмении президент С. Ниязов более решительно использовал силы безопасности для контроля над кланами и их соперничеством в последние годы, продвигая на ведущие посты представителей клана текке. Туркмения - крайний случай персонализации власти, но она «разделяет общие риски нестабильности, свойственные всему региону» (с. 303).
1 ЫаНош т 1гашй герм! - ЬапЬаш, 2003.
Таким образом, конкретные данные по разным странам свидетельствуют: «Кланы - мощный тип неформальной социальной организации. Они существуют давно, поскольку связаны с культурной идентичностью, укоренены и в реальном родстве, и в идее родства, включающей друзей, которым доверяешь. Клановая элита может полагаться на членов своей сети, а рядовые члены могут рассчитывать на помощь патронов своего клана в случае нужды» (с. 332). В постсоветский период клановые связи обеспечивают социальную безопасность в тех случаях, когда государственные органы ее не гарантируют.
В авторитарных государствах закон строг, если надо подавлять демократию, но слаб, чтобы контролировать более коррумпированную клановую элиту. В этих условиях процветает мафия, еще более ослабляя государство. Слабые же государства не в силах обуздать насилие в стране и контролировать ее границы, не обеспечивают социальной защиты населения. Режимы ЦА «слабы и потенциально обречены на неудачи - к этому ведет именно клановая политика» (с. 340).
Очень мало шансов на победу в ЦА у демократической оппозиции. «Исламистская революция также представляется маловероятной» (с. 341). В большинстве случаев угрозы исходят от клановой элиты, которая некогда поддержала приход к власти нынешних президентов, а затем была отстранена. Попытки переворотов пока не удавались, но они ведут к нестабильности, и нельзя забывать уроки падения таджикского режима в 1992 г. «Центральноазиатские регионы сегодня, с возможным исключением Казахстана, рискуют повторить этот сценарий» (там же). Растущее возмущение против гегемонии «семьи» или президентского клана проявляется на всех уровнях. Например, шок от смерти президента может привести к коллапсу режима.
«Более молодое поколение с новыми идеями, с более глубоким пониманием демократии и с большей надеждой на будущее может быть необходимо, чтобы реформировать общество и режим снизу», -высказывает надежду автор в заключении к монографии (с. 344).
Затем следует эпилог, посвященный мартовским событиям 2005 г. - падению режима А. Акаева (основной текст работы был завершен в конце 2004 г.). Глубинная причина его падения - крупномасштабная клановая коррупция. Основные уроки: 1) коррумпированные клановые системы теряют стабильность, когда сокращаются ресурсы; 2) Запад играет значительную роль в поддержке (или неподдержке) демократических движений.
В Узбекистане и Таджикистане также проявляются признаки «растущей нестабильности» (с. 148). Возмущение против их президентов из-за коррупции и гегемонистского контроля государства, охватывает и народные массы, и кланы соперников. Нельзя сказать, какой урок будет извлечен из киргизской революции - раздел власти и богатства или усиление репрессий против оппозиции.
Тем не менее, заключает автор, события весны 2005 г. «дают больше, чем проблеск надежды на демократию в регионе» (с. 349). Эту надежду она связывает с мощной помощью Запада и обновленным киргизским обществом.
Таблица 2 (с. 364)
Ключевые показатели политической стабильности, 2003 г.
Страна Индекс экономия. свободы* Индекс коррупции Индекс политич. стабильности***
Казахстан 3,55 6,25 62,2
Киргизия 3,41 6,0 16,2
Таджикистан 4,10 6,0 17,8
Туркмения 4,21 6,25 17,8
Узбекистан 4,29 6,0 18,9
* 1 - наилучший, 5 - наихудший;
** 1 - наименьший, 7 - наивысший; *** 100% - наибольшая стабильность, 0% - наименьшая В приложениях помещены таблицы с данными 1989-1997 гг. об этническом составе Киргизии, Таджикистана, Узбекистана, об основных социально-экономических показателях пяти республик ЦА и всех государств СНГ за 1992-2003 гг. (см. табл. 2).
С. И. Кузнецова
