2004. 04. 045. Зорбо Х. У. Золотой Берег и трущобы (избранные главы)*. Zorbaugh H. W. The gold coast and the Slum: a sociological study of Chicago's near North side. - Chicago: Univ.. Of Chicago Press, 1929. - P. 127-129, 151-158, 221-251 Текст научной статьи по специальности «Философия, этика, религиоведение»

CURRICULUM: СОЦИОЛОГИЧЕСКАЯ КЛАССИКА

2004.04.045. ЗОРБО Х.У. ЗОЛОТОЙ БЕРЕГ И ТРУЩОБЫ (ИЗБРАННЫЕ ГЛАВЫ)*.

ZORBAUGH H.W. The Gold Coast and the slum: A sociological study of Chicago’s Near North Side. — Chicago: Univ. of Chicago Press, 1929. — P. 127-129, 151-158, 221-251.

Глава VII. ТРУЩОБЫ

К западу от Уэллс-стрит и к югу от Чикаго-авеню, достигая Раш-стрит, а далее, южнее Гранд-авеню, сливаясь с расположившимся вдоль реки районом оптовых складов и промышленных предприятий, тянутся трущобы.

Мы уже знаем, что этот западный и южный ареал Ближнего Норт-Сайда давно стал трущобой. Земля в районе реки всегда низко котировалась. Эта низина издавна обозначала границу между фешенебельным жилым районом и трущобой; песчаные отмели в устье реки и низину к западу от них населяли более бедные элементы. Пожарный лимит, установленный после пожара 1871 г., позволял возводить дешевые деревянные постройки в этом западном районе, но требовал более основательного строительства к востоку от него, увековечивая тем самым это разделение. В конце концов, улицы в западном районе были подняты на высоту от четырех до восьми футов, отчего цокольные этажи зданий стали темными и сырыми, и это благоприятствовало сдаче их внаем.

Одна чужая группа за другой претендовали на этот трущобный ареал. Его по очереди занимали ирландцы, немцы, шведы, сицилийцы. Сейчас в него вторгается мигрантская волна негров с Юга. Этот район был последовательно известен как Кильгуббин, Маленький Ад, а с при-

*

Окончание. Начало в предыдущем номере.

ходом в него промышленности как Дымное Захолустье. Остатки различных сукцессий наложили на этот район отпечаток, который одновременно характеризует и запутывает его жизнь. Если раньше трущоба тесно примыкала к реке, то с ростом города она расползлась на восток и ныне грозит перекинуться через улицу Ла-Саль и поглотить большую часть ареала меблированных комнат.

Трущоба — типичный ареал дезинтеграции и дезорганизации. Это ареал, в котором проникающий в него бизнес придает земле спекулятивную ценность. Между тем арендная плата здесь низкая; ведь при вхождении в ареал мелкого бизнеса он перестает быть желательным для проживания. Это ареал ветхих жилых построек, многим из которых владельцы, дожидаясь, когда землю можно будет выгодно продать под коммерческие нужды, позволяют ветшать и дальше, запрашивая за их аренду ровно столько, чтобы хватило на покрытие налогов. Если исключить спорадическое строительство фабрик и деловых комплексов, в трущобах не ведется никакого строительства и большинство здешних строений стоят здесь уже целое поколение или дольше .

Трущоба — это ареал свободы и индивидуализма. На всем протяжении трущоб люди не знают друг друга и не доверяют своим ближним. Если не брать немногие семьи, оказавшиеся в безнадежном положении, значительная часть местного населения находится здесь временно: это проститутки, преступники, изгои, странствующие рабочие. Иностранцы, которые приехали сюда попытать счастья подобно тому, как мы прежде срывались на запад, и планируют сразу, как только удастся «подзаработать», вернуться на родину, которые не включены по-настоящему в американскую жизнь и желают жить в городе как можно дешевле, снимают комнаты в трущобах. Также здесь находятся ареалы первого поселения иммигрантов — иностранные колонии. И здесь же сосредоточены «нежелательные» чужие группы, такие как китайцы и негры.

Трущоба постепенно приобретает свой особый характер, отличающий ее от других ареалов города, через непрекращающийся кумулятивный процесс естественного отбора, в ходе которого более амбициозные и энергичные люди покидают этот ареал, а неприспособленные,

2

За последние десять лет во всем Ближнем Норт-Сайде не было построено ни одного жилого дома. Строительство ограничивалось возведением больших отелей и гостиниц или переустройством старых домов в районе Золотого Берега, в то время как вдоль реки и в трущобах строились только офисные здания, фабрики, склады, гаражи и т.п. См.: Young K. A sociological study of a disintegrated neighborhood.

опустившиеся и отверженные в нем аккумулируются. Особенно хорошо это заметно в более статичных европейских городах. В Америке, где конкуренция ничем не контролируется, изменение происходит быстро. Но даже в американских городах этот селективный процесс придает трущобам характер социального дна. Растущий город создает вокруг своего центрального делового района пояс унылых, запущенных, пропитанных копотью, физически ветхих соседств. И в этих соседствах неослабевающая конкуренция экономического процесса, фиксирующего цены на землю, ставки арендной платы и размеры зарплат, сегрегирует нежелательных лиц и людей с низким экономическим статусом.

Трущобные паттерны

Очевидно, что трущоба — нечто большее, чем экономический феномен. Это еще и социологический феномен. Базируясь на сегрегации, возникающей в ходе экономического процесса, она, тем не менее, демонстрирует характерные установки и социальные паттерны, отличающие ее от прилегающих ареалов. Именно этот аспект жизни трущоб особенно значим с точки зрения общностной организации. Трущоба накладывает отпечаток на тех, кто в ней живет, дает им установки и поведенческие проблемы, специфичные именно для нее.

Трущоба — насквозь космополитический ареал. Иностранные колонии, городские, сельские и чужеземные культуры, разные языки и вероисповедания существуют бок о бок, смешиваются и взаимно проникают друг в друга. Более того, в иностранных колониях — особенно в черных поясах, чайнатаунах и маленьких сицилиях, где в силу цвета кожи или культуры сегрегируется целый народ, — можно обнаружить больше типов людей, живущих вместе, чем в любом другом ареале города. Эта ближненортсайдская трущоба, с ее историей культурной сукцессии и двадцатью восемью Национальностями, является одним из самых космополитических ареалов в отчетливо космополитическом городе.

Космополитизм трущобы означает больше, чем многоязычную культуру. Он заключает в себе крушение предрассудков, вплоть до того, что в «Сквере сумасшедших» социальные дистанции сводятся к минимуму. Здесь существует терпимость к «чужеземным» обычаям и идеям, не встречающаяся за пределами трущобы. Аккомодируясь друг к другу, группы ассимилируют обычаи и нравы друг друга. Культуры теряют значительную часть своей идентичности. Нравы все более утрачивают свои

санкции. И в этом космополитическом мире, в силу этой терпимости к «чужому» и взаимопроникновения обычаев, теряют значение традиционные социальные определения и рушатся традиционные механизмы контроля. Группы обычно теряют свою идентичность, и социальные паттерны этих групп сплавляются в нечто гибридное, уже не сицилийское, не персидское и не польское, а специфически трущобное. Особенно это относится к меньшим по размеру группам, таким, как нортсайдские евреи, поляки и греки, которые не живут колониями, а равномерно рассеяны по трущобам.

Жизнь трущобы протекает почти всецело вне конвенционального мира. Практически единственные контакты трущобы с конвенциональным миром опосредованы социальными агентствами и законом. На социальные агентства смотрят как на узаконенное вымогательство, дающее возможность существенно повысить небольшие доходы ; а закон, символизируемый «копом», «шпиком», «доносчиком» и полицейским «фурго-

3 Далеко не единичны случаи, когда семьи живут исключительно за счет эксплуатации благотворительных организаций (см. документ 35). Один такой тип, «Честный перед Господом Сэмом», одно время получал пособия от четырнадцати благотворительных организаций, каждая из которых понятия не имела о помощи, которую он получал по крайней мере от десяти из остальных тринадцати. «Давка за корзинами с подарками» на День благодарения и Рождество превращается в своего рода игру. Семьи гордятся своей способностью заполучить больше корзин, чем их соседи; а чемпион по добыче корзин обеспечивает себе высокий статус. Часто эти корзины больше ни для чего не нужны. Приходящая няня рассказывает, что пришла в одну семью на третий день после Рождества и видела, как дети играют одетыми в свитера рождественскими индейками вместо кукол. Одна полячка была в гневе от того, что Ник с Алеком были на Рождество вдрызг пьяными и, в результате, семья получила всего семь корзин от Армии спасения, тогда как могла получить девять. Один квартал организовался для совместной добычи корзин и затем прямо на улице открыл рынок, продавая их по пять долларов за штуку.

Между тем раздача корзин — это спектакль. Она дает статус как получателю, так и дарителю. Пресса фотографирует выстраивающиеся за корзинами очереди. Одна

Продолжение сноски со с. 143. фешенебельная церковь из Ближнего Норт-Сайда прервала недавно конструктивный социальный эксперимент, отказавшись от него в пользу раздачи корзин и оказания финансовой помощи «бедным» семьям (см. документ 36). По существу дела, контакт конвенционального мира с трущобами состоял до недавнего времени преимущественно из этих показных жестов. Среди этих жестов весьма интересна городская миссия, с ее хлебными очередями и проповедями в стиле рэгтайм. Миссии обнаруживаются только в трущобах, причем только в трущобах английских и американских городов. Вполне вероятно, что этот факт является следствием англосаксонской индивидуалистической философии. «Нельзя вмешиваться в частную жизнь и личные дела человека до тех пор, пока все не пошло у него хуже некуда и пока он вконец не разорился. Но как только это случилось, вам позволено прийти и посмотреть, что вы можете для него сделать».

ном», оказывается для жителя трущобы источником вмешательства и подавления, причиной сбоев в получении дохода, естественным врагом. Озерная набережная для многих жителей Маленького Ада настолько «чужеземна», словно отделена от них Атлантическим океаном.

Трущоба — запутанный социальный мир для тех, кто в нем вырастает. С одной стороны, это обусловлено тем, что мы назвали выше космополитической природой трущобы, т.е. отсутствием в ней общих социальных определений и наличием многочисленных конфликтующих определений, проистекающих из ее различных культур. Но еще больше это обусловлено тем, как функционируют в трущобе семья и сообщество.

«Нормальное» сообщество обычно обеспечивает своим членам выход из кризисных ситуаций. «Нормальная» семья делает то же самое. Но трущобное сообщество и трущобная семья этого не обеспечивают. Во всем ареале трущоб, во всем ареале дешевого съемного жилья нет ничего похожего на сообщество. Люди и семьи, снимающие здесь жилье, сегрегируются здесь в силу того, что им по той или иной причине больше нигде не удалось приспособиться. Многие из здешних семей разрушены; другие — дезорганизованные; третьи — просто неэффективные. Более того, сами физические условия жизни в здешних домах, прежде всего мобильность, делают невозможной ту констелляцию установок в отношении дома, со значимым для него ритуалом, которая создает основу для эмоциональной взаимозависимости, являющейся социологически значимым фактом семейной жизни. В результате человеку, снимающему жилье в трущобе, приходится решать свои проблемы в одиночку. Особенно это сказывается на паттернах поведения ребенка.

Почти такая же ситуация подстерегает второе поколение в иностранной колонии. Иммигрантское поколение, малочувствительное к каким-либо иным давлениям, кроме необходимости освоения минимума английского языка, без которого нельзя экономически удержаться на плаву, обособляется от внешнего мира в Маленькой Сицилии или гетто и варится в собственном соку. Поколение, родившееся в Америке, уже не способно жить замкнуто. Закон требует от него учиться в американских школах; кроме того, оно вовлекается в американскую культурную жизнь множеством других способов. Оно оказывается живущим в двух социальных мирах — социальных мирах, которые определяют одну и ту же ситуацию очень по-разному. Сразу же возникают культурные конфликты: возможно, просто смутное замешательство и беспокойство, но часто

— явные проблемы личного поведения. В нормальном коренном (native)

сообществе, как уже говорилось, семья и сообщество решают для ребенка эти проблемы. В свою очередь, иностранные семья и сообщество не способны сделать это успешно и в полной мере. Их попытки сделать это могут всего лишь служить маркировке ребенка как делинквента в глазах американского закона. Ребенок сознает, хотя и смутно, эту неспособность семьи и сообщества помочь ему приспособиться и не может найти в старосветской жизни колонии удовлетворения своих желаний, определяемых его контактом с американской жизнью.

Здесь кроется значимость того факта, что существует экология «шайки». Мальчишеская шайка — это приспособление, проистекающее из неспособности семьи и сообщества решить проблемы ребенка. Эта неспособность особенно характерна для иностранных семей и сообществ, которые в силу экономической необходимости сегрегируются в трущобе. А потому именно трущоба, особенно трущоба иностранная, является территорией банд (gangland). Ибо территория банд — всего лишь результат создания подростком такого социального мира, в котором он мог бы жить и найти удовлетворение своих желаний.

«Характерной средой обитания многочисленных чикагских шаек является та широкая сумеречная зона железных дорог и предприятий, обветшавших соседств и подвижных населений, которая граничит с центральным районом города на севере, на западе и на юге. Шайки образуют в современном городе своего рода средневековую империю. Эта империя делится на три больших области: Северные Джунгли, которые лежат к северу и востоку от северного притока реки Чикаго; Западную Пустошь, которая простирается на запад от Петли и реки; и Южные Злые Земли, которые лежат к югу от Петли и к востоку от южного притока реки. Царство шаек простирается также в лучшие жилые ареалы вдоль железных дорог и деловых улиц, которые вторгаются в эти сообщества наподобие щупальцев трущобы. Вдобавок к этим основным регионам территории шаек есть ряд дополнительных ареалов, прилегающих к промышленным и другим пригородам и спутникам, которые включают трущобоподобные районы и иностранные сообщества беднейшего типа. Между тем основные места обитания шаек обнаруживаются в так называемом «поясе бедности» вокруг Петли.

Начальные стадии зарождения шайки лучше всего видны в какой-нибудь из тех многолюдных частей города, которые заключают в себе ее типичную среду обитания. Так, теплым летним вечером образование шаек можно наблюдать в сумеречной жизни трущобы. Всюду играют группы детей. Они легко встречают в своей социальной среде враждебные силы, которые сплачивают их воедино и придают им солидарность. Часто эмбриональные шайки зарождаются в драках между враждебными улицами. Многие из них эфемерны, но

другие развивают значительную степень социального самосознания. Они часто берут себе название от собственной улицы либо сами что-то придумывают. Таким образом эмбриональная шайка закрепляется, становится постоянной и обретает значительную устойчивость. Мальчики могут держаться вместе на протяжении всего подросткового периода и к тому времени, как достигнут зрелости, представляют собой хорошо интегрированную группу. После некоторого периода развития шайка обычно конвенционализируется, принимая какую-то традиционную форму (скажем, клуба) или входя в соответствие с каким-то социальным паттерном сообщества. Доминирующим социальным паттерном для шайки в Чикаго является атлетический клуб; этим типом организации грезит каждая уличная шайка. В конвенциональной стадии, между тем, формальные приобретения остаются по большей части внешними, и группа все еще сохраняет многие из своих старых бандитских характеристик. Из этих шаек подростков и молодых людей развиваются криминальные банды, и эти опасные ассоциации часто маскируются под клубы. По оценке Чикагской комиссии по преступности, в городе действуют 10 000 профессиональных преступников. Более чем вероятно, что их обучение проходило в таких шайках, которые, находясь обычно вне всякого надзора, являются подлинными рассадниками преступности.

Помимо создания подростковой делинквентности и подготовки преступников, шайка всегда выступает как источник беспорядка в сообществе. Шайка представляет проблему для школы, для парка отдыха, для игровой площадки и для поселения. Она расцветает на почве конфликта. Когда начинаются уличные беспорядки, шайка играет в них ведущую роль; она легко становится ядром, из которого вырастает толпа. В более зрелых своих формах, попадая в нечистоплотные руки, она становится орудием зла. Она может использоваться в уличных столкновениях, для подавления забастовок или в силовой конкуренции. В Чикаго, как и в других городах, она стала любимым орудием политических боссов, которые субсидируют и опекают ее в ее делинквентности в обмен на силовую работу и нужное голосование.

Тем не менее было бы ошибкой предполагать, что шайка — сама по себе зло. Это всего лишь спонтанное выражение человеческой природы, лишенное социальной ориентации. Это продукт пренебрежительного отношения и подавления. Она растет как сорная трава в формальном саду общества. Если дать энергиям шайки правильное направление и правильный стимул, они могут быть повернуты в весьма желательное русло. Находящаяся под присмотром шайка может стать инструментом личностного развития ее членов, а не их

деморализации. Будучи социализированной, она может стать в сообществе конструктивным

4

агентом» .

4

Документ 37, подготовлен Фредериком М. Трэшером, чье значимое исследование «Шайка» было недавно опубликовано.

Шайка зарождается как конфликтная группа, как группа, находящаяся в конфликте с социальными определениями либо семьи, либо сообщества, либо конвенционального мира, либо всего этого одновременно. «Шайка» нередко становится самой чувствительной и интимной зоной в социальном мире подростка, фокусной точкой его лояльностей и его эмоциональной жизни. Но членство и статус в шайке являются вознаграждением за поведение, которое определяется более широким сообществом как «делинквентное» . В ситуации конфликта эти делинквентные паттерны фиксируются в личности подростка. «Короли порока» уходящего поколения были продуктами жизни в «шайках» ирландских трущоб, многие — выходцами из старой «Шайки с Маркет-стрит», промышлявшей в Маленьком Аду; сегодняшние короли преступного мира — порождение жизни в шайках еврейских и итальянских трущоб .

Если учесть сегрегированный характер населения дешевого арендного жилья, его мобильность и анонимность, отсутствие у него групповой жизни, общих социальных определений и общественного мнения, и если учесть, какие социальные паттерны рождаются из культурных конфликтов, типичных для жизни иностранной колонии, нет ничего удивительного в том, что трущоба — это мир неконвенционального поведения, делинквентности и преступности7.

И эта ближненортсайдская трущоба, вместе с ее фронтиром и риальто на Норт-Кларк-стрит, является, с точки зрения полиции, самым неблагополучным районом в городе Чикаго . Полицейский суд на Чика-

5 Крайний, но любопытный пример приводит Шоу в «Личной истории подростка». Членство в мальчишеской шайке «на задворках» определялось обещанием, что все деньги, попадающие в руки ее члена — причем неважно как, — должны передаваться шайке. Одному мальчику мать дала пять долларов оплатить счет у бакалейщика. Он оплатил счет и получил квитанцию. Чуть позже в тот же день, когда он, находясь в логове шайки, вынимал из кармана какие-то вещи, квитанция выпала, и кто-то из других членов шайки ее подобрал. Когда обнаружилось, что мальчик нарушил кодекс шайки, он был до смерти избит другими ее членами.

Покойный Дин О’Баннион, например, был порождением Шайки с Маркет-стрит. А «пацаны Миллера» выросли в «долине».

7

Все, что говорилось в главе IV о воздействии мобильности на жизнь района доходных домов, в равной степени применимо и к жизни дешевого доходного дома.

8 На карте [карта здесь не воспроизводится. — Прим. перев.] показано распределение мест проживания 674 лиц, арестованных с 15 августа по 15 сентября 1924 г. в районе, ограниченном рекой, озером и Норт-авеню. На ней отчетливо видна корреляция между преступностью и жизнью в трущобе. Интересно заметить, что мир меблированных комнат, при всей его неконвенциональности, относительно мало входит в конфликт с законом, в

го-авеню, как и все другие полицейские суды в трущобах, — это сцена, на которой разыгрывается драма трущобной жизни. Здесь все проблемы и конфликты трущобы выходят наружу. В полицейском суде удивительно странные и разнородные паттерны трущобы входят в бескомпромиссный конфликт с паттернами конвенционального мира .

Глава XI. ГОРОД И СООБЩЕСТВО

История Совета Нижнего Северного сообщества повторяется снова и снова в истории движения за организацию сообществ. История эта идентична истории любой спланированной социальной реформы. «Раз-гребатель грязи» выкладывает голые факты и требует немедленной административной реформы. Социальный работник, засучив рукава, берется за дело. Затем группа индивидов с философским складом ума начинает интересоваться проблемой, полагая, что стоит лишь ей разработать какую-нибудь программу, как люди тут же получат стимул действовать на ее основе и смогут осуществить идеальный социальный порядок. Такая программа была лейтмотивом Мэдисоновской конференции. Эдуард К. Линдеман завершает свою недавно изданную книгу о сообществе «Символом веры двадцатого столетия». Мисс Фоллетт организует The New State вокруг мистической, идеализированной концепции сообщества.

Однако часто, слишком часто реализация этих программ сталкивается с препятствиями. Некоторое сопротивление ей оказывает человеческая природа; традиции и институты сопротивляются ей еще больше; да и сама физическая конфигурация «сообщества» с трудом поддается изменению. Становится ясно, что жизнь локального ареала имеет естественную организацию, которую нужно принимать во внимание. Поэтому следует разобраться в природе сообщества, выяснить, как сообщество действует, устанавливает стандарты, определяет цели и добивается их достижения, а также проанализировать, какое влияние оказал рост города на жизнь локальных ареалов и какие изменения произошли в сообществе с появлением индустриального города.

отличие от трущобы. Население мира меблированных комнат, происходя по большей части из маленьких городов и пригородных сообществ, не вносит в доходный дом конфликтные паттерны. Его неконвенциональность явлена скорее в сфере частной жизни и сосредоточена вокруг зарождения нового кодекса сексуальных связей.

9

Документ 38: журнал полицейского суда.

Природа сообщества

Слово «сообщество» употребляют по-разному, четко его не определяя. О сельских районах говорят как о сообществах. Местечки и деревни называют сообществами. Локальные ареалы внутри города — «сообщества». Мы слышим о «сообществе Чикаго», «американском сообществе» и «мировом сообществе». Мы читаем об экономических сообществах, политических сообществах и культурных сообществах. Во всех выражениях, кроме выражения «культурное сообщество», под «сообществом», видимо, имеется в виду некоторая общность интереса, существующая между членами группы, мыслимая в соотнесении с их пространственным распределением. Понятие «культурное сообщество» имеет иное содержание. Культурное сообщество определяется в первую очередь через общие переживания группы и лишь после этого через ее интересы. Употребляя слово «сообщество», социолог вкладывает в него именно это содержание.

У тех, кто работает в области исследований, проявляется склонность еще больше ограничивать значение этого термина и обозначать им локальный ареал, пространственно обособленный от примыкающих ареалов, такой, например, как деревня или городское «локальное сообщество», в пределах которого расселена группа лиц, имеющих общий фон опыта. Действительное изучение сообществ, так называемых «сообществ» и попыток организации «сообщества», дало нам более ясное представление о том, что же такое сообщество. Ареал не становится сообществом просто в силу того, что в его пределах распределено некоторое множество людей и институтов, или в силу того, что эти люди имеют какие-то общие интересы. И тем более он им не становится в силу того, что является административной политической единицей. Ареал становится сообществом лишь благодаря общим переживаниям людей, которые в нем живут, ведущим к превращению этих людей в культурную группу с общими для всех традициями, чувствами, установками и воспоминаниями, которые составляют средоточие представления, чувствования и действия. Следовательно, сообщество — это локальный ареал, в пределах которого люди используют один и тот же язык, подчинены одним и тем же нравам, испытывают более или менее одинаковые чувства и

действуют исходя из одних и тех же установок. Таково сообщество в механистическом его определении .

Примером сообщества par excellence служит деревня; и именно сельский тип жизни пытались воссоздать в городе организаторы общин. Деревня — это гомогенная, относительно недифференцированная социальная группа. Ее население относительно едино с точки зрения социального и экономического статуса. Существуют лишь немногочисленные контрасты между принятым и чужестранным (outlandish). Каждая социальная ситуация определена на многие поколения вперед, и человек должен придерживаться традиционных паттернов поведения. Люди отвечают на ситуации общими установками. Когда человек не может справиться с ситуацией сам, сообщество справляется с ней за него. В случае кризиса группа действует как единое целое.

Лучший анализ сообщества и его контролирующей силы дал У.А.Томас в «Польском крестьянине в Европе и Америке» и в «Неустроенной девушке»:

«Ребенок всегда рождается в группе людей, среди которых уже определены все общие типы ситуаций, которые могут возникнуть, и развиты соответствующие правила поведения; среди них он не имеет ни малейшей возможности давать свои определения и беспрепятственно идти на поводу своих желаний.

Семья является наименьшей социальной единицей и первичным посредником, через которого сообщество определяет поведение. Как только ребенок овладевает свободой движений и начинает откалывать номера, обезьянничать, совать нос в чужие дела, трогать то, что не положено, и вертеться под ногами, родители начинают определять ситуацию через речь и другие знаки и давления: “Веди себя спокойно”, “Сиди прямо”, “Иди высморкайся”, “Умойся”, “Не перечь матери”, “Будь ласковым к сестре” и т. д. Его желания и деятельности начинают сдерживаться, и постепенно через определения внутри семьи, через сверстников в школе, воскресной школе, сообществе, через чтение, формальное наставление и неформальные знаки одобрения и порицания растущий член общества усваивает его кодекс.

Вдобавок к семье, мы имеем сообщество как определяющую инстанцию. Первоначально сообщество составляло для своих членов практически весь мир. Оно состояло из семей, связанных друг с другом кровью и браком, и было не столь велико, чтобы все его

10 В противоположность определению в терминах близости или гипотетически общих интересов и потребностей, которое дают организаторы общин, склонные выдавать желаемое за действительное.

члены не могли собраться вместе; это была группа лицом-к-лицу. Я спрашивал польского крестьянина, каковы границы околицы, или соседства, насколько далеко они простираются. “Они, — сказал он, — простираются дотоле, доколе доходят вести о человеке, дотоле, доколе о человеке говорят”. По большей части сообщество регулирует поведение своих членов, говоря о них. Сплетни — это способ определения ситуации для данного случая и, соответственно, вынесения похвалы или порицания. Это одно из средств, с помощью которых фиксируется статус индивида и его семьи.

Кроме того, сообщество, особенно в связи со сплетнями, знает, как посрамить людей и поступки, пользуясь эпитетами, которые являются одновременно короткими и эмоциональными определениями ситуации. “Ублюдок”, “шлюха”, “предатель”, “трус”, “подонок”, “дрянь”, “сноб”, “жадина” и т. д. являются такими эпитетами. В “Фаусте” сообщество говорило о Маргарите: “От нее воняет”. Здесь люди применяют механизм, известный в психологии как “условный рефлекс”. Например, если поместить перед ребенком шести месяцев от роду какой-то привлекательный объект, например, котенка, и одновременно ребенка ущипнуть, а затем повторить это еще несколько раз, то этот ребенок при виде котенка сразу же будет плакать; или если бы кому-то, накрывая стол, рядом с тарелкой супа всегда клали дохлую крысу, то он в конце концов приобрел бы отвращение к супу, даже если бы рядом с ним больше ничего не клали. Если в людской молве с Маргаритой ассоциируется слово “воняет”, то Маргарита уже никогда не будет благоухать. Перемигивание, пожимание плечами, подталкивание локтем, усмешки, надменность, холодность, «окидыва-ние взглядом» — это тоже язык, определяющий ситуации и болезненно переживаемый как неблагоприятное признание. В связи со всем этим группа использует страх для производства в своих членах желаемых установок. Используется также и похвала, но в умеренных дозах. И вся эта совокупность привычек и эмоций до такой степени является продуктом сообщества, что неодобрение или исключение оказываются невыносимыми. Этот набор привычек и реакций, социально развившихся под влиянием семьи, церкви и сообщества, может стать почти таким же непоколебимым, как и те механические приспособления, которые психологи называют инстинктом. По сути дела, “народные обычаи” становятся эквивалентными по своей силе инстинктам и даже вытесняют их» .

Ни одному сообществу, разумеется, не удается определить ситуации настолько полно, чтобы желания его членов были абсолютно управляемыми. Бывают случаи, когда непокорный член, противопоставляя свои желания воле группы, временно выходит из-под контроля. Тогда вмешивается все сообщество с целью вернуть его в рамки дисциплины. В европейской крестьянской деревне это действие сообщества предполага-

11 Адаптировано из: Thomas W. I. The unadjusted girl. — P. 42-59.

ет минимум произвола и состоит скорее из взаимодействия первичных установок — непосредственных, конкретных и эмоциональных, — которые выливаются чуть ли не в поведение толпы.

«Перед зданием волостного управления стоит толпа, примерно 150 человек. Это значит, что собран волостной сход, чтобы рассмотреть решение Кузьминской сельской общины “касательно выдачи [государственным] властям крестьянина Григория Седова, схваченного на месте преступления и признанного виновным в конокрадстве”. Седов уже содержался под стражей для проведения расследования; свидетельства против него были неопровержимыми, и он, несомненно, подлежал тюремному заключению. В виду этого я попытался объяснить, что решение об отправлении его в ссылку совершенно излишне и лишь вызовет затруднения, что по завершении срока тюремного заключения Седова к общине наверняка обратятся с вопросом, желает ли она принять его обратно или предпочитает, чтобы он оставался в ссылке. И затем, сказал я, в любом случае необходимо будет сформулировать решение о “непринятии” Седова, тогда как на этом этапе все эти трудности преждевременны и, скорее всего, ни к чему не приведут. Но сход не внял моим словам, не верил суду и хотел решить дело прямо на месте; общая ненависть к конокрадам была слишком острой...

Наступил решающий момент; староста “отводит” всех избранных судей на одну сторону; толпа стоит в угрюмом настроении, пытаясь не смотреть на Седова и его жену, которые стоят на коленях перед миром. “Старики, если кто жалеет Григория, то пусть остается там, где стоит, а если кто не прощает его, пусть переходит направо”, — выкрикивает староста. Толпа всколыхнулась и вздрогнула, но все так и остались стоять на месте; никто не осмелился первым сделать роковой шаг. Григорий лихорадочно метался глазами по лицам своих судей, пытаясь прочесть в этих лицах жалость к нему. Его жена горько рыдала, склонившись лицом почти до земли; рядом с ней, положив в рот палец и готовый вот-вот захныкать, стоял трехлетний мальчик (в доме у Григория оставалось еще четверо детей). Вдруг один крестьянин выходит из толпы; кто-то два года назад украл у него лошадь. “Почему мы должны его жалеть? Он нас жалел?” — говорит старик и, сгорбившись, переходит на правую сторону. “Верно, сорняки с поля нужно выдергивать”, — говорит из толпы еще кто-то и идет вслед за стариком. Начало было положено. Сначала поодиночке, а потом целыми группами избранные судьи стали переходить направо. Мужчина, осужденный общественным мнением, уткнулся головой в землю, бил кулаками в грудь, хватал проходящих мимо за полы пальто, крича: “Иван Тимофеич, дядя Лександр, Васенька, дорогие родичи! Погодите, родные, дайте слово сказать. Петрушенька!” Но не останавливаясь, с суровыми лицами, члены мира обходили несчастных, ползающих у их ног. Наконец причитания Григория затихли; на три сажени вокруг него никого не было; не к кому больше было взывать. Все избранные судьи, кроме одного, дяди мужчины, которому грозила ссылка, пере-

шли на правую сторону. Женщина горько плакала, а Григорий недвижно стоял на коленях,

12

со склоненной головой, тупо уставившись в землю» .

Абсолютное единодушие во мнениях — необходимое условие действия сообщества. Если кто-то из членов группы упорствует в противостоянии общей воле, мобилизуются все ресурсы сообщества, чтобы заставить его подчиниться; всякая эмоциональная установка, произрастающая из общего опыта группы, привлекается для достижения этой цели.

«Иногда бывает, что с чем-то согласны все, кроме одного, но действие никогда не осуществляется, если этот один отказывается с ним согласиться. В таком случае все пытаются уговорить и убедить упрямца. Часто даже призывают на помощь его жену, детей, родственников, тестя, мать, дабы они на него повлияли и он все же сказал “да”. Тогда все над ним подтрунивают, то и дело приговаривая: “Ну же, Бог тебе в помощь, согласись и с нами, чтобы было так, как мы хотим, чтобы дом не пришел в разлад, чтобы о нас не судачили, чтобы соседи об этом не слышали, чтобы весь мир над нами не смеялся”. В таких случаях редко бывает, чтобы единодушие не было достигнуто» .

Если сообществом является англосаксонская деревня, наставлять на путь истинный мятежника может не сообщество в целом, а старейшины общинной церкви, деревенский совет или сельское собрание. Во всяком случае, результат то же. Мятежник признает свою неправоту, раскаивается, заявляет о признании кодекса и снова инкорпорируется в сообщество; в противном случае он будет отвергнут. Солидарность сообщества тщательно оберегается. С точки зрения всех намерений и целей, деревня не имеет социальных проблем.

Любое общинное действие в деревенских сообществах — этого типа, идет ли речь о попрании нравов или о заселении новых земель. В американской деревне, как и в польской, оно состоит в «массовом сходе», собирающем всю округу. В американской деревне есть некоторая претензия на парламентскую процедуру. Польская деревня действует в большей степени как толпа.

12

«В волостных писарях» (“A village secretary”). P. 283, цит. по: Thomas W. I. The

unadjusted girl. — P. 47^8.

13

Krauss F. S. Sitte und Brauch der Sudslaven. — S. 103, цит. по: Thomas W. I. The unadjusted girl.

Сообщества того типа, к которому относятся европейская крестьянская деревня или маленький раннеамериканский город, в современном городе не обнаруживаются. Тем не менее в ареалах, окружающих город, есть локальные группы, соответствующие нашему пониманию культурного сообщества, то есть локальные группы, имеющие общий корпус опыта и установок и способные к общему действию. Ранее мы видели, как Роджерс-парк приходит в негодование от вторжения в него подпольного пор ока, как Гайд-парк приходит в возмущение от роста делинквентности, как собираются массовые митинги и принимаются общинные программы. Но такие случаи действия сообщества достаточно редки, чтобы заслуживать целых колонок на первых полосах крупных городских газет. Как наглядно показывает беглый взгляд на жизнь Золотого Берега, Маленького Ада, Тауэртауна или мира меблированных комнат, локальные ареалы города чрезвычайно отличаются от деревни, и в крупных городских ареалах последние признаки сообщества исчезают. Проблема локального действия и сообщества связана с ростом города.

Природа изменений, происходящих в локальной жизни в городе, уже была показана в конкретных материалах о жизни локальных групп Ближнего Норт-Сайда. Между тем обсуждение процессов, включенных в рост города, не может не обнажить эти изменения еще более рельефно.

Рост города

Самый очевидный факт, имеющий отношение к росту городов, — это агрегация населения, которой он сопровождается. Рост города обычно измеряют через его территорию и численность населяющих его людей. Великолепное обсуждение этого аспекта роста города дали Вебер и Бюхер . Очевидно, что сама эта агрегация предполагает значимые последствия для жизни сообщества. Однако те, кто пытался заниматься ростом города, и особенно те, кто пытался предсказать природу и направление его развития — риэлтор, комиссия по планированию, компания, предоставляющая коммунальные услуги, — вскоре обнаружили, что город — больше чем агрегация. Они обнаружили, что город — это организация, проявляющая в своем росте некоторые типичные процессы.

В то время как общинный организатор игнорировал эти процессы или противодействовал им, риэлтор, эксперт по коммунальному обслу-

Weber. The growth of cities; Bucher. Industrial revolution.

живанию, комиссия по городскому планированию, а в последнее время и университетский исследователь общества пытались их понять, с тем чтобы добиться некоторой меры контроля над ростом города. Самый очевидный из процессов, демонстрируемых ростом города,

— это процесс экспансии.

«С точки зрения городского планирования, зонирования и региональных обследований экспансия города рассматривается почти всецело в терминах его физического роста. Изучением экспансии как процесса еще никто не занимался, хотя материалы для такого исследования и обнаружения разных аспектов этого процесса содержатся в городском планировании, зонировании и региональных обследованиях. Типичные процессы экспансии города, наверное, лучше всего изобразить с помощью ряда концентрических кругов, которые можно пронумеровать, дабы обозначить как последовательные зоны расширения города, так и типы ареалов, дифференцирующихся в процессе экспансии.

На рисунке представлена идеальная конструкция свойственных маленькому или большому городу тенденций крадиальному расширению из центрального делового района (на карте это Большая Петля) . Центральную часть города обычно окружает переходная,

или транзитная, зона, в которую проникают бизнес и легкая промышленность (II). Третью зону (III) населяют промышленные рабочие, бежавшие из зоны запустения (II), но желающие жить поближе к месту своей работы. За пределами этой зоны находится “спальная зона” (IV), образуемая комфортабельными многоквартирными домами или закрытыми районами частных домов, принадлежащих отдельным семьям. Еще дальше, за пределами самого города, располагается зона пригородов и городов-спутников, находящихся в получасе-часе езды от центрального делового района.

Этот рисунок ясно показывает основной факт экспансии, а именно, тенденцию каждой внутренней зоны расширять свою территорию посредством проникновения в следующую внешнюю зону. Этот аспект экспансии можно назвать сукцессией, или последовательностью; данный процесс был подробно изучен в экологии растений. Если эту схему применить к Чикаго, то все четыре указанные зоны были некогда заключены в пределах

15 Эта концепция, возможно, скрыто содержится в некоторых книгах «разгребате-лей грязи», например, в книге Линкольна Стеффенса «Позор городов». Однако первым заметным приближением к естественной истории города стала книжка специалиста по недвижимости Ричарда М. Хэрда, озаглавленная «Принципы цен на городскую землю» (1903). Попытавшись обобщить флуктуации цен на землю в городе, Хэрд счел нужным описать некоторые процессы, типичные для роста города, истолковать рост города в генерализованных терминах. Обследования, проводимые Телефонной компанией Белла и другими коммунальными службами с целью предсказать рост города и направления расширения будущего обслуживания, План изучения Нью-Йорка и его окрестностей, а также Чикагская региональная ассоциация планирования являются другими попытками проанализировать естественные процессы, заключенные в росте города, и поставить их под контроль.

внутренней зоны, ставшей ныне деловым районом. Нынешняя зона запустения много лет назад не была зоной, в границах которой сегодня селятся вольнонаемные рабочие; в памяти тысяч жителей Чикаго еще живы воспоминания о том, как в этом районе находились особняки «лучших семей».

Помимо расширения и последовательности, общий процесс экспансии в городском росте заключает в себе антагонистические, но вместе с тем взаимно дополняющие друг друга процессы концентрации и децентрализации. Во всех городах имеется естественная тенденция к схождению линий внутренних и внешних транспортных перевозок в центральном деловом районе. В центре каждого крупного города мы ожидаем найти большие универмаги, высотные офисные здания, железнодорожные станции, большие гостиницы, театры, музей изобразительных искусств и городской концертный зал. Вполне естественно и почти неизбежно экономическая, культурная и политическая жизнь оказывается сосредоточена именно здесь. Связь централизации с другими процессами городской жизни можно примерно измерить тем фактом, что чикагскую Петлю ежедневно посещают более полумиллиона людей. В последнее время в лежащих за пределами города зонах выросли подчиненные деловые центры. Эти “центры-спутники”, видимо, представляют собой вовсе не “долгожданное” возрождение прилегающих окрестностей, а скорее вовлечение нескольких локальных сообществ в более широкое экономическое единство. Вчерашний Чикаго, бывший скоплением сельских поселков и иммигрантских колоний, переживает процесс реорганизации в централизованную децентрализованную систему локальных сообществ, срастающихся в подчиненные деловые районы, над которыми зримо или незримо господствует центральный деловой район» .

Структура города

Таково генерализованное описание процессов экспансии, сукцессии и «централизованной децентрализации», проявляющихся в росте каждого города. Более того, это примерное описание анатомии города. Концентрические круги, или зоны, представляют типичную структуру современного коммерческого и индустриального города. Конечно, ни один город не соответствует полностью этой идеальной схеме. Физические барьеры, такие как реки, озера, подъемы местности и т.п., могут модифицировать рост и структуру города, что ярко демонстрируют приме-

16

Burgess E. W. The growth of the city // Park R. E., Burgess E. W. The city. — P. 5051. (См. рус. перевод: Бёрджесс Э. У. Рост города: Введение в исследовательский проект // Социальные и гуманитарные науки / РЖ. Сер. 11. Социология. — 2000,

№ 4. — С. 122-136; Личность. Культура. Общество. — 2002, том. IV, вып. 1-2 (11-12). — С. 168-181.)

ры Нью-Йорка, Питтсбурга и Сиэтла. Железные дороги с их промышленными поясами прорезают эту обобщенную схему, разбивая город на секции. Местные транспортные линии, вдоль самых оживленных из которых вырастают торгово-деловые улицы, далее модифицируют структуру города.

Структура отдельного города, следовательно, всегда проявляя описанные выше обобщенные зоны, строится вокруг этого каркаса транспортных путей, деловой организации и промышленности, системы парков и бульваров, а также топографических особенностей. Все это обычно разбивает город на множество меньших ареалов, которые можно назвать естественными ареалами, поскольку они являются незапланированным, естественным продуктом городского роста. Железные дороги и промышленные пояса, системы парков и бульваров, озера и реки служат границами этих естественных ареалов; а их центры — это обычно пересечения двух или более деловых улиц. В силу близости к промышленности, бизнесу, транспортным линиям или природным преимуществам каждый ареал приобретает свою физическую индивидуальность, которая точно отражается в ценах на землю и ставках арендной платы .

В пределах этих широких зон и естественных ареалов экономическая и культурная конкуренция сегрегирует население . Ничто так не

17 Эти естественные ареалы, обычно являющиеся «торговыми ареалами», не следует путать с сообществами. Они — результат скорее экономического, нежели культурного процесса. Сообщества могут совпадать или не совпадать с естественными ареалами, а естественные ареалы могут существовать без соответствующих сообществ, что ясно иллюстрируется Ближним Норт-Сайдом. Более того, естественные ареалы не всегда так хорошо очерчены в своих границах, как может показаться исходя из этой идеальной схемы. В городе вроде Чикаго, где естественных барьеров не так много, естественный ареал может определяться почти всецело через цены на землю, как, например, в случае ареала, занимаемого Золотым Берегом в Ближнем Норт-Сайде.

Законы о зонировании могут создавать естественные ареалы, устанавливая «барьеры» для передвижений населения. Однако изучение связи законов о зонировании с физической структурой города, например, в случаях Чикаго и Кливленда, показывает, что законы о зонировании обычно просто добавляют правовое определение к уже существующим естественным ареалам. Недавним чикагским законом о зонировании Золотой Берег был по крайней мере еще на десятилетие вперед защищен от давления со стороны бизнеса и доходного дома.

Современный город, промышленный или коммерческий, подобно растительному сообществу или сообществу животных, является в значительной мере экологическим продуктом; иначе говоря, темп и направление роста города, распределение городских элементов, сегрегация сообществ внутри города являются побочными продуктами экономического процесса — в котором фиксируются цены на землю, арендная плата и заработная плата — и непреднамеренным результатом конкуренции.

характерно для городской жизни, в отличие от жизни сельского сообщества или деревни, как сегрегация. Деревня относительно не дифференцирована; ее население относится приблизительно к одному и тому же экономическому и социальному классу; деловым ареалом является универсальный магазин; характерные ареалы внутри деревни исчерпываются немногочисленными хижинами вдоль железной дороги или «ночным поселком». Разительные контрасты города, подчеркнутые сегрегацией по указанным ареалам, известны каждому: большой центральный деловой район с его устремленными ввысь зданиями и наполненными людьми улицами; железные дороги, облепленные испускающими дым промышленными предприятиями; трущобы и иностранные колонии; «ареал неоновых вывесок» и «район красных фонарей»; унылые ареалы ветхих жилых строений, мелкого бизнеса и «меблированных комнат»; многоквартирные дома, тянущиеся миля за милей; расположенные на окраинах районы особняков и спальные пригороды. И эта сегрегация не случайна. Она — результат конкуренции и экономических процессов, которые фиксируют полезность и стоимость земли, определяют приносимую ею ренту и, следовательно, более или менее строго предписывают, каким образом эта земля будет использоваться.

«Физическая география, естественные преимущества и транспортные средства заранее определяют общие очертания плана города. По мере того как население города растет, распределение населения начинает определяться более мягкими влияниями симпатии, соперничества и экономической необходимости. Бизнес и промышленность ищут выгодное местоположение и собирают вокруг себя некоторые части населения. Вырастают фешенебельные жилые кварталы, из которых в силу возросшей стоимости земли выдавливаются бедные классы. Далее вырастают трущобы, плотно населенные беднейшими классами, не способными защитить себя от ассоциации с отверженными и порочными типами. В каждом крупном городе есть свои расовые колонии, такие как чайнатауны в Сан-Франциско и Нью-Йорке, Маленькая Сицилия в Чикаго и различные другие менее выраженные типы. Вдобавок к ним, в большинстве городов есть свои сегрегированные ареалы порока, наподобие того, какой недавно существовал в Чикаго, и свои места встреч для всевозможного рода преступников. В каждом крупном городе есть свои профессиональные пригороды, вроде скотных дворов в Чикаго, и свои жилые пригороды, вроде Бруклина в Бостоне, каждый из которых имеет размер и характер совершенно отдельного поселка, деревни или города, за исключением того, что живет в нем отобранное население. Несомненно, наиболее примечательным из этих “городов в городах”, самая интересная особенность которых состоит в том,

что их населяют люди одной расы или люди разных рас, но одного социального класса, является Восточный Лондон, населенный двумя миллионами рабочих.

С течением времени каждый сектор и квартал города приобретают нечто от характера и свойств своих обитателей. Каждая отдельная часть города неизбежно окрашивается особыми чувствами ее населения» .

Через этот процесс сегрегации каждый естественный ареал в городе приобретает окраску, отличающую его от прилегающих ареалов, а сам город становится мозаикой соседств, «сообществ» и маленьких культурных миров. Но эти ареалы распределяются по городу не случайным образом. Разительные контрасты и гетерогенность, представляемые этими многочисленными сегрегированными ареалами города, складываются, в конечном счете, в более генерализованные зоны, которые мы уже обсуждали. Сегрегированные ареалы данного типа, когда их можно локализовать в данном городе относительно других таких ареалов, неизменно попадают в каждом городе в одну из этих более крупных и хорошо очерченных зон. И это вытекает из того факта, что, как бы ни были важны культурные факторы для итоговой сегрегации, общие очертания сегрегации внутри города фиксируются в экономическом процессе. В силу особого характера, который прикрепляется к этим сегрегированным ареалам, дает им определенную идентичность и способствует их отграничению друг от друга, на эти ареалы было принято смотреть как на сообщества. Однако другие процессы, являющиеся частью роста города, противодействуют этим тенденциям и делают многие из этих локальных ареалов внутри города чем угодно, но только не сообществами.

Физическое изменение и социальное изменение

Само развитие города, в ходе которого коммерция и промышленность выдавливаются из его центра, вторгаясь в его жилые соседства и заставляя их население отступать, приводит к физической нестабильности и изменениям, имеющим значимые последствия для местной жизни. Мы уже увидели, как коммерция и промышленность постоянно расширяются вовне, одновременно и создавая, и реорганизуя трущобу, как трущоба прогрызает себе путь в смежные ареалы, превращая прежние жилые помещения в арендное жилье и стирая на своем пути целые сооб-

19

Адаптировано из: Park R. E. Suggestions for the study of behavior in the urban environment // The city. — P. 6, 12.

щества, как ареалы многоквартирных домов проторяют себе дорогу в окраинные жилые районы, которые, в свою очередь, уступая им место, отползают дальше в сельские окраины. История Ближнего Норт-Сайда показала, что ни один ареал и ни одна группа не могут долго сопротивляться давлению этой безжалостной сукцессии, что фешенебельные жилые районы уступают напору так же быстро, как и трущобы20.

Фешенебельные жилые улицы становятся сердцем района доходных домов; доходные дома превращаются в сдаваемые в аренду многоквартирные дома; многоквартирные дома переоборудуются в студии и магазины. Группа сменяет группу; великосветский мир становится миром меблированных комнат, и в этот мир входят неряшливые жители трущоб. Ирландский Кильгуббин стал шведским Дымным Захолустьем; шведское Дымное Захолустье — Маленькой Сицилией; а Маленькая Сицилия теперь становится негритянским кварталом.

Поскольку физический рост города подхватывает и переносит маленькие культурные миры и локальные группы, составляющие его население, он стирает физические символы их идентичности. В маленьком городке есть своя старая церковь, в которой на протяжении многих поколений каждого крестили, женили и хоронили. На городском кладбище находятся могилы его героев; там городок находит свою историю, запечатленную в камне, а каждая семья — символы, служащие основой эмоциональных уз солидарности. Дома основателей города и видных людей стоят как зримые символы прошлого и показываются каждому последующему поколению. Вокруг них и других символов возникают традиции, ритуалы и чувства, которые составляют историю сообщества и являются ядром его самосознания и солидарности. Это зримые и постоянные символы, которые служат физической основой преемственности сообщества. Но в большом городе локальные группы не имеют таких символов. По мере того как сукцессия города относит группы все дальше и дальше от его центра, эти физические символы теряются и разрушаются. Физическая основа локального культурного единства перестает сущест-

20 Лишь на протяжении одного поколения ареал был способен сохраняться в качестве фешенебельного жилого ареала. В трущобах как Ближнего Вест-Сайда, так и Ближнего Норт-Сайда ирландцы, шведы, немцы и итальянцы сохраняли свои первоначальные сообщества тоже не больше одного поколения (см.: Hull House Maps).

В Ближнем Норт-Сайде в течение двух лет, когда автор там жил, произошли удивительно быстрые физические перемены, которые полностью изменили внешнюю сторону многих соседств и предвещают дальнейшую культурную сукцессию.

вовать, а вместе с ней исчезают и многие объединяющие и контролирующие традиции локальной группы .

Мы уже видели, что тот же состязательный процесс, который превратил город в мозаику культурных единиц и обусловил сукцессию этих культурных единиц в пределах данных локальных ареалов, привел также и к более крупной сегрегации, которая вынесла бизнес и промышленность за пределы сообщества и разместила их в четко определенных поясах или зонах. Теперь практически все население города каждый Божий день выбирается за пределы сообщества, часто на восемь или десять миль за его пределы, дабы предаться разным родам занятий, сосредоточенным в Петле или в промышленных районах за чертой города . Нет больше общих экономических деятельностей, осуществляемых сообществом как таковым; люди, живущие бок о бок, больше не тратят многие часы каждодневной работы на выполнение задач, сводящих их вместе. Экономические занятия, служившие в деревне источником значительной части общего опыта сообщества, в городском сообществе служат разобщению людей, появлению у них обособленных интересов и точек зрения.

Так же и досуг перестал быть спонтанной общинной деятельностью и стал коммерциализированным делом, сегрегированным в Петле и в нескольких так называемых ареалах «неоновых огней». В то время как членов деревенского сообщества часы досуга сводили вместе, вовлекая в круг общих деятельностей, теперь эти же часы досуга разбрасывают людей по разным видам деятельности и разным ареалам за пределами сообщества . Тот факт, что работа и досуг были вынесены за пределы сообщества, имеет важные следствия для локальной жизни. Общий круг деятельностей, из которого могут развиться общий багаж опыта и общий

21

Шведская колония, центр которой в прошлом располагался на углу Элм-стрит и Седжвик-стрит, где стояла ее первая церковь, перемещалась за пятьдесят лет четыре раза, каждый раз строя новую церковь и предпринимая попытку сохраниться в качестве отдельного сообщества. Но из раза в раз в нее вторгались волны мигрантов из других национальных групп. Последнее перемещение вынесло ее за пределы Цицеро-авеню на северо-западе города. Но даже здесь она сталкивается с трудностями в сохранении своей идентичности. Нынешнее сообщество не имеет истории. Младшее поколение его покидает; так происходило всякий раз, когда колония перемещалась на новое место (см. документ 72).

22

В Ближнем Норт-Сайде, например, все население мира меблированных комнат, часть населения Золотого Берега, которая работает, и практически все население трущоб выбираются на работу за пределы сообщества.

23

В Маленькой Сицилии, например, молодое поколение отказывается от деревенской /єзґа в пользу бильярдной и кино.

набор традиций и установок, — sine qua non общинной жизни и коллективного действия. Без этого общего круга деятельностей общность традиции и установок локальной группы в городе быстро дезинтегрируется .

Профессиональные установки и локальная жизнь

Еще один аспект роста города, столь же важный по своим последствиям для локальной жизни, — это все более мелкое разделение труда, которое из него вытекает. Важнейшей экономической особенностью промышленного общества и большого города является это все более детальное и жестко определенное разделение труда. В Чикаго, согласно переписи 1920 г., было примерно 1 000 000 работающих, сообщавших о 509 родах занятий, а более 1000 мужчин и женщин, включенных в «Who’s Who», были заняты в 116 разных профессиях .

Это разделение труда, рождающее профессиональную дифференциацию, вкупе с сегрегацией коммерции и промышленности, вынесшей экономические деятельности за пределы сообщества, принесло организацию чувств и интересов скорее на профессиональной, чем на локальной основе. Каждый род занятий в жизни города стремится приобрести характер профессии. Дисциплина, которая требуется для успеха на особых профес-

24 Развитие клубов, театров, универмагов, ресторанов, городской прессы шло в ущерб локальной жизни и локальным чувствам. Эти крупные предприятия в Петле подрывали аналогичные предприятия в локальных ареалах; конкуренция с Петлей оказалась для локального бизнеса непосильной. Всевозможного рода деятельности оказались в силу этого перенесены из окрестных локальных ареалов в Петлю. Этот процесс достиг пика в период с 1890 по 1915 г., шагая в ногу с развитием центральной городской прессы и воскресной газеты.

Затем в годы войны стало происходить нечто новое. На платформах надземной железной дороги появились знаки, призывавшие людей: «Торгуйте в своем районе». Стали возникать «петли-спутники», такие, например, как на Коттедж-Гроув-авеню и Шестьдесят третьей улице, на Уилсон-авеню, на Шеридан-роуд, на Милуоки-авеню и Эшленд-авеню. Появилось несколько местных газет. Ареалы за чертой города стали конкурировать с Петлей.

Люди, заинтересованные в организации сообществ, немедленно узрели во всем этом возрождение локальной жизни и локальных интересов и предсказывали развитие политической и социальной жизни вокруг этих локальных деловых центров. Однако их предсказаниям не суждено было сбыться. Эти спутниковые петли, хотя и развивались в какой-то мере в ущерб Большой Петле, в еще большей степени развивались в ущерб окружавшим их соседствам. Магазин в «соседстве» оказывается сетевым магазином, а местная газета — рекламным вестником крупного синдиката. Спутниковая петля — феномен сугубо экономический, представляющий складывание нескольких сообществ в экономическую единицу, а вовсе не долгожданное и часто возвещаемое возрождение общинной жизни в локальных ареалах.

25

Burgess E. W. The growth of the city ІІ Park R. E., Burgess E. W. The city. — P. 57.

сиональных поприщах, и ассоциации, рождению которых она способствует, подчеркивают эту тенденцию.

«Профессиональные занятия человека, продолжаясь какой-то период времени, оказывают влияние на его социальные установки и дают ему некую профессиональную установку в отношении жизни. Наблюдая за работой людей во многих частях мира, Уайтинг Уильямс делает вывод: “Мы больше склонны вживлять нечто свое в наше мышление, чем вмысливать что-то свое в нашу жизнь”.

Род занятий — это стандартизированный, повторяющийся и постоянный тип деятельности. Это привычный способ действования или сложный набор способов делания, в соответствии с которыми люди зарабатывают на жизнь. Любой тип делания сосредоточивает внимание на некоторых объектах и процессах, или ценностях. Поиск этих ценностей создает установки, или тенденции действовать. Каждый род занятий имеет свои особые проблемы, предъявляет свои особые требования к вниманию его представителей и оказывает свое особое влияние на ментальное развитие и социальные установки последних. Делание вещи или некоторого множества вещей в соответствии с некоторыми рутинами каждый день, в сезон и не в сезон, ведет к созданию ментальных и эмоциональных паттернов.

Деловая активность приносит денежные прибыли, которые становятся главной ценностью для бизнесменов, и вместе с тем появляются соответствующие денежные установки, которые характеризуют бизнесменов и часто неосознанно влияют на их мышление. Миссионерская деятельность приносит плоды в виде числа “обращенных”, которые становятся “ценностями”, и вместе с этим развивается жизненная установка охоты за неофитами. В политике главными искомыми “ценностями” являются, видимо, голоса избирателей; они создают установку охоты за голосами.

Профессиональные установки и ценности становятся конвенциональными и более или менее фиксированными. Каждый род занятий имеет свой тип взаимной социальной стимуляции. Люди, работающие над одними и теми же задачами, сходятся вместе, чтобы обменяться идеями. У них есть много общего, и “цеховой разговор” — повседневное явление. Благодаря ежедневным встречам с людьми того же типа, что и он, которые работают среди таких же людей, как и он, которые делают то же самое, что и он, примерно такими же, как и он, способами, тенденция человека к развитию не только профессиональных установок, но и профессионального комплекса усиливается. Каждый род занятий имеет свои организации и институты, через посредство которых кристаллизуются профессиональные установки и ценности. Профессиональные журналы доставляют удовольствие профессиональным умам своих читателей. Каждый восхваляет профессиональные ценности, которые он представляет, до тех пор, пока его читатели не пропитаются насквозь профессиональной традицией. Профессиональные установки и ценности фиксируются в групповых наследиях. Дети воспитываются в этих традиционных рамках мышления с самого раннего младенчест-

ва. Разговоры за столом и семейные беседы имеют свои профессиональные стимулы. Каждое занятие обычно развивает свои предания, слоганы, представления и даже предрассудки.

По всей видимости, два человека могут начинать путь примерно с одних и тех же унаследованных предрасположений, с одним и тем же ментальным оснащением, но выбрать разные занятия — например, для одного это может стать занятие, связанное с деланием денег, а для другого сервисная профессия, скажем, миссионерская работа, — и к двадцати пяти годам достичь “успеха”, но при этом разойтись в профессиональных и социальных установках так далеко, что между ними не будет почти ничего общего.

Профессиональные установки создают классовые расколы и другие социальные разделения. Профессиональные ценности часто начинают ставиться так высоко, что профессиональная группа начинает стремиться к социальной и политической власти. Организации бизнеса пытаются взять под контроль законодательство; организованный труд включается в политику; и даже профессиональные группы лоббируют, иной раз сомнительными способами, желательные им законы» .

Следующий документ — интервью со старшим сотрудником одной из крупнейших юридических фирм Чикаго, высокоспециализированным и широко признанным экспертом в своей профессии, чей дом расположен на престижной улице в Ближнем Норт-Сайде, — иллюстрирует этот процесс и его значимость для локальной жизни.

«На самом деле вот так, с ходу, я не смог бы назвать и полудюжины юристов, живущих в Норт-Сайде. Я знаю, конечно, очень многих юристов, но даже из них знаю лишь тех, которые заняты той же работой, что и я, то есть проводят предварительные переговоры между группами с целью определения проблем политики.

Городская юридическая организация — дело очень специализированное, своего рода юридический “универмаг”. Например, в нашем офисе работают двадцать человек. Каждый является специалистом в каком-то разделе права: в сфере налогообложения, корпораций, делопроизводства, уголовного права, подачи апелляций и т. д., — а другие разделы права знает, возможно, не лучше обывателя. И специализация развивается еще дальше. В праве много разделов, которые требуют очень специализированного знания, но не настолько востребованы, чтобы нам было практично держать специалиста по ним в нашей конторе. Однако в городе есть люди, которые, возможно, занимаются всеми такими делами, возникающими в Чикаго, и мы можем заполучить этих людей сюда, когда нам понадобится, в

26 Адаптировано из: Bogardus E. S. The occupational attitude // Journal of applied sociology. — Vol. VIII (January-February, 1924). — P. 170-177. Дж. М. Уильямс в своей книге «Принципы социальной психологии» обсуждает функционирование профессиональных установок в американской жизни; а в «Теории праздного класса» Торстейна Веблена содержится классическое обсуждение классовых установок богатых.

течение двадцати минут. Например, недавно нас попросили заняться судебным запретом. Такие дела случаются редко, и никто в нашей конторе не знаком с этой процедурой. Но в Чикаго есть человек, который ничем кроме судебных запретов не занимается, и мы наняли его разобраться с этим делом. Результатом этой специализации является то, что круг профессиональных контактов юриста оказывается гораздо уже, чем можно было бы предположить.

Профессионал, особенно юрист, много путешествует. Наша контора ведет дела в

двадцати штатах, и в Нью-Йорке, Филадельфии и Вашингтоне я бываю не меньше, чем в

Чикаго. Мои профессиональные интересы, таким образом, широко разбросаны. Да и в плане

общения к этим городам и пригородам Чикаго, таким как Лейк-Форест, меня приковывает

так же много, как и к Нижнему Норт-Сайду. К тому же, те, кто живет в Норт-Сайде, не

общаются с соседями. Я живу в отеле, где двадцать номеров, и из тех, кто там живет, я

шапочно знаком от силы с пятью, а по-настоящему знаю лишь одного. Я не думаю, что у

тех, кто там живет, есть хоть какая-то привязанность к этому месту: естественно, ее и не

должно быть. Люди живут на Озерной набережной просто потому, что это самое дорогое

27

место в городе» .

Вследствие этого процесса прежняя организация сообщества, основанная на семейных узах и локальных связях, заменяется организацией, основанной на профессиональных интересах и установках. Эта профессиональная организация складывается в противовес локальным ареалам, пространственно определяется как всегородская и захватывает значительную часть жизни, которую человек проводит вне локального сообщества. Из этих профессиональных группировок лишь розничные торговцы и риэлторы склонны организовываться на основе локальности. Их организация предназначена только для выполнения некоторых экономических услуг и имеет мало отношения к другим лицам в сообществе. Хотя было бы неточно формулировать контраст между городом и деревней как контраст между вторичными и первичными связями, все же можно сказать, что в жизни города все более возрастает число вторичных связей и что первичные контакты в городе все более опираются на профессиональный интерес, а не на близость проживания. Чувства человека, как и его экономические деятельности и интересы, все более находят свой объект за пределами сообщества.

27

Документ 73.

Возрастание социальной дистанции

Сегрегация населения города в локальных ареалах, характеризующихся резко дифференцированными культурными чертами, и рост профессиональных групп сопровождаются еще одним процессом, который можно обозначить как выстраивание социальных дистанций.

«У социологов вошло в обиход пользоваться применительно к человеческим отношениям, в отличие от пространственных, понятием “дистанция”. С его помощью они пытаются свести к более или менее поддающимся измерению категориям те градации и степени понимания и интимности, которые в целом характеризуют личные и социальные отношения.

Во всех наших личных отношениях мы ясно сознаем степень близости. А “ближе” к В, чем С, — и степенью этой близости измеряется то влияние, которое каждый на другого оказывает. Так вот, мы обладаем чувством дистанции не только по отношению к индивидам, с которыми вступаем в контакт, но и имеем почти такое же чувство по отношению к классам и расам. Более того, это чувство дистанции по отношению к целым группам лиц, это “расовое” и “классовое” сознание часто затрудняет, модифицирует и ослабляет личные отношения. Всегда есть некоторый род социального ритуала, который удерживает слуг на “надлежащей дистанции”. Негр или китаец “хорошо чувствуют себя на своем месте”. Важность этих личных, расовых и классовых зон недоступности, которые, столь неизменно и неизбежно вырастая, усложняют и в какой-то мере фиксируют и конвенционализируют наши спонтанные человеческие отношения, состоит в том, что они находят выражение во всех наших формальных социальных и даже политических отношениях» .

В деревенском сообществе, где каждый знает каждого, где каждый зовет каждого по имени и знает о нем все, где установки и чувства являются общими, существует мало личных, классовых или расовых различий. В деревенском сообществе социальных дистанций практически нет. Но различные факторы в жизни города обычно их создают.

Прежде всего, в городском населении существуют огромные различия культурных бэкграундов. Значительная часть чикагского населения, с его многочисленными национальностями и языками, стеклась сюда из различных источников за пределами города: из разных городских, де-

28 Адаптировано из: Park R.E. The concept of social distance // Journal of applied sociology. — Vol. VII (July-August, 1924). — P. 339-344. (См. рус. перевод: Парк Р.Э. Понятие социальной дистанции // Социальные и гуманитарные науки / РЖ. Сер. 11. Социология. — 1998, № 2. — С. 192-197.)

ревенских и сельских культур29. В зависимости от своего бэкграунда, эти люди и группы реагируют очень по-разному на одни и те же социальные ситуации. И реакций друг друга они не понимают. Они смотрят друг на друга как на «простых», «надменных», «чудных», «чужих», «инородцев» или «рыжих». Сегрегация городской жизни подчеркивает эти различия. Люди одного происхождения предрасположены жить локальными группами и иметь как можно меньше контактов с людьми, которые на них не похожи. Внешние проявления культуры, сопровождающие эту сегрегацию, подчеркивают различия в установках, традициях и точках зрения. Город становится мозаикой миров, которые совершенно не понятны друг другу. Мы увидели, что Золотой Берег и Маленькая Сицилия так далеки друг от друга, как будто разделены Атлантическим океаном. В той мере, в какой локальные проблемы проникают в политику, они репрезентируют конфликты между этими разными мирами .

Установки, строящиеся на основе профессионального опыта, особенно если профессиональные группы достигают самосознания и самоопределения в обостренной конкуренции городской жизни, обычно воздвигают аналогичные барьеры для понимания и тоже оказываются мерилом социальных дистанций.

Ментальности сообществ

Более того, мельчайшее разделение труда в городе, соединяясь со столь характерной для городской жизни сегрегацией, оказывает важное воздействие на существование сообщества через дифференциацию мен-талитетов сообществ. Разделение труда делает групповое действие все более и более делом техники; иначе говоря, возможность группового действия все более начинает требовать, чтобы внутри группы были «экс-

29

В Чикаго всегда спрашивают: «Вы откуда?» Пикник «старых поселенцев» собирает 1200 человек из населения численностью 3 млн. человек.

О том, насколько сегрегированная иностранная колония может быть изолированной от остального города, свидетельствует забавная история, рассказанная Якобом Каном, редактором «Ког^аг^». Одна еврейская семья, жившая несколько лет в нью-йоркском Ист-Сайде, написала в «Уо^а^» о молодом человеке, который снимал у них комнату. Однажды у них пропала некоторая сумма денег, и в краже заподозрили его. Они были уверены, что если редактор опубликует их письмо и молодой человек его прочтет, то он непременно вернет деньги. Они не хотели говорить с ним напрямую, опасаясь, что он может от них съехать. А терять его они не хотели, поскольку «он такой приятный молодой человек; он рассказывает нам все об Америке».

перты» и «специалисты», способные направить это действие. Но по мере того как люди становятся экспертами и специалистами и их доходы возрастают, они склонны сегрегироваться в более желательных и фешенебельных жилых районах. Так, люди из справочника «Who’s Who», чьи дома находятся в Чикаго, сегрегированы вдоль Золотого Берега, в окрестностях университета и в фешенебельных пригородах города. Результат этой сегрегации состоит в том, что если в прошлом сообщества были более или менее похожими по ментальности и способности к приспособлению, то сегодня в этих аспектах между сообществами существуют заметные различия. Есть сообщества вроде Золотого Берега, которые способны эффективно действовать в любой ситуации, насколько это зависит от ментальности; и есть сообщества в трущобах, которые практически не способны к эффективному групповому действию, поскольку в результате этой сегрегации они слабоумны, в не очень метафорическом смысле.

Мобильность и индивидуация поведения

Рука об руку с индустриализацией города и дифференциацией занятий и интересов, которая ее сопровождала, шло возрастание мобильности городского населения, в противоположность населению небольших местечек. Будучи одной из самых характерных особенностей городской жизни, высокая мобильность неразрывно связана с экономическими отношениями в городе: с одной стороны, с разделением труда и сегрегацией коммерции и промышленности, которые вытягивают человека за пределы локального сообщества, и, с другой стороны, с растущими возможностями транспорта и коммуникации, которые все больше облегчают это передвижение. В мобильность мы включаем как радиус и частоту физических перемещений человека, так и количество контактов и стимуляций, которые человек переживает.

«Элементы, входящие в состав мобильности, можно подразделить на две основные категории: (1) состояние изменчивости персоны и (2) число и тип контактов или стимуляций в ее среде. Изменчивость городских популяций изменяется вместе с половозрастным составом, а также со степенью оторванности персоны от семьи и от других групп. Все эти факторы можно выразить количественно. Новые стимуляции, на которые реагирует население, могут быть измерены через изменение передвижений или возрастание числа контактов. Статистические данные о передвижениях городского населения могут измерить лишь рутину, но возрастание их со скоростью, превышающей темп роста населения, является измере-

нием мобильности. В 1860 г. в Нью-Йорк-Сити трамваи с конной тягой перевезли около 50 млн. пассажиров; в 1890 г. трамваи с электрической тягой (и немногочисленные сохранившиеся трамваи с конной тягой) перевезли уже около 500 млн. пассажиров; в 1921 г. надземные, подземные, наземные, электрические и паровозные пригородные транспортные линии перевезли в общей сумме более 2,5 млрд. пассажиров. В Чикаго общее годовое число поездок на душу населения (на наземном и надземном транспорте) составляло: в 1890 г. — 164, в 1900 г. — 215; в 1910 г. — 320; в 1921 г. — 339. Кроме того, среднедушевое число поездок в год на пригородных железнодорожных линиях (на электрической и паровой тяге) за период с 1916 по 1921 г. почти удвоилось, с 23 до 41. Не следует упускать из виду и возросшее пользование автомобилями. Например, число автомобилей в Иллинойсе за период с 1915 по 1923 г. возросло с 131 140 до 833 920.

Мобильность можно измерять не только этими изменениями в передвижении, но и возрастанием числа контактов. В то время как рост населения в Чикаго в 1912-1922 гг. составил менее 25 процентов (23,6%), рост количества писем, доставляемых жителям Чикаго, был вдвое выше (49,6% — с 639 084 196 до 1 039 007 854). В 1912 г. в Нью-Йорке на 100 жителей приходилось 8,8 телефона, а в 1922 г. — уже 16,9. В Бостоне в 1912 г. на 100 жителей приходилось 10,1 телефона, а спустя десять лет — уже 19,5. За то же десятилетие для Чикаго эти цифры выросли с 12,3 до 21,6 на 100 человек. Но увеличение пользования телефонами, вероятно, даже важнее, чем рост числа телефонных аппаратов. Количество телефонных звонков в Чикаго возросло с 606 131 928 в 1914 г. до 944 010 586 в 1922 г.; рост составил 55,7%, тогда как население увеличилось только на 13,4%.

Цены на землю, поскольку они отражают передвижения, дают один из самых чувствительных показателей мобильности. Самые высокие цены на землю в Чикаго находятся в точке наибольшей мобильности в городе — на углу Стейт- и Мэдисон-стрит в Большой Петле. Подсчеты транспортников показали, что в период пик через юго-западный угол пересечения этих улиц проходят в час 31 000 человек, или 210 000 человек за 16 с половиной часов. На протяжении более десяти лет цены на землю в Петле удерживались на постоянном уровне, но за это же время выросли вдвое, вчетверо и даже в шесть раз в стратегических секторах “спутниковых” деловых центров, и это точный показатель происшедших изменений. Проведенные нами исследования показывают, что, по всей видимости, изменения в ценах на землю, особенно там, где они коррелируют с различиями в арендной плате, дают, пожалуй, лучшую количественную меру мобильности и, стало быть, всех изменений, которые происходят в ходе экспансии и роста города» .

31

Burgess E.W. The growth of the city // Park R.E., Burgess E.W. The city. — P. 59-61. (В рус. переводе: Бёрджесс Э.У. Указ. соч.)

Ближний Норт-Сайд иллюстрирует, как мобильность затрагивает самые разные ареалы и сообщества, от мира меблированных комнат, Золотого Берега и «Риальто» до трущобной Маленькой Сицилии. В любом случае, мобильность имеет следствием разрушение общественного мнения и разложение социальной солидарности. Приведут ли это разрушение мнения и разложение солидарности к конфликту или просто социальной атомизации, зависит от того, вызывается ли мобильность главным образом стимуляцией или физическими передвижениями.

Маленькая Сицилия дает пример первого: здесь разрушение мнения и разложение солидарности ведут к социальному конфликту. Мы увидели, как второе поколение, выбирающееся за пределы колонии на работу и посещающее школы, представляющие иную культуру, начинает жить в двух социальных мирах, определяющих одни и те же социальные ситуации противоречащими друг другу способами. Данное д-ром У.А.Томасом описание этого процесса в польской деревне, где второе поколение через сезонную занятость в немецких городах отходит от нравов первого поколения, применимо в равной степени и к чикагской Маленькой Сицилии.

«Этот тип дезорганизации сообщества, когда процесс начинается с младшего поколения, представляет собой по существу и в первую очередь распад общественного мнения. Сначала сообщество теряет единообразие социальных установок, благодаря которому были возможны общая оценка и общее действие: введение новых ценностей раскалывает его на два или более лагеря с разными средоточиями интереса, разными стандартами оценки и расходящимися тенденциями действия. Если этот процесс продолжается, общественное мнение вырождается в сплетни; общественный интерес сосредоточивается на том, что любопытно, а не на том, что социально важно, и если речь не идет об осуждении самых крайних преступлений, не может быть достигнуто никакого единодушия; наступает более или менее заметное разложение социальной солидарности, как в силу того, что расхождение в оценках и действиях вскармливает враждебность, так и потому, что большинство форм, в которых обычно проявляет себя солидарность, больше не получают адекватной поддержки

в общественном мнении и опираются только на индивидуальное моральное чувство или 32

желание признания» .

Результатом в Маленькой Сицилии, как и в польской деревне, является активный конфликт между поколениями. Более того, в Маленькой

Thomas W. I. The Polish peasant in Europe and America. — Vol. III. — P. 80.

Сицилии второе поколение, не способное участвовать ни в колонии, ни в более широкой американской жизни, которая ее окружает, склонно создавать свой собственный мир, характеризуемый сколачиванием банд, беспорядком и поведением, которое сообщество воспринимает как делинквентное. И этот результат мобильности не ограничивается иностранными колониями в трущобах. В гетто или Маленькой Сицилии он, в силу конфликта культур, заметнее. Но аналогичный контакт с дивергентными стандартами, вызванный возросшей мобильностью городской жизни, воздействует на единодушие мнения и социальную солидарность также и в коренных сообществах33. В отличие от деревни, локальный ареал в пределах города пространственно не изолирован. Культурные ареалы смешиваются друг с другом. Происходит движение между ними. Изоляция рушится, и взаимная стимуляция, ведущая к изменчивости поведения, становится неизбежной.

В мире меблированных комнат, в свою очередь, чрезмерная физическая мобильность ведет практически к атомизации социальных отношений. Там, где средняя продолжительность проживания в ареале по одному адресу меньше четырех месяцев, как это имеет место в районе доходных домов в Ближнем Норт-Сайде, культурная жизнь ареала буквально распадается на осколки. Люди не знают никого из живущих поблизости. Групповой жизни нет; люди одиноки. Их желания часто оказываются не удовлетворенными. Жизненные организации распадаются. Нет никакого общественного мнения. И даже никаких сплетен. В этой ситуации достигает предела индивидуация персонального поведения.

Физическое движение, однако, не ограничивается населением районов доходных домов. Восемьдесят тысяч чикагцев «переезжают» в первый день мая . Семейные ареалы меняются не столь быстро, но постоянно. Следующий текст появился недавно в «Chicago Herald and Examiner»:

33

В действительности, на Золотом Береге конфликт между поколениями почти так

же заметен, как и в Маленьком Аду.

34

Chicago Tribune. — May 2, 1925.

Девять семей живут в одном квартале 257 лет

«В сумме вот уже 257 лет девять семей в одном квартале на Норт-Харвей-авеню в Оук-парке заимствуют друг у друга газонокосилки, грабли и зонтики без малейшего намека на спор или соседскую потасовку.

Водители фургонов, видя это, иногда скрежещут зубами, ведь за все это время никто не выехал из домов, обжитых еще тогда, когда Оук-парк был похож на свалку.

Фрэнк Кунцер из дома 516 по Норт-Харвей-авеню живет здесь тридцать шесть лет. Джеймс Бенсон из дома 532 — немного поменьше, тридцать четыре года.»

Тот факт, что семья на протяжении одного поколения живет в одном сообществе, пусть даже в пригороде за чертой города, является для гоняющейся за сенсациями городской прессы новостью!

Именно высокая физическая мобильность города сделала возможными ареалы порока и ареалы неоновых вывесок. В этих ареалах высокой физической мобильности общественное мнение перестало существовать. Люди, живущие на Норт-Кларк-стрит, не выражают никакого протеста против шума, открытых всю ночь кабаре и распутных отелей. Это признак полной дезорганизации локальной жизни, ведь если нет никакого протеста против радикального попрания нравов, последние следы сообщества исчезают. В таких ареалах быстро сегрегируется порок. Транспорт делает их доступными для людей из всех районов города. Люди способны ускользать от ограничивающего влияния нравов собственного сообщества в эти ареалы, где нет ни нравов, ни общественного мнения.

«Это открывает индивидам возможность быстро и легко переходить из одной моральной среды в другую и стимулирует захватывающий, но опасный эксперимент одновременной жизни в нескольких разных мирах, быть может, соприкасающихся, но при этом бесконечно друг от друга далеких. Это все больше придает городской жизни поверхностный и случайный характер; это усложняет и запутывает социальные связи и создает новые и разнородные человеческие типы. Одновременно внедряется элемент шанса и авантюры, который усиливает стимулирующее воздействие городской жизни и придает ей особую привлекательность для юных и свежих нервов. Притягательность больших городов, возможно, является следствием стимуляций, прямо воздействующих на рефлексы. Как тип

человеческого поведения ее, подобно притягательности пламени для мотылька, можно объяснить как своего рода тропизм» .

Жизнь в этих ареалах, с их ускоренным изменением, их дивергентными поведенческими паттернами и их элементом случайности, напоминает жизнь, которая была поколение тому назад в городке на фрон-тире. И действительно, мобильность сделала ареалы внутреннего города сегодняшними фронтирами.

Таким образом, сам рост города разрушает физическую преемственность локальной жизни и физические символы, вокруг которых организуются локальные чувства и традиции. Экономическая дифференциация города вместе с сопутствующей ей сегрегацией коммерции и промышленности изымает из локальных ареалов многие деятельности, которые в прошлом давали развиться у жителей этих ареалов общему запасу опыта. Все более мелкое разделение труда, с соответствующей дифференциацией занятий и профессий, порождает организацию чувств и интересов скорее на профессиональной основе, чем на основе близости проживания. Мобильность города рушит изоляцию локального сообщества, допуская дивергентные элементы опыта, дивергентные стандарты и ценности, дивергентные определения социальных ситуаций. В то же время она приводит к таким темпам перемещений, которые делают соседей чужаками.

Значительная часть населения города живет почти так же, как обитатели большого отеля, встречаясь, но не зная друг друга . Результатом становится распад социальной солидарности и общественного мнения. Близкие отношения лицом-к-лицу в локальных ареалах заменяются случайными, мимолетными, равнодушными контактами. Возникает крайняя индивидуация персонального поведения, которая превращает городской локальный ареал в нечто совершенно отличное от местечкового или де-

35

Park R.E. Suggestions for the study of behavior in the urban environment // Park R.E., Burgess E.W. The city. — P. 40-41.

В рекламе одного нового манхэттенского многоквартирного дома, опубликованной в «New York Times», говорится: «Желающим поселиться не нужно одеваться плохо, когда они обращаются. Наши цены фиксированы и одинаковы для всех». Об удивительной анонимности городской жизни свидетельствует недавнее сообщение из Филадельфии, в котором говорится, что полиция разыскивает молодую женщину, исполнявшую роль неверных жен для филадельфийской «фабрики разводов»!

ревенского сообщества. В нем нет никакого общего запаса опыта и традиции, никакого единодушия в интересах, чувствах и установках, которое могло бы служить базой для коллективного действия. Локальные группы не действуют. Они не могут действовать. Локальная жизнь рушится.

Перевод с англ. В.Г.Николаева

2004.04.046. ПОСЛЕСЛОВИЕ К ПУБЛИКАЦИИ ГЛАВ ИЗ КНИГИ Х.У.ЗОРБО.

Харви Уоррен Зорбо (1896—1965) — американский социолог, один из представителей блестящей плеяды исследователей, которые составили славу Чикагской школы социологии в пору ее наивысшего расцвета в 30-е годы ХХ в. После обучения и защиты докторской диссертации на факультете социологии Чикагского университета Зорбо работал (с 1927 г.) на факультете социологии воспитания в университете Нью-Йорка. Известность ему принесла его первая и единственная большая работа, написанная на базе его диссертационного исследования, — книга «Золотой Берег и трущобы». Она была впервые издана в 1929 г. в «Социологической серии Чикагского университета», включившей в себя целый ряд ныне классических работ, и с тех пор не раз переиздавалась.

Книга имеет подзаголовок «Социологическое исследование чикагского Ближнего Норт-Сайда» и представляет собой подробнейшее описание этого небольшого по размеру района Чикаго, расположенного к северу от Большой Петли (делового центра города). В книге наглядно иллюстрируется типичный для многих американских (и не только) городов феномен сегрегации, в условиях которой крупный современный город превращается в «мозаику» социальных миров, тесно соседствующих друг с другом, но при этом жестко разделенных социальными барьерами; переходы из одного социального мира в другой часто переживаются человеком как скачкообразные, хотя для совершения подобного перехода порой достаточно совершить небольшую пешую прогулку. С такой «прогулки» и начинается книга. Первая глава «В тени небоскреба» написана в форме дневника путешественника, который решил однажды прогуляться по родному городу и был поражен тем, что на небольшом пятачке территории размером чуть более четырех квадратных километров уместилось несколько совершенно разных по внешнему облику и социальной атмосфере миров, между которыми нет практически никаких связей. Последующие главы посвящены описанию этих полузакрытых городских миров: Золотого Берега с его броским богатством и показной роскошью