2004. 03. 018. Зорбо Х. У. Золотой Берег и трущобы (избранные главы). Zorbaugh H. W. The gold coast and the Slum: a sociological study of Chicago's near North side. - Chicago: Univ.. Of Chicago Press, 1929. - P. 46-61, 63-86 Текст научной статьи по специальности «Философия, этика, религиоведение»

CURRICULUM: СОЦИОЛОГИЧЕСКАЯ КЛАССИКА

2004.03.018. ЗОРБО Х.У. ЗОЛОТОЙ БЕРЕГ И ТРУЩОБЫ (ИЗБРАННЫЕ ГЛАВЫ).

ZORBAUGH H.W. The Gold Coast and the slum: A sociological study of Chicago's Near North Side. — Chicago: Univ. of Chicago press, 1929. — P. 46-61, 63-86.

Глава III ЗОЛОТОЙ БЕРЕГ

«"Золотой Берег", вытянутый вдоль Северной набережной от Ист-Чеснут-стрит до Линкольн-парка и простирающийся за запад до Норт-Стейт-Парквэй, — это место, где живут лидеры чикагских "четырехсот семей".

Четыреста семей — это те, кто "добились успеха". Они образуют группу, обладающую самосознанием. У них имеются свои особые нравы; "хороший тон" и разные мелочи жизни чрезвычайно для них важны. Нарушить социальный кодекс — грех несоизмеримо больший, чем нарушение Десяти Заповедей. Джентльмен может пить, играть в азартные игры, но ни при каких обстоятельствах не должен появляться на полуденном чаепитии в визитке и приходить на обед, не надев смокинга. Насколько сложен этот социальный кодекс, показывает объем "Синей книги этикета" Эмили Пост, где эти правила кодифицированы для страждущего "обывателя", для тех, кто не рожден к хорошим манерам. Четыреста семей имеют свои собственные газеты, «Club-fellow» и «Town Topics»; ежедневные газеты посвящают целые колонки их приездам и отъездам; у них есть собственные клубы, такие, как «Онвэнтсиа» и «Казино», собственные летние колонии в Лейк-Форесте, Хаббард-Вудс и полудюжине других мест. Они живут в совершенно ином мире, нежели остальное население города, гражданами которого они являются. В этом мире они ведут калейдоскопически стремительную жизнь, которая вращается вокруг фешенебельных отелей на Набережной, престижных мест отдыха, "мелкой благотворительности", игры в гольф и верховой езды, не говоря

уже о бридже и званых обедах с периодическими выездами на улицу Ла-Саль. И прерогативы этого мира они ревностно оберегают»1.

Таково, на первый поверхностный взгляд, «высшее общество». Таков Золотой Берег. Ибо в Чикаго все, что стоит особняком, все эксклюзивное, все, что несет на себе отметину l'haute société, сосредоточено вдоль «набережной» между отелем «Дрейк» и Линкольн-парком или вдоль тихих, аристократических улиц, непосредственно примыкающих к этому отрезку набережной. Здесь мы находим наибольшее сосредоточение богатства в Чикаго. Здесь живут многие из тех, кто достиг особых успехов в промышленности, науке и искусствах. Здесь расположены самые фешенебельные отели и клубы Чикаго. Здесь живут две из шести тысяч людей, чьи имена занесены в светский реестр Чикаго и его пригородов, и в числе этих двух тысяч - люди, признанные лидерами «высшего общества».

Но если мы всмотримся более пристально в жизнь, протекающую в этих роскошных гостиницах, в этих «эксклюзивных» клубах, в этих величественных и неприступных особняках, то картина становится менее ясной. Ибо что такое, в конце концов, «высшее общество»? Заслышав этот вопрос, лидеры общества и редакторы светских хроник качают головами, выглядят озадаченными и лишь беспомощно улыбаются.

Поколение тому назад на этот вопрос сразу бы ясно и четко ответили: «Социальное положение — это вопрос семьи, происхождения, аристократии». Старое «высшее общество» было кастой, едва ли не кланом. Старые «светские собрания» были почти наследственным институтом. Наследницы старейших семей были главами клана и вершителями социальных судеб. Приглашение на светские собрания было надежным признаком социального ранга. Если кого-то принимали в собраниях, то его принимали везде в «высшем обществе».

Однако рост города, с его денежными стандартами и его экономической организацией, с его необычайной мобильностью и самой силой многолюдности, не мог не изменить природу «высшего общества», равно как не мог не изменить и все другие стороны социальной жизни. Старое «общество», базировавшееся на наследовании социального положения,

1 Документ 3. Документы, на которых основана эта глава, были все без исключения написаны жителями Золотого Берега. Следовательно, они представляют в большей степени благожелательные наблюдения и ироничный самоанализ, чем завистливую нетерпимость. По понятным причинам эти документы публикуются здесь анонимно.

осталось в прошлом, и на смену ему пришло «высшее общество» клик и социальных кругов, богатства и показухи и, прежде всего, молодости.

«В Чикаго больше нет того высшего общества, какое было в прошлом. Вместо этого существует несколько небольших групп. Одна маленькая группа танцует до упада, другая пьет до потери сознания и охотится, третья — до умопомрачения играет в бридж. Каждая занимается чем-то до потери пульса и в величайшей спешке. Спешка и создает эти мелкие группы на месте прежнего, более широкого и достойного общества. Эти мелкие группы собираются на "приемах". Но они не смешиваются: разбиваются на те же маленькие группы по десять-двадцать человек и танцуют в своем узком кругу, как будто в зале кроме них никого нет. Они не желают с риском для себя знакомиться с новыми людьми, беседовать с кем-то, кто не особенно им нравится, танцевать с кем-то, кто не очень хорошо танцует. Они пытаются даже избежать встречи с хозяевами дома.

У светского общества ныне нет лидеров, какие были в прошлом, — грациозных, очаровательных, поистине гостеприимных старых дам. Эти женщины были реальными лидерами. Чтобы быть признанным членом высшего общества, нужно было быть в их списках. Они могли приглашать тех, кого выбирали — какого-нибудь эксцентрика или денди, в зависимости от случая, — и тот факт, что человек был приглашен в этот дом, гарантировал любезное признание его всеми. Вот реальный критерий лидерства. Это лидерство, возможно, еще существует в Европе и в некоторых городах нашей страны, но только не в сегодняшнем Чикаго. Чикагское высшее общество находится в руках молодежи — клик очень богатых молодых людей. Лидерство часто рассредоточено по нескольким кликам, или в какой-то один сезон на вершине находится одна клика, а в другой сезон у власти оказывается уже другая. Мельтешение так велико, конкуренция настолько остра, что практически во всех великосветских кликах не осталось ни одного человека, который бы находился там в силу происхождения из хорошей семьи, личного очарования и культуры. Эти люди должны приноравливаться к стандартам текущего дня — элегантно одеваться, посещать светские мероприятия, быть остроумными и общительными, — иначе о них забудут; а забвение, надо сказать, приходит быстро.

Сегодняшнее высшее общество хаотично. Несомненно, это обусловлено ростом города. Крупные состояния и огромные богатства привели к хвастовству и нарочитой демонстративности. Город так велик, что высшее общество уже не может сохранить свою целостность. Ускорившийся ритм города возвел на светский трон молодых» .

2 Документы 4 и 5. Один из этих документов был составлен женщиной, принадлежащей к одной из старейших и самых аристократических семей Чикаго; другой - мужчи-

Суть изменения в характере «высшего общества», пришедшего с ростом города, можно выразить одним предложением: «Человек больше не рождается с определенным социальным положением; он достигает социального положения, играя в "социальную игру"». И это верно как для «высшего общества» Чикаго, так и для «высшего общества» Лондона или Нью-Йорка3. В каждом крупном городе наследственные и традиционные социальные барьеры рушатся. «Высшее общество», в старом смысле, заменяется «социальной игрой», и в сегодняшнем Чикаго человек должен постоянно «играть в игру», чтобы сохранить за собой то вызывающее зависть отличие, которое известно как социальное положение.

Социальная игра

«Социальная игра» — это постоянная конкуренция между «вхожими в высший круг» за отличие и превосходство и постоянная борьба со стороны тех, кто «не вхож» в этот круг, за то, чтобы в него прорваться. Возможно, лучшим критерием социального положения, составляющего заветную цель «социальной игры», является Светский реестр, тонкая синяя книга, владеть экземпляром которой может только тот, кто в нее вписан, и которая содержит полный список лиц, вхожих в высший свет, со всеми данным об учебе в университете, членстве в клубах, браке, связях и смерти. Чтобы имя человека было внесено в Светский реестр, «он не должен "работать по найму", должен подать заявку и должен быть безупречным во всех отношениях»4.

Светский реестр, однако, лишь ставит печать одобрения на тех, кто уже достиг успеха. Он всего лишь удостоверяет, что они уже являются члена-

ной, очень популярным в сегодняшнем светском обществе, которого все время приглашают руководить светскими и благотворительными мероприятиями. Их комментарии можно было бы почти дословно найти в книге миссис Джон Кинг ван Ренселер «Социальная лестница», описывающей историю высшего общества Иью-Йорка.

3 См.: Mrs. John King Van Rensselaer. Loc. cit., а также документ 6.

4 Документ 3. Интересное описание таинств Светского реестра см. в: Hall N. S. The ins and outs in American society // Liberty. — February 13, 1926. Одним из поразительных фактов, касающихся Светского реестра, является то в высшей степени безоговорочное согласие, с которым высшее общество принимает его вердикты. Разговаривая однажды в полдень с несколькими признанными лидерами чикагского высшего общества, автор снро-сил, что служит критерием социального положения. Было высказано единодушное мнение, что принятие в Светский реестр — пожалуй, самый надежный критерий. При этом никто не имел ни малейшего представления о том, кто отбирает имена в Светский реестр и на каком основании они в него включаются.

ми определенных клубов, мелькают на некоторых светских мероприятиях, входят в какие-то списки приглашенных. <.. .>

Именно вокруг этих клубов и отелей, этих «событий» сезона — светских приемов, балов, оперной première, пасхального шествия — вращается показной формальный маскарад «высшего общества». Приглашения на приемы и в члены «привилегированных» клубов — необходимые составляющие социальной игры. Для некоторых они и в самом деле являются желанными призами. Но внутри всего этого маскарада идет «борьба» за более высокие ставки: за приглашения на некоторые закрытые вечеринки в опере, «обеды ста» в Казино, званый обед и танцы в «Сэддл энд Сайкл», на встречу с принцем Уэльским, где «выбираются наследники социального трона города», — борьба за постепенное включение в число тех, кого признают вершителями судеб четырехсот семей.

«Средства, c помощью которых члены четырехсот семей становятся судьями светского мира, попадая в верхнюю десятку, многочисленны и разнообразны. Одна достигает этого, устраивая всемирную ярмарку и играя видную роль в оказывающихся на виду городских движениях, после чего начинает мелькать в газетах, и дело сделано; ибо порядок, в котором появляются имена в колонках светской хроники, и частота, с которой они в них появляются, служат довольно точным индикатором социального влияния. Кто-то спонсирует и возглавляет клуб "Казино"; кто-то покровительствует искусствам; другие поднимаются наверх за счет денег и расточительности в расходах. Иногда средством попадания на вершину является спонсирование каких-то известных благотворительных мероприятий»5.

Вне эксклюзивных цитаделей четырехсот семей всегда толкутся люди, жаждущие пробиться в этот закрытый круг. «Социальная игра» создала новый социальный тип — «карьериста». Ухищрения «карьериста» многочисленны и коварны. Самым очевидным шагом наверх является блестящий брак; но этот путь открыт только для мужчин6. Большинство карьеристов стремятся купить вход в высшее общество — не открыто, разумеется, а тактично и украдкой, под именем благотворительности. Многие «взбираются наверх», умело пользуясь постановочными средствами: откапывают где-то титулованного иностранного émigré, автора

5 Документ 3.

6 Изредка, правда, бывает, что светского успеха достигают жены мужчин, женившихся на «низших по положению».

бестселлера или последнюю оперную сенсацию и делают его повальным увлечением сезона7. Способность организовать великолепный салон, затащив туда пару знаменитостей и некоторое количество «нужных людей» в качестве гвоздей программы, обеспечила не один социальный триумф. Наконец, бывают иногда и странствующие рыцари «высшего света», как, например, Уорд Мак-Аллистер поколение тому назад, которые достигают успеха исключительно силой своей личности8. Какой бы маршрут для движения наверх ни выбирал карьерист, при этом неизменно требуется долгая и тщательно спланированная кампания.

«Допустим, у некой миссис Джон Джонс есть светские амбиции. Она замужем за человеком, который сколотил состояние на Северо-Западе на заготовках леса. Она со всей семьей переезжает в Чикаго. Так вот, может ли она добиться, чтобы ее имя было внесено в Светский реестр? Никто из членов семьи не работает по найму. Семья во всех отношениях безупречна; в конце концов, лес окружен ореолом романтики. Но нет: сначала она должна быть принята в свете. Она должна, грубо говоря, "вскарабкаться наверх". Так вот, из шести тысяч человек, чьи имена внесены в Светский реестр, есть около двухсот или, возможно, трехсот, которые образуют "верхний слой"; а среди этих трехсот около десятка составляют "élite". Задача миссис Джонс — сделать так, чтобы ее пригласили на обед в один или несколько домов, относящихся никак не меньше чем к "верхнему слою", а лучше всего к "élite". Но миссис Джонс не может добиться этого, первой пригласив этих людей в собственный дом; на ее приглашение бы подчеркнуто не ответили.

Миссис Джонс из восточного промышленного города поступает так. Первым делом она снимает апартаменты в одном из фешенебельных отелей на Набережной. Ее дочка знакомится в отеле с дочерьми женщин, имена которых внесены в Светский реестр. Затем она устраивает день рождения дочери, на который приглашаются эти ее новые подружки. Теперь их матери чувствуют себя перед ней в долгу. Ее приглашают на чай, на танцы и, наконец, на званый обед. Так она достигает успеха. Приглашение на политическое собрание или свадьбу ничего не значит — кроме возможностей. Первым шагом является приглашение на чай. Затем следуют танцы, ленч и, наконец, званый обед, который эквивалентен сертификату принятия в высшее общество, — и чем более узок круг приглашенных, тем больше завидуют такому сертификату.

7 Документ 3; например, светские приключения «Топси и Евы».

8 См.: Mrs. John King Van Rensselaer. The social ladder. — P. 205 ff.

Чаще, однако, амбициозные личности взбираются наверх по маршруту "мелкой благотворительности". Ибо у каждой из тех, кто на виду в высшем свете, есть своя "скромная" благотворительная организация или свое политическое или социальное движение. Миссис ван Дерфельт проводит в своем доме послеполуденные собрания Комитета женщин-демократок. Миссис Джонс на них ходит. Чуть позже она подходит к миссис ван Дерфельт со словами: "О, миссис ван Дерфельт, я только что услышала, что Вы заботитесь о Доме детей-калек, и какая восхитительная работа там проводится. Не могу ли я внести какой-нибудь маленький вклад?" После этого миссис ван Дерфельт чувствует себя в большей или меньшей степени обязанной пригласить миссис Джонс на чай. Игра продолжается. И если миссис Джонс умело использует свои карты, уже на следующий год ее имя можно будет найти в Светском реестре.

Еще одна хитрость карьеристки — отправить детей учиться в фешенебельную школу, где они познакомятся с детьми из "четырехсот семей". Через

9

детей происходит встреча родителей, и делается первый шаг».

Успешная «карьеристка» — подлинная художница и в саморекламе, и в умении добиться того, чтобы ее имя не исчезало из колонок светской хроники, и в связывании себя с «правильными» людьми и «правильными» вещами10.

«Социальная игра», ведется ли она ради того, чтобы попасть в круг избранных, или ради того, чтобы в нем удержаться, требует постоянного планирования, маневрирования, взаимных пригла-шений, попыток «удержаться на плаву». Ибо в сегодняшнем «высшем обществе» необходимо не выбиваться из ритма, в противном случае ты из этого «общества» выпадаешь. Положение человека никогда не бывает настолько надежным, чтобы он мог позволить себе расслабиться, если только его не устраивает перспектива жить воспоминаниями о прошлых успехах.

«В и ее муж, А, являются членами самой блистательной группы в чикагском высшем обществе, причем членами, которые денно и нощно трудятся, чтобы сохранить свое положение. Их entrée произошло благодаря тому, что оба при-

9 Документ 3.

10 См. документ 7: «Миссис Х, которую мы с Вами хорошо знаем, не упускает ни одной хитрости. Она занимает положение в попечительском совете фешенебельного клуба, участвует в одном совете попечителей с миссис Y, и на следующий день Вы читаете об этом в Dowager's Column. Она подходит к каждому на закрытых вечеринках: "Я точно уверена, что видела Вас прошлым вечером у миссис Маккормик". У миссис Х есть фотография, на которой она запечатлена с группой детей из приюта, и эта фотография публикуется на следующий день после "закрытой вечеринки" у миссис Z, хотя на самом деле никаких детей с нею не было».

надлежали к семьям, входившим в светское общество прошлого поколения, и благодаря учебе в частных школах, которые принимали лишь детей из фешенебельного мира или детей, имевших хорошие рекомендации. В годы детства и юности это гарантировало приглашения на вечеринки, устраиваемые для детей из лучших домов, и означало более или менее близкое знакомство с высшим обществом того времени.

Но поскольку А имел относительно небольшой доход, развернулась настоящая борьба за сохранение этого положения после того, как они поженились и обосновались в собственном доме. В конце концов им пришлось отказаться от попыток содержать собственный дом, так как стоимость поддержания его в соответствии с принятыми в их кругу стандартами была слишком велика; они смирились с необходимостью и сняли номер в самом эксклюзивном отеле в этом районе.

Их реальное "влияние" пришло благодаря необычайной веселости и энергии, которой оба буквально одержимы. В необычайно одухотворена и вносит оживление в любое сборище, в котором участвует. Такова ее репутация, и она неукоснительно ей соответствует. Ни один комедийный актер, находясь на публике, не мог бы быть более безжалостным к самому себе. Иногда я видел ее вконец измотанной и опустошенной, даже подавленной, после вечеров и танцев, на которых она была "душой общества".

А получает от светской жизни неподдельное удовольствие; это бросается в глаза и сразу же чувствуется. Он популярный заводила на танцах и других развлекательных мероприятиях. Его высокая, хорошо сложенная фигура, грациозные жесты и радостная улыбка вызывают в собравшихся взрыв воодушевления. "Перед этим я всегда выпиваю целый бокал шампанского, а на следующий день не подымаюсь с кровати", — поясняет он, соглашаясь, что напряжение и поздние часы "выжимают" его "до нитки".

Эти энергия и веселость, эта готовность во что бы то ни стало оказать услугу друзьям — от помощи в выборе наимоднейшего бального платья до заказа цветов на похороны — и составляют те активы, которые обусловливают их успех вопреки низким доходам. Они одеваются со всей тщательностью — всегда что-нибудь очень модное и эксклюзивное, и при этом чуть-чуть опережающее популярный стиль. Они принимают гостей в том же духе, с тщательно продуманными интервалами, и тратят уйму времени и энергии на то, чтобы на их вечеринках было интересно и свежо. Они досконально продумывают, кого включить в список гостей: не должно быть никакого риска, только признанные достойные люди да, быть может, какой-нибудь оперный певец, правильно подобранная звезда сцены

или литературное светило; званые обеды, обед с танцами, недолгие чаепития в Казино для очень нужных людей, встреча в узком кругу в отеле»11.

Листки календаря светской женщины за месяц наглядно изображают этот постоянный круг деятельностей, составляющих социальную игру:

«Парикмахерская — один или два раза в неделю.

Маникюр — один или два раза в неделю.

Массаж — раз в неделю.

Посещение портного.

Шоппинг — несколько раз в неделю.

Балетный класс для сохранения фигуры — раз в неделю.

Урок французского, в группе из шести человек, в доме подруги — раз в неделю.

Лекции — Бриджесовские чтения из шести лекций (есть время посетить только три) в "Плейхаусе" и клубе "Фортнайтли".

Клубные собрания — два клуба, каждым ежемесячно проводится собрание в "Фортнайтли"; без духовного подъема; чтение статей членов, а также ленч или чай».

По большей части, жизнь Золотого Берега складывается из постоянного выставления себя напоказ. Ведь, чтобы остаться в кругу избранных, каждый должен постоянно быть в курсе всего происходящего, своевременно отвечать на поступающие от других приглашения и взносы в свои благодетельные фонды ответными приглашениями и взносами в их благотворительные фонды. И эта игра становится настолько сложной, что может требовать найма полноценного светского секретаря. У одной из богатейших «замужних девушек» Чикаго есть, например, список рассылки приглашений, включающий две тысячи имен; он состоит из двух частей, одна из которых содержит имена тех, кому она просто чем-то обязана, а другая — имена тех, с кем она должна поддерживать контакт, чтобы оставаться в игре. Она вынуждена иметь секретаря, который занимается ее корреспонденцией, планирует ее танцевальные вечера и приемы, рассылает приглашения, отвечает на поступающие приглашения и ведет учет ее светских обязательств. В сущности, требования игры таковы, что

11 Документ 8.

выросла целая когорта женщин, чьей профессией является составление списков видных холостяков, детей, их возрастов и дней рождения, переездов семей, заключаемых браков, разводов, а также выпуск пригласительных списков и распоряжение танцами, обедами, приемами и т. п.

«В досье светского секретаря есть один интересный список: список "пятисот танцующих мужчин". Это подходящие в мужья молодые холостяки, чьи имена внесены в Реестр, которые необычайно хорошо танцуют и играют в бридж, могут поддержать светскую беседу и сносно играют в гольф или теннис. Этот список служит матроне, когда она желает устроить большой бал, домашний праздник и т. п.

Далее, есть "парадные мальчики". Это молодые люди из других городов, с хорошими связями, обычно закончившие университет, работающие по найму в видных фирмах города, живущие в фешенебельных холостяцких апартаментах или доходных домах — еще не включенные в чикагский Светский реестр, но живущие надеждой в него попасть. Эти мужчины со стороны встречаются с девушками из четырехсот семей, которые предпочитают веселиться с ними, а не с "танцующими мужчинами", подобно тому как девочки с "Главной улицы" противопоставляют нового мальчика городским мальчишкам. Это мужчины хоть куда, их часто куда-нибудь приглашают, и часто один из них является светским львом сезона. Их имена тоже будут обнаружены в списках светского секретаря.

Также она может иметь возможность свести парвеню со светскими амбициями с кем-нибудь из "маленьких братьев богатых" — тех молодых светских холостяков с ограниченными средствами, которые из "чисто профессиональных

соображений" будут отправлять самого малообещающего кандидата в светское

12

плавание» .

Такова социальная игра, в которую играют на Золотом Берегу. По сути, это борьба за статус и престиж, за положение и влияние. Она включает в себя искусство публичного существования, преподнесения себя и расточительности в расходах; результатом становится такая известность человека, которая больше нигде в городе не обнаруживается. Некоторые играют в эту игру из чистого тщеславия; некоторые — потому что рождены к ней и потому что «должны это делать». Женщины делают ее профессией, призванной приумножить состояния их мужей. Авантюристы играют в нее ради золота. Другие играют в эту игру ради власти, в силу того, что им больше нечем заняться, или из чистой любви к острым ощу-

12 Документ 3.

щениям. Но какой бы мотив ни заставлял людей играть в эту игру, в конце концов она превращается в страсть к признанию, становящуюся центром, вокруг которого организуется жизнь. И эта социальная игра, эта страсть к признанию, становится главенствующим интересом в жизни по крайней мере трети той группы, которую мы знаем как «высшее общест-во»13.

Социальный ритуал

Вокруг социальной игры выросла масса ритуалов, т.е. конвенциональных способов делания чего-то, служащих отграничению аристократии от «простых людей». И социальный контроль в «высшем обществе» осуществляется по большей части через этот ритуал. Для «карьериста», человека, не уверенного в своем положении, социальный ритуал заменяет Десять Заповедей. Нравы более широкой группы могут безнаказанно попираться — если их попирают «вполне конкретные» люди и если их попрание не афишируется слишком вопиющим образом. Но есть в социальном ритуале конвенции, нарушение которых грозит изгнанием. При этом даже значительная часть ритуала может игнорироваться теми немногими, чье социальное положение не ставится под вопрос, — если эти немногие обладают тем неопределимым нечто, тем незаменимым сочетанием уверенности и тонкого чутья, которое известно как savoir faire.

Одна женщина из высшего света пишет наполовину в шутку, наполовину всерьез об этом ритуале:

«Пока у вас нет прочного социального положения, не живите к северу от Норт-авеню или к западу от Норт-стейт-стрит и будьте внимательны при выборе квартала. Если вы вынуждены жить в отеле, поселитесь в "Дрейке", "Блэкстоне", на Озерной набережной, в "Амбассадоре" или "Пирсоне". Варианты из этого списка не содержат ничего необычного, но нужно все тщательно продумать. Не пользующийся одобрением квартал или отель будет доказывать другим, что вы нежелательны.

Обслуживание — дело торжественное, если кто-то пытается его организовать. Молодым людям подобает, принимая гостей, обходиться без слуг. Но если слуги есть, абсолютно необходимы определенные формы. Служанка опрятна и бесшумна, а после пяти одета в черное. Лицо слуги или служанки совершенно

13 Документ 9.

лишено выражения. Слуга должен открывать дверь, когда приходят гости или кто-то звонит. Стол должен быть надлежащим образом накрыт. Скатерть на столе непопулярна; центральное освещение ни к чему; требуется свечное освещение без теней. Служанка должна знать правила обслуживания сидящих за столом; было бы непростительно, если бы служанка убирала со стола больше одной тарелки за раз.

"Быть хорошо ухоженным" — так можно суммировать нерушимую заповедь. Идеально подстриженные и уложенные волосы, одежда без единой пылинки и единого пятнышка, изысканные туфли или безупречные гетры ("банкиры всегда носят гетры"). Ногти у женщин должны быть отполированы; мужчины тоже могут это сделать. Один раз (или два раза) в день душ — это часть ритуала. Нижняя одежда в последние десять лет приобрела новую важность. В прошлом человеку надлежало быть чистым, но в выборе нижней одежды он мог позволить себе исходить из личного вкуса или личного удобства. Сегодня сицилийская мать с гордостью показывает, что на ее ребенке надето семь рубашек; а модница приходит в смущение, если кто-то узнает, что она носит под платьем больше, чем могло бы уместиться в большом кармане пальто. Какое-то время нельзя было избежать розового шелкового крепа. На нем могли быть мелкие цветочки, но не слишком много: "М. прислала мне розовую креповую сорочку со множеством разноцветных цветочков — распутное нижнее белье. Я отослала его в магазин 'Белый слон' на распродажу старых вещей". Если врач советует ей носить шерстяные вещи — и даже длиной до колен и с короткими рукавами, — она изо всех сил старается скрыть это от своего портного и от хозяйки дома, в котором гостит в уик-энд. Если скрыть это не получается, она дает объяснения; но никакие объяснения не помогут, если она и дальше следует этой привычке. "Она — из тех, кто носит шерстяное нижнее белье!"

Одежда должна соответствовать преобладающей эксклюзивной моде, но только не крайностям массовой моды. "Конечно, никто не носит зеленые туфли или ботинки в дневное время, как поступают сплошь и рядом на Уилсон-авеню". Когда новым стилем овладевает продавщица, этот стиль отвергается. "В наши дни почти невозможно иметь эксклюзивную одежду. Толпы от Нью-Йорка до Канзаса мгновенно все копируют!" Женщина из l'haute société не надевает на улицу вечерние туфли, как не носит платье вечернего покроя с вырезом, соответствующими рукавами и из соответствующей ткани в дневное время. Стиль в светском кругу должен соблюдаться с головы до пят. Плохие перчатки, неверная линия поведения, неказистые туфли портят впечатление, которое человек стремится произвести. "Она не знает, что значит быть по-настоящему светской женщиной". Бесполезно даже пытаться перечислить то, что идет в ногу со временем;

слишком быстро все меняется. "Где ты достала это норковое пальто, дорогая? Должно быть, съездила на Уилсон-авеню? Ты же выглядишь как содержанка". Эксгибиционизм в одежде, видимо, больше преобладает на "Boule Miche", чем на "Золотом Берегу". Это можно объяснить разницей групп, на которые они пытаются произвести впечатление. "Boule Miche" стремится впечатлить весь мир; "Золотой Берег" желает произвести впечатление на тех, кто следует более эксклюзивной и утонченной моде.

Визитная карточка, почтовая бумага, приглашения — все это вещи, требующие абсолютного соответствия одобренным стилям. Никогда не звоните по телефону; если вы это делаете, то это доказывает, что вы приехали из Спайксвил-ла, штат Канзас, или еще из какого-нибудь места, плетущегося на четверть столетия позади эпохи. В опере никогда не выходите из зала после первого акта; подождите, пока закончится второй акт. Не стоит носить с собой сверток или зонтик. Как-то одну артистку пригласили на музыкальный вечер в один из лучших домов "Золотого Берега". Был дождь, и она пришла с мокрым зонтиком. Она прошла мимо слуги у парадного крыльца, поднялась по устланным коврами лестницам и подошла к домашнему слуге, стоявшему у двери. Она протянула ему свой мокрый зонтик. Он равнодушно на него взглянул, но не сделал даже движения, чтобы его взять. Человека, который носит с собой зонтик, нельзя было приглашать.

Неуместно добираться на светские мероприятия трамваем или в "желтом кебе". Есть гаражи, которые рекламируют автомобили, выглядящие точь-в-точь как частные, и по случаю светских мероприятий можно ими воспользоваться. Большинство людей, которых вы знаете, нельзя везти в оперу в "желтом кебе". Излишне даже говорить, что никого и никогда нельзя доставлять на светские мероприятия трамваем, даже днем.

Извинения, рукопожатия, представления должны использоваться чрезвычайно внимательно. Вы можете извиниться, если опоздали, но нельзя этого делать в случае, если подгорела рыба, если у служанки плохая прическа или если вы надели перчатки тогда, когда надевать их не следовало. Если вы молоды или отправляетесь в компанию младших, то можете при случае ввернуть такие слова, как "проклятье!", "черт побери", "о, май год!" Говорят, проходят даже такие выражения: "Заткни свой чертов рот!" Но сказать: "Мне чрезвычайно приятно вас видеть", — было бы практически гибельно. Nil admirari, если только удивления, восхищения или комментария от вас не ждут. Если вам нужно рассмотреть какие-то детали комнаты или костюма, делайте это так, чтобы никто не заметил. Любопытство — верх дурного воспитания.

Вы можете стоять на голове в гостиной на большой или маленькой вечеринке, если делаете это правильным образом и в подходящий момент; можете ползать по полу на корточках; можете класть локти на стол. Если вы достаточно молоды, то можете, словно вам всего девять лет, затеять схватку с совершенно чужим молодым человеком, который выглядит живым воплощением YMCA, а он может намотать носовой платок вам на шею, привлечь вас к себе и поцеловать. Все это может произойти на самой что ни на есть светской вечеринке, и если вы в совершенстве владеете savoir faire, никто критиковать вас не будет. Но если вы неправильно держите ложку или вилку, в этот дом вас никогда больше не пригласят. Довольно странно, но человек, который может вдруг воспользоваться зубочисткой, никогда не получает даже первого приглашения. В человеке, который может воспользоваться зубочисткой, есть что-то такое, о чем можно сказать, даже если вы никогда не общались с ним за столом.

Если вы допускаете промах, совершенно ясно, что вы его допустили, и тут ни объяснения, ни обман не помогут. Лучший выход из положения — принять установку, что это не заслуживает внимания: что это скорее забавно, что так и должно было быть, что это совершенно не имеет значения, потому что вы это сделали. "Все, что я делаю, правильно, потому что это делаю я", — так наставлял свою юную дочь один хорошо известный светский предводитель. "Я добралась трамваем", — говорите вы с усмешкой или с оттенком полного хладнокровия, создавая впечатление, что вы из тех девушек, которые поступают так, как им хочется, что вы выше всякой критики. Моя подруга была с визитом в одном из самых эксклюзивных сельских домов в самой эксклюзивной из летних колоний. После полудня, когда все играли в поло, она вернулась в дом с двумя молодыми людьми до возвращения хозяйки дома. Слуга без всякого выражения на лице принес великолепный и должным образом сервированный чайный столик и другие столики, сообщив, что хозяйка сказала по телефону, что к чаю не вернется. Моя подруга никогда не пила чай таким образом; она была полностью уверена, что сама бы никогда так не поступила, и на миг похолодела. Это было совершенно непростительно; она бы опозорила себя и свою хозяйку. Она повернулась к дворецкому: "Вы принесете нам наконец чай, Хутон?" Потом рассмеялась: "Или, может быть, Вы нас обслужите, мистер К.? Чай для меня дело серьезное. Я никогда этим не интересовалась и наверняка сделаю что-то не так. Ужасно неженственно, наверное". Затем она продолжила беседу, сохраняя атмосферу полной уверенности.

Врожденные хорошие манеры должны быть хладнокровными; должен быть дух благополучия и успеха. Незаменимо изящество в точно отмеренных дозах, которое в одной дозе согревает собеседника, а в другой охлаждает его. Для

успеха в обществе требуется атмосфера полной уверенности в себе, непринужденной непоколебимости с примесью hauteur»14.

Социальный ритуал, вместе с теми установками, которые вокруг него группируются, служит одновременно опознавательным знаком принадлежности к четыремстам семьям, средством общения между членами этих семей, а также барьером, отделяющим эти семьи от остального мира. Поведенческие паттерны, воплощенные в этом ритуале, которые можно суммировать словами «хороший тон» и savoir faire и за которыми кроется жестокая конкуренция социальной игры, конституируют основную силу социального контроля в «высшем обществе». Но вместе с тем ритуал придает «высшему обществу» те непринужденность, достоинство и очарование, которые доводят до отчаяния многих «карьеристов» и служат предметом зависти для многих, кто не был «рожден к хорошим манерам».

Золотой Берег как сообщество

Золотой Берег имеет общую основу опыта и традиции. По правде говоря, за очень немногими исключениями, чикагские семьи, если углубиться в их прошлое на одно или два поколения, обнаруживают очень разные и не слишком аристократические корни. Но, как мы увидели, потребности социальной игры требуют, чтобы «высшее общество» жило в определенных соседствах, училось в определенных школах и университетах, принадлежало к определенным клубам, покровительствовало каким-то искусствам, служило в попечительских советах общественных и гражданских организаций, обладало определенными политическими предрассудками и, прежде всего, подчинялось общему ритуалу. Вследствие этого «высшее общество» приобретает более или менее общий запас опыта и традиции, установок и конвенций.

Более того, «высшее общество» является классово сознательным. «Я верю в аристократию, — пишет одна светская женщина. — В праздном досуге, роскоши, путешествиях и знакомстве с искусствами есть нечто такое, что дает человеку, который эти преимущества имеет, своего рода превосходство»15. В сознании этого превосходства «высшее общество» обособляет себя от всего, что можно назвать «простонародным».

14 Документ 10.

15 Документ 11.

«Солидарность этой группы, вероятно, столь же прочна, сколь и солидарность любой известной группы. Она базируется в немалой мере на материальных интересах. Она порождается осознанием выдающегося богатства, успеха, социального положения. Эта группа сознательно выражает себя в определенном образе жизни, в стандарте роскоши, который требует принятого и дорогого "стиля" в материальных деталях. Эта группа сознает свое общее отличие в личной внешности и манерах, а также свои общие устремления, которые реализуются в одобренных местах, обычно недоступных для других групп16.

Высшее общество считает себя выше всех других групп. Оно делает это вполне искренне и прямодушно, и осознание собственного превосходства дает ему некоторое ощущение ответственности. Оно обязано сохранять свой стандарт жизни, свой этикет, свой внешний блеск - как ради самого себя, так и из долга перед цивилизацией. Для этого оно не должно допускать никакого близкого контакта, никакого панибратства с другими группами. Неизбежный контакт с другими группами всегда сопровождается ясным пониманием превосходства высшего общества и невозможности равенства. Ребенка в школе и на игровой площадке тщательно оберегают от контакта с другими группами детей»17.

Однако «высшее общество» не только обладает общим багажом опыта и традиции и некоторой мерой самосознания, отделяющего его от других групп. Помимо этого, «высшее общество» в Чикаго в высокой степени локализовано, будучи сконцентрированным в пределах того участка Озерной набережной от Стритервилла до Линкольн-парка, который известен как Золотой Берег, участка не более мили длиной и не более двух кварталов шириной. Здесь сосредоточены определенные улицы, определенные семьи, определенные отели, определенные клубы, и их сегрегация разительно подчеркивается окружающим их ареалом меблированных комнат.

«В нынешнем поколении центр светской жизни в Чикаго всегда располагался в районе "Золотого Берега". За последние пять лет я была в Саут-Сайде от силы два раза и редко бывала севернее Линкольн-парка. Люди, живущие в нашем районе, фактически отказываются от всех приглашений на чай или званый обед в Саут-Сайд или севернее Линкольн-парка, если только они не исходят от какого-то особенно влиятельного лица или от очень близкого друга. В свою очередь, со всего остального города все ездят на светские мероприятия на "Золотой Берег".

16 Ср.: Веблен Т. Теория праздного класса. — М.: Прогресс, 1984.

17 Документ 12.

На самом деле, еще задолго до того, как последняя из старых семей переехала на "Золотой Берег", выяснилось, что для того, чтобы зазвать хотя бы кого-то на свои мероприятия, нужно устраивать их в Казино или в каком-то другом клубе "Золотого Берега". В Чикаго светская жизнь чрезвычайно локализованная и компактная, по сравнению, например, с Нью-Йорком. Последние из старых семей давным-давно перебрались на "Золотой Берег". Южный Берег и район вдоль Шери-дан-роуд к северу от Диверси18 — совершенно разные социальные миры. На севере города я никого не знаю, а на Южном Берегу живет разве что кузина — да и та могла бы с равным успехом жить в Сент-Луисе или в Нью-Йорке, если гово-

19

рить о ее принадлежности к моему социальному миру» .

Итак, казалось бы, Золотой Берег, где локализовано «высшее общество» с его самосознанием и общей традицией, должен быть сообществом. Битвы, которые Золотой Берег вел за то, чтобы на Норт-стейт-парквэй не заезжали автобусы, чтобы на Астор-стрит не строилось многоквартирное жилье и чтобы на Озерной набережной не размещались магазины, за то, чтобы не допустить расширения Набережной и разделаться с пляжем на Оук-стрит, демонстрирует возможность общего действия жителей Золотого Берега. Тем не менее анализ обнаруживает здесь меньше общности, чем кажется на первый взгляд.

Начнем с того, что «солидарность» Золотого Берега вовсе не базируется на проживании в пределах «Берега». Скорее, проживание на Золотом Берегу является результатом состязательной сегрегации в процессе социальной игры. Имеются остатки старого дружелюбия, основанного на локальном проживании. Некоторые из старожилов называют старых трамвайных кондукторов такими ласковыми именами, как «Полли-овечка» и «Тути». Но эти вещи интересны лишь постольку, поскольку они - остатки. Локальная жизнь, к которой они нас мысленно отсылают, осталась в далеком прошлом.

Мы увидели, что нынешнее «высшее общество» складывается из кругов и клик. Эти группы базируются на общности возраста, прихотей и преходящих интересов, а не на общности проживания, и жизнь Золотого Берега распадается по большей части на жизнь таких небольших групп.

18 Эта окраина Линкольн-парка, известная как Линкольн-парк-вест, является всего лишь составной частью Золотого Берега.

19 Документ 6.

«Золотой Берег разбит на мелкие группы. Есть, например, компания с Ди-вижн-стрит, состоящая из старых дев, холостяков и жизнерадостных молодоженов. В ней поддерживается своеобразная местечковая атмосфера с ее сплетнями и вечеринками. Половина мероприятий, на которые я хожу, проводятся на Дивижн-стрит. Каждый раз всех собравшихся объединяет какое-нибудь жаргонное выражение или какая-нибудь особенность в одежде. Но это никоим образом не соседское мероприятие; много часов проводим вместе, но кто живет в этих домах, мы так никогда и не узнаем»20.

В районе Золотого Берега, как и везде в городе, человек не знает своих соседей. На одном из чаепитий в этом районе, когда предметом обсуждения стала тема добрососедских отношений, все дружно говорили: «Нет, мы не знаем наших соседей»21. Одна женщина, живущая на Озерной набережной, сказала, что не знакома с женщиной, которая живет по соседству, хотя живет с ней бок о бок уже больше двадцати пяти лет. Другая женщина, живущая на Норт-стейт-парквэй, рассказала, что однажды увидела дым, идущий из дома по ту сторону улицы, и обзвонила всю округу в тщетной попытке выяснить, кто в этом доме живет. Опрошенные мужчины говорят то же самое22. Один заявляет, что не знает никого в квартале в любом направлении от того места, где сам он живет. Другой говорит:

«Между теми, кто живет в Норт-Сайде, нет добрососедских отношений. Я живу в отеле, где двадцать номеров, и из тех, кто там живет, я шапочно знаком от силы с пятью, а по-настоящему знаю лишь одного. Я не думаю, что у тех, кто там живет, есть хоть какая-то привязанность к этому месту: естественно, ее и не должно быть. Люди живут на Озерной набережной просто потому, что это самое дорогое место в городе».

Быстрый рост числа многоквартирных домов и отелей на Золотом Берегу только усиливает это. Прежде всего, сама природа жизни в многоквартирном доме и гостинице способствует вторичным контактам; более того, гостиница и апартамент все больше используются нуворишем и

20 Документ 6.

21 Документ 13.

22 Документы 15 и 16.

«карьеристом» как средство приобретения престижа через проживание на Золотом Берегу23.

Жителям Астор-стрит разослали анкету, призванную выявить установку этих людей в отношении места (locality), в котором они живут. Обнаружилось, что многие из них не мыслят Золотой Берег как сообщество, а его улицы — как соседства24. Большинство опрошенных утверждали, что из всех их интересов — светских, политических, религиозных, филантропических, профессиональных, интеллектуальных и эстетических — только «светские» сосредоточены в районе Золотого Берега. И мы уже видели, что «светские» интересы означают участие в социальной игре, а не соседские контакты. Более того, анкеты показали, что все эти люди без исключения проводят от трех до пяти месяцев в году за пределами города. У всех есть свои «летние места». Многие проводят какую-то часть года за границей или на восточных, западных и южных курортах. Следующие случаи довольно типичны для передвижений золотобереж-ных семей:

«А. - Имеет апартаменты на Норт-стейт-парквэй. В мае перебирается в Лейк-форест. Август проводит на северной вилле. Оттуда возвращается в Лейк-форест и остается там на всю осень. Последние два года часть зимы проводил за границей.

Б. - Покинул апартаменты в июне; уехал в Лейк-форест. В октябре переехал в отель "Дрейк". В феврале ездил в Палм-Бич. Вернулся в "Дрейк" в апреле. В мае уехал в Лейк-форест. В августе отправился в Дарк-Харбор, штат Мэн.

23 Две интересные спонтанные попытки организации соседств на неформальной основе бесславно провалились. Отель «Вирджиния» несколько лет назад решил устраивать по субботам вечерние танцы для своих гостей. Танцы имели большой успех, если иметь в виду увеличение числа участников; но при этом выяснилось, что никто из самого отеля в них не участвовал.

Позже одна женщина с Беллевю-плейс пригласила на обед нескольких своих соседей, которых знала. Во время обеда родилась идея регулярно проводить вечеринки, собирающие Беллевю-плейс. Однако ничего из этой идеи не вышло. Люди либо были слишком заняты, либо понятия не имели, кто такая миссис Такая-то, либо не проявляли к этому интереса, либо предпочитали встречаться с другими людьми и в других местах.

24 На вопрос анкеты «Считаете ли Вы окрестности Озерной набережной соседством или сообществом?» один человек ответил: «Я весьма озадачен тем, к чему клонит анкета. Разумеется, когда спрашивают, считаю ли я место, в котором живу, соседством или сообществом, сразу напрашивается ответ: "Дело безнадежное, старина, я больше ничем не могу Вам помочь. — Ну что на это сказать?"» (Заполненные анкеты хранятся в архиве Комиссии по исследованиям локального сообщества Чикагского университета.)

В. - Провел зиму в Санта-Барбаре. В мае уехал в Европу. Осенью несколько недель жил в отеле "Дрейк"»25.

Так что даже значительная часть «светской» жизни обитателей Золотого Берега сосредоточивается либо в фешенебельных приго-родах Чикаго, либо в фешенебельных местах летнего и зимнего отдыха, разбросанных по всей стране. Светский сезон длится всего четыре месяца. Затем наблюдается исход в более теплые климаты. В пасхальный период несколько недель могут проводиться в Чикаго. Затем каждый куда-нибудь уезжает на все лето26.

Следовательно, Золотой Берег вряд ли можно назвать сообществом. Это всего лишь престижное место для размещения собственного городского дома, где человек проводит светский сезон. Интересы большинства людей, живущих на Золотом Берегу, рассредоточены в пространстве. Здесь нет соседств; люди связываются друг с другом скорее как члены светских клик, нежели как соседи. Очень многие из тех, кто «живет» в окрестностях «Набережной», значительную часть своего времени проводят в других местах. Другие не являются членами самого «высшего общества». И солидарность тех, кто принадлежит к «высшему обществу», - солидарность скорее кастовая, чем основанная на совместности проживания. Тем не менее Золотой Берег — это почти сообщество, как и любая другая не иностранная локальная группа, находимая во внутреннем городе.

Глава IV

МИР МЕБЛИРОВАННЫХ КОМНАТ

На задворках бьющих в глаза роскошью апартаментов, отелей и домов Озерной набережной и тихих, тенистых улиц Золотого Берега расположен ареал болезненно однообразных улиц со старыми, покрывшимися копотью домами, не отличающимися чистотой аллеями и ветхой атмосферой респектабельности. Проходя дом за домам по этим улицам, можно увидеть на окнах черно-белые вывески со словами: «Сдается в аренду». Ибо это мир меблированных комнат, мир до странности некон-

25 Документ 14.

26 Документ 6.

венциональных обычаев и людей, один из наиболее характерных миров, вносящих свою лепту в жизнь большого города27.

Этот неясно очерченный (nondescript) мир, как и всякий район доходных домов, имеет долгую и извилистую историю.

«Типичный доходный дом никогда не строится целенаправленно; он всегда оказывается адаптацией былого частного дома - дома, который видел лучшие дни. На первом этапе его истории как доходного дома это может быть очень высококлассный доходный дом. Затем, по мере того как фешенебельный жилой район перемещается все дальше и дальше к окраине города, а бизнес подступает все ближе и ближе, уровень этого заведения падает, пока оно наконец не превращается в "отель для бездельников" или в распутный дом»28.

Читая историю Ближнего Норт-Сайда, мы видели, что после пожара это был богатый и фешенебельный жилой район. Но как только бизнес пересек реку и пришел на север, он становился все менее и менее желательным местом для жизни. Фешенебельные семьи постепенно выезжали из своих старых домов. Сюда проникали менее состоятельные, временные, чужие группы. Однако по мере того как город шел маршем на север, цены на землю и стоимость аренды медленно росли, так что теперь семьи, которые хотели бы жить в этом районе, уже не могут платить за аренду столько, сколько с них требуют. В результате большие старые жилые дома превратились в доходные дома; и это - еще одна глава в естественной истории города.

В Ближнем Норт-Сайде этот район ночлежных домов и меблированных комнат упирается на востоке в Золотой Берег, а на западе - в Уэллс-стрит. Он простирается на север от Гранд-авеню и делового района до Норт-авеню. К югу от Чикаго-авеню этот район плавно переходит в трущобу; здесь его ночлежные и доходные дома дают приют рабочему, бродяге, снимающей комнату семье, студиям богемного персонажа, преступнику и самым разным людям, которые потерпели жизненную катастрофу; в некоторых маленьких отелях обитает в большом количестве те-

27 Район доходных домов в Ближнем Норт-Сайде - один из трех подобных районов в Чикаго. Точно такие же ареалы меблированных комнат есть на юге и западе города; они располагаются вдоль центральных транспортных линий на переходе из жилых ареалов в трущобы и деловой район. Районы доходных домов будут обнаруживать такое же местоположение в каждом большом городе.

28 Trotter. The housing of non-family women in Chicago. - P. 5.

атральный народец, в других - заезжие проститутки. Весь район иссечен вдоль и поперек деловыми улицами. Ареал, расположенный к северу от Чикаго-авеню, между тем, не является трущобным, за исключением разве что Кларк-стрит. И именно этот ареал с его доходными домами лучшего класса, в которых живут по большей части молодые и не состоящие в браке мужчины и женщины, интересует нас в этой главе.

Анализ «Реестра ночлежных домов штата Иллинойс» показывает, что в Ближнем Норт-Сайде 1139 ночлежных и доходных домов и что в этих домах снимают меблированные комнаты той или иной разновидности 23 007 человек. Девяносто кварталов этого ареала лучших меблированных комнат к северу от Чикаго-авеню были интенсивно изучены с помощью поголовной переписи. Это исследование выявило дополнительные факты: в 71% домов этого района жили постояльцы, и из людей, снимавших в них комнаты, 52% составляли одинокие мужчины, 10% - одинокие женщины и 38% - пары, «состоящие в браке», предполо-жительно, «с благословения духовенства»29. Ареал доходных домов - бездетный ареал30. Тем не менее большинство живущих здесь людей находятся в продуктивном возрасте, от 20 до 25 лет31.

Доходный дом - это, как правило, большой жилой дом старого образца, хотя многие многоквартирные дома также превращены в доход-ные32. Население этих доходных домов составляет, как правило, группа, которую профсоюзные лидеры называют «белыми воротничками»: мужчины и женщины, занимающие различные клерковские позиции. Это бухгалтеры, стенографистки, всякого рода конторские работники. Есть также студенты из многочисленных музыкальных школ Ближнего Норт-Сайда. Большинство живет на грани бедности, и здесь они могут жить дешево и достаточно близко к Петле, чтобы иметь возможность ходить на работу и возвращаться с работы, когда захотят33.

29 Данные этой переписи постояльцев предоставлены Комиссией по социальным исследованиям Чикагского университета.

30 Школьная перепись, 1920. Небольшое число детей в этом ареале являет разительный контраст с их многочисленностью в ареале трущоб, расположенном южнее и западнее, и даже с их числом на Золотом Берегу.

31 Эти данные о возрастном распределении основаны на мнении социальных работников и открытиях Э. Вулфа: Wolfe A. B. The lodging-house problem in Boston.

32 Часть истории доходного дома содержится в том факте, что эти большие старые дома нельзя превратить в многоквартирные дома. См.: Breckinridge S., Abbott A. Chicago's housing problem // American journal of sociology. - Vol. XVI. - P. 295-296.

33 Спутниками доходного дома являются дешевые кафетерии и рестораны, десятки которых можно найти вдоль Кларк- и Стейт-стрит, а также на Чикаго-авеню, Дивижн-стрит и Норт-авеню.

Постоянные прибытия и убытия обитателей - самая поразительная и важная характеристика мира меблированных комнат. Каждые четыре месяца его население полностью меняется34. На окнах постоянно вывешиваются таблички, оповещающие о том, что комнаты свободны35, но этим табличкам редко удается провисеть до вечера, поскольку по улицам все время ходят люди в поисках комнат. Держатели доходных домов меняются почти так же быстро, как и их постояльцы. По крайней мере половина держателей этих домов проживала по своим нынешним адресам шесть месяцев или меньше36.

«Большинство людей на улице Ла-Саль все время куда-то переезжают. Хозяева делают это в расчете, что в другом доме или на другой улице дела у них пойдут лучше. Думаю, многие из них могли бы найти себя в азартных играх или изобретательстве: у них развито воображение, да и темперамент таков, что они все время ищут удачи. Жильцы тоже постоянно переезжают, так как надеются найти что-то лучшее в другом доме или на другой улице. Они все время ищут место, больше похожее на дом, более уютное или более дешевое»37.

Итак, в драме мира доходных домов сцены непрерывно меняются - меняются с быстротой кинопленки.

Доходный дом

Доходный дом не следует путать с пансионом.

«Характеристики старинного пансиона слишком хорошо известны, чтобы их здесь пересказывать. При всех его недостатках следует признать, что в нем

34 Перепись доходных домов (см. выше). Конечно, есть люди, которые живут в одной комнате по несколько лет. Однако сотни других живут в данном доме всего месяц, неделю или даже день. См. документы 14 и 15.

35 Например, 1 ноября 1923 г. такие таблички были вывешены на окнах в 30% домов этого района. Перепись доходных домов (см. выше).

36 Illinois Lodging House Register. В отношении продолжительности проживания 117 последовательно проведенных регистраций для Нижнего Норт-Сайда демонстри-руют следующее распределение:_

0-1 МЕС. 1-3 МЕС. 3-6 МЕС. 6 МЕС. -1 ГОД 1-5 ЛЕТ БОЛЕЕ 5 ЛЕТ

9 9 26 25 35 13

37 Документ 14: Интервью с жильцом доходного дома на улице Ла-Саль.

было нечто от дома. Пансионеры знали друг друга, встречались два или три раза в день за столом и засиживались вечерами после ужина, чтобы поговорить. Летом они собирались на парадных ступенях и верандах, зимой часто играли в юкер и вист в гостиной хозяйки. Родственные души имели возможность найти друг друга. Была общая гостиная, где принимали гостей, и, по крайней мере в приличных пансионах, девушке не нужно было думать о том, как провести джентльмена-визитера в собственную комнату. Хозяйка хорошего пансиона проявляла к своим пансионерам нечто вроде живого участия, пусть даже отчужденного, и они часто начинали чувствовать себя частью семьи, хотя бы и против своей воли. Был некоторый личный элемент в отношениях между индивидами; никто не мог изолироваться и уж тем более замкнуться в себе»38.

Здесь было, по крайней мере, ядро общего мнения, некоторый комплекс личных отношений, который обычно определял социальные ситуации. Однако в современном городе пансион приказал долго жить. Рост ренты, механизация жизни и более строгое определение экономической функции, приведшие к развитию кафе и ресторанного бизнеса, урезали круг занятий прежнего хозяина пансиона до простого «принятия постояльцев». В данном районе Ближнего Норт-Сайда не было найдено и десятка пансионов.

Доходный дом, который пришел на смену пансиону, - совершенно иное место для жизни. В нем нет столовой, нет гостиной, нет общего места встреч. В доходном доме завязывается мало знакомств.

«В доходном доме знаешь очень немногих. За полтора года, что я там жила, я в общей сложности узнала достаточно хорошо не более двенадцати человек, с которыми могла бы поговорить. А ведь за это время там побывало, должно быть, человек триста; они же постоянно въезжают и выезжают; каждый день кто-нибудь да съезжает, в газете все время даются объявления, в окнах постоянно висят таблички. Но комнаты никогда не пустуют больше нескольких часов. Такое впечатление, что все время кто-нибудь ходит по улицам в поисках комнаты и кто-то всегда поселяется на освободившееся место. Люди меняются так быстро и бывают дома так мало - весь день на работе, да и вечерами часто отсутствуют, — что почти нет шансов с кем-нибудь познакомиться, даже если захочется. Но ни-

38 Wolfe A. B. The lodging-house problem in Boston. — Vol. I. — P. 46-47.

кто этого и не хочет; в этом мире доходного дома царит всеобщий барьер недоверия. Поначалу я не могла этого понять, но потом поняла»39.

Держатель доходного дома не имеет личных контактов с постояльцами и не испытывает к ним никакого интереса. Он довольствуется тем, что собирает с них плату за жилье и этим зарабатывает себе на жизнь. Для него это дело сугубо коммерческое. Поэтому среднестатистический держатель доходного дома не обращает особого внимания на то, кто снимает комнаты в его доме и что в нем происходит, пока это не причиняет беспокойства другим постояльцам.

Троттер в своем исследовании жилищных условий бессемей-ных женщин в Чикаго замечает:

«Вопрос о приеме гостей мужского пола выявил интересные разновидности стандартов... Многие заявляли, что девушке предоставляется привилегия принимать гостей в своей комнате при условии, что дверь будет оставаться открытой. Некоторые говорили: "Да, если гостя принимают две девушки". Другие устанавливали для визитов ограничение с десяти часов до половины одиннадцатого. Один мужчина, показавший нам дом и дававший привилегию принимать гостей в комнатах, сказал: "Нам нет дела до того, чем они там занимаются, но после 12 часов должно быть тихо". На вопрос: "Допускаются ли в комнаты гости мужского пола?" — мы чаще всего получали от тех, кто давал эту привилегию, такой ответ: "Да, если девушки милые". А одна женщина сказала: "Да, но я допускаю у себя только первоклассные любовные связи". Из 300 посещенных мест

40

почти в половине предоставлялась эта привилегия» .

Женщина, которую один из переписчиков спросил, много ли в ее доме супружеских пар, сказала: «Не знаю, я не спрашиваю. Я просто сдаю комнаты».

Доходный дом — место анонимных отношений. Человек никого не знает и его никто не знает. Он приходит и уходит, когда пожелает, делает то, что ему захочется, и до тех пор, пока он не причиняет никому беспокойства, к нему не возникает никаких вопросов. Насколько полна эта анонимность, можно увидеть из следующего документа:

39 Документ 15: история жизни «приютской девушки». С этим «барьером недоверия» столкнулись люди, проводившие перепись доходных домов. Из окон выглядывали лица; двери со скрипом приоткрывались и часто со стуком захлопывались; на вопросы люди реагировали подозрительными взглядами и уклончивыми ответами.

40 Trotter. The housing of non-family women in Chicago. — P. 11.

«Как-то мне случилось искать одного человека, жившего в доходном доме. Он снимал там комнату около недели. В этом месте не было ни одного телефона, так что мне пришлось отправиться по его адресу. Я пришел туда в 7:30. После того как я несколько раз нажал на звонок, дверь открыла женщина около сорока пяти лет. На ней был передник, и она явно была домовладелицей. Я спросил мистера Х. Она ответила: "Кого?" Я еще раз назвал имя. Она покачала головой и сказала, что не знает такого. Я заглянул в записную книжку, дабы проверить, не произошло ли ошибки. Я сказал ей, что он мне дал именно этот адрес, и начал его описывать. Она знала двух мужчин в доме, которые могли бы подойти под это описание. Тогда я сказал ей, что он много работает у себя в комнате на печатной машинке. После этого она поняла, кого я имею в виду. Она сказала мне подняться на третий этаж со стороны фасада и посмотреть, там ли он. Его не было. Я постучался в несколько других комнат, но никто ничего о нем не знал. Когда я спустился по лестнице, хозяйка исчезла, и я не смог оставить записку.

Я вернулся туда через неделю. Дверь открыла та же самая женщина. Я спросил, дома ли мистер Х. Она сказала, что он вчера съехал. Я поинтересовался, не знает ли она, куда он переехал, но она не знала. Она сказала, что неделя истекла, и он уехал. Он оставил ей записку, в которой сообщил, что должен уехать. Я спросил ее, не оставил ли он, возможно, свой будущий адрес для пересылки почты. Она ответила: нет, он никогда

41

не получал никакои почты» .

Такую полную анонимность не сыскать нигде, кроме как в сегодняшнем городе, и нигде в городе, кроме как в доходном доме.

Особые социальные связи мира меблированных комнат отражаются в поведении людей, живущих в этом мире. Ничто не смогло бы донести это яснее и выразительнее, чем излагаемая ниже история жизни «приютской девушки».

«До двадцати двух лет моим домом была Эмпория в штате Канзас. У моего отца был там маленький бизнес. Он был правильным, богобоязненным человеком... Учил нас соблюдать десять заповедей, ходить в церковь по воскресеньям, делать все, что делают в маленьком болтливом местечке "респектабельные".

Семья у нас была большая, но отцу удалось скопить достаточно денег, чтобы отправить меня, старшую, в небольшой колледж в нашем штате. И еще с

41 Документ 16.

тех пор, как я была маленькой, я брала уроки музыки. Вокруг этих уроков музыки и вращается вся история моей жизни.

На меня в городе всегда смотрели как на что-то вроде чуда. В десять я играла Шопена и Баха. Я исполняла свои маленькие пьесы в церкви, на благотворительных вечерах для пожарных, когда мать принимала гостей из Общества помощи женщинам, и на наших школьных выпускных экзаменах. Мне говорили, что у меня талант, что я как "бальзам для души мастеров", что мне непременно нужно ехать в Нью-Йорк или за границу, где я могла бы учиться у опытных наставников, что в один прекрасный день я стану концертной звездой.

За четыре года в колледже эти амбиции поутихли, но так и не умерли. В тот день, когда я получила диплом, я написала домой, что не стану возвращаться назад в Эмпорию, чтобы выйти там замуж за "Бэббита" и жить на "Главной улице", а поеду в Чикаго учиться музыке. Я приехала домой на неделю, и неделя эта была бурной. Отец был озадачен тем, что я собираюсь жить одна в Чикаго, и строго-настрого запретил мне туда ехать, сказав, что, если я это сделаю, он не будет присылать мне денег - на самом деле, ему почти и нечего было посылать. Мать говорила мало, но, когда я уже уезжала, сунула мне в руку пятьдесят долларов, которые берегла на новое платье. Все говорили, когда мой билет был куплен, что у меня нет и сотни долларов, чтобы начать карьеру.

Никогда не забуду тот вечер, когда я приехала на Северо-западную станцию. В одной руке я крепко сжимала кошелек, в другой была дорожная сумка. Всюду сновали носильщики, я вертела головой во все стороны, смущенная и ослепленная зрелищем огней — но сердце мое пело, мои амбиции вспыхнули с новой силой; это были ворота в обетованную землю. Я прошла в Бюро помощи приезжающим и узнала, как добраться до УШСЛ. Я прогулялась по городу, таская сумку, но была слишком восхищена, чтобы устать. Я до сих пор помню то романтическое впечатление, которое произвела на меня ленивая темнота реки, блестевшая в свете огромных электрических вывесок. Насколько же по-иному она выглядела всего два года спустя!

Первые недели я пребывала под влиянием этой магии. Все было так странно и головокружительно для моей провинциальной души. "У" был достаточно приятным местом для жизни - вовсе не таким заскорузлым местом, какое я ожидала увидеть. Но уже в эти первые недели я начала понимать, что такое одиночество. Большинство своих вечеров я проводила, сидя то в одном, то в другом углу гостиной, и наблюдая старых дев, играющих на пианино или развлекающих своих кавалеров. Я познакомилась с несколькими другими новичками — с девушкой из Индианы, которая, как и я, приехала учиться, с девушкой, приехавшей из Алабамы искать работу стенографистки, и еще с четырьмя или пятью другими,

все из небольших городков в штате Иллинойс. Казалось, у всех, кроме меня, в Чикаго были какие-то знакомые и какие-то связи. И иногда, когда мое одиночество становилось совсем уж невыносимым, я возвращалась вечером на большую станцию в то время, когда должен был прибыть поезд, на котором я приехала, и смотрела на лица в толпе, ожидая увидеть кого-нибудь из Эмпории.

Именно в "У" я впервые познакомилась с самым жалким персонажем в мире доходных домов - старой, незамужней женщиной, которая работает. Такие бросались в глаза своим одиночеством в любом кафетерии и в любой гостиной -в одиночестве съедающие за столиком свой ужин, сидящие за вязанием, в поношенной, не идущей им одежде, с озабоченными лицами и натруженными руками. Позже я узнала некоторые трагедии, скрытые за их сомкнутыми устами.

После шести недель, проведенных в "У", я переехала в Ближний Норт-Сайд, чтобы жить поближе к музыкальной школе. В последующие месяцы я жила в десятке доходных домов и пансионов для девушек. Пансионы были более комфортабельным и приятным местом, но я целый день работала, а вечерами брала уроки. Я возвращалась домой поздно, а это противоречило их правилам. Вскоре выяснилось, что доходный дом - единственное место, где я могу жить. Но найти такой доходный дом, где мне хотелось бы жить, было нелегко. Комнаты, которые я могла себе позволить, были в унылых старых домах на улице Ла-Саль; они были мрачные, пустые и такие большие, что мне обычно приходилось делить их с еще одной или двумя девушками. Кровати были жесткими и часто кишели клопами. Хозяйки были странного вида и безвкусно одетыми, молчаливыми и подозрительными, невежественными и грубыми. Они редко проявляют к вам какой-либо интерес и лишь следят за тем, чтобы вы заранее платили за неделю. Мужчины и женщины, жившие в доме, были по большей части не подарок. Иногда происходило такое, что в то время меня шокировало, хотя теперь я бы просто не обратила на это внимания.

Оглядываясь на первый год, проведенный здесь, я вижу, что это был кошмар. Чтобы обеспечить себя и платить за уроки, мне приходилось работать по семь дней в неделю. Образование, полученное в колледже, ровным счетом ничего мне не дало. Я пробовала одно за другим: работала продавщицей в "Маршалл Филдс", помощницей продавца галантерейных товаров, трудилась за простым станком на швейной фабрике, была билетером в кинотеатре и, наконец, официанткой в ресторане. Как-то получалось, что я нигде подолгу не задерживалась.

Дни были длинными и выматывающими: в шесть подъем, душ, подогретая на плите чашка кофе, маленькая уборка в комнате, потом в Петле до половины восьмого или восьми. Затем долгая напряженная работа до пяти вечера, миля пешком до моего доходного дома, незамысловатый ужин в близлежащем ресто-

ране, вечер, посвященный уроку или музыкальной практике, - потом возвращаюсь в свою комнату в половине одиннадцатого или в одиннадцать, часто настолько уставшая, что нет сил раздеться, и где-то через час ложусь спать.

Я приехала в город в июне. К Рождеству мое одиночество дошло чуть ли не до отчаяния. Я ни с кем не подружилась; девушке, воспитанной на Десяти заповедях, не очень легко завести друзей в доходном доме или работая в ресторане официанткой. Я говорила на ином языке, чем девушки, с которыми я работала. В театре или ресторане мужчины часто подходили ко мне и говорили такое, отчего я краснела, хотя часто я не имела ни малейшего представления о том, что они имеют в виду; наивная маленькая дурочка - вот кем я была. Мать болела, и письма из дома приходили все реже и реже. Почти сразу после Рождества она умерла, и последняя связь, которая связывала меня с Эмпорией, порвалась. Теперь я была "самостоятельной" и к тому же почти "без гроша в кармане". Но у меня все еще были мои амбиции, думы о том, что когда-нибудь я стану великой artiste и все эти одиночество и невзгоды будут забыты...

Кажется, в феврале я встретила в музыкальной школе девушку из Теннесси, и мы довольно крепко подружились. Через несколько недель мы решили снять на двоих комнату и переехали в дом на Дирборн, чуть севернее Дивижн. Этот дом состоит из нескольких соединенных друг с другом больших старых квартир. В нем, кажется, сорок комнат, и какое-то время в нем жило аж семьдесят постояльцев. Он чище и спокойнее большинства доходных домов; мужчины и женщины, снимающие в нем комнаты, вполне приличные. Но все же это доходный дом, и вы никогда ни с чем его не спутаете. В какой-то момент вы начинаете ненавидеть эту табличку на окне: "Сдаю комнаты!" И жизнь, и люди здесь не сильно отличались от того, что было на улице Ла-Саль.

В доходном доме знаешь очень немногих, они постоянно въезжают и выезжают, и мало шансов с кем-то познакомиться, если захочется. Но желания и не возникает. Иногда случались маленькие драмы, как, например, когда в переулке нашли младенца, когда женщина "с третьего этажа со стороны двора" после ссоры с мужем приняла яд или когда полиция приехала арестовывать мужчину, который сбежал из Питтсбурга с сестрой жены, а новая троица постояльцев ограбила большинство "гостей" на втором этаже. Время от времени были эти маленькие драмы, и тогда холлы и ванные комнаты на несколько минут становились сценой для сплетен, торопливых и курьезных. Но уже на следующий день эти же самые люди проносились мимо друг друга по лестнице, не проронив ни слова.

Месяцы шли, а мои уроки становились все дороже и дороже; я была вынуждена работать меньше часов, чтобы заниматься практикой; наша комната дорожала; я стала понимать, что все время отстаю с оплатой примерно на неделю.

Это было унизительно, быть вынужденной упрашивать хозяйку предоставить мне кредит - унизительно для девушки, которую приучили верить в то, что нехорошо иметь долги. Но я брала кредит и даже смогла придумать предлог для отсрочки его возвращения, такой же бесстыдный, как у «золотоискательницы» из соседней комнаты.

[Так прошел год, пока учитель музыки не сказал ей, что нет никакой надежды на то, что она когда-либо осуществит свои амбиции.] Ошеломленная, я отвернулась от фортепиано. Я почти его не слышала. Я собрала свои ноты и выбросила в мусорную корзину в углу, а потом вышла из комнаты.

Был вечер, я бродила по улицам, ничего не замечая вокруг и ни о чем не думая, пока - уже поздно ночью, - бродя по набережной в Линкольн-парке, не села, вконец обессилевшая, на каменное ограждение над озером. В моей голове к этому времени чуть-чуть прояснилось, и я начала подводить итоги собственной жизни.

Амбиции, ради которых я шла на жертвы и которые заставляли меня жить и стремиться, были мертвы. Не было ничего, что привязывало бы меня к дому и семье. Мать умерла. Никто мне не писал. А старший брат, приезжавший в Чикаго несколько месяцев назад, рассказал мне, что отец не позволяет упоминать мое имя в собственном доме, разве что как ужасный пример своевольной дочери, скатившейся к дурной жизни. Однажды он назвал меня гулящей. Эти слова отзываются в моем сознании до сих пор: "Гулящая, гулящая!" И такая горечь вспыхнула в моем сердце, испепеляющая всякую любовь, всякую связь, всякий идеал, которые еще удерживали меня дома.

Затем я задумалась о своей жизни в Чикаго. Что в ней, в конце концов, было? Музыка моя умерла. Ни семьи, ни друзей у меня не было. В Эмпории были, по крайней мере, местные клубы или церковь. А здесь ничего. Никого и ничего, к чему я была бы привязана!

Моя товарка по комнате ходила на воскресные вечерние службы в Четвертую пресвитерианскую церковь на Озерной набережной. Там она обо мне рассказывала, и однажды какой-то помощник помощника пастора зашел ко мне с приглашением. Один раз вечером после этого я туда сходила. Меня встретили с нарочитой и равнодушной вежливостью. Все было крайне безлично. Больше я туда не ходила, а никакая другая церковь интереса ко мне не проявляла. Единственной другой группой, с которой я еще имела дело вне работы, было социальное агентство, от которого я пыталась весной получить небольшую помощь. Там ко мне отнеслись с таким безразличием, как будто я тряпичная кукла. Трезвонили телефоны, мне давали бесконечные бланки, которые надо было заполнить, - и во всем этом ни грамма человеческой отзывчивости.

Город такой. В любой работе, за которую я бралась, было все то же отсутствие всякого личного контакта. Во всем этом городе с его тремя миллионами душ я никого не знала, ни за кого не переживала, и никому до меня не было дела. Несколько дней назад в одной научно-популярной статье в вечерней газете я прочла, что мир состоит из миллионов вращающихся звезд. Я взглянула на небо. Ведь и я сама точно такая же - атом, вращающийся сам по себе с тремя миллионами других атомов, день за днем, месяц за месяцем, год за годом.

Что у меня было? У меня не было нарядов, не было отдыха, не было свободного времени - ничего из того, что, как предполагается, любят девушки. Мое здоровье не выдерживало напряжения. Я была в долгах. Ответ был: Ничего -абсолютно ничего! И впереди у меня были долгие годы того же ничего, пока я наконец не вышла бы замуж за честного, но бедного клерка или коммивояжера и не пыталась бы прокормить свору голодных ртов, или пока не стала бы одной из тех сломленных, старых работающих женщин, которых я снисходительно жалела в первую неделю пребывания в УШСЛ.

Разумеется, из всего этого было два выхода. Я могла спрыгнуть с ограждения в озеро и тут же, на месте, со всем этим покончить. Но почему-то я всерьез об этом не думала. Либо я могла поступить, как делали некоторые девушки в моем доме, стать "золотоискательницей", прожигать жизнь ради того, что в ней есть, и платить за это тем, что есть во мне. Эта идея внушала мне почти отвращение, тем не менее я слегка с ней поиграла, и пока я размышляла, напуганная неведомыми возможностями, которые во мне таились, стало холодно при мысли о том, что никто и ничто меня в этом мире не держит.

В музыкальную школу я больше не возвращалась. Последнее время работала официанткой. так вот и жила. Но теперь дни и ночи были пустыми - и я наконец полностью поняла, каким может быть одиночество. Однажды вечером в ресторан (это был один из самых крупных ресторанов в центре) вошел опрятный молодой человек и сел за мой столик. Он заговорил со мной, как все они обычно делают; он рассказал мне, что сам из небольшого городка в Оклахоме, заработал вот денег и приехал посмотреть большой город. Вел он себя дружелюбно и закончил тем, что пригласил меня на шоу. Я приняла приглашение, и мы отправились в кабаре. В духе беззаботной бравады, дабы показать провинциальному пареньку, что я насквозь городская женщина, я выкурила свою первую сигарету и впервые выпила спиртного.

Нет проку делать из этого историю. У него была обворожительная улыбка, и он искал приключений. Я чувствовала себя невыразимо одинокой — и усталой. Он сказал, что любит меня, и у меня не было желания подробнее его расспрашивать. Я покинула доходный дом, и мы сняли небольшую квартирку непо-

далеку от Роджерс-парка. Месяц я играла всю из себя респектабельную, знакомилась с молодыми женами в других квартирах, наслаждалась красивыми нарядами, праздностью, ела в лучших ресторанах, смотрела самые лучшие шоу, делала покупки в шикарных магазинах, водила свою машину. В один прекрасный день Б. пришел домой и сказал мне, что возвращается в Оклахому и что я с ним не еду. Я почти ничего не сказала; я знала, что рано или поздно это случится, хотя надеялась, что не так скоро. У него нашелся благовидный предлог. А я снова вернулась в доходный дом.

Нет, я ни о чем не жалела. Жизнь обвела меня вокруг пальца. Не о ком было заботиться. Зачем ишачить и трудиться, если я могла иметь все, что пожелаю? И не в последнюю очередь интимные прикосновения и взгляды мужчины -пусть даже это наполовину притворство. Кого-то, с кем можно поговорить по душам, кого-то, к кому можно прийти домой, кого-то, кто спросил бы, где ты была, - это тоже вещи, без которых нельзя жить».

Не все люди, живущие в мире меблированных комнат, так откровенны, как эта «приютская девушка». Но большинство их историй, какими бы они ни могли показаться тривиальными, обнаруживают все ту же изоляцию, все то же одиночество и все ту же склонность к личностной

42

дезорганизации .

Доходный дом как социальный мир

Условия жизни в мире меблированных комнат прямо противоположны всему тому, что мы привыкли мыслить в обществе как нормальное. Чрезмерная мобильность и поразительная анонимность этого мира имеют важные следствия для жизни этого сообщества. Там, где люди постоянно приезжают и уезжают, где они живут в каком-то одном месте в лучшем случае несколько месяцев, где никто никого не знает в собственном доме, не говоря уже о квартале43 (дети являются настоящими соседями, но это бездетный мир), где отсутствуют какие бы то ни было группы, - там, где все это имеет место, разумеется, не может быть никакой общинной традиции или общего определения ситуаций, никакого общественного мнения, никакого неформального социального контроля. Таким образом, мир доходного дома - это мир политического безразли-

42 Документ 15: биография «приютской девушки».

43 Как сказала одна женщина, когда ее спросили, знает ли она своих соседей: «Нет; на улице Ла-Саль незачем знать своих соседей» (Перепись доходных домов).

чия44, слабости конвенциональных стандартов, личностной и социальной дезорганизации.

Мир доходного дома ни в каком смысле не является социальным миром, то есть комплексом групповых взаимоотношений, через которые реализуются человеческие желания. В этой ситуации мобильности и анонимности, скорее, устанавливаются социальные дистанции, и человек оказывается в изоляции. Его социальные контакты более или менее полностью обрезаны. Его желания не исполняются; он не находит в доходном доме ни безопасности, ни душевной отзывчивости, ни признания. Его физические импульсы обуздываются. Он не знает покоя, и он одинок.

Приютская девушка в приведенной выше истории восклицает: «Не о ком было заботиться! Зачем мне было ишачить и трудиться, если я могла иметь все, что пожелаю? И не в последнюю очередь интимные прикосновения и взгляды мужчины - пусть даже это было бы наполовину притворством: кого-то, с кем можно поговорить по душам, кого-то, к кому можно прийти домой, кого-то, кто спросил бы, где ты была. Это тоже вещи, без которых нельзя жить». Мужчина, живший в доходном доме в Норт-Сайде, писал: «Я оказался совершенно один. Были вечера, когда я против своего обыкновения выходил из дома купить газету или какую-нибудь ерунду в аптекарском магазине - просто для того, чтобы хоть несколько минут с кем-то поговорить». Далее он продолжает:

«Но, возможно, еще хуже одиночества был сексуальный голод. Раньше у меня были регулярные и удовлетворявшие меня сексуальные отношения с женой. Без них во мне стало нарастать беспокойство. Я думал о браке - но единственными девушками, которых я встречал, были стенографистки, жениться на которых я бы никогда не стал. Постоянное возбуждение города начало сказываться на мне, колоссально взвинтив это сексуальное беспокойство: огни, разодетые женщины, реклама всевозможных шоу.

Дошло до того, что рекламные щиты с женщинами в неглиже или женскими ножками в шелках стали нестерпимо меня возбуждать. Много раз я следовал несколько кварталов за какой-нибудь привлекательной женщиной, но не для того, чтобы с ней заговорить, а просто чтобы посмотреть на движения ее тела. Хотя моя работа в офисе заканчивалась в четыре, я часто откладывал возвращение домой до четырех тридцати или пяти, так чтобы можно было втиснуться в переполненный трамвай и почувствовать себя прижатым к теплому телу какой-

44 Глава избирательного участка в районе доходных домов сказал, что бесполезно даже пытаться вытащить людей из этих домов на избирательные участки (Документ 17).

нибудь женщины. Девушка в соседнем доме обычно раздевалась, не задернув шторы, и я буквально проводил часы, наблюдая за ней. Мои фантазии сводили

45

меня с каждой привлекательной женщиной, которую я встречал на улице» .

Эмоциональные напряжения расстроенных желаний заставляют человека как-то действовать в этой ситуации. Его поведение может принять одно из трех направлений. Он может оказаться неспособным справиться с этой ситуацией и попытаться выйти из нее. Этот выход часто принимает форму суицида. В парке Линкольна, в самом сердце района доходных домов Норт-Сайда, был мост через лагуну, прозванный Мостом Самоубийств ввиду большого количества людей, которые бросились с него в воду. Из-за его зловещей репутации власти города в конце концов его демонтировали. Карта на вкладыше к стр. 83, показывающая распределение суицидов в Ближнем Норт-Сайде, позволяет увидеть, сколь часто людям из мира доходных домов это представляется единственным выходом.

Или, опять же, человек может построить идеальный, иллюзорный мир, в котором удовлетворяются желания, не находящие исполнения в более суровой внешней жизни.

«В комнате с другой стороны коридора жили две девушки, которые работали продавщицами в Петле. Они приехали из какого-то города на юге Иллинойса. Они не были красавицами, а кроме того, как и я, были из хороших семей и потому чувствовали себя одиноко. Они часто ходили в кино, иногда на танцы, однако кинопленочные герои больше пришлись по душе этим простым, но изголодавшимся по душевному теплу детям, чем пренебрежение танцевальных "красавцев". Другие вечера они проводили за чтением "Настоящей романтики", "Опыта", "Журнала подлинных историй" и прочих подобных журналов с рассказами о приключениях девушек в городе. Одна из них вела время от времени дневник, куда записывала истории - я уверена, вымышленные - об уличных флиртах и приключениях. Мы часто проводили вечера, сочиняя письма Дорис Блейк, в которых спрашивали, что надо сделать молоденькой девушке, чтобы мужчина, который ей нравится, но которого она не любит, попытался ее поцеловать. Все это была игра, наполнявшая наш скучный мир приключениями и героями.

Выше по лестнице жила старая дева. Она была чьей-то секретаршей, все еще носила тесные корсеты, и на голове у нее сбоку свисал локон. На туалетном столике у нее стояла фотография видного мужчины в большой рамке, перед кото-

45 Документ 18.

рой она обычно пудрилась и наряжалась. Каждому в доме, кто ее слушал, она рассказывала разную историю о нем. За все время она была в этом доме единственной болтушкой»46.

Или, возможно, происходит подмена, и человек находит удовлетворение своих сдерживаемых желаний в символах, репрезентирующих старые связи, или растрачивает свою любовь на собаку или попугая.

«Ее почти полная изоляция довела ее до того, что те немногие, с кем она иногда виделась, боялись, что она сумасшедшая. Потом что-то произошло. Как она говорила позже, это спасло ей жизнь. Однажды к ней подошел элегантно одетый мужчина, державший попугая, сунул птицу ей в руки и серьезным тоном сказал: "Позаботьтесь о нем". Он исчез прежде, чем она успела что-либо возразить. Она немедленно позвонила в полицейский участок, требуя избавить ее от птицы, пока же посадила ее в коробку и попыталась о ней забыть. По истечении какого-то времени послышался голос: "Алло". Приветствие периодически повторялось. А она занималась своими делами. Тут пришел паренек, чтобы избавить ее от внезапного приобретения. "Пожалуй, - сказала она, - если никто не предъявит на него претензии, пусть он останется у меня».

Отныне всю свою любовь она обратила на попугая. Она купила ему лучшую клетку, какую смогла найти, ухаживала за ним в соответствии с лучшей литературой о попугаях и возвращалась с работы домой, чтобы накормить и потренировать его. Он ужинал вместе с ней; выпущенный из клетки, он усаживался на ручку корзины, а она кормила его со своей ложки. Утром он подлетал к стенке клетки, чтобы поздороваться с ней, и разговаривал с ней, пока она одевалась. Когда она приходила домой с работы, он был полон радости; если она ложилась отдохнуть и немного стонала от усталости, попугай издавал печальные, сочувственные звуки. Каждого, с кем она его оставляла, она просила здороваться и прощаться с ним утром и вечером. Это был ее ребенок. Она жертвовала собой ради него. "Вы даже не можете представить, - говорила она, - что значит для меня, когда со мной в комнате Полли; в этом-то все и дело..."

У нее на стене тридцать семь вещей. В основном это картинки, среди них: фотография старого каменного дома ее дедушки, изображающая сельскую местность, в которой она жила; дешевая открытка с ребенком в ночной рубашке, поднимающимся по лестнице; цветная открытка с мужчиной и женщиной, сидящими при свете костра; несколько семейных фотографий. Есть вырезанная из газеты

46 Документ 15: биография «приютской девушки».

картинка с изображением бездомного человека в День благодарения, одиноко сидящего в своей ветхой одежде в дешевом ресторане и смотрящего на счастливую семейную группу, сидящую за щедро накрытым столом. На бюро, двух небольших стойках и мелодионе тридцать девять предметов, включая крошечную куклу и маленькую свечку. Я настойчиво предложила ей выбросить девяносто процентов этих вещей в интересах освобождения ее времени, дабы было проще убираться. "Мне нужны эти вещи, — возразила она, — у вас есть дом, семья, друзья, свободное время и все остальное; вы, наверное, не сможете понять". Она исполняет на мелодионе гимны и старые деревенские песни — "Милый, я старею". Попугай пытается ей подпевать»47.

Чаще, однако, человек аккомодируется к жизни мира доходных домов, как это произошло с «приютской девушкой». Старые ассоциации и связи отрезаются. Под давлением изоляции, в отсутствие групповых ассоциаций или общественного мнения, которые могли бы сдерживать человека, живущего в полной анонимности, старые стандарты дезинтегрируются, и жизнь сводится почти исключительно к индивидуальной основе. Человек вынужден жить, и он начинает жить способами, чуждыми конвенциональному миру.

«Сейчас дела у меня обстоят неплохо. Я больше не одинок. К удивлению для меня оказалось, что я могу по-настоящему получать удовольствие от девушек, которых снимаю в танцзалах, ресторанах, на берегу озера или в парке. Теперь я знаю полно девушек: многие их них симпатичные и славные, с ними можно приятно провести ночь. Я больше не пользуюсь проститутками. Довольно быстро выяснилось, что в них нет необходимости. Ведь в городе полным-полно женщин, которые просто так же одиноки, как я, или готовы заплатить своим сексом, как я своими чеками, за какую-то одежку, которую хотят купить, или за какие-то шоу, которые хотят посмотреть. А кроме того, есть еще "эмансипированные" женщины, которые не хотят выходить замуж и не "ищут золота", но чувствуют потребность в мужчине и в нормальной сексуальной жизни»48.

Таков мир меблированных комнат - мобильный, анонимный, индивидуальный мир, мир несбывшихся надежд, неудовлетворенных желаний, постоянного беспокойства; мир, в котором люди, пытаясь жить, выстраивают корпус идей, освобождающих их от конвенциональной тради-

47 Документ 19.

48 Документ 18.

ции, которая стала фиксированной, жесткой и подавляющей; мир, в котором индивидуация, столь типичная для жизни города, доводится до крайностей личностной и социальной дезорганизации. Люди ведут себя странным образом, их поступки невозможно просчитать; интимные связи возникают быстро и в высшей степени случайно и так же быстро и случайно распадаются. Поведение скорее импульсивно, чем социально. Это мир атомизированных индивидов, кочевников духа.

Перевод с англ. В.Г.Николаева

(Окончание в следующем номере)