CC BY
13
ЛИТЕРАТУРА XX в.
Русская литература
2004.02.022. ВЯЧЕСЛАВ ИВАНОВ - ТВОРЧЕСТВО И СУДЬБА: К 135-ЛЕТИЮ СО ДНЯ РОЖДЕНИЯ / Под ред. Тахо-Годи А.А., Тахо-Годи Е.А. - М.: Наука, 2002. - 349 с.
Сборник содержит материалы конференции «Вячеслав Ива-нов -творчество и судьба», проходившей в мае 2000 г. в «Доме Лосева» (в Москве, на Арбате). Конференция была организована Культурно-просветительским обществом «Лосевские беседы» и Античной комиссией Научного совета по комплексной проблеме «История мировой культуры» РАН.
В статьях российских и зарубежных исследователей творчества поэта, философа, теоретика символизма Вяч. И. Иванова (1866-1949) представлены анализ его текстов, их интерпретация, комментарии к ним. Рассматриваются связи поэта с литературной традицией, его взаимоотношения с современниками; раскрываются его теоретические воззрения в контексте религиозно-философских исканий мыслителей того времени.
«Софийные мотивы в творчестве Вячеслава Иванова» прослеживаются в статье М.Н. Громова. В почитании Софии проявилось особое отношение к мудрости, характерное для русского символизма. Преклонение перед архетипической Вечной Женственностью, перед умной Художницей и Устроительницей было в русской культуре рубежа ХХ в. выше, чем поклонение Музам, свойственное золотому веку русской литературы. Пластичная, женственная, мягкая София дополняла строгий, рациональный, мужественный Логос; служение ей вносило элементы теургического назначения искусства и стремление «вернуть высокое сакральное содержание опошлившейся культуре» (с. 26). Автор статьи обращается к незавершенной эпической прозе Вяч. Иванова «Повесть о Светомире Царевиче», где содержится немало строк о Софии-Премудрости. Один из персонажей, старец Анастасий, размышляет о лике Софии, ее атрибутах, об отсутствии строго уставного ее иконописа-ния, о сокровенном смысле ее образа. Присутствуя при творении мира, она присутствует в мире и сейчас - всякий раз, когда в нем что-то рождается, возникает, творится. София предстает как радостная посредница между людьми и Богом, как воплотительница идей, задуманных Творцом.
Тему пробуждения софийного самосознания Вяч. Иванов развил в работе «Религиозное дело Владимира Соловьева». По мнению Вяч. Иванова, ему удалось выработать то позитивное учение, которое внесло в отечественное сознание гармонизирующее, устроительное, а не разрушительное начало. Складывавшаяся до него и развившаяся после него концепция Всеединства стала краеугольным камнем «нового религиозного сознания» (с. 28).
При внимательном изучении наследия Вяч. Иванова можно обнаружить, пишет исследователь, многообразие проявлений софийного начала. Так, в черновых записях о Данте он предполагает, что основная идея автора «Божественной комедии» состоит в изображении «женского идеала Мудрости» (с. 28). Однако западная традиция создала «трансцендентный женственный идеал - Мадонну» (с. 28), в то время как на Руси продолжалось развитие восточной (византийской) концепции Софии. Западный рационализм и восточная мистика пошли по разным путям осмысления женственной Премудрости.
С.С. Аверинцев - автор статьи о юморе Вяч. Иванова. Особой чертой творчества его поэзии является совмещение хитроумной игры и наивной серьезности в контексте «веселого ремесла»; здесь особое место принадлежит юмору более или менее латентному. Один из ключевых текстов, где сквозит этот юмор, - поэма «Младенчество». Сама по себе тема начальных лет, пишет С. С. Аверинцев, требует одновременно максимума сакрализации и максимума улыбки. К тематическому кругу младенчества относится тема ранних контактов с родителями, жизни в родительском доме как первоначального локуса самосознания. Задача адекватной передачи этого локуса разрешима на путях особенно сконцентрированного сведения воедино сакральной торжественности и домашнего говорка. Этим обусловлена, в частности, стратегия рифмы. Для Иванова периода «Младенчества» характерно употребление каламбурных приемов техники рифмы, которые восходят к традициям пародийных текстов Козьмы Пруткова и Вл. Соловьева.
Е.А. Тахо-Годи в статье «Остается исследовать источники воли и природу жажды» анализирует «Римские сонеты» Вяч. Иванова, написанные осенью 1924 г. Для поэта чудо собственного возвращения в Рим стало символом Вечного Возвращения в Вечный Город и к Вечному Богу. Недаром в заключающем «Римские сонеты» стихотворении о храме св. Петра возникает ницшеанский образ «кольца колец». Однако у Ницше идея Вечного Возвращения связана с богом Дионисом. И поэтому воз-
врат в Рим (Иванов уже был там в 1911-1912 гг.) есть одновременно и возвращение - через толщу культурных напластований - все к тому же Дионису.
Н.Д. Тамарченко раскрывает в своей работе проблему «романа и трагедии» у Вяч. Иванова и Фр. Ницше. Трактат последнего «Рождение трагедии из духа музыки» является, по мысли исследователя, источником родственных Ницше идей Иванова, выраженных им в статьях «Достоевский и роман-трагедия», «О существе трагедии». Вяч. Иванов трактовал трагедию и как конкретный жанр, и как «идеальный тип» художественного произведения. Он говорил о необходимости видеть двойственный, двуприродный состав всякого художественного творения.
Однако между концепциями Ницше и Вяч. Иванова прослеживаются существенные расхождения. В трактовке Иванова символы Аполлона и Диониса обозначают сочетание в произведении принципов единства («монады») и множественности («диады»). Эпос и лирика лишь отражают «диаду» в некоей «монаде», т.е. передают свой предмет в неадекватной ему форме неразложимого единства. Их «монологизму» противопоставляется непосредственно воспринимаемая музыкальная («дионисийская») стихия «действа», т.е. в данном случае - драматического сюжета. В качестве «искусства диады» трагедия оказывается «лицедейством жизни», непосредственным ее становлением на глазах и как бы при участии зрителя. По представлениям Вяч. Иванова, прямой эмоциональный контакт между созерцателем и «действом» создает возможность катарсиса.
У Ницше соотношение трагедии с эпосом, а также и с лирикой выглядит совершенно иначе; формой трагедии является хор, поэтому, говоря о музыке, он имеет в виду «музыку хора», т.е. преображенную в трагедии «дионисийскую музыку хора» (с. 74). Именно духовный контакт с хором, а не с героем и событием, создает, с точки зрения немецкого философа, эффект катарсиса.
Трагедия, по мысли Вяч. Иванова, должна не только быть истинным произведением искусства, но и всегда оставаться религиозным событием. Средоточием религиозного воздействия трагедии на зрителя неизменно является ее непосредственно воспринимаемая и как бы вовлекающая в соучастие событийная основа.
В сюжетах Достоевского, по логике Вяч. Иванова, все частности строго подчинены отдельным перипетиям, а эти перипетии являются звеньями логической цепи, на которой держится основное событие-
катастрофа. В области сюжета отличие романов Достоевского от трагедии только в том, что у него в пределах одного действия происходит целый ряд дублирующих друг друга катастрофических событий. Вполне естественно, пишет исследователь, что, решая вопрос о катарсисе в романах Достоевского, Вяч. Иванов противопоставлял ему Л. Толстого как аполлонического художника. Достоевскому присуща неожиданная трактовка «дионисийского пафоса» как экстатического и ясновидящего проникновения в чужое «я». Чужое бытие утверждается в качестве равноправного субъекта («ты еси»). И если совершается контакт читателя с автором «в мистических глубинах сознания» (с. 75), то это означает, что в романе Достоевского, в отличие от трагедии в трактовке Ницше, катарсис не является актом художественного завершения, т. е. не создает границу между миром героев и миром читателя. Катарсическая ситуация смерти-воскресения, смерти обособленного «я» и воскресения «я», приобщенного родовому единству, предстает, по Иванову, неизменной психологической почвой для создания и восприятия произведений трагического искусства.
«Языковые проекты Вячеслава Иванова и Велимира Хлебникова» рассматривает Г.И. Кустова. Попытка изменить язык и тем самым природу человека представляет собой суть и смысл утопии В. Хлебникова. Все его языковые идеи являются импликациями общей исходной установки «оживить» язык, преодолеть «деформирующие» тенденции, автоматизм, консерватизм, традиционное словоупотребление и тем самым освободить язык от сковывающих его запретов, вернуть ему свободу. Это и значило бы восстановить его подлинную природу, затемненную и искаженную теми процессами, что происходят в реальной истории языка.
Языковые воззрения Вяч. Иванова, как и Хлебникова, являясь импликациями некоторой общей и главной идеи, естественно вытекают из единого смыслового центра - его понимания природы языка, которая, однако, воспринималась иначе, чем у Хлебникова. Все, что говорил Иванов о языке, сводимо к единому знаменателю: это «уставность», «духовное послушание», отсутствие «разрушительного произвола» и сохранение «предания и преемства». Суть его языковых воззрений в конечном счете религиозна. То главное событие в истории и судьбе русского языка, которое определяет все его основные черты и достоинства, является истоком и источником столь драгоценных для Иванова свойств - «святости, богатства, свободы» (с. 101). Высшая духовность для него не умозрительно реконструируемое «идеальное, правильное»
состояние, а реальное историческое событие - встреча с эллинской культурой, вхождение в пространство православной традиции. И главное свойство, обретенное в этой встрече, - «двуипостасность», двуприрод-ность русского языка. Вяч. Иванову удалось вернуть высокую, архаичную языковую ипостась в современную ему культуру. Слова и обороты языка его произведений пребывают и пребудут, утверждает исследователь, в русском культурном обиходе и культурном пространстве, потому что они соотнесены с культурной традицией, с включенными в традицию переводами Гомера, античными мифами, сфинксом и Медным всадником.
В реферируемом разделе «Материалы и исследования» помещены также статьи: «"Видеть" и "ведать" у Вячеслава Иванова» (Н.В. Котрелёв), «Софиократия по Вячеславу Иванову» (В.Б. Микушевич), «Отказ от принципа "ad realiora?" (Вяч. Иванов в конце 20-х годов)» (А.Е. Климов, США), «"Переписка из двух углов" и ее биографический контекст» (Р. Берд, США), «К вопросу предметности слова в понимании символа у Вячеслава Иванова» (Ф. Осуки, С. Китами, Н. Канинума, Т. Кибе - Япония) и др. В статьях более частного характера анализируются отдельные произведения поэта. Так, Д.М. Магомедова сопоставляет стихотворение «Fio, ergo non sum» с пушкинскими «Стихами, сочиненными ночью во время бессонницы»; В.В. Николаенко рассматривает стихотворение «Ясность» в сопоставлении с «Землей-владычицей...» Вл. Соловьева; переводы Вяч. Иванова из Эсхила анализирует Я.Л. Забудская; взгляды Вяч. Иванова на творчество О. Уайльда раскрывает А.Н. Дорошевич.
Второй раздел «Архивные разыскания. Переводы. Воспоминания и размышления», в частности, содержит: статьи известного филолога Ф.Ф. Зелинского о Вяч. Иванове и его письма к поэту; работы, связанные с именем А.Ф. Лосева, учившегося у Вяч. Иванова; размышления о духовных стихах Вяч. Иванова (автор Н.А. Померанцева), наблюдения о роли гностических мотивов в творчестве поэта (В. А. Никитин), документальные источники биографического характера и др.
О. В. Михайлова
