CC BY
42
2004.02.017. НОВОЕ ЕДИНСТВО ЕВРОПЫ?
NOWA JEDNOSC EUROPY? / Red. Przylebsky A. et al. - Poznan, 2001. -123 s.
В книге, опубликованной на польском и немецком языках, представлены материалы коллоквиума, организованного Итальянским институтом культуры в Кёльне, Кёльнским университетом и польскими учеными. Обсуждению подверглись различные формы европейского единства в прошлом - в Средневековье и в эпоху гуманизма и Просвещения. Авторы исходят из положения, что единство Европы ни в коей мере не вытекает из ее географии, это не континент, подобный Австралии или Африке. Оно сложилось в ходе исторического процесса и претерпело немало изменений. Рассмотрению подверглась и современная модель Европы с ее основным противоречием - стремлением к единству и сохранением национальных суверенитетов.
Реми Браг (Франция) в докладе «Европа и варварство» отмечает, что первоначальный смысл слова «Европа» означал просто «страну на заходе солнца», т.е. Запад; Европа была чисто географическим, нейтральным понятием для античных греков и римлян. Лишь во времена Карла Великого, которого титуловали «отцом Европы», слово это наполнилось содержанием, более того, стало «политическим проектом». Речь шла о создании в западной части некогда единой Римской империи государственного образования, противостоящего империи восточной - Византии. Итак, резюмирует автор, Европа - лишь латинская, западная часть гораздо более обширного христианского мира. Кем считали себя византийцы? Христианами и ромеями, т.е. римлянами, но ни в коей мере не «европейцами». Вплоть до падения Константинополя они сознавали свое превосходство над Европой. Византия была непосредственным продолжением империи Римской, столицу которой император Константин перенес в город Византий, изменив его название на Константинополь, дабы подчеркнуть разрыв с язычеством. Для византийцев Карл Великий был предводителем орды германцев, не знавшим греческого языка и едва умевшим писать.
Отношение Европы к варварству особое: если греки и китайцы считали варварами чужеземцев, то особенностью Европы было то, что она сама сознавала себя варварской. Некогда и Рим учился у греков. Показательно отношение Европы к античной классике. Столетиями для ее элиты образование велось на мертвом, латинском языке. Да и самые
главные образцы для подражания заимствованы Европой из других культур - это греческая философия и Библия, переведенные на латынь.
По мнению автора, молодость Европы, ее чувство зависимости от более древних и развитых культур стало скрытым мотором ее динамики. Европа воспользовалась греческим, римским, иудеохристианским наследием. Последним это не было свойственно, они не чувствовали себя «варварами» и, следовательно, не ощущали потребности в чужих образцах. Что касается Византии, то развитие греческой культуры сохраняло здесь свою непрерывность со времен Римской империи, в отличие от Рима, покоренного варварами. Но по этой же причине здесь не произошло творческого открытия классики, а следовательно, не было и культурного взлета эпохи Возрождения.
Анджей Бронк (Люблин) озаглавил свое исследование «Идеализирующий характер понятия средневековой Европы». Сочетание «средневековая Европа» как политическое понятие означает политическое единство разных народов под властью западного христианства. Однако политически средневековая Европа никогда не представляла собой единства, хотя порой значительные пространства подчинялись юрисдикции одной власти, как это было во время монархии Каролингов или Германской империи. Европейская идентичность находила выражение в идее Каролингов о перемещении Римской империи к франкам, а затем германцам и в противостоянии Византии. Граница «Римской империи» Каролингов установилась в 900 г. в форме романо-германской языковой границы. На этой основе возникла «западная империя», которая с 962 г. -момента принятия титула римского императора германским королем Оттоном I - считалась преемницей Римской империи. Название «Европа» поначалу употреблялось в академических кругах как обозначение империи Карла Великого. После его коронации это название вытеснило 1трепиш Котаиит.
Последующий плюрализм Европы берет начало в ее языковом и политическом распаде. Идея сЬпБйап^Б как доминирующий мотив средневековой культуры и ведущая роль церкви во всех областях жизни не означает полного совпадения средневековой и христианской культуры. Существовало множество различных направлений внутри средневековой схоластики, в области искусства и образования.
Герман Люббе (Германия) в статье «Европа и философские аспекты ее союза» подчеркивает, что культурное единство Европы приобрело почти ритуальный характер, в особенности когда речь идет об интегра-
ции политической. Однако единые истоки европейской культуры не являются ни основанием, ни причиной создания Европейского союза, ибо культура, имеющая европейские корни, давно вышла за пределы этой части континента и принадлежит также Североамериканскому континенту, Австралии и др. Европейская культура отличается богатством содержания, благодаря чему она распространилась по всему миру, приведя в действие механизм глобализации. Сегодня Европа оказывается перед вызовами, ставшими следствием импульсов, данных ею другим. Не единство ее истоков, а скорее неуверенность в будущем под нажимом глобальных проблем лежит в основе попыток интеграции европейских государств (среди которых уже нет ни одной мировой державы) в союз, способный действовать на политической арене.
Обращение к культурному единству в прошлом мало подходит для стимулирования процесса политического объединения и по следующей причине. В отличие от XIX в., исторической тенденцией сегодня является не собирание земель, а скорее дробление на множество государств и разнообразных культур больших пространств, связанных единой государственной властью. В итоге Первой мировой войны распались Османская империя и австро-венгерская монархия. Не удался немецкий «прыжок к мировому господству». В результате Второй мировой войны потерпели крах запоздалые немецкие попытки создания империи на тоталитарной нацистской основе, а вместе с ними стремление фашистской Италии к господству над Северной Африкой и Балканами. Победили старые западные демократии, а также Советский Союз.
Итогом Второй мировой войны стал распад колониальных систем, прежде всего британской и французской. В целом история ХХ в. свидетельствует о неудачах создания и поддержания держав имперского плана и об увеличении новых суверенных государств, число которых с 1914 г. возросло семикратно. Есть основания утверждать, что процесс этот еще не закончен. Множатся государства в Центральной и Восточной Европе, использующие право на само-определение.
В современной Европе действуют также умеренные силы, которые стремятся не к созданию огромных государственных организмов, а к региональному плюрализму и вытекающему отсюда федерализму. Критики этого процесса считают, что региональное движение обращено к прошлому и отвергает модернизацию. Но в этом скорее следует видеть процесс культурной самоидентификации. В ситуации, когда английским языком пользуются как средством международного общения, оживают
региональные языки. Разделение на столичную культуру и провинцию начинает стираться. Усложнению современной цивилизации противостоит потребность в региональной и локальной самоорганизации. В этом плане регионализм - не ретроградная иллюзия, не бегство от модернизации, а понимание того, что центру под силу решить только некоторые проблемы общего порядка, а большую их часть следует решать на местном уровне, самостоятельно. Последствия этого заметны в конституционно-политических процессах европейских государств. Так, Франция создала помимо 90 департаментов, существующих со времен революции, сеть регионов, которые являются не столько государственноадминистративными единицами, сколько единицами самоуправления. Компетенция их невелика, но это своего рода «малая революция» в системе управления этой весьма централизованной страны. То же происходит в Испании и Италии, и совсем не случайно, что наряду с интеграцией в ЕС традиционные федеративные государства, прежде всего Германия и Австрия, также пытаются усилить компетенции входящих в них земель.
Из сказанного вытекает, что бесспорное культурное единство Европы не является мотивом ее политического объединения. Только политические цели объясняют и оправдывают попытку создания в Европе наднациональных институтов; в свою очередь, успех этой попытки свидетельствует, что это отвечает интересам народов Европы.
Каковы же прагматические цели, направляющие политику европейского объединения и обеспечивающие ее успех? Автор выделяет четыре, на его взгляд, наиболее важные.
Во-первых, гарантия мира в Европе. Другими словами: не Европейское объединение угля и стали (ЕОУС), не Евратом и не Европейский политический союз стали гарантией послевоенного мира. Скорее наоборот: эти европейские сообщества обязаны своим возникновением неспособности европейских народов к ведению войн с целью господства или поддержания равновесия. Воцарившийся вместе с европейскими сообществами мир в Европе обязан своим существованием прекращению стремлений крупнейших держав к господству. Обязан он также вызовам холодной войны, которым нельзя было бы противостоять без поддержки НАТО, а также экономическим императивам. Таким образом, политическое объединение Европы и валютный союз выступают как своего рода орудие, предохраняющее от войн.
Во-вторых, этапы создания европейских сообществ с самого начала предусматривали включение в них Германии. Это касается как ЕОУС,
созданного вскоре после восстановления немецкой государ-ственности, так и Маастрихтского договора с его провозглашением «все более тесного союза народов Европы». Последнему предшествовало объединение Германии после 40-летнего разделения на Западную и Восточную. Интеграция Германии в Европейских сообществах особенно благоприятствовала возрождению Германии как общества, способного к политическому действию.
В-третьих провозглашению ЕС способствовало также прагматическое стремление к созданию Европы, способной на совместные действия на международной арене после бесповоротной утраты ее народами позиции мировых держав. Наиболее последовательной в реализации этой цели была Франция. С этим были связаны ее испытания ядерного оружия. Франция постоянно подчеркивала европолитические аспекты своих стараний по поддержанию обороноспособности и безопасности. Одновременно Франция еще и сегодня не вполне готова отказаться от суверенности в пользу общеевропейской политики безопасности. Альтернативный подход в этом плане демонстрирует Великобритания с ее ориентацией на США в области оборонной политики, причем престижные соображения не играют никакой роли; она удовлетворена своим участием в НАТО и не заинтересована в самостоятельности Западноевропейского оборонительного союза как подчиненного ЕС. Так или иначе в итоге создания политического союза европейское сообщество определилось в качестве субъекта внешней политики и политики безопасности.
В-четвертых, Европейское сообщество представляет собой рынок континентального масштаба. Он принес европейцам неоспоримые выгоды. Перечисление прагматических целей ЕС можно было бы продолжить. Следует еще раз подчеркнуть, что дальнейшее складывание политической идентичности Европы будет и впредь руководствоваться прагматическими задачами. Осознание культурного и религиозного единства истоков Европы само по себе не имело бы достаточной силы для создания единства на политическом уровне.
Тот факт, что политическая идентичность может формироваться не за счет славного прошлого, а благодаря нынешним успехам, с трудом воспринимается политическими романтиками. Успех европейского объединения означает, что если бы вытекающие из него выгоды не были очевидными, то не пригодились исходящие из интеллектуальных кругов напоминания о культурном единстве Европы.
Джан Энрико Рускони (Италия) поднимает вопрос о европейском республиканизме. Активные граждане, заботящиеся об общем благе, -вот гражданские добродетели, находящие свое выражение в «любви к родине», патриотизме. Но распространяются ли они на такую «родину», как Европа? Классический республиканизм опирался на идею отчизны. Означает ли европейское гражданство, записанное в паспортах, что существует европейский народ, обладающий чувством европейской принадлежности, с обязательствами солидарности, не вступающей в противоречие с существующими национальными чувствами? Для ответа на этот вопрос недостаточно противопоставления понятий этноса и демоса: демос как сообщество политически активных в республиканском духе граждан требует уточнения в следующих направлениях.
1. Вопреки националистическим представлениям этнос никогда не составлял основу народа. Этнокультурные элементы участвовали в построении демократических национальных государств. Сегодняшние европейские государства основаны на народных демосах.
2. В Европе не сложился, однако, европейский демос, сравнимый с демосом отдельных народов. Европейский народ пока существует лишь как избиратель.
3. Это ставит вопрос об усилении коммуникации между гражданами отдельных стран. Данная проблема сохраняет свою актуальность даже при условии расширения прав Европейского парламента.
Если рассматривать проблему с точки зрения существующих институтов, Европа является объединением государств, которые приняли такое решение, исходя из собственных интересов, ограничив при этом свой собственный суверенитет, но не уступая его при этом наднациональному и федеральному органу. Другими словами, каждое препятствие на пути к единой Европе связано с реликтами национального суверенного государства.
Здзислав Краснодембски акцентирует внимание на вопросах о соотношении между национальной и европейской идентичностями, а также на том, в какой мере обе формы тоталитаризма, разрушавшие Европу в ХХ в., имели европейское происхождение. В Польше понятие Европы носило нормативный характер, обозначало цель, к которой следует стремиться, модель цивилизации, сравнение с которой подчас служило поводом для самобичевания. Реми Браг в книге о европейской культурной идентичности характеризует ее, замечает автор, как римскую, римско-католическую, следовательно, заимствующую, вторичную. Европа, со-
гласно Брагу, обладает способностью ценить чужое: отсюда открытость и универсальность европейской культуры, ее способность воспринимать ценности общего порядка.
С этой точки зрения поляки, в чьей культуре преобладает римско-католический элемент, - настоящие европейцы. Их ориентация на Рим широко известна. Правда, для значительной части европейцев это скорее синоним отсталости, централизма и т.д. Поляки как главные представители «латинской Славии», противостояли «Славии ортодоксальной», «Третьему Риму», ориентируясь на Рим первый.
Одна из проблем Европы - неясность ее восточных границ. В свое время было замечено, что старая Западная Европа имела те же самые границы, что империя Каролингов. И сегодня не представляется случайным факт, что границы между западным и восточным христианством снова выступают как естественная граница Европы. Во всяком случае, трудности российской демократии и рыночной экономики выглядят как имеющие глубокие исторические корни.
Разумеется, пишет автор, граница - это один из способов самоидентификации, но не нечто закрытое. Польша против закрытия своих восточных границ, ибо это означало бы отсекание исторической памяти: ведь некогда ее территория включала часть Литвы, Украины, Белоруссии.
Сегодня вопрос о восточной границе Европы становится вопросом о ее самоидентификации. Во времена существования железного занавеса можно было питать иллюзию, что тоталитаризм есть нечто чуждое европейской истории. Сегодня наблюдаются попытки ослабить значение 1989 г. - года объединения Германии. Его рассматривают как дело рук Горбачёва, Коля и Буша, забывая о том, какую роль в процессе перемен сыграли польское движение Солидарности, венгерские повстанцы, борцы за гражданские права в Восточной Германии. В Западной Европе едва ли помнят, что в Польше национальное самосознание развилось едва ли не раньше, чем в Германии и Италии, и что Речь Посполитая с 1573 по 1772 г. была единственным в Европе крупным государством, где политический строй опирался на демократические принципы. Сознают ли немцы, что поляки сыграли, пожалуй, большую роль в их освобожде-нии от нацизма, чем французы? Исключение из исторической памяти стран Центральной и Восточной Европы постепенно преодолевается.
Идеализация Европы, в свою очередь, уступает место более трезвому взгляду. Европа - это место, где разразились две мировые войны, она является также колыбелью двух типов тоталитаризма. Здесь произо-
шел холокост. С Европой связана не только элитарная культура, но и угроза гражданской войны. Европейская традиция амбивалентна и нередко саморазрушительна.
При описании европейской культурной идентичности подчеркивается ее открытость, внутренняя напряженность, само-критичность. Как считает польский философ Лешек Колаковски, основная черта европейской культуры - в способности сомневаться в самой себе, в процессе неустанной самокритики и поиска, в отсутствии самодостаточности и самодовольства. Сомнения и беспокойство составляют духовную силу Европы. Колаковски писал о колебаниях между сомнением и уверенностью; Джанни Ваттимо пишет не о колебании, а об отдалении от сакральных истоков, о процессе секуляризации как характерной черте современной европейской культуры. Автор выражает согласие с участниками коллоквиума Реми Брагом и Дж. Ваттимо в том, что европейская идентичность носит христианский характер. В конце ХХ в. появились признаки возвращения к религиозно-политическому аспекту ее идентичности - в первую очередь, в Италии и в Польше.
Т.М. Фадеева
