CC BY
35
ВЛАСТЬ
2004.01.047-052. ФРАНЦУЗСКИЕ ПОЛИТОЛОГИ О ПРЕОБРАЗОВАНИЯХ В КНР.
2004.01.047.D0MENACH J.-L. Un capitalisme léniniste? //Débat. - P., 2001. - N 117. - P. 74-91.
2004.01.048.DOMENACH J.-L. Altérités chinoises //L'Autre: Etudes réunies pour Alfred Grosser. - P., 1999. - P. 269-279.
2004.01.049.D0MENACH J.-L. La transition post-totalitaire en Chine // Commentaire. - P., 2001. - Vol. 24, N 93. - P. 35-46.
2004.01.050.CHEVRIER Y. De la révolution à l'État par le communisme // Débat. - P., 2001. - N 117. - P. 92-113.
2004.01.051.B0NNIN M. Les métamorphoses du totalitarisme // Ibid. -P. 114-135.
2004.01.052.G0DEMENT F. 100 ans de Chine: De la révolte des Boxers au grand pas en avant vers l'integration globale //Politique étrangère. - P., 2000. -A. 65, N 3-4. - P. 771-785.
Жан-Люк Доменак (047), директор Французско-китайского центра гуманитарных и социальных наук (КНР), отмечает, что в последнее время страна стала значительно ближе европейцам и Западу. Во-первых, благодаря политике открытости ученые и общественность получили гораздо больше достоверной информации. Во-вторых, деловые и туристические поездки европейцев и американцев, обучение студентов и стажировка специалистов из КНР на Западе привели к интенсивному человеческому общению и установлению межличностных контактов. В-третьих, постмаоистская деидеологизация обернулась «банализацией», постепенным превращением амбициозного идеологического режима в обычное государство (047, с. 74); и с отказом от претензий на формирование нового человека, сменой морализаторской модели социального развития безбрежной коммерциализацией, «гораздо более реальной, чем в России» (047, с. 75), Китай стал значительно понятней людям Запада.
Наблюдателям, знавшим маоистский Китай, бросается в глаза раскрепощение сознания современных китайцев. В середине 80-х годов автору, путешествовавшему по стране на велосипеде, довелось побывать в закрытой, запретной для иностранцев зоне. В течение трех дней он был гостем местного начальника службы безопасности, и тот ни разу не задумался о нарушении режима. Во время последней поездки по Центральному Китаю с группой туристов автору неоднократно приходилось слы-
шать, как китайский гид сопровождал официальную информацию выражением своего личного критического мнения. В китайском обществе «произошла настоящая перемена» (047, с. 75), и самое фундаментальное - сдвиги на индивидуальном, личностном уровне. Потребность в самовыражении породила появление моды на одежду и формы досуга. А наиболее востребованными в современном китайском обществе кроме услуг «компрадора» как посредника в связях с заграницей оказались профессия психоаналитика и амплуа основателя секты, религиозное пастырство.
Масштабные перемены произошли и в западной синологии. Изменился сам тип специалиста по Китаю. «В США на смену поколению великих синологов пришли бронетанковые дивизии специалистов, менее способных к широкому синтезу, но использующих беспрецедентные аналитические возможности» (047, с. 77). Благодаря открытию страны для иностранцев американцы развернули повсеместно впервые в китайской истории широкую сеть полевых исследований. Результатом стало, в частности, издание нескольких десятков локальных монографий, содержащих обширную информацию о наименее известной стороне жизни страны, о китайской глубинке1.
Очень существенны изменения и во французской синологии. Из трех основных направлений сохранила свои позиции только школа «Анналов». Значительно сбавила тон «военная синология» со своими стратегическими установками о стабильности имперских порядков и неизменяемости страны («Китай всегда Китай»). «Идеологическая синология», неизменно гошистская и первоначально промаоистская, оказалась больше других «жертвой» перемен и не может прийти в себя после событий 1989 г. на площади Тяньаньмэнь. Особенностью господствующей в изучении Китая и подготовке специалистов школы «Анналов» остаются интерес к долгосрочным процессам и отстаивание их многомерности, «множественности факторов» (047, с. 79).
После того как стала очевидной радикальность произошедших изменений, западные синологи прогнозировали, что позиции КПК в обществе будут заняты самим обществом. Естественная для эйфории начала 80-х годов эта точка зрения теперь сменилась на противоположную: партия сохранит свои позиции и удержит, несмотря на мощную динамику изменений, контроль над обществом. Но встает вопрос о совместимости
1 Образцом автор считает: Jin Jing. The temple of memories: History, power a. morality in a Chinese village. - Stanford: Stanford univ. press, 1996 (047, c. 78). Описание здесь и далее по реф. источнику.
продолжающегося развития рыночной экономики с «сохранением партийного государства, провозглашающего верность марксизму-ленинизму» (047, с. 79).
Хотя механизм связи партийных, государственных и частных интересов в своей целостности синологам до сих пор не ясен, можно выделить отдельные факторы, обусловившие эффективность его фунциониро-вания. Прежде всего, это личность Дэн Сяопина и особенно значение взятой им на себя роли спасителя страны и партии. Еще до смерти Мао Цзэ-дуна наиболее прозорливые из западных синологов, вроде Саймона Лей-са, предвидели крах маоизма вместе с созданной Мао системой партийной власти. Не меньшая угроза нависала и над всей страной. Ее являл демографический взрыв, с которым Мао, несмотря на десятки миллионов погибших от голода во время «большого скачка», ничего поделать не смог.
Дэн предложил самую простую программу - развитие экономики теми способами, которые сулят наибольший успех. Это была программа рыночных реформ, но отнюдь не западными способами. К тому времени обозначился успех «азиатского капитализма», историический опыт соседей и повлиял больше всего на руководство КПК. За несколько лет опальный семидесятилетний деятель стал бесспорным лидером правящей партии, и произошло это в конечном счете, потому что у предложенной им программы не было альтернативы. Впрочем сама опала тоже оказалась благоприятным фактором, способствовав популярности Дэна в стране, где десятки миллионов людей пострадали от «культурной революции».
Влияние Дэна в партии и популярность в стране оказались взаимосвязанными, поскольку авторитет КПК как силы, завоевавшей и упрочившей национальную независимость Китая, до сих пор сохраняется. Авторитет КПК явился еще одним фактором успешного проведения реформ под партийным руководством. Следующим фактором можно считать относительную слабость репрессивного аппарата. Китай не испытал террора сталинских масштабов. Сохранились партийные кадры, не было уничтожено крестьянство.
В ходе реформ крестьянам открылась возможность работать на себя, кадрам - преуспевать. Чтобы понять значение коррупции как фактора реформ, «нужно принять во внимание глубину морального истощения аппарата» при Мао. Регулярные кампании, постоянные чистки, общее состояние неопределенности измотали его до предела. А Дэн предложил
номенклатуре: «Развивайте экономику и сохраните прерогативы» (047, с. 82). Руководящие кадры почти всех уровней оказались материально заинтересованы в проведении реформ и развитии рыночной экономики. Но у коррупции оказалась и оборотная сторона - ослабление рычагов власти.
Сращивание партаппарата со сферой рыночной экономики воплощается в осемейнивании власти. Типичным явлением сделалась фигура пекинского или шанхайского руководителя высокого ранга, имеющего родственников одновременно в управлении госпредприятием, частном бизнесе и наиболее привилегированной экономиической сфере внешней торговли. Семейные и клановые группы образуются на всех уровнях власти.
Другим проявлением ослабления власти становится активизация территориальных интересов. «Настоящие экономические войны между отдельными провинциями» и конфликты на почве конкуренции между различными уездами происходят постоянно, и автору лично приходилось видеть, как власти одного уезда препятствуют транспорту с грузом из другого уезда, а его представители пытаются силой прорвать блокаду. Такие инциденты порой заканчиваются человеческими жертвами (047, с. 85).
Китай в настоящее время можно назвать «страной 100 тысяч бунтов» (047, с. 87). Главный водораздел проходит между предпринимательской частью общества, теми, кто стремится преуспеть, и остальными, думающими о том, чтобы выжить. Однако сопротивление рыночным реформам, несмотря на всю яростность отдельных выступлений и масштабность социального протеста, не представляет большой опасности. Силы протеста раздроб|лены: кроме какой-нибудь квазирелигиозной идеологии типа Фалуньгун , не видно ничего, что могло бы их объединить.
В свою очередь, социальная база реформ тоже уязвима. В нынешнем Китае «все продается», страна охвачена настоящей «коммерческой лихорадкой» (047, с. 86). Но «лихорадочность» - отражение слабости предпринимательства. Не доверяя рыночным настроениям руководителей КПК, предприимчивая часть населения страны торопится нажиться и избегает долгосрочных проектов. В то же время незаметно продвижения в формировании гражданского общества и расширения независимого
1 О Фалуньгун см. обзор в РЖ «Востоковедение», 2003, №4.
политического представительства отдельных его слоев. Ситуация представляет консенсус между обществом и властью: «Обществу предоставлена возможность пользоваться моментом, а власть занята устранением его из политики» (047, с. 87).
Эволюция носит разнонаправленный характер, все дальше отходя от классического случая, когда, по выражению одного из бывших лидеров КПК Чэнь Юня, власть представляла «клетку», а общество птицу в ней. Власть внедрилась в самом обществе, установился «симбиоз между различными уровнями власти и властными группировками, с одной стороны, и наиболее динамичными элементами общества - с другой» (047, с. 87). Однако у этого симбиоза есть два слабых момента, которые и делают перспективы современных преобразований неясными и потому труднопрогнозируемыми.
Первый - проблемна кадров. Сейчас цвет китайской молодежи уезжает учиться в Америку . 50% диссертаций по точным наукам защищают в университетах США выходцы из стран Азии и половина из них - китайцы (047, с. 90). Наиболее способные из тех, кто остается в стране, уходят в бизнес. И только те, у кого нет к нему склонности, пытаются сделать карьеру в партии. По общему правилу это люди с техническим образованием, но не очень квалифицированные как инженеры; они учились за рубежом, но не столько времени, чтобы защитить диссертацию. Они очень похожи между собой и не слишком выделяются среди остальных. Характерный пример - Ху Цзиньтао, о котором «точно неизвестно ни то, что он думает, ни то, что он хочет, который никогда в своей карьере не рисковал и всегда говорил то, что было нужно в данный момент» (047, с. 90).
Вторая проблема - отсутствие у китайского руководства ясной политической перспективы, какого-либо социального проекта. Есть идея за 25 лет стать столь же могущественной страной, как США. Слабость такого ориентира даже не в том, что стремление сравняться с США выглядит «параноидальным» (047, с. 88). Главное, что подобная зацикленность обрекает на подражательность. В сущности, это та же стратегия, которая принесла успех Японии и которой следуют с тем или иным успехом все страны «китаизированного» мира (кроме КНДР). Ее сила - в восходящей к конфуцианской учености исключительной способности к обучению,
1 В другой статье Доменак отмечает, что в американских университетах обу-чается около 100 тыс. китайских студентов (049, с. 37).
превратившаяся в восприимчивость к чужому опыту. Но азиатский кризис конца 90-х годов уже обнажил слабость «конфуцианской» стратегии.
«Фантастическая способность к подражанию есть одновременно шанс и бремя для Азии». При всех нынешних достижениях остается неразрешенным вопрос, смогут ли японцы, китайцы и их соседи «изобрести что-нибудь подобное тому, что сделало Запад Западом» (047, с. 91).
Конечно, отмечает Доменак, в другой статье (048), специи-фичность Китая сохраняется, и форсированная глобализация порождает здесь такую же защитную реакцию, как, например, в Малайзии и Сингапуре, лидеры которых афишируют «азиатские ценности». Однако подобная реакция сама является «универсальным феноменом», составной частью процесса глобализации (048, с. 278).
Проблема своеобразия той или иной страны, ее культуры основательно мифологизирована в современной науке. Еще несколько десятилетий назад казалось аксиомой, что изучение другой страны должно сосредоточиться на выявлении ее отличительности, «инаковости». В результате вопрос о своеобразии превратился в «культ инаковости» («la religion de l'Autre») (048, с. 269). Порождением этого «культа» стало в синологии акцентирование неизменяемости Китая, создание образа выпадающей из всемирно-исторического процесса «неподвижной империи1. Свойственное такому направлению отстаивание преемственности китайской культуры от Конфуция до Мао Цзэдуна обернулось парадоксальным для французской академической синологии пиететом к коммунистическому режиму, «обоснованием легитимности маоизма» (048, с. 270).
Заслугой Люсьена Бьянко, Мари-Клер Бержер и Жака Гийермаза2 стал разрыв с «подобным видом прославления инаковости». Этот разрыв позволил «ввести новейшую историю Китая в мировую историю» (048, с. 270). Бьянко выявил в китайской революции тот же антизападный национализм, который составлял ядро других антиимпериалистических движений в Третьем мире. Бержер показала, что коммунистической революции предшествовала капиталистическая, которая привела к возникновению «второго Китая» в приморских районах, а Гийермаз доказал, что
1 Peyrefitte A. L'empire immobile ou le choc des mondes. - P.: Fayard, 1989 (048,
c. 269).
2
Bianco L. Les origines de la révolution chinoise: 1915-1949. - P.: Gallimard, 1967; Bergère M.-C. L'age d'or de la bourgeoise chinoise: 1911-1937. - P.: Flammarion, 1986; Guillermaz J. Histoire du parti communiste chinois: 1921-1949. - P.: Payot, 1968 (048, c. 270).
внутренняя история КПК в основных чертах ничем не отличалась от истории других компартий и что в партийном строительстве «роль Москвы изначально была решающей и оставалась неизменно важной» (048, с. 270).
Сосредоточившись на характеристике репрессивного аппарата в КНР, автор работал в том же ключе1 и увидел, что при всех особенностях это была «стандартно тоталитарная система», мало отличавшаяся от «братского ГУЛАГа» (048, с. 273). Правда, Мао, в отличие от Сталина, не осуждал на смерть своих политических соперников, и «в Китае Бухарин определенно остался бы жив» (048, с. 275). Но заключенные в КНР становились жертвами общей системы: так, за 1959-1963 гг., в период «большого скачка», погибло около 40% лагерного населения - 4 млн. человек (048, с. 275).
Действительно, использованием некоторых традиционных приемов воздействия на души «маоистская тюрьма вызывала в памяти конфуцианский храм» (048, с. 273). В отличие от сталинского ГУЛага «перевоспитание» заключенных в КНР отнюдь не было простой формальностью. Однако вызывавшая интерес и симпатии на Западе политика «формирования нового человека» оборачивалась все тем же «промыванием мозгов», и последствия такого духовного воздействия были не менее тяжелые, чем физического в СССР. Короче говоря, режим КНР оказался не принципиально иным, а лишь «иной разновидностью того же самого» (048, с. 273).
Оценивая постмаоистский период, французские политологи, наследники национальной научной традиции изучения социальных движений, сосредоточились на выявлении внутренних противоречий и различных форм оппозиции режиму2. Это позволило им избежать общей эйфории западных специалистов по Китаю, зачарованных масштабностью происходивших перемен. В работах французских политологов постмаоистский Китай предстал «клонящимся к упадку коммунистическим режимом, который вынужден под давлением социальных движений, интеллектуального диссидентства и всемирной победы рыночной экономики
1 Domenach J.-L. Chine, l'archipel oublié. - P.: Fayard, 1992 (048, c. 272).
2
Aubert Cl. e.a. La société chinoise après Mao: Entre autorité et modernité. - P.: Fayard, 1986; Zafanolli W. Le président clairvoyant contre du veuve du timonier. - P.: Payot, 1981; Beja J.-Ph., Bonnin M., Peyraube A. Le tremblement de terre de Pékin. - P.: Gallimard, 1991 (048, c. 272).
начать демонтировать свою тоталитарную систему, вводя гомеопатические дозы капитализма и демократии» (048, с. 272).
Вместе с тем происходящие изменения позволяют увидеть проблему «инаковости» Китая в новом свете. «Импортируя тоталитаризм, Китай изменил, но не уничтожил свою инаковость», и «кризис тоталитарной системы не вылился в простую историю демократической стандартизации и экономической глобализации» (048, с. 279). Между крайностями коммунистического традиционализма и универсального консью-меризма страна ищет свое лицо.
Доменак считает, что при определении современного режима КНР наиболее адекватен термин «посттоталитаризм» (049, с. 37). Но этот термин, как и другие, мало что дает для определения перспектив развития страны, кроме того, что больше всего они обусловлены внутренней эволюцией правящей партии и изменением ее отношений с обществом. Между тем эта сфера оказывается наименее прогнозируемой, как было и в предшествовавший период. «Мало, кто предвидел размах реформ, предпринятых Дэн Сяо-пином, события весны 1989 г., окончательный выбор, сделанный им в 1992 г. в пользу политики открытости, триумфальное утверждение у власти в 1997 г. Цзян Цзэминя» (049, с. 35). До сих пор непонятно, как 88-летний лидер «нашел в себе достаточно физических сил и политических средств, чтобы навязать коммунистическому аппарату вторую волну политики открытости и реформ и организовать передачу власти такому малоизвестному и не слишком выделявшемуся человеку, как Цзян Цзэминь» (049, с. 36).
Между тем произошедшие при Дэне изменения еще более затрудняют прогноз. По-настоящему ясно лишь одно: с началом преобразований страна «повернулась спиной к тому, что хотел навязать ей Мао Цзэдун» (049, с. 36). Но отказ от утопических программ выражается также в деидеологизации, на смену проектам далекого будущего приходят краткосрочные планы технократического характера. «Фактически никто в самом Китае не подает признаков, что знает, куда идет Китай». И такое положение может свидетельствовать в равной мере о «вынужденной слепоте, искусной немоте или честном прагматизме» (049, с. 37).
О преобладании прагматизма свидетельствует смена поколений руководителей КПК: от политиков и идеологов к технократам. Партийное руководство, «потеряв в престиже, выиграло в компетентности» (049, с. 42). Триумвират, возглавивший страну после Дэн Сяопина, в лице Цзян Цзэминя, Ли Пэна и Чжу Жунцзы получил инженерное образование и
имел опыт управления производством. Идущие им на смену руководители во главе с Ху Цзиньтао - выпускники престижного научно-технического университета Циньхуа. Несмотря на продолжающуюся настойчивую пропаганду «конечных целей», в них мало кто верит даже в партийных кругах, поскольку реформы, помимо прочего, стали очевидным признанием превосходства капиталистической экономики. «В современном Китае быть коммунистом сделалось профессией, если не проявлением снобизма» (049, с. 43).
Деидеологизация значительно изменила отношения партии с обществом. Обещание «счастья в будущем» уступило место установке на то, чтобы обеспечить «просто лучшую жизнь» в настоящем. Сделан был, таким образом, важный шаг к «более обычной» и вместе с тем «более человечной политике» (049, с. 43). А это подразумевает своеобразный общественный договор, соглашение партийного руководства с обществом, предполагающее наличие двусторонних обязательств: «Если вы пойдете за нами, ваше материальное положение улучшится» (049, с. 44).
КПК сохранила контроль над социальной сферой ценой своей «социализации» (049, с. 43), растворения в обществе. Происходит растущее слияние партийных рядов с социальными группами, выдвигающимися в рыночной экономике. Характерный пример - соединение местного партаппарата с разбогатевшей крестьянской верхушкой, приводящее к образованию особого слоя вроде «мелкой сельской буржуазии». «Подобная социальная эволюция может определить будущее в среднесрочной перспективе» (049, с. 40).
Другой аспект «социализации» партии - «распространяющаяся подобно лесному пожару коррупция». Она приняла чисто бытовой характер: с началом рыночных реформ большинство партработников «быстро коммерциализовали выполнение своих функций» (049, с. 42). Тем не менее прогноз на ближайшую перспективу выглядит, по Доменаку, «в целом благоприятным». Само экономическое развитие страны требует от его основных социальных и политических агентов «известной степени самодисциплины». Существующая здесь связь носит прямой и обратный характер. И в этом отношении важно, что экономика страны будет сталкиваться с растущими трудностями, в то время как действовавший с 1979 г. импульс в виде накопившегося потенциала уже исчерпан. Китаю необходимо поддержание высоких темпов развития, однако намеченные показатели роста 7-8% кажутся автору завышенными (049, с. 45).
В отличие от Доменака, Иву Шеврье1 (Высшая школа социальных исследований, Париж) (050) понятие «тоталитаризм» представляется малополезным при анализе положения в КНР. Есть у него критические замечания в отношении альтернативной парадигмы «перехода». С началом преобразований именно «транзитологи» (от английского или французского «переход») вышли вперед со своими оценками. Но «переход» затянулся, а действительность сохраняла слишком много преемственности с маоистским прошлым, и даже «переходный» термин «авторитарного режима» казался недостаточным для оценки значения этого наследия. Так, произошло «возрождение тоталитарной парадигмы» (050, сШд .влиянием «неототалитаризма» транзитология в характеристике современного положения в Китае зациклилась на «дихотомизме»: с одной стороны, капиталистические механизмы в экономике, с другой -коммунистический режим в политике с опорой на полицию. Но подобная, «дихотомистская» интерпретация имеет «скорее описательное, чем объяснительное значение» (050, с. 93-94). В ней воспроизводится слабость прежних дуалистических подходов к Китаю с дихотомиями императорской власти и общественного самоуправления, «высокой» культуры и локальных традиций и т. п. В результате игнорируется значение тех факторов, что придают обществу или политическому режиму системный характер.
Среди этих системообразующих факторов Шеврье выдвигает вперед эволюцию государства, которая, по его мнению, все более напоминает «государственное строительство», именно «строительство» («construction»), т.е. сознательный и целенаправленный процесс, а не «формирование» («formation»), спонтанное приспособление к изменениям в обществе (050, с. 95). «Государственное строительство» в КНР - сравнительно новое явление, хотя использование государства для перестройки общества началось еще до взятия коммунистами центральной власти. Но для Мао государство было лишь инструментом, не придавал ему самостоятельного значения и Дэн Сяопин. Дэн был за «реформу системы», но не за «систематизацию реформ». Поэтому он отрицательно отнесся к предложенной в 1987 г. Чжао Цзыяном программе модернизации, опирающейся на реформу государства. Между тем эта «неоавторитарная» программа от-
1 Автор нескольких книг о современном Китае. См.: Chevrier Y. La Chine moderne. -P.: PUF, «Que sais-je», 1991; Id. Mao et la révolution chinoise. - P.: Gallimard, 1992 (050, c. 92).
вечала объективной потребности создания «современного (modern) государства, способного институционализовать модернизацию» (050, с. 100).
Преемники Дэна не сразу вступили на путь государственного реформирования: рубежом стал 1997 г., когда обозначилось разложение системы «даньвэй». Последняя представляла особую обобществленную до предела организацию городского общества, образец коммунистического образа жизни, соединявшего предоставление жилья, работы, коллективный досуг, образование, медицинское обслуживание, страхование, пенсионное обеспечение. Будучи системой жесткого контроля, «даньвэй» одновременно предоставляла городскому населению некоторые привилегии, отделявшие его от крестьян.
Эта цитадель коммунизма не выдержала давления рыночных отношений и стала разрушаться вместе с закрытием государственных предприятий, коммерциализацией образования и здравоохранения. Не случайно в последнее время городская безработица, положение мигрантов, выступления рабочих сделались таким же центральным объектом научных исследований, какими предыдущие 20 лет были деколлективизация и развитие деревни или создание специальных экономических зон. «Городская деколлективизация» в виде распада системы «даньвэй» является между тем гораздо более серьезным обстоятельством, чем деколлективиза-ция в деревне и потому, что она происходит в стратегических центрах власти, и потому, что означает крушение идеала «рабочего государства».
«На руинах рабочего государства» КПК стремится создать новую модель «социального государства» (050, с. 103). Суть ее в навязывании «этатизации социальных отношений» (050, с. 102). Она внедряется вместо «политической мобилизации» предшествовавшего периода. Суть различия в том, что государство пытается установить свой контроль над обществом, «которое больше не является его отражением» (050, с. 106). Оно поддерживает свое присутствие в обществе, ограничивая самостоятельные отношения между социальными агентами, всячески регулируя и нормируя их деятельность, при этом используются новые средства, включая право и демократические процедуры. Характерный пример -введение выборов деревенского руководства.
Речь идет не о подлинной демократизации, а о реорганизации государственного контроля за сельской местностью. Поддерживая конкуренцию между двумя «антагонистическими силами» сельского общества - административной верхушкой и крестьянской массой - государство стремится «восстановить авторитет центральной власти как арбитра»
(050, с. 106). В сущности это продолжение курса на интеграцию локальных обществ в национальном государстве, которую КПК проводила в «яньаньский период» (1937—1945), однако в радикально изменившемся контексте.
Целью становится не коммунистическая революция и диктатура пролетариата, а «институционализация нации и общества». Происходит «утверждение постмаоистского режима в постреволюционном обществе». Симптоматичным стало распространение в середине 90-х идей «конца революции»1. Еще раньше, по авторской оценке с сентября 1991 г., в Пекине заговорили о том, что КПК как революционная партия должна превратиться в «правительственную партию». Подразумевается, что «революционная партия создавала государство посредством радикального разрушения общества, тогда как постреволюционное государство должно преследовать более скромные цели, приспосабливая социализм к существующей в стране и истории реальности» (050, с. 107).
Соответственно, резко уменьшается значение революционного наследия. Если в маоистский период «революция подразумевала в себе все, поглощая нацию и историю, так же как общество», то теперь «маоистская революция - это важный, но не единственный элемент» государственной системы, превращающейся в «государство китайской нации» (050, с. 108). Система «трех представительств» Цзян Цзэ-миня, кооптирующая в партию предпринимательские элементы, стала одним из принципиальных признаков происходящих в характере государства изменений.
В рамках общих перемен меняется и природа коммунизма. Он перестает быть целью и становится средством. Ослабевает его классовое и актуализуется национальное содержание. Коммунизм превращается в разновидность национальной этики, «национал-конфуцианство», и в этом виде остается элементом господствующей системы (050, с. 110). Лишь полная институционализация и утверждение правопорядка могли бы привести к упразднению этого наследства, но в КНР не случайно сохраняются сферы, где институционализация не завершена, а правовые нормы действуют лишь частично. Зато официально внедряются лозунги «нравственного управления»2 (050, с. 111). Хотя ближайшим поводом служит борьба с коррупцией, следствием становится актуализация ком-
1 Li Zehou, Liu Zaifu. Gaobie gening. Huiwang ershi shiqi. - Hong Kong:Tiandi tu-
shu, 1995. (Прощай революция: Ретроспекция ХХ века. - На кит. яз.) (050, с. 107).
2
«Yi de zhi guo», «управлять страной на основах добродетели» - название учебника, выпущенного официальным издательством в Пекине в 2001 г. (050,с. 111).
мунистического наследия как «социалистической духовной цивилизации», сохраняющей свое значение в противовес коммерциализации. Так, КНР оказывается примером выживания коммунизма в постреволюционном обществе.
Напротив, Мишель Боннен (Высшая школа социальных исследований) считает термин «тоталитаризм» (051) адекватным для характеристики реформирующегося Китая1. Критерием ему представляется стремление КПК к сохранению монопольного обладания средствами социальной организации. «Тоталитаризм» при этом проявляется деструктивно: утрачивая (вместе с отказом от мессианских проектов социального переустройства) инициативу в различных сферах общественной жизни, КПК пытается помешать альтернативным силам перехватить эту инициативу. Даже в идеологической сфере нет столь жесткого контроля, как в области социальной организации. Фактически «речь теперь не идет о том, чтобы все контролировать, но о том, чтобы воспрепятствовать возникновению чего-то, находящегося вне контроля» (051, с. 129).
Примеры нетерпимости в организационных вопросах - отношение к попыткам основания независимых партий или профсоюзов. Когда после присоединения правительства КНР к Международной конвенции о защите политических и социальных прав в 1998 г. ветераны демократического движения представили просьбу о регистрации Демократической партии Китая, просьба была отвергнута, а просители арестованы и осуждены. При этом сам акт подписания конвенции был дезавуирован как «дипломатический шаг» (051, с. 127). ВСНП не ратифицировало конвенцию. В принятом в том же году законе об организациях была усилена уголовная ответственность за попытку создания независимых объединений (051, с. 127-128).
Закон разрешает существование «полуофициальных» («бань-миньцзянь») объединений, как правило, подобные «неправительственные» организации создаются самими властями и во всяком случае они должны иметь официальную «крышу» в виде государственной структуры, которая регистрирует их как свой своеобразный филиал. Так, в каче-
1 Французский политолог полемизирует с американскими исследователями, предлагающими термины «неотрадиционализм» или «корпоративизм», в частности с Э.Уолдером, обнаружившим в деятельности социалистических предприятий КНР докапиталистические («pré-modernes») черты: Walder A. Communist neo-traditionalism: Work a. authority in Chinese industry. - Berkeley: Univ of California press, 1986 (051, с. 120).
стве члена официальной Ассоциации изучения цигун смогло несколько лет просуществовать общество Фалуньгун (051, с. 128).
Тот же закон запретил для общенациональных общественных организаций открытие местных филиалов. Власти очень строго следят, чтобы объединения оставались в своих территориальных или профессиональных рамках. Такими способами поддерживается монополия КПК в качестве единственной вертикальной структуры, объединяющей всех китайцев независимо от места проживания и занятий. Партийная организация, насчитывающая 62 млн. членов, пронизывает все сферы и общества. Даже от частных фирм и предприятий с иностранным капиталом требуют наличия партячеек (051, с. 129).
Упор на организационный контроль во многом обусловлен историей борьбы КПК за власть. Нередко высказывается мнение, что КПК восторжествовала над гоминьданом благодаря своим организационным способностям и поэтому нельзя допустить существования параллельных организационных структур, «которые смогли бы сделать то же самое против нее» (051, с. 127). Еще поучительней история КПК как правящей партии. Политические мобилизации - особенность всех коммунистических режимов, однако в КНР к ним прибегали «особенно часто и с особым размахом». Не только вождю КПК доводилось испытывать недовольство своим ближайшим окружением. Но, добиваясь утверждения и сохранения власти в партии, «Сталин использовал контролируемую им политическую полицию, тогда как Мао обращался к массовым движениям» (051, с. 117).
Обычное для подобных режимов противоречие между системой и движением в КНР решалось в пользу движения. В Китае коммунистическая система при Мао еще не успела утвердиться в полной мере, и осуществленная им «культурная революция» оказалась наиболее ярким символом молодости режима. Конечно, нельзя забывать о 100 млн. людей, официально пострадавших от нее, и «истерическом культе вождя», которым она вдохновлялась. Все же можно сказать, что «почти полное исчезновение контролирующих структур дало обществу неожиданную возможность обрести некоторую автономию» (051, с. 118). В наибольшей мере это выразилось в поведении молодежи, увлекшейся свободой самовыражения, создававшей свои объединения и каналы связи.
Молодежное движение получило неожиданное и парадоксальное продолжение в начале реформ. Когда Мао решил завершить «культурную революцию», 16,5 млн. молодых людей были направлены в деревню на
«перевоспитание». Эти «сясян» должны были, по замыслу вождя, возвратившись, обеспечить «революционную преемственность» и не допустить изменения общественного строя. Получилось, однако, прямо противоположное. Сосланная в деревню городская молодежь «первой выступила с протестом против системы», а ее массовое возвращение в конце 70-х годов оказалось «первым успехом части населения, защищавшей свои интересы против официальной политики». И возвратившиеся в города «сясян» стали «авангардом первой пекинской весны1 1978-1979 гг.» (051, с. 119).
Сохранив полноту власти, КПК в то же время демонстрирует «исключительную способность приспособления» к новым условиям. Нигде рыночные реформы не имели такого успеха, как в Китае. Однако это еще не означает, что партия «изобрела пилюлю бессмертия» и «отношения между властью и обществом в Китае обречены на статускво». Уже сейчас изменения в обществе создают потенциальные угрозы для «реформированного тоталитаризма». Одна из них - «значительная социальная диверсификация» и возникновение новых слоев (051, с. 130).
Появление огромной армии крестьян-мигрантов (до 100 млн.) (051, с. 130) подрывает существовавшую с 60-х годов систему Контроля за перемещением населения (хукоу) и создает взрывоопасную обстановку в городах. Еще более разрушительным фактором становится формирование городской армии незанятой рабочей силы из уволенного персонала госпредприятий, ядро которой образуют 10-15 млн. «настоящих безработных» (051, с. 131). Появление этого слоя означает не только распад системы даньвэй, контролировавшей повседневную жизнь горожан по месту работы. Режим демонстрирует свою неспособность обеспечить существование всем членам общества и предоставляет части его самим заботиться о себе. А это, в свою очередь, требует предоставления каких-то неформальных организационных возможностей. Так, режиму приходится постоянно балансировать между потребностями экономического развития и стремлением удержать полноту власти, следствием чего были постоянные колебания при проведения реформ, выражавшиеся в чередовании периодов «послабления» (фан) и «ужесточения» (чжоу) (051, с. 123).
1 Движение за демократические реформы, развернувшееся в разгар зимы 1978/79 г., было названо по аналогии с Пражской весной 1968 г.
Однако это отнюдь не означает, что экономическое развитие способно автоматически привести к упразднению тоталитарного режима без борьбы самого общества за создание автономных объединений и возможность самоорганизации. Несостоятельны западнические иллюзии, связанные с формированием предпринимательского слоя. Отличие китайской действительности от «западной модели» заключено в отсутствии автономности этого слоя. Китайские предприниматели не могут действовать без системы «добрых отношений» с правящей бюрократией, образующей вместе с ними единую базисную структуру для «первоначального накопления».
Неоправданны и надежды западных специалистов на формирование «второго общества». Основой для этих надежд является широкое культивирование в современном Китае неформальных отношений, способствующее оживлению традиционных пластов культуры1. Действительно, и в Китае многие считают, что «их-за упорства власти поиск прибежища во «втором обществе» является единственным средством избежать ее контроля» (051, с. 133). Однако в конечном счете, поддерживая связь партии с динамичными группами общества, неформальные отношения способствуют укреплению режима; именно они обеспечивают его функционирование в новых, чуждых для него условиях.
Дело не в культурной специфике Китая. И в Гонконге, и на Тайване распространение неформальных отношений не помешало высвобождению гражданского общества из оков государства. Основные помехи на этом пути - жажда власти у правящей бюрократии, усилившаяся благодаря возможностям обогащения в ходе реформ, и отсутствие у нее реального соперника.
Франсуа Годман (Национальный институт восточных языков и цивилизаций, Париж) считает (052) основной дилеммой, определяющей перспективы страны, ее внешнюю и даже внутреннюю политику, соотношение между отстаиванием национального суверенитета и потребностями экономического развития. Существование этой дилеммы вопреки решительному продвижению Китая к «глобальной интеграции», закрепленному вступлением в 2000 г. в ВТО, воспроизводит в начале XXI в. ситуацию начала ХХ в., времени выступления ихэтуаней против экспансии мировых держав.
1 Yang M. Gifts, favors and banquets: The art of social relations in China. - Ithaca: Cornell univ. press, 1994 (051, c. 133)
Бесспорно, нынешний Китай обладает несравненно более внушительной государственной мощью, выражающейся в частности в превращении местного управления в часть административной иерархии. Высок уровень экономической интеграции страны. Однако все это не избавляет общество КНР от озабоченности проблемами национального суверенитета, временами выливающейся в подлинную «националистическую лихорадку» (052, с. 773).
В принципе в этом нет ничего специфического. Когда теперь «под завесой глобальных судеб человечество возвращается к коммунитаризму и средневековому (pré-modernes) партикуляризму», формирование «homo sinicus» мало отличается от создания в свое время «homo sovieticus», становясь вопросом национальной консолидации и демонстрируя торжество национальной идентификации над провинциальной и локальной принадлежностью, столь характерной для старого Китая. Как обычно «строительство национальной идентичности» оборачивается против иностранной экспансии, вызывая в исторической памяти различные факты «грабительской политики Запада» (052, с. 774).
Эволюция в сторону национальной исключительности «на первый взгляд противоречит» растущей открытости китайского общества, но фактически подстегивается ею. Яркое проявление этой открытости -эмиграция из КНР в страны Запада, по своим размерам она вышла на второе место во Франции и тоже второе (после Мексики) в США (052, с. 775). Состав мигрантов - невероятно разнообразен: от неграмотных крестьян до наиболее квалифицированных инженерных кадров госпредприятий. Особая сторона миграции - «утечка мозгов» под видом обучения и повышения квалификации. Даже дети партийной верхушки нередко учатся и делают карьеру за рубежом. Что сказали бы в Советском Союзе, если бы начальник Главного разведывательного управления финансировал на средства своего ведомства заграничную учебу сына? А именно в этом был уличен руководитель аналогичной службы в КНР. Никакие бюрократические запреты и идеологический контроль не могут справиться с подобной «циркуляцией идей и людей» (052, с. 775). И режиму остается только надеяться на возвращение в будущем «знаний и ресурсов» (052, с. 776).
«Утечка мозгов» - лишь один из аспектов роста внешней зависимости страны. Еще заметнее ее проявление в производственной сфере. По данным 2000 г., экспорт обеспечивает 80% прироста ВНП. Огромные валютные резервы, вторые в мире, в размере 145 млрд. долл. размещены
в значительной мере за рубежом, тогда как страна ощущает острую зависимость от иностранных инвестиций. В 1993-1997 гг. они составляли 15% всех капиталовложений в Китае (в США доля иностранных капиталовложений равна 6%) (052, с. 776). Страна остро нуждается в активизации собственных накоплений, однако для этого требуется дальнейшая либерализация экономики, предполагаемая к тому же условиями вступления в ВТО.
Вместо углубления структурных реформ и преодоления нынешнего состояния «усеченной модернизации» (052, с. 773) ответом на внешнеэкономическую зависимость становится нагнетание националистических настроений. Официальные лица утверждают, что «власти скорее оказываются увлекаемыми националистической волной, чем направляют ее». Положение действительно сложное, и реформаторы «иногда вынуждены отдавать дополнительную дань приверженности национальному делу» (052, с. 777).
Яркий пример - политика в отношении Тайваня. Отношение к объединению острова с материковым Китаем сделалось лакмусовой бумажкой государственного патриотизма. Благородная цель окончания состояния гражданской войны уходит на второй план, отодвигаемая идеологическими потребностями режима. Получается, что «хвост вертит собакой» (052, с. 781), и отношения КНР с иностранными державами оказываются в зависимости от их позиции в тайваньском вопросе. Данью национализму оказывается и соперничество с США за мировую гегемонию, «заранее обреченное на неудачу» (052, с. 785).
Все это доказывает, что режим КНР по-прежнему балансирует между коммунизмом и национализмом, причем коммунизм отнюдь не является принципиальной альтернативой национализма. В сущности воспроизводится идеологическая ситуация, сопровождавшая вестернизаторские реформы в конце XIX - начале ХХ в. Знаменитый лозунг китайских реформаторов той поры «взять восточную мудрость за основу и использовать западное знание как средство» остается в силе с той разницой, что место конфуцианства занимает коммунистическая идеология (052, с. 773).
А.В.Гордон
