CC BY
29
обобщений и абстракций, в который раз стремясь разгадать тайну славянской души, определить некоторые ее фатальные черты, более, чем дома, обнажившиеся за рубежом» (032, с. 80).
Т.Н.Красавченко
2003.04.036. БИСЕМИРЕС М. АВТОПЕРЕВОД В РОМАНЕ В. НАБОКОВА «ПНИН».
BESEMERES M. Self-translation in Vladimir Nabokov's «Pnin» // Russ. rev. - Malden (MA), 2000. - N 59. - P.390-407.
В статье о романе В. Набокова «Пнин» ставится проблема возможности самоидентификации, самовыражения, самораскрытия, «автоперевода», как пишет американская исследовательница М. Бисемирес, используя выражение, заимствованное из воспоминаний Евы Хоффман.
Очевидно автобиографическое начало романа. Явное сходство между рассказчиком, Владимиром Владимировичем, известным русско-американским писателем, ученым, к тому же коллекционером бабочек, и самим Набоковым М. Бисемирес расценивает как кажущееся подобие; к концу романа автор сбрасывает с себя «блестящую змеиную кожу» (с. 391).
Сходство между Набоковым и профессором русского языка Тимофеем Пниным не столь очевидно. В мире Пнина есть нечто ускользающее, безвозвратно теряющееся при переводе на язык чуждой, англоговорящей культуры, всеми силами сопротивляющееся культурной и языковой адаптации. Таким образом, главный герой романа оказывается своего рода отсутствующим звеном между не проявлен -ным автором (чей голос отчетливее слышен в «Других берегах»), «оплакивающим утрату России и русского», и повествователем, чья «русскость, легко видоизменившись, стала частью американского характера» (с. 391).
Как выясняется в заключительной части романа, место смешного чудаковатого русского эмигранта, профессора Пнина, в Уэйн-дельском колледже занимает его «друг» - более удачливый и знаменитый соотечественник, успешно ассимилировавшийся в американской среде (от лица которого и написана большая часть истории).
Многие зарубежные критики отмечали, что этот сюжет в некотором роде — развернутая метафора изменений, произошедших с самим писателем после его переезда в Америку и перехода в творчестве с русского на английский язык. В романе повествователь предлагает Пнину остаться в колледже под его покровительством, на что тот отвечает резким отказом. Это можно интерпретировать как попытку «англорусского» писателя «удержать в себе (хотя бы в качестве протеже) свое раннее, неловкое, русское самосознание» (с. 396) — и невозможность этого.
Образ повествователя сложнее, чем может показаться на первый взгляд: это не только человек с безупречными, с точки зрения американца, манерами и английским языком, выхолощенный, преуспевающий эмигрант, осознающий и тщательно обходящий те культурно-языковые ловушки, в которые попадает простодушный Пнин, его явный антипод. По мнению М. Бисемирес, повествователь — злой гений. Он не только вытесняет Пнина из колледжа, но рассказывает о романе в прошлом с его женой Лизой Боголеповой.
Разногласие между имплицитным автором и повествователем в «Пнине» носит, по мнению исследовательницы, прежде всего этический характер. «Зло в порядке вещей. Механизм рока не должен заедать. Лавина, останавливающаяся на своем пути в нескольких шагах над съежившимся селением, ведет себя не только неестественно, но и неэтично»1, — говорит повествователь. Кажется, будто совсем другой человек пишет о страшной смерти девушки в концлагере: «Положа руку на сердце, никакой совести, а значит, и никакому самосознанию нельзя было существовать в мире, где возможны были такие вещи, как Мирина смерть»2.
Пнин называет рассказчика «ужасным выдумщиком». Это еще одно различие между писателем и тщательно завуалированным автобиографическим субъектом в романе.
М. Бисемирес приводит одно из поздних писем Набокова жене, где писатель говорит о посетившем его огромном желании писать на
1 Набоков В. Пнин / Пер. с англ. Барабтарло Г. - Ann Arbor: Ardis, 1983. - C. 26.
2 Там же. - С. 128.
русском и о трагической невозможности этого, о том, сколь это мучительно, английский язык — всего лишь иллюзия и «эрзац» (с. 404). Автоперевод как переход из одного состояния в другое таит опасность не донести, растерять по дороге что-то сущностно важное, а избежать потерь невозможно, как невозможно перевести - передать все до конца. Так, в произведении Набокова русское и русскость оказываются одновременно и чем-то первоначальным, без чего нельзя обойтись, и чем-то утраченным безвозвратно. В «Пнине», по мнению Би-семирес, различим голос его автора, в отличие от голоса космополитичного, ироничного рассказчика-билингва, пронизанный скрытой симпатией, сочувствием, завистью к главному герою романа («русскому alter ego», с. 406), не сумевшему перевести себя на другой язык и потому сохранившему внутреннюю целостность.
«Совершенно лысый, загорелый и гладко выбритый, он начинался весьма солидно: большой коричневый купол, черепаховые оч-ки»1, — таким мы видим Пнина на первой странице романа. «Череп — это шлем астронавта. Оставайся в нем, иначе погибнешь. Смерть есть разоблачение, смерть - это приобщение»2, - замечает повествователь через несколько страниц, а еще чуть далее сравнивает голову Пнина с отполированным медным глобусом.
Бескомпромиссность Тимофея Пнина («Мы друзья, но одно я знаю наверное. Я никогда не буду работать под его началом»3), удивляющая его американских коллег, делает невозможным «счастливый финал». Эта решительность, смелость немолодого, тучного русского профессора, отмечается рассказчиком: «Потом маленький седан храбро обогнал передний грузовик и, вырвавшись, наконец, на волю, пустился вверх по сверкающей улице...»4. В конечном крахе (торжестве?) главного героя автор статьи усматривает сходство между романом Набокова и «Шинелью» Гоголя. К тому же, несмотря на разногласия с окружающим миром, герои обоих произведений находятся в гармо-
1 Набоков В. Пнин / Пер. с англ. Барабтарло Г. - Ann Arbor: Ardis, 1983. - С. 9.
2 Там же. - С. 21.
3 Там же. - С. 161.
4 Там же. - С. 180- 181.
нии с собой, а их внутренний мир, в котором действуют иные законы, скрыт от посторонних.
Образы купола, герметичной прозрачной сферы повторяются в романе снова и снова («яйцевидный» седан, футбольный мяч, искус -но пущенные шары для игры в крикет); Тимофей Пнин живет, по словам Бисемирес, «в пузыре русскости» (с. 407), холост, снимает отдельный дом и любит уединение и тишину. Он вспоминает детскую игрушку, стеклянный шар, внутри которого заснеженная сосна и маленький домик, и «с бесконечной осторожностью»1 опускает в раковину хрупкую чашу английского хрусталя - подарок сына.
Американским знакомым фамилия Тимофея напоминает взрыв. Пнин - «пинг-понговый мячик с трещиной. Русский»2. Трещина, взрыв, заминка (Паннин), где же произошел этот взрыв, каковы его последствия? На этот вопрос, по-видимому, пытается ответить автор статьи. Вышеприведенный ряд образов свидетельствует о том, что трещина не затронула медной отполированной поверхности. Тяжелые щипцы для орехов, упав в раковину, не повредили чудесную аквамариновую чашу. Скорее всего, речь идет о событиях, произошедших вовне и превративших Тимофея Пнина в Pnin’a, чьи жизненные неурядицы: трагические несовпадения, ошибки, опоздания и т.п. - составляют сюжет романа.
Pnin говорит на русском, используя английские слова, что зачастую создает непреодолимый языковой барьер или производит комический эффект, он жалеет, что в библиотеке колледжа нет «Гамлета» в русском переводе, расстояние измеряет в «versts», верстах, «ar-shins», аршинах.
Однако беда Pnin’a, по мнению М. Бисемирес, не только и не столько в том, что, эмигрировав из России, он потерял многое из того, что «:было связано с его тайными пристрастиями и интуициями, большинство которых не поддается переводу на английский» (с. 393) и не смог приобщиться к новому порядку (хотя новые алебастровые
1 Там же. - С. 163.
2 Там же. - С. 32.
зубы составляют предмет его особой гордости). Причины глубже, не случайно фамилия-взрыв вынесена в заглавие романа.
Взрыв забросил его в мир ложных подобий, и в этом его судьба, несомненно, схожа с судьбой остальных эмигрантов, гадающих, «съедобны ли местные сыроежки», и воспитывающих «американских детей» среди черники, берез и дикобразов. И все же, по-видимому, — несколько иная. Рпіп-взрьів — это невозможность быть на другом языке (вспомним, между прочим: «язык — храм бытия»). В результате — полное расподобление, разрыв между означаемым и означающим. Так, странная бильярдная луза, зачем-то свисающая над гаражными воротами, не может быть узнана как баскетбольная корзина. По сути Пнин все время совершает одну и ту же экзистенциальную ошибку: он не знает, что такое «быть подобным», потому что не знает, что значит «быть другим». Рпіп-заминка происходит, когда герой, столкнувшись с неизвестным, отметает одно за другим возможные означающие из своего арсенала. «И одно высокое лиственное дерево, которого Пнин, привычный к березам-липам-ивам-осинам-тополям-дубам, не мог определить, роняло свои крупные, сердечком, ржавого цвета листья»1.
Но взрыв может в любой момент проникнуть вглубь. Исследовательница пишет о том, что хрупкое прошлое, столь тщательно оберегаемое героем Набокова, может быть незаметно подменено: так, сеанс «документального» кино грозит раз и навсегда стереть из памяти далекую загородную прогулку. Взрыв, рассеивая крупицы воспоминаний, одновременно отдаляет и делает невозможным будущее. Все мосты взорваны, и яйцевидный седан теряется в мягком тумане. Ю.Я.Коваль-Темниковский
2003.04.037. МАЛИКОВА М. НАБОКОВ: АВТО-БИОГРАФИЯ. -СПб.: Акад. проект, 2002. — 234 с.
Во введении к книге петербургский литературовед Мария Маликова пишет о проблеме, неизбежно встающей перед любым иссле-
1 Набоков В. Пнин / Пер. с англ. Барабтарло Г. - Ann Arbor: Ardis, 1983. -С. 137- 138.
