CC BY
38
Русское зарубежье
2005.01.029-030. ПО СТРАНИЦАМ ЖУРНАЛА «FROM THE OTHER SHORE: Russian Writers Abroad. Past and Present» [«С ДРУГОГО БЕРЕГА: Русские писатели за рубежом. Прошлое и настоящее»]. (Сводный реферат).
2005.01.029. FROM THE OTHER SHORE: Russian writers abroad: Past and present / Ed. by Livak L.; Publ. by Schlacks Ch., jr. - Toronto: Univ. of Toronto, 2001. - Vol. 1. - 162 p.
2005.01.30. FROM THE OTHER SHORE: Russian writers abroad: Past and present / Ed. by Livak L.; Publ. by Schlacks Ch., jr. - Toronto: Univ. of Toronto, 2001. - Vol. 2. - 140 p.
В университете Торонто под редакцией канадского слависта Леонида Ливака (Отделение славянских языков и литератур) начал выходить ежегодный международный журнал о русском зарубежье, издаваемый Чарльзом Шлаксом, мл. Среди членов редколлегии американские русисты - Дэвид М. Бетеа (Bethea D.M.) и Александр Долинин, Висконсинский ун-т (Мэдисон); Максим Д. Шрайер (Shrayer M.D.), Бостонский колледж; Ласло Диенеш (Dienes L.), Массачусетский ун-т (Амхерст); Лазарь Флейшман (Fleishman L.), Стэнфордский ун-т.
В заметке «От редактора» Л. Ливак излагает свой взгляд на феномен русской эмиграции и задачи журнала. Если до 1917 г. эмиграция была, по его словам, фактором личной биографии писателей, «последующие "волны" экспатриации культурных элит из России и СССР изменили традиционное географическое равновесие литературной жизни до такой степени, что, как утверждают сами эмигранты, столицами (свободной) русской литературы были уже не Москва или Петербург, а Париж, Берлин, Прага и т.д.» (029, с. 1). Эта радикально новая эпоха в истории русской культуры заслу-живает особого исследования, дающего представление о культурном, идеологическом и эстетическом «расколе», расхождении между оставшимися в Советской России и эмигрантами. Многие эмигранты хорошо сознавали историческое значение своего поступка и первые указали на необходимость, как замечает Л. Ливак, серьезного изучения их добровольного отделения от родной земли и внедрения в культуру иных стран. Об историке будущего с беспокойст-
вом размышляли Г. Адамович1, В. Набоков2 и др. Научное, систематическое исследование русской эмигрантской культуры началось недавно. Среди причин, затормозивших появление «будущего историка», - и табу советского режима, и обычная для большинства западных славистов тенденция следовать советским коллегам, игнорировавшим эмигрантских авторов, и отсутствие системной информации и текстов. Исследование российского эмигрантского опыта как культурного феномена пребывает в затянувшейся начальной стадии, без сложившихся методологий - отсутствуют четкий круг теоретических проблем, четко определенный корпус авторов и текстов, основательные библиографии, связующие страны русской диаспоры.
Появившийся вместе с историческими переменами «будущий историк» оказался, по мнению Л. Ливака, плохо информированным и тенденциозным. В 1995 г. Марк Раев3 осудил бессистемные исследования культуры эмиграции, в которых отсутствие последовательной методологии и доступа к информации усиливалось бедностью связей между российскими и западными исследователями русского зарубежья. Большинство биографических словарей и библиографий, опубликованных в 1990-е годы в России, содержат много случайного и ошибок. Такая классика, как «Библиография русской зарубежной литературы. 19181968» (сост. Л. Фостер, 1970) «Русская эмиграция: Журналы и сб. на рус. яз., 1920-1980» (Сост. Т.Л. Гладкова и др., 1988), «Культурная жизнь русской эмиграции во Франции» (1977) М. Бейссака, продолжающееся издание «Русское зарубежье: хроника научной, культурной и общественной жизни. 1920-1940. Франция» (1995-1996) Л. Мнухина, - по-прежнему наиболее надежные источники. Множество конференций, за несколькими исключениями, поверхностно описательны. Книгу Г. Струве «Русская литература в изгнании» (1956) Л. Ливак считает наиболее объемлющим исследо-ванием истории русской литературной эмиграции, а статью Ф. Болдта, Д. Сегала, Л. Флейшмана «Проблемы изучения литера-туры русской эмиграции первой трети ХХ века» (1978) - единственной попыткой концептуально осмыслить феномен литературы эмиграции.
1 Адамович Г. Одиночество и свобода. - Нью-Йорк, 1955. - С. 273.
2 Набоков В. Анкета о Прусте // Числа. - Париж, 1930. - № 1. - С. 274.
3 Раев М. В помощь исследованию зарубежной России // Новый журн. - Нью-Йорк, 1995. - № 196. - С 349-350.
Цель журнала «С другого берега» - последовательный, систематический анализ русской эмигрантской культуры, сравни-тельный подход к литературным и культурологическим иссле-дованиям, основывающийся на общеевропейской типологии эмиграции - от «Потерянного Рая» Милтона до Данте и Шатобриана; привлечение к участию исследователей из разных стран. При этом Л. Ливак широко толкует понятие «эмиграция», он пишет о «добровольной эмиграции И. Тургенева», представлящей такой же интерес, как и «высылка А. Солженицына». В журнале публикуются научные статьи, теоретические эссе, архивные материалы, мемуары, библиографии, интервью, рецензии на английском, французском и русском. Хотя литература была главной в культуре эмиграции, редакция приветствует материалы об изобразительных искусствах, кино, музыке, театре, философии, журналистике и издательском деле в российском зарубежье, а также теоретические работы, содействующие развитию методологии изучения культуры русской эмиграции.
Эпитет «российский», употребляемый в журнале, имеет широкий смысл, обозначая лингвистический и культурный феномен скорее, нежели этнические, религиозные или национальные особенности. Тематический масштаб журнала охватывает армянскую, еврейскую, украинскую и другую проблематику. Интерес пред-ставляет и исследование взаимоотношений между различными культурными подгруппами российской эмиграции, а также взаимоотношений между эмигрантами и принявшими их культурами.
Первый номер журнала состоит из пяти разделов: статьи, архивы, библиография, интервью и рецензии. Джон М. Коппер (Коррег I, Дар-тмутский колледж, Гановер, Нью-Хэмпшир, США) в статье «"Солнечный путь" Поплавского и Ибсена» обыгрывает в ее названии семантику имени героини Ибсена Сольвейг (солнечный путь; Сольвейг именует героиню Поплавского - Терезу - повествователь в романе «Аполлон Безобразов») и выявляет «ибсеновский контекст» и интертекстуальную перекличку романа Поплавского с драмами Ибсена - «Бранд» (1866) и «Пер Гюнт» (1867). Признавая «литературную сложносоставность» образа Безобразо-ва1, среди его многочисленных литературных источников, а в этом
1 Дж. Коппер приводит мнение Максима Кротова о том, что прототипом Аполлона Безобразова послужил друг Поплавского, поэт Александр Гингер, а героини второго романа Поплавского «Домой с небес» - Ольга и Таня - это собирательный образ невесты Поплав-
качестве выступают «Петербург» А. Белого (дихотомия «форма/бесформенное»), «Аполлон в Пикардии» (1893) - один из «Воображаемых портретов» английского писателя У. Пейтера; пушкинский Онегин и «лишние люди» русской литературы, Дж. Коппер считает наиболее важными для Поплавского именно пьесы Ибсена. Скандинавскую тему у Поплавского он связывает с его взглядами на эмиграцию, Россию и религию. Исследователь выявляет параллели в толковании Ибсеном и Поплавским темы «отцов и детей». Еше более знаменательной кажется Дж. Копперу параллель в отношении обоих авторов к истории и национальной идее. Ибсен не нашел решения проблемы национальной идентичности. В центре внимания Поплавского - эмигрантский Париж, лигвистически и культурно гибридный. Определение природы этой гибридности - первостепенная цель писателя. Если раскол, раздвоение личности у норвежцев - феномен исторический, русские эмигранты, в глазах Поплавского, не имеют истории и существуют на перекрестке множества культурных сил, традиций, лишенные поддержки этноса и истории, за их спиной ничего нет.
Оба писателя часто выступают необычно для своего национального контекста. Концовка «Бранда», голос с небес, свидетельствующий о существовании любящего Бога, - маловероятное, неправдоподобное завершение произведения, уходящего корнями в норвежское лютеранство; ибсеновский deus ex machina явно не протестантский, а православный. Такого рода концовка вполне обычна, как считает Дж. Коппер, для русской литературы - от «Преступления и наказания» Достоевского и рассказов Л. Толстого до «Мастера и Маргариты» М. Булгакова. «Аполлон Безобразов», в свою очередь, пародирует представление о Боге, близком людям. Имя его героя указывает на божество, но Поплавский дает понять, что это дьявольская карикатура. Даже традиция «лишнего человека» вырождается в образе Безобразова, ибо его мечта, цель - «сохранение неподвижности». Тут явно высмеивается исповедуемый А. Гингером буддизм как отклик на «какофонию эмиграции».
ского - Натальи Столяровой. Кротов М. «Один из малых сих...»: (Ад в жизни и творчестве Бориса Поплавского) // Мягкий знак: Имперский державный анархизм / Ред. Толстый^к]. - Paris: Vivrisme, 1989. - C. 209. По мнению Л. Ливака, много свидетельств и того, что Аполлон Безобразов - автопортрет писателя. Livak L. The Surrealist compromise of Boris Poplavsky // Russ. Rev. - 2001. - Vol. 60, № 1. - P. 104-105.
Келли Геролд (Herold K., Гриннеллский колледж, штат Айова) в статье «Культурные референции, семантические сдвиги и литературный миф в автобиографиях Набокова» отмечает, что каждый новый период в эволюции писателя как «американского» или «билингвистического» автора был ознаменован новой версией автобиографии. В 1936 г. он написал первый автобиографический эпизод - «Мадемуазель О.» на французском; в 1940-е годы опубликовал пятнадцать эссе (или рассказов) в американских журналах («Нью-Йоркер», «Атлантик Мансли» и др.), позднее вошедших в книгу «Веские доказательства» (Conclusive evidence, 1951), в 1954 г. в переработанном виде изданную на русском под названием «Другие берега» и в 1966 г. вышедшую в США в английской версии как «Speak memory: An autobiography revisited» («Говори, память: пересмотренная автобиография»). Именно анализ автобиографий позволяет понять специфическую природу билинг-визма Набокова в его поздних романах, особенно «Лолите», «Пнине» и «Аде».
Набоков начал писать автобиографию после переселения из Парижа в США в 1940 г., чему сопутствовало его решение стать американским писателем, работавшим только на английском. В большинстве случаев Набоков представлял свое «решение» писать только на английском как логическое, естественное, продуманное, но иногда (как, например, в интервью Роберту Хьюзу в 1965 г. для нью-йоркской телестанции) он описывал свой отказ от русского как крайне болезненный и дезориентирующий. Он подготовил к изданию «Другие берега» после того, как четырнадцать лет ничего по-русски не писал. Этот автоперевод в одних случаях он описывал как кошмарный и болезненный1, в других -писал о слишком сильном соблазне возврата к русскому и автобиографии. И несмотря на свои жалобы, перевод летом 1953 г. он сделал очень быстро - между «охотой на бабочек» и работой над «Лолитой». Если автору легче было сначала написать автобиографию на английском, зачем ему понадобилось потом то же самое переписывать на более близком языке? Чтобы ответить на этот вопрос и понять отношение Набокова к языку и описываемой им жизни, К. Геролд переходит с металингвистического уровня на семантический и сравнивает последние версии автобиографии - русскую и английскую. В обеих Набоков описывает
1 Diment G. Nabokov's and Brodsky's autobiographical writings // Slavic a. East Europ. J. - 1993. - Vol. 37. № 3. ; Beaujour E.K. Translation and self-translation // The Garland companion to Vladimir Nabokov / Ed. by Alexandrov V. - N.Y., 1995.
свою жизнь с рождения до эмиграции в 1940 г., в обеих уделяет основное внимание детству. Однако очевидны различия1. Автор «Других берегов» отличается от автора «Говори, память» не только языком, но и глубоко продуманной системой семантических культурных и литературных референций. Поскольку десять из четырнадцати глав в «Других берегах» - о жизни Набокова в России до 1917 г., писатель изображает дореволюционную Россию как мир, знакомый читателям русской литературы ХУШ-Х1Х вв. Описывая гувернантку своей матери, он упоминает «Арину Родионовну» - русскому читателю этим все сказано. Рассказывая эпизод о «Всаднике без головы» в обеих версиях автобиографии, для русского читателя он добавляет, что в романе Майн Рида была «даже какая-то гоголевская красочность».
В англоязычной автобиографии мифология России, русского аристократического детства и эмиграции усилена; обилие русских реалий поражает: «персонажи» выглядят как герои Достоевского, гораздо больше тургеневских скамеек и тропинок; Пушкин, Чехов, Блок, Бунин, Фет и Толстой упомянуты чаще, чем в «Других берегах». Семья Набоковых слушает в опере «Руслана и Людмилу» и «Пиковую даму», тогда как в «Других берегах» - «Богему». Даже годы, проведенные в Европе, выглядят более русскими. Набоков детальнее описывает встречи с эмигрантскими писателями в Берлине и Париже. В «Других берегах» появляются Бунин, Ходасевич и Поплавский, но Набоков заявляет, что редко встречался с литераторами-эмигрантами. Альбом его матери в русской версии содержал строки из ее любимых стихотворений, в английской добавлено - «от Майкова до Маяковского», обыграно созвучие, хотя Майков не был знаком англоязычному читателю. Вводя малоизвестные англоязычному читателю ссылки, Набоков отделяет себя от него, создавая миф о таинственной русской культурной традиции. В англоязычном варианте он упоминает Сирина в третьем лице, он уверен, что читатель не знает его псевдонима, т.е. предпочитает затемнить, мистифицировать свое русское прошлое.
Таким образом Набоков, используя литературные и культурные референции, создает две различные картины одной жизни в соответствии со своим представлением о культурных контекстах и литературных
1 См.: Grayson J. Nabokov translated: A comparison of Nabokov's Russian and English prose. - Oxford, 1977.
традициях. Он верит (или хочет верить), что с русским читателем у него одни и те же культурные традиции и литературная история и создает в «Других берегах» «общий мир». Англоязычному читателю он преподносит мифологизированный образ России и себя. Желаемых целей он добивается переключением семантических кодов с английского на русский и обратно не только когда речь идет о литературе и культуре, но и о политике, науке (например, в англоязычном тексте он дает латинские названия грибов, в русском - «боровики, подберезовики, подосиновики»). И хотя Набоков объясняет выбор терминологии незнанием и вкусами англо-амери-канского читателя, такое семантическое «переключение» вполне органично для набоковской системы ссылок и автоизображения в автобиографии.
В разделе «Архивы» напечатано письмо (от 21 окт. 1936 г.) однокашника и друга В.В. Набокова по Тенишевскому училищу, инженера, архитектора - Самуила Израилевича Розова (1900-1975), сопровожденное предисловием «В своих книгах Вы продолжаете окунаться в ледяную глубину...» (цитата из письма) Юрия Левинга1 (Еврейский университет, Иерусалим) и Максима Д. Шраера (Бостонский колледж), обнаруживших это затерянное (что вызвало у Набокова особую досаду) много лет назад письмо в архиве писателя в Библиотеке Конгресса в Вашингтоне. В 1962 г. Розов побывал в Швейцарии у Набокова, назвавшего их встречу в переписке «полной победой над временем» (029, с. 42). Набоковы намеревались приехать в Израиль, однако там друзья не встретились: Розов, живший в Хайфе, умер в 1975 г. Местом встречи бывших друзей, как пишут публикаторы письма, остается роман «Пнин», куда Набоков ввел Розова как эпизодического персонажа «Самуила Израилевича», «старинного друга не только профессора Пнина, но и самого автора.» (029, с. 42).
В том же разделе Л. Ливаком опубликованы «Материалы к биографии Юрия Фельзена», а именно письма из архивов Йельского (Beinecke Rare Book and Manuscript Library) и Колумбийского (Bakhmeteff Archive) университетов; письмо Л. Зурова - Ф. Степуну (25.02.1954) - о том, как юнкер Михайловского училища Н.Б. Фрей-денштейн (наст.
1 См. также: Левинг Ю. Литературный подтекст палестинского письма Вл. Набокова // Новый журн. - Нью-Йорк, 1999. - Кн. 214. - С. 116-133; допол-ненный и исправленный вариант см.: В.В. Набоков: Pro et contra : Антология / Сост. Аверин Б. - СПб.: РХГИ, 2001. - Т.2 - С. 14-35.
фамилия Ю. Фельзена) оказался в центре истори-ческих событий октября 1917 г.; письма Г. Адамовича (23.08.1939; 25.05.1940), З. Гиппиус (18.01.1940), Г. Иванова (б/д; вероятно, осень 1939 - зима 1940) -Ю. Фельзену свидетельствуют о дружбе и доверии, которым он пользовался среди эмигрантов. Письма Ю. Фельзена - А. Бахраху (28.01.1941; 17.12.1941; 22.02.1942; 26.03.1942) из оккупированного Парижа; Л. Вейдле - А. Бахраху (27.07.1942; 30.12.1942); Л. Вейдле -В. Яновскому (23.04.1982; 01.12.1983, 21.12.1983) проясняют обстоятельства последних лет жизни писателя и его гибели, «являются ценным материалом к ненаписанной истории русской эмигрантской литературы в окуп-пированной Франции», «напоминают о существовании неисследованной темы взаимоотношений русских и русскоязычных еврейских писателей в контексте нацистского антисемитизма» (029, с. 50).
Рашит Янгиров (Москва) в небольшой статье «К истории издания словаря русских зарубежных писателей В.Ф. Булгакова», предваряющей публикацию «Положения о словаре» (май 1941), изложив историю биобиблиографического труда, созданного Валентином Федоровичем Булгаковым (1866-1966) в эмиграции, в Праге, и опубликованного лишь в 1993 г. в Нью-Йорке (под редакцией Г.В. Ванечковой), выявляет роль нацистской аннексии Чехии, вызвавшей серьезное размежевание среди русских эмигрантов в этой стране и в итоге помешавшей своевременной публикации Словаря.
В разделе «Архивы» опубликованы также рассказы Рут Ришин (Сан-Франциско) - о встречах с А. Ярмолинским (1890-1975) и его женой Бабет Дойч (1895-1982) («В Беркширс»); Н. Берберовой («Ее красный седан») и балериной Ниной Юшкевич, дочерью эмигрантского писателя С. Юшкевича.
В разделе «Библиография» итальянский русист Стефано Гардзонио (Пиза) напечатал материалы к библиографии «Италия и русская эмиграция в Италии на страницах газеты Вл. Бурцева "Общее дело"» - описание статей за 1920-1922 гг., что существенно дополняет уже известные факты из жизни русской эмиграции в Италии, из истории русско-итальянских отношений в период, когда «в Италии готовилась победа фашизма» (029, с. 91). В газете печатались сочинения об Италии авторитетных представителей русского зарубежья (И. Бунина, Г. Алексинского, Д. Пасманика), но главным коррес-
пондентом был Михаил Первухин (1870-1928), публицист1, автор историко-фантастического романа «Пугачев-победитель» (1924), скандально-порнографического романа «Жемчужное ожерелье» (1928) и др. В Гуверов-ском архиве Стэнфордского университета сохранилась переписка Первухина с публицистом и издателем «Общего дела» Владимиром Львовичем Бурцевым (1862-1942).
В разделе «Интервью» опубликован фрагмент книги «Диалог с пристрастием» (М.: Издатель Захаров, 2001; см. рец. в № 2) - о проблемах эмигрантской литературы: диалог писателя и публи-циста, бывшего диссидента Бориса Хазанова (псевд. Геннадия Файбусовича), с 1982 г. - в эмиграции (Мюнхен), где он был соредактором (1984-1992) журнала «Страна и мир», и американского русиста Джона Глэда (Вашингтон), переводчика «Колымских рассказов» В. Шаламова, автора книги «Беседы в изгнании» («Literature in exile», 1990; русский перевод - 1991).
Раздел рецензий открывает отзыв Владимира Хазана (Еврей-ский университет, Иерусалим) на новую книгу Дж. Глэда2, дающего обзор истории русского зарубежья с древнейших времен до сегодняшнего дня как важной части российской истории, «как "связного текста", чреватого обнаружением в нем общих парадигм и закономерностей, установлением типологических культурно-национальных свойств, причем не только в горизонтальных, но и в вертикальных временных параллелях и взаимосвязях» (029, с. 147), хотя в целом книга, рассчитанная на массового читателя, разочаровывает специалиста-эмигрантолога, ибо «реальный объем новой информации или ее нетрадицонное толкование значительно уступают повторению вещей, достаточно известных...» (029, с. 148). В том же разделе опубликованы рецензии Келли Геролд (Gerold K.) на книгу «Моя история. Мемуары русской литературной дамы в эпоху Просвещения»3; Лиза Рьоко Вакамийя (Wakamiya L.R., Калифор-нийский университет, Лос-Анджелес) -на сборник статей (среди авторов - Г. Шапиро, Г. Димент, М. Кутюрье, М. Шраер, Л. Токер, Г. Барабтарло, Э. Пайфер, А. Долинин, Д. Бартон Джонсон, Д. Бёрт Фостер, мл.) «Набоков и его творчество: Новые перспективы», изданный к столетию со дня рождения писателя и объединивший, по
1 См. о нем: Гучков С.М. Первухин // Русские писатели. 1800-1917: Биографический словарь. М., 1999. -Т.4. - С.554-556.
2 Glad J. Russia abroad: Writers, history, politics. - Tenafly, NJ, 1999. - 736 p.
3 Princesse E. Dashkova. Mémoires d'une femme de lettres russe à l'époque des lumières / Ed. by Woronzoff-Dashkoff Al. et al. - P., 1999 - 333 p.
определению ее составителя Джулиана Коннолли, два вида эссе: о «художественных стратегиях Набокова, об отражении его личного опыта в его искусстве» и об отношении его «творчества к литературным и культурным традициям» (029, с. 153); Р. Ришин (Rischin R.) - на книгу Елены Кожиной «Сквозь пылающую степь: Воспоминания о военной России, 1942-1943»; опубликованную в 2000 г. в Нью-Йорке в английском переводе
B. Махмудова; Л. Ливака - на сборник эссе и архивных материалов - «Евреи России - иммигранты Франции», изданный на основе конференции в Институте славистики (Париж, 1998).
В. Хазан в статье «"Моя Атлантида - Россия" (К некоторым чертам "морского" мифа в поэзии русской эмиграции)», откры-вающей второй номер журнала, исследует основные топосы эмигрантской поэзии, связанные с «морским мифом». Образы прощания и отплытия от родных берегов, «корабельно-морской антураж», «"навигационный" ореол» он расценивает как «"родовую" художественную реальность», как существенную особенность эмигрантской поэтики, имеющую глубокие социально-психологические корни в самом феномене изгнанничества и обитания на «чужом берегу»1. Поэтической эмблемой эмиграции сделался, по его мнению, образ затонувшей Атлантиды: повторенный «в стихах, художественной и публицистической прозе десятки и сотни раз, он стерся до семантически тривиальной формы, до механического изживания сути означаемого. В то же время сама частотность употребления этого тропа в эмигрантской речи... должна вроде бы указывать на "парадигматичность" лексики данного профиля (и/или подобных ему), по крайней мере в конвенционально-творческих кругах. Как и в случае с библеизмами... адаптированными в эмигрантском словаре для метафорического выражения актуальных реалий жизни, исчезнувшая на морском дне Посейдония - Атлантида2, о которой писал Платон. - с тематически эквива-ленциальной цепочкой: Титаник, корабле-
1 В этой связи показательны, как отмечает В. Хазан, названия журналов, антологий и сборников стихов: сборник «Одиссея» (Берлин, 1926); журналы «Парус» (Шанхай, 19311934), «Новый корабль» (Париж, 1927-1928), сборник стихов В. Мятлева «Кораблекрушение» (Париж, 1933); «Невод: Третий сборник берлинских поэтов» (Берлин: Слово, 1933); «Якорь: Антология зарубежной поэзии» (Берлин: Петрополис, 1936); «Земля Колумба: Сборники литературы и искусства» (Нью-Йорк; Сан-Франциско; Лос-Анжелес, 1936); «Остров: Сборник стихотворений» (Шанхай, 1946) и др.
2 Возможна субституция Атлантиды градом Китежом: см. стихотворения Веры Бу-лич «Россия. Россия - наш Китеж-град» (Маятник, Гельсингфорс, 1934. - С. 10), «Град Китеж» в одноименном сборнике Елены Дворжицкой «Град Китеж» (San Francisco, 1956. -
C.1.
крушение, морское кладбище и т.п. - становится экспрессивным символом изгнания как такового» (030, с. 4). Образную репрезентативность Атлантиды усиливает в сознании эмигранта ее дихотомичность: «изгнание - это, говоря метафорчески, ситуация не одной, а сразу двух "Атлантид", двух исчезнувших и одинаково как бы несуществующих земель: родины и чужбины. "Морской" антураж изгнания обрамлен не только пошедшей на дно Атлантидой-Россией, но и, по логике древнего мифа, похищенной Атлантидой-Европой (миф о новой Трансатлантиде был связан с Америкой, куда в дальнейшем, спасаясь от фашизма, бросились во второе изгнание русские эмигранты). Поэтому одиночество эмигрантского существования двуначаль-но: и прошлое, и настоящее в одинаковой степени затоплено водами жизненного моря, см. об этом в поэмах Перцова "Атлантида", Голохвастова "Гибель Атлантиды" и Рафальского "Последний вечер", а также в сохранившемся фрагменте рассказа или повести Ходасевича с сугубо "подтекстным" названием "Атлантида"» (там же). В. Хазан приводит наиболее показательные примеры использования образа Атлантиды в творчестве эмигрантских поэтов1 - В. Андреева, Н. Оцупа, С. Прегель, В. Лебедева, Б. Божнева и др. Наряду с легко эксплицируемыми метафорическими параллелями гибель Атлантиды наполнялась и сложным мистико-эсхатоло-гическим смыслом, как, скажем, в книге Мережковского «Тайна Запада. Атлантида - Европа» (1931), где мифология катастрофы проецировалась на современные автору исторические события. Само количество стихов русских эмигрантов о «кораблекрушении, затонувших кораблях, обломках морской бури, утопленниках с трудом поддаются исчислению» (030, с. 7). «Принятый на между-народной конференции в Берлине в 1903 г. и прозвучавший впервые с Титаника (1912), сигнал SOS становится своеобразной "морской" метафорой эмиграции, см. в стихотворении Несмелова "О России" (1931)...» (там же).
В. Хазан исследует и тему отношения к Европе как утопленнице (см. миф об ее похищении Зевсом), «европейской ночи», «европейских сумерек» - в поэзии метрополии (А. Ахматова, И. Соколов, П. Антокольский, К. Федин, Н. Тихонов, И. Эренбург) и эмиграции (В. Ходасевич, Б. Поплавский, Г. А. Ландау), и непосред-ственно связанную с ней масштабную тему гибели Европы, популярную в западной философии,
1 18 апреля 1931 г. в «Зеленой Лампе» проходил вечер на тему «Что с нами будет (Атлантида - Европа)».
культурологии и литературе первой половины ХХ в. Очевидно, что русские эмигранты читали «Закат Европы» (1918-1922) О. Шпенглера. «Жалость к Европе» - стихотворение Б. Поплавского связано с семантикой конца европейской цивилизации (Европа сравнивается с тонущим кораблем).
Дав конкретный анализ вариьрования «морского мифа» на уровне то-посов, автор, однако, не делает никаких выводов, заявляя, что его задача состояла лишь в том, чтобы привлечь внимание исследователей к проблематике и «наметить хотя бы некоторые общие подходы к ее изучению» (030, с. 20).
Андрей Устинов (Сан-Франциско; Санкт-Петербург) и Константин Поливанов (Москва) в статье «На грани: Борис Божнев в 1930-е годы» пишут о «загадочной неприступности» литературной биографии Б. Божнева для исследователей: «за пятнадцать лет, прошедших со времени выхода двухтомника его стихотворений...1, фактически не появилось новых работ, которые могли бы внести существенные дополнения к портрету этого, пожалуй, наиболее оригинального из "молодых" парижских поэтов» (030, с. 21). «Репуб-ликации в пост-советских изданиях не вызывают ничего, кроме недоумения, да и в них Божнев оказывается в тени Б. Поплавского» (030, с. 22), основную причину известности которого авторы статьи объясняют его неожиданной смертью в 1935 г., ставшей «литера-турным фактом», оказывающим «парализующее действие на любые попытки альтернативных подходов», хотя «при ближайшем рассмо-трении обилие откровенно неотделанных текстов Поплавского демонстрирует, в какой степени он не состоялся как поэт» (030, там же). Божнев же, как и Поплавский, первыми поэтическими, экспе-риментальными публикациями заинтриговал современников. В 1920-е он запомнился читателям как «мастер традиционных стиховых размеров», применивший их к «намеренно провокационным сюжетам». «Такое же столкновение высокого штиля и низкой жизни, судя по письмам Божнева к А. Гингеру, было закономерным и для его культурных и даже политических воззрений.» (030, там же). В статье представлены материалы к биографии Божнева на рубеже 1935 и 1936 гг., когда его литературная карьера пережила «второе рождение».
Отстранившийся от участия в литературной жизни после неудачи с альманахом «Стихотворение. Поэзия и поэтическая критика» (1928), постро-
1 Божнев Б. Собрание стихотворений: В 2 т. / Ред. Флейшман Л. - Berkeley, 19871989.
енным по образцу журнала петербургского Цеха поэтов «Гиперборей» (1912-1914), Божнев возвращается в литературу в декабре 1935 г. как участник «Якоря. Антологии русской зарубежной поэзии», куда ее составители -Г. Адамович и М. Кантор - включили четыре его стихотворения. В январе 1936 г. Божнев опубликовал отдельным изданием поэму «Silentium Soci-ologicum», а еще через месяц - сборник «Альфы с пеною омеги: 27 стихотворений», состоящий из восьмистиший. Ю. Мандельштам в рецензии на поэму в «Возрождении» писал и об органической одаренности Божнева, и вместе с тем о «головном», почти публи-цистическом построении поэмы, ее «засушенности»1. Г. Адамович отозвал о «сальерическом искусстве» искусного Божнева как о чем-то архаическом, сухом, насквозь книжном, подчернуто литературном, никуда не ведущем, местами просто «пародии на Боратынского», хотя и не лишенном взлетов. «"Сальеризм", в данном случае, - отношение поэзии Божнева к "чуду" Поплавского, которого Адамович... назвал "самым одаренным человеком, самым сильным голосом"...» (030, с. 27). Место «мастера» после его смерти и попытался, по мнению авторов статьи, занять Божнев (Г. Струве, Н. Берберова сравнивали его с Ходасевичем).
Сопоставление откликов Адамовича на поэзию Божнева в разные периоды высвечивает эволюцию критика: в 1920-е годы поэтический эталон для него - Блок и И. Анненский, в середине 1930-х - Тютчев и Баратынский. Противопоставляя «сгущенность» «стиля и речи» Баратынского пушкинскому слогу, Адамович, как считают авторы статьи, подспудно полемизирует с пушкинистом Ходасевичем и его установкой на «неоклассицизм» в поэзии. На их взгляд, высказывание о том, что некоторые части поэмы Божнева кажутся пародией на Баратынского, сделано намеренно, чтобы вывести поэта за пределы круга авторов, близких Ходасевичу, и «приписать» Божнева к «парижской школе русской поэзии».
В приложении к статье опубликованы два письма Божнева к Н.Н. Берберовой 1936 г. (2 марта и без даты; хранятся в Архиве Гуверовско-го института - Boris Nikolaevsky Collection) и письмо С.С. Прокофьеву от 26 дек. 1936 г. (РГАЛИ. Ф.1929. (С. Прокофьев.) Оп.2. Ед.хр. 382). Первое письмо Берберовой свидетельствует о том, что она после прочтения «Альфы с пеною омеги» сразу оценила возвращение Божнева в литературную среду.
1 Мандельштам Ю. Книга стихов // Возрождение. - Париж, 1936. - 30 янв. -№ 3893. - С.4.
В целом эмигрантская критика обошла молчанием обе его книги, что авторы статьи объясняют резкими отзывами Божнева об «емигрантской безграмотности» литературной критики. К Берберовой Божнев обращается и как к своему читателю, и как читатель ее романа «Чайковский», написанного в модном тогда жанре документальной, «нетради-ционной» биографии. В письме С. Прокофьеву Божнев пишет о музыкальном построении «Silentium Sociologicum» по симфони-ческому канону. В «божневский круг», кроме Прокофьева, входили еще музыковед и писатель, знаток философии и литературы Борис Шлёцер и художник Константин Терешкович, написавший в 1924 г. портрет Божнева.
В статье говорится о политических симпатиях поэта (французским коммунистам, советским властям; Божнев опубли-ковал в 1924 г. стихи в московском альманахе «Недра», в мае 1945 г. - в просоветском парижском еженедельнике «Честный Слон»). Учитывая интерес Божнева к творчеству Пастернака (что повлияло на архитектонику «Silentium Sociologicum», «написанной, как и "Спекторский" Пастернака, пятистопным ямбом, четверостишиями с перекрестной рифмовкой», 030, с. 33), авторы статьи полагают, что «тексты Пастернака, которые могли прочитываться как приятие советского строя, - от Спекторского и Второго рождения до цикла Художник... во многом способствовали усилению социалистических симпатий Божнева - впрочем, сталинский режим в середине 1930-х вообще воспринимался европейскими интеллектуалами как альтернатива германскому национал-социализму. Возвращение Прокофьева в СССР и декларируемое Пастернаком стремление "быть с целым веком наравне, и заодно с правопорядком" оказались достаточно весомыми причинами для просоветского крена в мировоззрении Божнева. Собственно говоря, для него и прежде не существовало разделения на "советскую" и "эмигрантскую" литературу. Он выстраивал свои иерархии не по политическим, а по творческим критериям» (030, с. 34). Дальнейшая литературная деятельность Божнева в конце 1930-х свелась к изданию книг «для немногих», брошюрок, распространяемых по подписке. Авторы статьи видят «преемницу» Божнева в А.С. Присмановой, «близкой ему по поэтическому складу» (с. 35).
Американская русистка Мёрл Баркер (Филадельфия, шт. Пенсильвания) опубликовала и откомментировала в журнале тридцать два письма, написанных ей Н.Н. Берберовой в период 1962-1972 гг. В 1960 г. М. Баркер слушала курс Берберовой по русскому символизму на славянском отделении Йельского университета и потом в течение тридцати трех лет была ее другом. Она получила от Берберовой 123 письма; сохранившиеся
письма, фотографии и другие памятные материалы она намерена передать в архив Берберовой, хранящийся в Отделе редких книг и документов (Beinecke Rare Book and Manuscript Library) Йельского ун-та (Нью-Хейвен). В приложении Баркер опубликовала шесть стихотворений Берберовой, написанных на английском, и заметки к лекции (или докладу) об «Августе 1914» А. И. Солженицына.
В разделе «Мемуары» Владимир Цуриков (Джорданвилль, шт. Нью-Йорк) публикует написанные после 1946 г. воспоминания юриста, публициста, прозаика и литературоведа Николая Алек-сандровича Цурикова (18861957) «Мои встречи с о. Сергием Булгаковым» (1908-1934) и три его письма в 1920-е годы. Н.А. Цуриков «в 1920 г. эвакуировался в Константинополь, с 1923 г. жил в Чехословакии, где работал в Русском педагогическом бюро» (030, с. 103), в 1928-1934 гг. он - член редакционного комитета газеты «Россия и Славянство». С Булгаковым он познакомился в Москве в начале 1908 г. у В.И. Вернадского.
«Материалы к библиографии» Л. Ливака - первая попытка систематизировать наследие прозаика, критика и публициста Юрия Фельзена (псевдоним Николая Бернгардовича Фрейденштейна, 24.10.189413.02.1943). Основное препятствие к составлению полной библиографии -гибель личных бумаг писателя после его ареста и депортации в Освенцим. Многие рассказы и статьи Фельзена рассеяны по малоизвестным и малотиражным изданиям от Эстонии до Калифорнии. «Вместе с архивом погиб и окончательный план большого романа Фельзена, охватывающего изданные отдельными книгами повести и романы (Обман, Счастье, Письма о Лермонтове), а также отрывки в газетах и журналах. Окончательный замысел этого "романа с писателем" - так герой Фельзена охарактеризовал в Письмах о Лермонтове свои записи, из которых сложилось бы повествование об эстетической и философской эволюции эмигран-тского писателя, - вполне кристаллизовался к 1938 г. и, судя по свидетельству близких Фельзену людей, мог называться Повторение пройденного (см. Адамович, Одиночество и свобода, 294; Яновский, Поля Елисейские: 36, 46; Вейдле, "О тех, кого уже нет": 387-88).» (030, с. 115). Отсутствие авторских указаний допускает лишь известную долю точности в определении корпуса текстов, входящих в «большой роман», на основе общности стиля и фабулы, свойственной эпизодам романа, в отличие от рассказов и повестей Фельзена, к роману не относящихся. Затрудняет составление библиографии и почти полное отсутствие данных о жизни писателя в допарижский период изгнания (Рига; Берлин, 1918-1924). Авторство приписываемых Фельзену четырех фельето-
нов в «Рижском Слове» в 1918-1919 гг. (№ 40-43) Л. Ливак считает проблематичным: они подписаны псевдонимом «ФЭН», который мог не принадлежать Фельзену, и сам писатель в «Автобиографии» заявлял, что начал писать и печататься в 1926 г. в Париже, хотя, возможно, он просто хотел отмежеваться от ранних «провинциальных» литературных опытов, считаться столичным, парижским писателем. «Кроме того, как замечает Л. Ливак, установка на политический комментарий, характерная для рижских фельетонов "ФЭН"а, пришлась бы не по вкусу аполитично настроенной группе сотрудников Чисел, в которую Фельзен вошел одним из первых. Однако, если "ФЭН" и Н.Б. Фрейденштейн действительно одно и то же лицо, то ранний вариант литературного псевдонима писателя проливает свет на этимологию фамилии "Фельзен", будучи составной из первой и последней букв его настоящей фамилии, а также намекая на жанр фельетона, с которого началась его творческая деятельность» (030, с. 116).
В журнале опубликована статья Катрин Гусевой (Gousseff C., ^ntre d'études du monde russe, soviétique et post-soviétique) и Ольги Пишон-Бобринской (Париж) «Архивы главного Комитета Земгора», т.е. «Земско-городского комитета», его основной целью была помощь русским беженцам. Архивы этой организации, развившей традиции российского Земгора, с февраля 1921 г. прежде находились в Париже, с 1987 г. они хранятся в Центре русских архивов Лидсского ун-та (Англия).
В специальном разделе представлены рецензии Катрин Гусевой на книгу историка и архивиста Лидии Петрушевой «Дети русской эмиграции» (М.: Терра, 1997, 493 с.); Л.Р. Вакамийя (Аризонский ун-т) - на книгу Алис-сы Динега (A.W. Dinega) «Русская душа: Поэтическое сознание Марины Цветаевой» (The univ. of Wisconsin press, Madison, 2001. - 285 p.), Л. Ливака -на составленное и откоментированное В. Хазаном Собрание сочинений в двух томах Довида Кнута (ed. by D. Segal & R. Timenchik. The Hebrew Univ. of Jerusalem, Jerusalem, 1997-1998. - Vol. 1.) и книгу В. Хазана «Довид Кнут: Судьба и творчество» (Lyon: Centre d'Études Slaves André Lirondelle, Univ. Jean-Moulin, 2000. - Vol. 2.); Бориса Фалькова (Мюнхен) - на книгу Б. Хазанова и Д. Глэда «Допрос с пристрастием: литература изгнания» (М.: Издатель Захаров, 2001).
Т.Н. Красавченко
