CC BY
30
свидетелей, живших в разные исторические эпохи, трудно опровергнуть с помощью риторических приемов.
Проведенное исследование различных риторических приемов и стратегий убеждения авторы считают чрезвычайно полезным и полагают, что оно должно помочь психологам в анализе их собственных неявных допущений, ложных установок и полемических приемов.
Т.В.Виноградова
2003.04.017. ВЕЙТ-БРАУС И. СОЗДАНИЕ СОВРЕМЕННОГО ОБРАЗА УЧЕНОГО: УЧЕНЫЙ КАК НРАВСТВЕННАЯ ЛИЧНОСТЬ? Э.ДЮБУА-РЕЙМОН И ЕГО ДРУЗЬЯ.
VEIT-BRAUSE I. The making of modern scientific personae: The scientist as moral person? Emil Du Bois-Reymond and his friends // History of the human sciences. - L., 2002. - Vol. 15, N 4. - P. 19-49.
Ключевые слова: коммерциализация науки, Дюбуа-Реймон, Гельмгольц, научный этос, образ ученого.
Автор - австралийский социолог науки - рассматривает понятие «ученый как нравственная личность» в свете раннего этапа коммерциализации науки и превращения исследований в большое предприятие, действующее по принципу разделения труда.
Метаморфозы, произошедшие в научной жизни в конце XIX в., изменили представления общества об идеале ученого, отодвинув нравственные качества на задний план. Основной вопрос, интересующий автора, касается отношений между организационными формами науки и идеями добра и поиска истины, которые он рассматривает в качестве императива и цели нравственной личности. Действительно ли занятия научными исследованиями исподволь формируют специфические добродетели и качества, которые ученый переносит и на другие сферы жизни? Действительно ли практика науки и изучение природы обостряют понимание нравственных дилемм, которые стоят перед человечеством? Не создает ли разделение труда в современном научном предприятии непредвиденные проблемы с точки зрения ответственности и нравственных суждений тех, кто занят наукой?
Пытаясь найти ответы на эти вопросы, автор сосредоточил свои исследования на группе физиологов, друзей и коллег, в которую вошли Г.Гельмгольц, Э.Дюбуа-Реймон, Г.Брюкке, К.Людвиг, Р.Вирхов. Они
создали «Новую физикалистскую школу» и добились того, что их подход стал в конечном итоге доминирующей парадигмой физиологической науки. Эти ученые были также очень активны в сфере образования и культурной политики, принимая участие в создании новых институтов и в реформировании учебных программ. Косвенно они участвовали и в политических событиях, выступая с комментариями в газетах, особенно во время Франко-прусской войны. Несмотря на то что вплоть до 1914 г. в немецких университетах эти ученые оставались в меньшинстве, их влияние на политические вопросы модернизации государства становилось все более значительным вплоть до того, что они превратились в своеобразную «контрэлиту». Эти ученые, занимая критическую позицию по общественным проблемам и печатаясь в популярных журналах, таких как либеральные «Deutsche Rundschau» и «Preussische Jahrbücher^), полностью отвечают современному образу публичных интеллектуалов.
Эта коллегиальная сеть существовала на протяжении всей их жизни, хотя ее члены разъехались по разным городам и меняли место работы. Каждый из них совмещал преподавание и исследовательскую деятельность с работой в профессиональных ассоциациях, прежде всего это касается Дюбуа-Реймона, который долгое время был секретарем Берлинской академии наук (1867-1895). Вирхов одно время был членом парламента. Сочетание многочисленных и разнообразных форм деятельности стало отличительной чертой членов этой группы; таким образом, был создан новый современный тип научного менеджера.
Благодаря вливанию своего учителя А.Гумбольдту, прожившего в течение 20 лет в Париже, эти ученые со студенческой скамьи впитали дух космополитизма. Так, в 1891 г. на высоте империалистических противоречий Гельмгольц, сохраняя веру в интернациональный характер науки, с грустью отмечал: «Наука и искусство... сейчас остаются единственным связующим звеном между цивилизованными нациями. Их дальнейшее развитие — наша общая цель. Великое и святое дело!» (цит. по: с. 23).
Ученых новой формации отличала высокая мобильность. Они часто посещали другие страны с целью налаживания профессиональных связей и контактов. Чтение лекций в зарубежных университетах и приглашение английских и французских ученых в Германию, членство в зарубежных академиях и профессиональных международных
ассоциациях — все это укрепляло международные связи и способствовало интернационализации науки.
Эти ученые, безусловно, жили ради науки, они также зарабатывали деньги своими исследованиями - в веберовском смысле науки как призвания и профессии. Выступая против доминирующих направлений (прежде всего витализма) в физиологии, а также занимая ранее свободную нишу нейрофизиологии, они не только преследовали чисто научные цели, но и пытались гарантировать будущий успех своих исследований и, таким образом, преуспеть на социальной лестнице. Они с необычайной энергией производили головокружительные изменения в науке, не только из любознательности, но и исходя из личных амбиций и стремления к власти. В отличие от английского ученого джентльмена, занятие наукой было их профессией, их куском хлеба.
Еще одно важное изменение в условиях и стиле работы, произошедшее в это время, состояло в разделении дома, где жил ученый, и лаборатории, где он работал. Это стало возможным благодаря созданию институтов, которые обеспечивали пространство и средства для экспериментальной науки. Воодушевленный возможностью проводить большие сложные исследования, Дюбуа-Реймон предложил принцип разделения труда, сравнивая процессы производства знаний с другими видами промышленного производства. По его мнению, могут существовать три типа научных работников: одни ученые блестяще выполняют определенные рутинные операции; другие - мастера - знают, как объединить результаты отдельных операций, но не представляют себе, что должно получиться в итоге; наконец, третьи - имеют полную картину (с. 27). В то же время подобная стратегия вызывала двойственное чувство у самого ее инициатора. Он опасался, что наука, превратившись в обычное производство, утратит свой нравственный авторитет в обществе, а ученые уподобятся обычным служащим.
Новый стиль мышления, внедренный и продвигаемый с большой энергией экспериментальным подходом «Новой физикалистской школы», привел к радикальному прорыву в физиологической теории и объяснениях. Главной мишенью стал витализм с его концепцией целесообразно действующей «жизненной силы», тогда как, по мнению Дюбуа-Реймона, все физиологические процессы должны редуцироваться до «механики атомов». Экспериментальные методики, новые научные приборы, которые физиологи-революционеры изобретали и делали своими руками, ставили своей целью доказать плодотворность их теории
и методов. Эта атака на натурфилософию и витализм имела весьма сложные мотивы. Она не только была подсказана их стремлением «решить головоломки» в биологии и физиологии, поставленные виталистским подходом. Страстность этой атаки подогревалась их тревогой, связанной с низким, как им казалось, статусом и отсутствием общественного уважения к естественным наукам в Германии. Поэтому желание сделать науки о жизни доступными для хорошо тренированных, но ординарных умов, сочеталось с их стремлением сохранить достижения А.Гумбольдта, который высоко поднял знамя естественных наук как области, доступной лишь особенно одаренным людям.
В отличие от своих коллег, Дюбуа-Реймон интересовался историей науки, в частности, его очень занимало происхождение принципа сохранения энергии. Риторика этих экскурсов в историю показывает амбивалентное отношение Дюбуа-Реймона к современным тенденциям в науке и выражает противоречие между восхищением перед техническим прогрессом и сожалением об утраченной гуманитарной направленности науки. Он неоднократно подчеркивал эрудицию и широкие интересы таких людей, как Й.Мюллер и А.Гумбольдт, и в то же время боролся с косностью Академии, не желавшей признавать прикладную науку.
Таким образом, риторика явно не совпадала с реальной научной практикой и новым образом ученого. Это несовпадение очень показательно для периода, когда происходил переход к более сложному образу «ученого-технолога-менеджера» (с. 31).
Каким образом можно дать схематическое описание этих изменений в функциях ученых и их представлениях о себе? Для этого автор опирается на идеальные типы, представленные в литературе. Риторика конца XIX в. проводила различия между монахом/гуманитарием/эрудированным человеком и новым типом, обозначаемым английским словом «ученый» (scientist), или «исследователь». С точки зрения социальной функции реальное или желаемое положение ученых в иерархически структурированном и секуляризированном обществе сопоставимо с ролью новых священников и пророков, которых они вытеснили с их претензией на истинное и объективное знание.
В какой степени в своих установках и поведении эта группа ученых отвечала этим представлениям? Гельмгольц, наиболее склонный к философским рассуждениям, говорил в 70-летнем возрасте о своем ощущении, «что он служил чему-то вечному и сакральному, с которым
ученый связан тесными узами» (цит. по: с. 32). Но он также допускал, что честолюбие и эгоистические соображения могут стать главной мотивирующей силой для начинающего исследователя, чему и он сам не был чужд в молодости. «Однако когда гарантированная позиция уже была достигнута, когда те, кто не имел внутреннего импульса к науке, прекращают оригинальные исследования, более высокие соображения своей связи с человечеством влияют на тех, кто продолжает работу» (цит. по: с. 33).
Эту группу физиологов отличали и другие более бросающиеся в глаза черты. «Неутомимость, ориентированность на цель и умение оценивать шансы на успех, гибкость, с которой они лавировали между различными культурными мирами, стремление к власти и отчетливое понимание зависимости экспериментальной науки от финансирования, решимость мобилизовать ресурсы путем торговли наукой как товаром превратили членов группы скорее в научных антрепренеров и научных менеджеров» (с. 33).
Появление ученого нового типа отвечало государственной идеологии. Возникли новые бюрократизированные формы организации науки, которые позволяли проводить широкомасштабные исследования. Для них нужны были ученые - менеджеры и организаторы. Эта тенденция существовала во всех странах, но в Германии, если верить П. Дюгему, она была особенно сильной.
После поколения выдающихся ученых «возникла некоторая пауза». «Я не знаю, — писал Бертольд (ВегШоШ) в 1894 г., — кто после смерти Гельмгольца может подхватить лидерство. Такое впечатление, что наступает период стагнации, и может случиться, что Германия будет вытеснена во второй ряд и обойдена другими странами» (цит. по: с. 33). На самом же деле на подходе было новое поколение не менее талантливых ученых во главе с М.Планком (1858-1947).
Частная переписка ученых в этот период показывает, насколько они были озабочены международным соревнованием в науке, что косвенно отражало усиливающуюся конкуренцию между нациями. Очевидным стал тот факт, что будущая война - это война, в которой оружием будут служить наука и интеллект. Для усиления конкурентных возможностей в Германии были созданы Институты им. Кайзера Вильгельма. Зависимость между государством и исследовательскими организациями создавала серьезное напряжение между
космополитическими идеалами науки, с одной стороны, и ощущаемой учеными необходимостью влиться в патриотические ряды - с другой.
Когда политическое напряжение привело к взрыву 1914 г., патриотические чувства захватили практически всех, включая ученых, и притупили способность критически мыслить. Даже М.Планк, разделявший ранее идеалы космополитизма науки, настаивал, что «немецкая армия есть не что иное, как немецкий народ в армии, поэтому ученые и художники должны быть неразрывно связаны с ней» (с. 34).
Умеренные голоса, подобные голосу Планка, пытавшиеся спасти науку от военной истерии и уберечь драгоценное европейское наследие, сохранив международные связи между академическими институтами, были очень немногочисленны. Коллеги Планка предлагали бойкотировать английские журналы. Шовинизм получил власть до такой степени, что стали искать специфические национальные характеристики, глубоко проникшие в традиции научного мышления, - немецкая наука противопоставлялась французской.
Одна из первых попыток проанализировать культурно-специфическую природу научного мышления была предпринята знаменитым французским ученым П.Дюгемом в 1915 г. Несмотря на понятную враждебность по отношению к военному противнику, анализ Дюгема «базовых диспозиций немецкого интеллекта» был серьезным и глубоким.
Отталкиваясь от различий, которые проводил Б.Паскаль между «духом геометрии» и «духом изящества», Дюгем пришел к выводу, что там, где математический дух способен дать результаты, немецкая наука преуспевает. Но этих областей немного, во всех других недостаток «интуитивного ума», в котором он обвинял «немецкую науку», означал неспособность судить о том, какие задачи представляют интерес и какие цели следует ставить.
Дюгем построил «коллективную психограмму немецкого разума», показывая достоинства, а чаще недостатки таких качеств, как «трудолюбие», «скрупулезность», «дисциплинированность» и «покорность». Дюгем подчеркивал связь между математическим умом и покорностью, которая заставляет немцев, нашедших господина, с готовностью отрекаться от собственной воли. Все эти характеристики, конечно, в неявной форме противопоставлялись французскому характеру с его любовью к свободе. Эта приписываемая немцам любовь к порядку и организации стала объектом критики Дюгема не только как фактора,
детерминирующего стиль немецкого мышления, но и как опасной цели немецкой политики.
Та идея организации научных исследований, которую когда-то защищал Дюбуа-Реймон, вызывала ужас у Дюгема. «Там каждый ученый пунктуально, скрупулезно выполняет один маленький кусочек работы, который шеф поручил ему. Он не обсуждает и не критикует полученное задание... и его не заботит конечный результат его работы» (цит. по: с. 36). Здесь Дюгем описывает непреднамеренные и непредвиденные последствия принципа разделения труда в науке - бюрократизацию исследования и отказ от самостоятельных суждений чернорабочими науки. Почти 100 лет спустя социолог З.Бауман, пытавшийся дать правдоподобное объяснение преступлениям XX в. и холокосту, сконцентрировался на природе бюрократического авторитета и его подавлении самостоятельных нравственных суждений (с. 36).
В заключение автор возвращается к вопросу об ученом как о нравственной личности и о том, как этот вопрос может быть разрешен по отношению к ученому нового типа. Процессы специализации и разделения труда в новых лабораториях и институтах создавали новый тип человека - узколобого профессионала, сосредоточенного на ограниченных научных или бюрократических задачах. Еще в те времена, когда нравственные идеалы составляли символ веры многих ученых, М.Вебер в своей работе об истоках развития капитализма мрачно предрекал: «Относительно последней стадии этого развития можно сказать: "Специалисты без души, сенсуалисты без сердца: эти ничтожества воображают, что они достигли такого уровня цивилизации, которого до них никто не достигал"» (цит. по: с. 38). Постепенно вера XIX в. в образование с помощью науки уступила место пониманию необходимости образования самой науки. Совершенствование способов убийства с помощью научных исследований - еще один из аспектов науки, ставящий под сомнение представление об ученом как о нравственной личности. Тот же вопрос мог быть задан относительно «исследовательских императивов», которые санкционировали убийство людей в исследовательских целях в малоизвестных опытах над близнецами в нацистских концлагерях.
В современной психологии превращение человеческих существ в манипулируемые объекты наиболее драматически было продемонстрировано в знаменитых экспериментах С.Милгрэма. Милгрэм создал ситуацию, носящую его имя, в которой экспериментатор просто
просил испытуемых (взрослых американцев) выполнить нечто, что должно было причинить физическое страдание и даже вред другим испытуемым. Милгрэм ужаснулся, обнаружив, до какой степени люди склонны подчиняться, действуя якобы во имя науки. Скандал, вызванный экспериментами Милгрэма, породил большую озабоченность этикой психологического исследования и установлением строгих правил, которые необходимо соблюдать в экспериментах с людьми. Еще более острые дебаты, связанные, в частности, с исследованиями стволовых клеток, ведутся в настоящее время в бионауке. Этика научных исследований превратилась в самостоятельную и весьма сложную проблему, во что с трудом могли бы поверить такие ученые, как Гельмгольц.
Главная проблема, считает Бауман, состоит в том, «что науке, как ни одному другому властному институту, общественное мнение позволяет следовать принципу, в ином контексте считавшемуся одиозным, согласно которому цель оправдывает средства» (цит. по: с. 40). Именно цели становятся объектом нравственной оценки, но не средства.
На более конкретном уровне можно говорить о множестве условий, например острой конкуренции в современной науке, которые подталкивают к мошенничеству и недобросовестности. Тем не менее два фактора кажутся автору наиболее важными: первый - коммерциализация науки, превращение науки в товар; второе - внедрение принципа разделения труда в научные исследования и превращение их в подобие промышленного предприятия. В этих условиях ученый утрачивает чувство личной ответственности за конечные цели. Как считает автор, именно это разделение цели и личной ответственности разрушает образ ученого как нравственной личности.
Т.В.Виноградова
