CC BY
49
2003.02.008. НИКОЛЬСКИЙ С.В. НАД СТРАНИЦАМИ АНТИ-УТОПИЙ К.ЧАПЕКА И М.БУЛГАКОВА: (ПОЭТИКА СКРЫТЫХ МОТИВОВ). — М.: Индрик, 2001. — 176 с.
В книге исследуется срастание структуры антиутопии и философской притчи с адресной сатирой на современность в социально-фантастических произведениях К.Чапека и М.Булгакова. Особое внимание уделено искусству подтекста, скрытых мотивов и неясных значений, поэтике ассоциативно-метафорических резонансов и аллюзий. Выявляются черты типологического сходства и своеобразия в художественных исканиях чешского и русского писателей.
В предисловии автор книги обращает читательское внимание на то, что даты жизни этих писателей практически совпадают. К. Чапек и М.Булгаков жили в те времена, которые принято называть эпохой войн и революций. В их творчестве много общего: оба воспринимали индивид "в контексте макрокосма человеческих отношений", оба "терзались крайними пограничными вопросами и загадками самого феномена человека и человеческого бытия", оба были встревожены "грозно возраставшей конфликтностью современного мира" (с. 5), оба были убежденными противниками радикализма и насилия.
Проводя типологические параллели между творчеством Чапека и Булгакова, С.Никольский отмечает не только аналогичную гуманистическую направленность, но и сходство художественной структуры и поэтики, основанное на "синтезе иронии и сатиры с философским началом, с иносказанием, с фантастикой, и в частности научной фантастикой" (с. 29).
Следуя по пути сравнительного анализа, сопоставляя определенные элементы художественной системы писателей, автор подчеркивает не только сходство, но и различие их творческих методов, наличие при множественных аналогиях черт сугубо индивидуальных, своеобразных, так как все черты сходства "преломляются через глубокую самобытность и оригинальность обоих писателей" (с. 29).
Отличие, по мнению автора, состоит, например, в том, что Йозеф и Карел Чапеки любят создавать модели явлений, в то время как Булгаков более склонен к изображению событий и людей. У Чапеков центральный "сквозной" герой отсутствует, в их социально-фантастических произведениях не встречаются такие колоритные человеческие типы и характеры, как Персиков из повести "Роковые яйца" Булгакова или Преображенский и Шариков из "Собачьего сердца". Делая акцент на
осмысление философских проблем через фиксацию и типологию общественных явлений, КЧапек ни в "Фабрике Абсолюта", ни в "Войне с саламандрами" не выводит героев-протагонистов. По мнению словацкого критика А.Матушки, на которого ссылается С.Никольский, и в драмах братьев Чапеков наблюдаются не столько персонажи, сколько персонификации.
Иначе построены антиутопии М.Булгакова, который не стремится к суммарному изображению явлений, а, "захватив читателя интригующей научно-фантастической завязкой, организует события вокруг "сквозных", центральных героев и в энергичном темпе повествует о них" (с. 30). На этом основании можно предположить, что русский писатель будто бы идет по легкому, проторенному пути. Но на самом деле это не так. Увлекательная сюжетная канва естественнонаучных антиутопий Булгакова не затеняет философские метафоры реальных общественно-исторических событий.
Анализируя повесть М.Булгакова "Роковые яйца", которая, подобно произведениям К.Чапека, имеет многослойную структуру, автор исследования полагает, что в ней "научно-фантастический жанр благодаря определенным обобщениям и символическим акцентам приобретает черты притчи, философского художественного предостережения об опасности неосмотрительных радикальных вторжений в макропроцессы человеческого бытия", и определяет ее как "антиутопию-метафору", "произведение-троп" (с. 33). Поэтому для исследования художественной структуры и поэтики Булгакова эта повесть представляет особый интерес. Она изобилует тайными мотивами, так как писатель в то время был еще не очень осторожен (интерес к нему ГНУ стал очевиден позднее).
На примере повести "Роковые яйца" С.Никольский показывает технологию создания булгаковских персонажей, в основе которой заложен элемент двойного кода. В отличие от семантики персонажей Чапека, ориентированной потоком ассоциаций и намеков в одном направлении (Шефа Саламандра, например, зовут Андреас Шульце, что вскрывает персональную аллюзию на Гитлера, которого в те годы иногда называли Адольфом Шикельгрубером), у Булгакова семантика персонажей разновекторна. "Потаенные ассоциации с определенным реальным лицом сопутствуют образу героя, который не только совпадает с объектом аллюзии, но и явно разнится от него — вплоть до того, что это иногда совершенно иной типаж" (с. 33), — пишет исследователь и
поясняет свою мысль анализом булгаковских персонажей. По его мнению, образ главного виновника событий в "Роковых яйцах" закодирован на представление о фанатике науки, человеке, отрешенном от жизни и политики, но вместе с тем этот образ таит в себе ассоциации с Лениным. С.Никольский, подтверждая свое предположение цитатами, обстоятельно доказывает проявление двойного кода, расшифровывая писательские намеки и иносказания. Исследователь отмечает сложность восприятия читателем второго плана, объяснимую искусной завуалированностью авторских указаний, чему способствует векторная разнонаправленность: "В самом деле, кому придет в голову подозревать ассоциации с вождем революции в образе чудака-зоолога, который весь ушел в свою лабораторную и лекционную работу, чужд политики, брюзжит по адресу новых властей" (с. 35). Вскрывая двойную шифровку булгаковских персонажей, автор книги находит в героях явные аналогии с реальными личностями — Сталина, Троцкого, Каменева, а также Катаева, Эренбурга, Кольцова, Леонова, Книппер-Чеховой и др. "Все это служит средством актуализации произведения" (с. 49), — считает С.Никольский. Автор указывает и на то, что знание двойного кода и принципа резонанса дает ключ, позволяющий более уверенно читать не только персональные намеки, но и скрытый смысл сюжетных ситуаций, сцен и картин. В этом аспекте ведется разбор мотива, "с особой тщательностью укрытого от слишком зорких и недоброжелательных глаз" (с. 53), проходящего через обе повести — "Роковые яйца" и "Собачье сердце".
На скрытый подтекст одной из сцен "Собачьего сердца", в которой Шарик попадает в кухонный рай Дарьи Петровны, обратил внимание С.Иоффе в статье "Тайнопись в "Собачьем сердце" Булгакова" (Новый журнал. — Нью-Йорк, 1987. — Кн. 168-169). Соглашаясь с его мнением, С.Никольский напоминает, что эта картина содержит сравнение Дарьи Петровны, отрубающей головы "беспомощным рябчикам", с "яростным палачом". Указание на Дзержинского, считает автор, кроется в самом имени кухарки профессора Преображенского. Как и в фамилии главы ЧК, в имени Дарьи Петровны выделяются звуки "д" и "р". Под усатым ухажером Дарьи Петровны подразумевается не кто иной, как Сталин. Вариант этого мотива и в "Роковых яйцах" имеет, по мнению С.Никольского, то же прочтение. С налетом юмора здесь говорится о любовном романе уборщицы Дуни с совхозным шофером. Значимыми для расшифровки оказываются буквы "д" и "н" в имени героини и то, что
она "уборщица", а также то, что ее избранник рыжеусый, жесткий и мужественный.
Главными чертами художественной структуры повестей автор исследования считает двуплановость художественного построения. В первом плане последовательно разворачивается научно-фантастический сюжет, второй план связан с изображением общественно-исторических событий в России. "Разумеется, далеко не каждая образная деталь ложится сразу в оба плана, — замечает автор. — Иначе перед нами было бы не художественное произведение, а тощая рассудочная схема-шифровка" (с. 69).
Глубокий сравнительно-сопоставительный анализ проводится С.Никольским в главе "Драмы о новых Адамах", в которой при многоплановом исследовании произведений К.Чапека "Я.и.Я.", А.Толстого "Бунт машин", М.Булгакова "Адам и Ева" обращается внимание не только на типологическое, но и на прямое влияние. Автор книги считает, что история создания пьесы "Адам и Ева" Булгакова имеет точки соприкосновения с драмой "Я.и.Я" Чапека и что существовал творческий контакт русского писателя и чешского. По мотивам "Я.и.Я" была написана и пьеса Толстого "Бунт машин".
Книга снабжена иллюстрациями и рисунками.
К.А.Жулькова
