Научная статья на тему '2012. 02. 027. Иваньшина Е. А. Метаморфозы культурной памяти в творчестве Михаила Булгакова. - Воронеж: науч. Кн. , 2010. - 428 с'

2012. 02. 027. Иваньшина Е. А. Метаморфозы культурной памяти в творчестве Михаила Булгакова. - Воронеж: науч. Кн. , 2010. - 428 с Текст научной статьи по специальности «Языкознание и литературоведение»

CC BY
223
45
i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.
Ключевые слова
БУЛГАКОВ М.А. / ИНТЕРТЕКСТУАЛЬНОСТЬ / ЛИТЕРАТУРА И КУЛЬТУРА
i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.
iНе можете найти то, что вам нужно? Попробуйте сервис подбора литературы.
i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.

Текст научной работы на тему «2012. 02. 027. Иваньшина Е. А. Метаморфозы культурной памяти в творчестве Михаила Булгакова. - Воронеж: науч. Кн. , 2010. - 428 с»

сицы, «читающий только иностранные книги»1, напоминает не только Лихачёва, но и самого автора - Константина Вагинова. Автор монографии предлагает «карнавальную» (в духе М.М. Бахтина) трансформацию фамилии (vagina - ротик), подчеркивает «перевернутость» героя относительно своего прототипа, «крепкий, розовый»2 Ротиков «полярен» тщедушному Вагинову. К иному варианту «прочтения» этой фамилии исследователь приходит, рассматривая внутреннюю структуру текста. В этом случае параллелью фамилии Ротиков оказывается мотив открытого рта. Соотношение открытого рта и поэтического творчества прослеживается и в изображении на монете: «Вот, взнесенная шеей голова Гелиоса, с полуоткрытым, как бы поющим ртом, заставляющая забыть все. Она... будет сопутствовать неизвестному поэту в его ночных блужданиях»3.

Книгу завершает список рекомендуемой литературы, включающий издания стихов и прозы К.К. Вагинова, научные работы о его жизни и творчестве.

К.А. Жулькова

2012.02.027. ИВАНЬШИНА Е.А. МЕТАМОРФОЗЫ КУЛЬТУРНОЙ ПАМЯТИ В ТВОРЧЕСТВЕ МИХАИЛА БУЛГАКОВА. - Воронеж: Науч. кн., 2010. - 428 с.

В монографии кандидата филологических наук Е.А. Ивань-шиной (доцент Воронеж. гос. пед. ун-та) рассматриваются «принципы и механизмы художественного моделирования» в прозе и драматургии М. А. Булгакова. Исследуя разножанровые произведения писателя как единый текст, автор акцентирует внимание на высокой степени интертекстуальности его сочинений; при этом важное смысло- и структурообразующее место отводится игре с культурным наследием. Память культуры и связанный с ней тематический комплекс смерть / возрождение создают глубину смысловой перспективы булгаковского текста. В концепции русской культуры (с ее специфическими взаимоотношениями культуры и жизни) функция религии переходит к литературе, а «писатель ста-

1 Вагинов К.К. Полн. собр. соч. в прозе. - СПб., 1999. - С. 57.

2 Там же. - С. 59.

3 Там же. - С. 21.

новится сакральной фигурой, соотносимой с основателем религии или религиозным практиком (жрецом)» (с. 7). Как пишет один из создателей русской школы структурного и семиотического литературоведения Д.М. Сегал, механизм передачи культурной традиции связан с религией; и одним из звеньев этого механизма является священный текст1.

В повести «Роковые яйца» (1924) профессора Персикова заданы чередующиеся фазы жизни (уход жены, жилищное уплотнение, смерть жаб и сторожа Власа, промерзание института, болезнь профессора) и смерти (появление сторожа Панкрата, расширение сферы научной деятельности, конец жилищного кризиса, ремонт, переоснащение института). Однако процесс оживления осмыслен не как продвижение вперед, а как возвращение вспять. Пародия - в буквальном переводе «пение наизнанку». Пародийный принцип в «Роковых яйцах» применяется на уровне фабулы, все основные элементы которой оборачиваются своей противоположностью («выворачиваются наизнанку»). «Наоборотность» («изнаноч-ность») действия означает «возврат к мировому генерационному узлу, в точку космической катахрезы... В славянской народной культуре это исходное катахрестическое состояние, это начало начал, персонифицируется в виде мирогенной инстанции, мира-божества, получившего в научной этнографической литературе имя Велеса-Волоса»2.

Имя Персикова - Владимир - имеет не только исторические коннотации (киевский князь, крестивший Русь, Ленин), но и мифологические (Володька - леший, «покровитель голых гадов», змей). Змея - знак Велеса. «Заместителями» Велеса являются «стражи» Влас и Панкрат.

В культе Велеса особым смыслом наделяются волосы, мех, шерсть. Традиционно волосы связываются с языком, обрезание волос - с «освобождением» языка и памяти. Е.А. Иваньшина полагает, что в булгаковском сюжете культурной памяти есть особые, константные, мнемонические фокусы: таковы петух и змей. «По-

1 Сегал Д.М. Литература как охранная грамота. - М., 2006. - С. 50-62.

2

Фарино Е. Паронимия - анаграмма - палиндром в поэтике авангарда // Wiener Slawistischer Almanach. - Wien, 1988. - Bd 21. - P. 50.

этическая генеалогия Булгакова имеет змеиные и куриные корни, восходящие, в свою очередь, к образу сказочного дракона как воплощению живого огня. Петух и змей причастны сюжету гибели и спасения, связанного с творчеством как горением и реализацией идей бессмертия и образуют заветную ось, на которой держится булгаковский литературный элизиум» (с. 81). Птица и змея - зеркальные образы. Персиков прозорливый и мудрый, как змей, а Рокк подобен петуху (служит в оркестре Петухова).

«Роковые яйца» - пасхальный сюжет, восходящий к жанру святочного рассказа, в основе которого лежит принцип симметрии. Чтение этого текста провоцирует на открытие, соотносимое с переводом, «аналогом такого перевода является выворачивание одежды (=языка) наизнанку, что в традиционной культуре отыграно как основной принцип святочного ряжения» (с. 82).

Булгаковская «изнаночность» ведет к тому, что сюжет судьбы у него становится двусмысленным, двусторонним. В повести эта двусмысленность сфокусирована в образе яйца, в котором соединены птичий и змеиный «побеги мирового древа».

Совмещение птичьих и змеиных признаков связано с сюжетом пушкинского «Пророка», в котором поэт превращается в сверхчеловека, вестника божьей воли. Он наделен птичьими чертами - особым зрением, и змеиными - особым языком. Исследовательница считает, что «через наполеоновскую тему» повесть Булгакова связана с «Пиковой дамой», «Преступлением и наказанием», «Войной и миром». Цикличное чередование тепла и холода, разбивающиеся стекла и зеркала, засоренность взгляда актуализируют в контекстуальном поле «Роковых яиц» и «Снежную королеву». Автор находит некоторые аллюзии и с «Золотым петушком» Гофмана, «Вием» Гоголя, рыцарским романом «Персеваль, или Повесть о Граале» Кретьена де Труа.

«Собачье сердце» (1925) также является святочной повестью: «Ее фабула приурочена к святочному времени, которое является временем кризиса, связанного с исчерпанием старого годового цикла и переходом в новый» (с. 84). Событие переворота / преображения в повести удвоенно. Это и социальный переворот и научный. Фамилия профессора - Преображенский - указывает на мистический характер события. Однако, по замечанию Е.А. Яблокова, «говорящая» фамилия является смысловой «обманкой», так как

речь идет не о преображении собаки в человека, а о воскрешении Клима Чугункина. Между тем в религиозном сознании идея преображения мыслится именно через воскрешение.

Святочный кошмар, подобно сну, быстро заканчивается. В его сюжете используются самые разнообразные сверхъестественные явления. Один из распространенных святочных мотивов -мотив покойника, который встает из гроба и пугает людей. Подобное происходит и в «Собачьем сердце». В результате новаторского научного эксперимента воскресает Клим Чугункин. Булгаков создает карнавально-святочный образ перевернутого мира, символом которого становится пес, чье имя имеет космические коннотации (мир=шар).

Происходит перекодировка внешнего и внутреннего (в тело Шарика пересадили органы Чугункина, затем оказалось, что в теле Чугункина спрятан Шарик). Этот сюжет проецируется на повесть «Роковые яйца»: «Шарика можно сравнить с яйцом (что тоже отчасти объясняет кличку, так как яйцо и шар в определенном смысле синонимичны), из которого "вылупляется" не то, что ожидалось» (с. 100). Соотносимы пары Персиков - Рокк и Преображенский - Швондер. Происходит конфликт экспериментов: Персиков занимается голыми гадами, Рокк - курами, Преображенский ставит опыт на собаке, Швондер занимается социальным переустройством дома. В результате куриные яйца замещаются змеиными, а собака - человеком.

Помимо «Фауста», «Франкенштейна», «Крошки Цахес», «Доктора Джекилла и мистера Хайда», «Носа», «Двойника», «Тени» (отнесенных к интертекстуальному фону «Собачьего сердца» А. Жолковским1), в монографии рассматриваются также поэма «Двенадцать» А. Блока, «Новелла о беседе собак» Сервантеса, «Известие о дальнейших судьбах собаки Берганца» Гофмана, «Записки сумасшедшего» Гоголя.

Святочный (рождественский) сюжет пьесы «Зойкина квартира» (1925) сопряжен с попытками изменить судьбу. В своем жилище Зойка устраивает то, что можно истолковать как «переход в Рождество, начавшийся раньше календарных святок, но совпадающий с

1 См.: Жолковский А.К. Блуждающие сны и другие работы. - М., 1994.

ними по смыслу и "игровому" наполнению»; Зойка затевает «преждевременные святки - карнавальный сезон, в котором разыграна идея пересечения границы» (с. 136). Граница разбивает пространство на внутреннее и внешнее, на «свое» и «чужое». Святочная обрядность связана с такими разнообразными маркерами границы, как двери, окна, печные трубы, зеркала. Зеркальный шкаф в Зойкиной квартире - смысловой фокус, соединяющий семантику ряженья, переодеванья и потаенного перехода из «своего» в «чужое». С зеркалом связан и гадательный мотив (ожидание судьбы, «суженого»), подчеркивающий календарную специфику сюжета.

Главный конфликт в пьесе Булгакова, как и в повести Гоголя «Невский проспект», - разлад мечты и действительности. Другим релевантным текстом является «Госпожа Бовари» Флобера. Матримониальные коллизии, оформленные с участием ряженья и подмены, связывают «Зойкину квартиру» с повестями Пушкина «Барышня-крестьянка» и «Метель».

Внутренняя логика объединяет все булгаковские тексты, изоморфные друг другу: повести «Роковые яйца» и «Собачье сердце», пьесы «Зойкина квартира», «Багровый остров» (1927), «Адам и Ева» (1931) и, наконец, роман «Мастер и Маргарита» (1929-1940) имеют общую особенность: во всех текстах мы имеем дело с пародией. Булгаков использует ведущий принцип ряженья - выворачивание одежды наизнанку, но функцию одежды выполняет сам текст, «который - если читатель выполняет заданные правила игры -выворачивается обратной стороной, связанной с царством мертвых, т.е. с великими и бессмертными литературными вождями» (с. 205). Если в романах «Мастер и Маргарита», «Театральный роман», а также в пьесах «Адам и Ева», «Багровый остров», процесс создания художественного произведения введен в фабулу, то в повестях «Роковые яйца» и «Собачье сердце», а также в пьесе «Зойкина квартира» этот процесс замаскирован.

Построенный по телескопическому принципу булгаковский текст предполагает подобие всех составляющих его компонентов и включение в каждый последующий текст всех предшествующих: конструкция «текст в тексте» соотносима с принципом вкладывания одного предмета в другой. Центр этой конструкции - слово: «Цепочка подобий яйцо / одежда / шкаф / комната / квартира / дом / остров перестраивается и приобретает тогда иной, профес-

сиональный смысл: слово/книга/библиотека/культура/бессмертие» (с. 206).

Специальное внимание автор монографии уделяет проблеме читателя, особенно важной в главном романе писателя: «. в булга-ковском тексте разыгран роман автора с читателем. Вехи этого романа расставлены на всем протяжении творческой биографии. Что касается жанра, то этот роман и любовный (как и роман мастера и Мргариты, он предполагает интимность отношений двух сторон), и детективный (поиск и возвращение исчезнувшего артефакта), и исторический (при этом автор и читатель совершают встречное путешествие во времени: читатель - в прошлое, а автор - в будущее), и театральный» (с. 427). Таким образом, всей перспективой изображенных в романе источников «читатель настраивается на поиск утраченного слова, сказанного Иешуа перед казнью, когда Пилат его не слышал. Авторский фокус наведен на Иешуа, а читательский -на Пилата. Тем самым автор словно заклинает нас дойти до всего, что не договорил он сам. Онтологическим фокусом романа является смерть автора, соотнесенная со смертью Иешуа. Роман телео-логичен, и его финал со смертью автора связан напрямую». После своей смерти автор обещает читателю явиться к нему и поселиться в его квартире, где должно состояться чтение любимой книги. Но «фокус в том, что разговор автора с читателем задуман так, чтобы у читателя все время оставалось ощущение недоговоренности» и желание «продолжить разговор».

Слова «смерти нет», как будто случайно попавшие в хартию Левия Матвея, «возможно, и являются тайным посланием автора читателю, которое должно осуществиться в ходе чтения» (с. 427).

К.А. Жулькова

2012.02.028. МАЛЫЕ ЖАНРОВЫЕ ФОРМЫ В ТВОРЧЕСТВЕ А. СОЛЖЕНИЦЫНА: ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ МИР. ПОЭТИКА. КУЛЬТУРНЫЙ КОНТЕКСТ: Междунар. сб. науч. тр. / Отв. ред. Урманов А.В. - Благовещенск: Изд-во БГПУ, 2011. - Вып. 5. -152 с.

Реферируемый сборник - пятый выпуск серии, посвященной творчеству А. Солженицына. В предыдущих анализировались рассказы «Матрёнин двор» (1999, вып. 1.), «Один день Ивана Денисовича» (2003, вып. 2), историческая эпопея «Красное Колесо» (2005,

i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.