2001. 01. 020. &quotпо плодам их. . . &quot. (обзор) Текст научной статьи по специальности «Философия, этика, религиоведение»

ИСТОРИЯ ФИЛОСОФИИ

2001.01.020. АНДРЕЕВА И. С. «ПО ПЛОДАМ ИХ...». (Обзор).

1. Начало: «Лицей в Сокольниках»

«Лицей в Сокольниках» - так называется книга Ю.П.Шарапова (48), посвященная МИФЛИ. Московский институт истории, философии и литературы имени Н.Г.Чернышевского называют «лучом света в темном царстве». Он вошел как образец в историю высшего образования страны, стал очагом, взрастившим первое послевоенное поколение интеллектуальной элиты. В нем преподавали люди, передавшие незримую эстафету мировой культуры, в том числе философской. «МИФЛИ был чьим-то неразгаданным замыслом, намерением, на краткий миг замерещившейся возможностью, коротким просветом в череде тех жестоких лет» (48, с.5). Этот институт просуществовал всего десять лет (1931-1941), затем его студенты влились в МГУ. За эти годы было выпущено 1162 студента и 180 аспирантов (там же, с.8). Базовое образование получили в нем сотни философов (некоторые из них «зарабатывали» диплом о высшем образовании уже после войны в МГУ), которые в 50-60-е годы стали заметными фигурами в различных областях философского знания. Среди них: В.А.Карпушин, В.В.Соколов,

Н.В.Копнин, И.С.Нарский, В.Ж.Келле, М.Я.Ковальзон, З.В.Смирнова, З.А.Каменский, А.В.Гулыга, Т.И.Ойзерман, М.Н. Алексеев, Д.П.Горский, Э.В.Ильенков, В.В.Бродов и многие другие.

В отличие от исторического и филологического факультетов, где преподавали старые профессора и система профессиональной подготовки продолжала развиваться, так что многие из молодой поросли вскоре после войны обрели высокий авторитет и стали известны и за пределами Советского Союза (48, с.107-108), на философском факультете царило запустение. Среди победивших идеологов начались свары. Сначала в ЦК

ВКП(б) и в философском стане боролись с «механистами», затем принялись за А.М.Деборина и его сторонников (в 1930 г.), обвинив их сначала в фейербахианстве, а затем - в «меньшевиствующем идеализме» (Сталин). Досталось и В.Ф.Асмусу. А.М.Деборина (он преподавал в МИФЛИ) отлучали от марксизма за то, что тот подчеркивал «сугубое согласие» Ленина (в «Философских тетрадях») с Гегелем. Сталин говорил, что Гегель «для таких людей икона», а молодежь восприимчива к «левизне» (цит. по: 48, с.114).

Результатом было «смущение» студенческих умов. Студенты МИФЛИ не получали адекватного представления об истории отечественной мысли, имея неполную информацию, добывая ее, кто как умел; преподавание было пропитано воинствующим атеизмом. В МИФЛИ были преподаватели, которые, по воспоминаниям, выражались весьма афористично: «Гегель одной ногой стоял в мрачном

средневековье, а другой приветствовал восходящее будущее» (20, с.283). Даже если это студенческая хохма, то весьма характерная (речь шла о декане факультета А.П.Гагарине). Но были и другие.

На кафедре истории философии МИФЛИ работали квалифицированные философы как досоветского воспитания -

А.В.Кубицкий, В.К Сережников (1873-1944), М.А. Дынник (1896-1971), так и советской формации - И.К.Луппол (1897-1943), Д.Ю.Квитко (18891943), Б.С.Чернышев (1896-1944), Г.Ф.Александров (1908-1961) и др. Г.Ф.Александров, которого позднее молва определила в недоучки, тем не менее, объявив курс по «Философским тетрадям» Ленина, разбирал на семинарах «Науку логики» Гегеля, так как видел в ленинских конспектах именно «сугубое согласие» вождя мирового пролетариата с великими немецким диалектиком.

Полугодовой курс по «Феноменологии духа» Гегеля читал известный грузинский философ Ш.Нуцубидзе, прошедший в 20-е годы немецкие университеты (48, с.123-124). Работал в МИФЛИ и другой видный ученый из Грузии К.С.Бакрадзе. Успешно преподавал в МИФЛИ, а затем и в МГУ Б.Э.Быховский. Бывший троцкист, подвергшийся в 1944 г. гонениям за ошибки в освещении в третьем томе «Истории философии» немецкой философии первой половины XIX в., он навсегда сделался «воинствующим» марксистом, что, однако, не мешало ему доносить до слушателей, а после войны и до читателей его книг внятно представленное содержание подвергаемых им «поносной» критике учений.

Среди студентов МИФЛИ прослеживались признаки скрытого «диссидентства». Так, в знаменитой четвертой (теоретической) главе «Краткого курса истории ВКП(б)» (1938) не упоминался закон отрицания отрицания - одно из фундаментальных понятий гегелевской диалектики. Зато в МИФЛИ писались (и довольно часто) дипломные работы по данной теме. Секретарь институтского бюро комсомола, будущий член-корреспондент АН СССР С.Р.Микулинский в мае 1941 г. доносил в ЦК ВЛКСМ, что «студент Карпушин, целый час говоря о законе отрицания отрицания, излагал точку зрения буржуазных ученых-эпигонов, вычитанную им из иностранных брошюр, и не выражал своего отношения к их антинаучной мешанине» (цит. по: 48, с. 150). «Отношение» к этому вопросу выразилось и в пародии на закон отрицания отрицания: по Институту распространялся шуточный вариант - закон «утверждения утверждения», в 60-е годы спародированный в стенгазете «Советский философ».

В учебных планах факультета предусматривалась своего рода «отрыжка прошлого», способствовавшая формированию профессиональных навыков: преимущественное внимание уделялось изучению истории философии и иностранных языков. Здесь студентов учили учиться, и они отвечали готовностью. Преподаватели требовали от студентов работы с источниками, а на занятиях иностранными языками - чтения философских текстов на языке оригинала. Здесь учились юноши (девушек было мало), ориентированные не на карьеру, а на духовное обогащение. Как свидетельствует Ю.П.Шарапов, в 1933 г. из 23 дипломных работ 17, а в 1935 г. из 14 - 10 были посвящены истории философии. Такой расклад держался с перерывом в три года, когда приема на философский факультет не было до самой войны (48, с.116-120; 20, с.283). Таким был крутой замес будущих шестидесятников, тех, кто уцелел на войне, на которой погибли многие одаренные люди. Среди них Семен Эльсберг, Валентин Кузнецов, сталинские стипендиаты Александр Степанов, Эдуард Подаревский и др.

2. После войны: Задача на выживание

«Золотым» называет Э. ван дер Звеерде послевоенный период отечественных историко-философских исследований, анализу которых посвящена почти треть его фундаментального труда (55, с.333-623). Звеерде считает работы по истории философии наиболее важной в

количественном и качественном отношении отраслью нашего философского знания. Благодаря автономности и относительной независимости историко-философские труды, считает он, стали не только предпосылкой для культивирования и взращивания философских дисциплин, но и стартовой площадкой для будущего подъема философской культуры.

Несмотря на шумные скандалы внутри философского цеха (44, кн.1) и гонения на третий том «Истории философии» в 1944 г. (34), несмотря на то, что философия превратилась в своего рода злобную «царицу наук» - идеологическую суперструктуру, принудительно диктующую методологию для любой отрасли научного знания, историкофилософская наука продолжала сохранять автономию не только потому, что обслуживала фундамент марксистско-ленинской философии.

Она сохраняла собственный относительно независимый предмет и потому, что без истории идей нельзя было понять ни гражданскую, ни экономическую, ни политическую историю; нельзя было разобраться и в хитросплетениях многообразного наличного бытия. Поэтому «премьер» марксистско-ленинской философии Г.Ф.Александров «застолбил» эту ее позицию еще в 1937 г. (2) и повторил ее в 1946 г. (1).

Эта относительная свобода, впрочем, подвергалась, как и все остальное, существенным ограничениям в ряде отношений. Как и прежде, необходимо было соблюдать постулат о зависимости философских учений от базиса общественно-экономических формаций, а потому периоды развития философии жестко подчинять «пятичленке». Затем необходимо было строго придерживаться постулата о «революционном перевороте» в философии, совершенном классиками марксизма. Не с вершины истории философии можно понять марксизм, -утверждал З.Я.Белецкий, - а, наоборот, лишь с точки зрения марксизма можно понять и объяснить всю прошлую философию. Необходимо было строго придерживаться и так называемого «основного вопроса философии» - изначальной борьбы между материализмом и идеализмом. Казалось бы, - полный догматизм и застой. Шаг влево, шаг вправо -скандал с оргвыводами. Какое уж «золотое начало»!

Но... жив Курилка! В послевоенные годы полного застоя в историко-философских исследованиях не произошло. В высших учебных заведениях оставались «старики» (А.Ф.Лосев, В.Ф.Асмус, К.Бакрадзе, М.А.Лифшиц, Б.Э.Быховский, М.А.Дынник и др.). МИФЛИйские студенты и молодежь, вернувшаяся с войны, вошли в философское

сообщество с дерзкой надеждой на перемены (З.А.Каменский, В.В.Соколов, И.С.Нарский, А.В. Гулыга, С.Н. Григорян, В.В.Бродов, М.Ф.Овсянников, В.А.Карпушин, А.Г.Арзаканян, А.С.Богомолов, В.М.Богуславский, Ю.К.Мельвиль, Б.В.Мееровский, А.Д.Сухов, А.Н.Чанышев, Н.Г.Сенин и др.). Вскоре к ним присоединилось первое послевоенное поколение, окончившее вузы в конце 40-х - 50-е годы (В.Г.Буров, Р.М.Габитова, В.Н.Кузнецов, Г.М.Тавризян, Н.И.Лапин, П.П.Гайденко, Ю.Н. Давыдов, В.В .Лазарев, М.А.Киссель, Ю.М.Бородай, Д.В.Джохадзе, Н.В.Мотрошилова, М.К.Мамардашвили, Е.А.Фролова, Е.Г.Плимак, А.М.Каримский, В.С.Костюченко, А.Ф.Зотов, В.Н.Шердаков и многие другие). Все они объединяются ныне понятием «шестидесятники».

«Золотое начало» было трудным. До середины 50-х годов над духовной жизнью страны простиралось «совиное крыло» ждановщины. История русской философии, по-прежнему ограниченная изучением революционных демократов, испытывала недостаток специалистов, умеющих работать с текстами. К тому же исследователю вменялась задача подчеркивать прогрессивную роль русских предшественников в подготовке основ революционного марксизма и доказывать превосходство русской материалистической философии над зарубежной: революционным демократам полагалось быть «продвинутыми» материалистами; русские идеалисты по-прежнему изымались из памяти. В 1957 г. кафедра русской философии МГУ была преобразована в кафедру истории философии народов СССР, так что отныне в Российской Федерации история отечественной философии преподносилась наравне с соответствующей историей других народов СССР. Звеерде заметил, что такого рода философия являла собой смесь диамата и истмата с «национальной гордостью».

В вузах курс марксистско-ленинской философии содержал разделы, посвященные истории философии, но им отводилось от 4 в 90часовом и до 14 в 140-часовом курсах, причем главное внимание уделялось учениям, признанным блюстителями чистоты марксизма материалистическими и прогрессивными. Обычно эти курсы завершались немецкой классикой как предшественницей марксизма, теориями О.Конта и Г.Спенсера, в какой-то мере созвучными марксистской социальной критике и «великими» утопическими социалистами (Р.Оуэн, А. де Сен-Симон, Ш.Фурье). А затем непосредственно совершался переход к изучению К.Маркса и Ф.Энгельса

с их «революционным переворотом». Курс русской философии в российских вузах по-прежнему отсутствовал.

Только в середине 50-х годов официальная советская философия обнаруживает более пристальное внимание к западной философской мысли второй половины Х1Х-ХХ в., и только к концу 50-х годов на философском факультете МГУ Ю.К.Мельвиль впервые прочитал полный курс «Критики современной буржуазной философии», посвященный учениям второй половины Х1Х-ХХ в., а в 1958 г. в Институте философии АН СССР возник отдел, занимающийся этой самой критикой, включающей не только зарубежную философию ХХ в., но и учения эпохи империализма, т.е. второй половины Х1Х в.

Естественно, что информация о философии этого периода была крайне скудной. Книги и журналы такого рода находились на «специальном хранении» (в «спецхранах») и выдавались ограниченному числу лиц по заявкам из соответствующих организаций. Студентам и иным гражданам доступ туда был, как правило, закрыт. Переводы были редкими (в 1951 г. были изданы сочинения Фр.Бэкона и Монтеня), а когда их число умножилось, почти до 90-х годов инстанции придерживались селективной издательской практики для иностранных текстов по принципу «как бы чего не вышло».

Общественность узнавала о новейших философских течениях, о недавнем прошлом, об именах, дискуссиях и зарубежной философской моде из книг и статей, которые объединялись понятием критика современной буржуазной философии, где важным элементом должны были присутствовать острая критика (подчас чуть ли не площадная брань) и разоблачение несостоятельности этой философии. В результате, читатель таких книг и статей вынужден был смотреть в лучшем случае в искаженное «зеркало» зарубежной мысли, в худшем - информация в таких работах стремилась к нулю.

Время от времени появились грозные по стилю и содержанию решения, повелевающие (чтобы публика была в страхе), не впадать в грех «буржуазного объективизма», не уходить в «частные» вопросы, не избегать идеологических оценок и т.п. (см., например, редакционную статью в «Вопросах философии» «Насущные проблемы философской науки» (33)).

После неудачных попыток (в 40-е и начале 50-х годов) создать фундаментальную «Историю философии», с 1954 по 1965 г. соединенными усилиями многих авторов возник шеститомный труд,

претендовавший на директивный статус. Однако рядом ученых он был оценен «как постыдно плохой» (его прозвали «красным ослом» за красную обложку и соответствующий интеллектуальный уровень).

3. Первые плоды

Несмотря на препоны, 50-е годы были своего рода инкубационным периодом для последующей эры «шестидесятников». В эти годы на философском факультете МГУ преподавали В.Ф.Асмус, П.С.Попов и др. Учились в аспирантуре Ю.К.Мельвиль, Э.В.Ильенков, А.В.Гулыга,

A.С.Богомолов, В.В.Соколов, А.А.Зиновьев. Были студентами ныне широко известные Б.А.Грушин, Ю. А. Левада, Ю.Ф.Карякин, П.П.Гайденко, Э.Ю.Соловьев, И.Т.Фролов, Г.П.Щедровицкий,

B.Н. Садовский, Н.С.Юлина, М.К.Мамардашвили и многие другие. Хотя в этот период публикаций по истории философии было мало (по подсчетам М.Рибарщика (54), с 1947 по 1955 г. было издано 300 книг и статей), очень важной была среда, аккумулировавшая их идеи.

Книги В.В.Соколова, посвященные Гегелю (1959) и истории античной философии (1958), работы П.С.Попова по логике (1945, 1952, 1956) и другие положили начало становлению новых для страны философских дисциплин (именно тогда появились молодые логики, выделилась группа так называемых гносеологов, которая затем разрослась в ряд обособленных направлений); возникали автономные области знания, например, за годы оттепели чрезвычайно разросшиеся методология и философия науки, опирающиеся на зарубежные позитивистские течения; в теории познания размежевались два направления, ориентированные, соответственно, на логический анализ и диалектическую логику. Опубликованные в 1956 г. «Экономическо-философские рукописи» К.Маркса стали стимулом для анализа социальной философии (в том числе проблем отчуждения и социализма «с человеческим лицом») и проблем человека.

С начала 60-х годов хрущевская «оттепель» приносит первые плоды: по М.Рибарщику, с 1956 по 1970 г. ежегодно в среднем публиковалось по 18,6 работ (54). Историко-философские исследования резко расширяют свою эмпирическую базу, что официально объясняется необходимостью ознакомления с новыми идеями с целью дальнейшего развития марксистско-ленинской философии и для более активного противостояния чуждой буржуазной идеологии. Издается пятитомная

«Философская энциклопедия» (1960-1970), в которой широко

представлена западная философия, в том числе и ХХ в., а в пятом томе также (не без отрицательных идеологических оценок, но без брани) -наконец-то! - и русские идеалисты. В 1963 г. стартовала серия «Философское наследие», в которой по подсчетам Э. ван дер Звеерде, за 25 лет опубликовано около 100 томов, среди которых десять принадлежали русским философам, а среди западных были изданы наряду с материалистами большинство западных идеалистов домарксовского периода.

Что касается переводов зарубежных авторов ХХ в., то они выходили с большим опозданием: «Логико-философский трактат» Л.Витгенштейна (1921) опубликован по-русски в 1958 г., «Логика и рост научного знания» К.Поппера (1959) - в 1983 г., «Истина и метод» Х.-Г.Гадамера - через 25 лет после публикации и т.п.; многие из работ издавались «для служебного пользования» (ДСП); таковы работы М.Вебера, сборник работ М.Хайдеггера, изданный В.В.Бибихиным, и др.; были и такие классики (например, Ф.Ницше, Э.Гуссерль, Э.Кассирер), которые до перестройки вообще не издавались. И все же, хотя и постепенно и весьма дозированно, открывалась «девственная» территория: не только философы прошлого, но и современная западная мысль вводились в научный оборот.

С середины 60-х годов издательство «Высшая школа» приступило к публикации серии учебных пособий по истории философии для студентов философских факультетов, для аспирантов вузов и вообще заинтересованных читателей. Ряд работ, созданных на основе лекционных курсов, несмотря на идеологические скрепы, имели высокий профессиональный уровень и вполне сопоставимы с аналогичными работами зарубежных авторов. В первую очередь следует отметить работы В.Ф.Асмуса «Античная философия» (1965), В .В. Соколова «Средневековая философия» (1979), А.С.Богомолова «Современная буржуазная философия» (1972). В работах И.С.Нарского, посвященных западноевропейской философии ХУЛ (1974), ХУШ (1973), Х1Х (1976) вв., а также кануна и начала империализма (1976), имеется содержательный очерк развития европейского рационализма, наиболее полно выражавшего себя в объективном идеализме. Мыслители же, проходившие по «ведомству» иррационализма (А.Шопенгауэр, С.Киркегор и др.), в его книгах отсутствовали.

Эти пособия сыграли большую роль не только в расширении информации; они готовили к самостоятельному восприятию зарубежных работ, - таких, как серия философских биографий К. Фишера и других его трудов, работ Б.Рассела, Ф.Коплстоуна, Э.Жильсона и пр. Студентов-философов эти пособия отвращали от догматического марксизма.

Программа по истории зарубежной философии МГУ предлагала студентам ознакомление с оригиналами философских текстов. С середины 60-х годов на кафедру зарубежной философии приходят студенты, владеющие одним или несколькими иностранными языками. Результат - высокий уровень профессионализма; не только знание предмета, но чуждость догматизму любого рода. Среди них можно назвать прекрасных специалистов; некоторые из них получили международное признание (Г.Г.Майоров, А.Ф.Грязнов, М.А.Маслин, В.И. Молчанов, А.С.Панарин, Н.Е.Покровский, С.Н.Земляной, А.В.Поля-ков, А.М.Руткевич, М.С.Козлова, Н.С.Автономова, А.А.Яковлев, А.В.Кураев, А. Л. Доброхотов и др.).

Не следует думать, что работы по истории философии служили лишь для «внутреннего применения». На Западе советским работам по истории философии в годы «противостояния двух систем» уделялось не так уж много внимания. Но когда к ним обращались, они получали положительные оценки. Речь идет не только о А.Ф. Лосеве, А.В.Гулыге, Э.В.Ильенкове, В.В.Давыдове или П.П.Гайденко. Рибарщик одобрял советских историков философии за их активность и продуктивность (54, с.2). О кандидатской диссертации А.С.Богомолова (1962) Каменка писал, что работы такого рода среди английских, австралийских или американских докторов наук встречаются редко (52, с.7). Положительную рецензию на книгу В. В. Соколова «Философия Спинозы и современность» написал Ф.Рапп (53). Зарубежные авторы с интересом относились к теоретическим разработкам историко-философского знания советскими учеными.

Теоретические аспекты историко-философских исследований с начала 60-х годов актуализируются, что сказывается и на других отраслях философского знания. Э. ван дер Звеерде уделяет большое внимание анализу методологических вопросов марксистско-ленинской истории философии, сосредоточившись на попытках ее трансформации и дедогматизации в работах носителей официального марксизма -Г.Ф.Александрова, М.М.Розенталя, М.Т.Иовчука, Ф.В.Константинова, Т. И.Ойзермана и др. В итоге он печалится о том, что советская

философия не добилась больших успехов в области метода, аргументации и логического анализа.

С этим утверждением можно поспорить. В середине 50-х годов Э.В.Ильенков, А.А.Зиновьев, М.К.Мамардашвили в числе других философов обратились к аутентичному («подлинному») марксизму. Изучая полные, несокращенные и незаезженные цитатами тексты Маркса, Энгельса, Ленина, они попытались обосновать иное понимание предмета философии: нет ни истмата, ни диамата, а есть

материалистическая диалектика как логика мышления и деятельности и как материалистическое понимание истории.

В те годы начала складываться, а затем развилась мощная школа диалектической логики, основанная на освоении не только марксистского, но и гегелевского наследия, но не замкнувшаяся на гносеологической составляющей; в ней просматривалось стремление выйти на онтологический, праксеологический и культурологический уровень. В работах такого рода имелась заметная суггестивная составляющая, ставящая под сомнение «революционный переворот» в философии, совершенный Марксом и Энгельсом, в ходе которого они «поставили» гегелевскую диалектику с «головы на ноги», обратив ее к природной реальности и материальному производству. Сопоставляя историческое движение философии с логикой «Капитала» Маркса, они показали, что Маркс опирался, но не преодолел своих предшественников, особенно Гегеля, и что в марксистской теории познания необходимо учитывать традицию.

Э. ван дер Звеерде ошибается, когда датирует «поворот к Гегелю» 70-ми годами, квалифицируя позицию Т.И.Ойзермана и А.С.Богомолова (в очередном учебнике по марксистско-ленинской философии) как гегельянскую, поскольку они утверждают, что диалектический путь развития идей (в том числе и марксистских) выступает как единый всемирно-исторический процесс. На самом деле, эта мысль в догматизированный марксизм была «вброшена» в середине в 50-х -начале 60-х годов вышеупомянутыми молодыми искателями истины.

В наши дни такое понимание общепризнано. Маркса называют одним из «нелегитимных наследников Гегеля, какие развивают человеческое мышление больше, чем остальные» (18, с.236); сам Маркс и его последователи не столько претендовали на наследство Гегеля, сколько осваивали его в двух планах. Один из них выражен у позднего Маркса (детерминистско-фаталистический процесс развития общества),

другой - в «Экономическо-философских рукописях» 1844 г.

(телеологически ориентированный процесс). И в том и в другом случае можно найти обоснование и у Гегеля, так как одну и ту же реальность тот понимает «и как определенный результат, достигаемый через человека, и как абсолютно беспредпосылочное, вечное и самодостаточное начало» (28, с.142).

Ю.Н.Давыдов уже во время «оттепели» в ряде статей и в книге «Труд и свобода» и Г.С.Батищев, сосредоточившись на социальнокритическом учении Маркса и на проблеме практики, внесли вклад в развитие отечественной социальной философии, а на Западе рассматривались как создатели русско-советской версии неомарксизма. Ныне их работы находятся в поле зрения зарубежных академических трудов по истории марксизма. А.Ф.Лосев в многотомной «Истории античной эстетики» и А.В.Гулыга (опираясь на учение Канта) показали системообразующее для философии значение эстетики: Лосев мыслил как нечто единое античную эстетику, философию и мифологию; Гулыга доказывал, что мир красоты является опосредующим звеном между природой и моралью, что художественная конкретность связывает логическую и чувственную конкретности. Обе позиции получили признание за пределами страны, но вряд ли будут приняты ориентированными на рационализм и прагматизм как отечественными, так и западными коллегами.

Отметим также, что в советское время поощрялась разработка методологии историко-философского исследования. Много трудились на этом поприще догматики, начиная от Александрова и кончая Ойзерманом, который в канун «перестройки» нападал на «вопиющий плюрализм» ряда работ, изменяющий марксизму и препятствующий анализу поступательного движения знания. Наиболее содержательные в этом отношении работы А.С.Богомолова, В.В.Соколова, З.А.Каменского (26) демонстрируют недогматизированное понимание истории философии и соответствующие принципы ее изучения.

4. Предварительные итоги

За несколько лет до перестройки отечественные историкофилософские исследования приобрели высокий авторитет и превратились в самодостаточную и ценную дисциплину, что подпитывалось огромным интересом к философской классике. Книги мыслителей прошлого

издавались головокружительными тиражами и стремительно расходились. К примеру, даже сочинения Аристотеля (тираж 220 тыс.) на прилавках не залеживались (правда, в те времена у потенциальных читателей философских книг еще водились деньги на их приобретение). Но... грянула перестройка и иные времена: тираж 5 тыс. экземпляров ныне считается большим, а его реализация - проблемой.

Тем не менее количество публикаций продолжало возрастать. По подсчетам Э. ван дер Звеерде, с 1985 по 1987 г. было опубликовано около 300 наименований зарубежных и русских работ; среди них сочинения мыслителей Х1Х-ХХ вв. - около сотни, столько же примерно книг по истории отечественной философии. С 1980-1986 гг. 11% книг и статей, опубликованных в различных журналах, были посвящены различным историко-философским проблемам. В 1986 г. на философском факультете МГУ почти половина профессоров работала на кафедрах по истории философии. За два года до перестройки более 20% докторских и 15% кандидатских диссертаций были посвящены истории философии. В 1967 г. состоялась впервые после 1947 г. всесоюзная конференция по истории философии, в которой приняли участие 250 делегатов, в аналогичной конференции 1986 г. участвовало уже 400 человек.

Такова количественная характеристика начала перестройки -периода эйфории, больших надежд и больших тревог. Советская философия утратила свою идеологическую функцию и особое значение как идеологического монстра-повелителя и надзирателя за чистотой марксизма-ленинизма. Советская философия утратила свой высокий статус в иерархии общественных наук. Во многих вузах ограничиваются курсы по философии, отчасти заменяясь основами естественнонаучного знания, политологией, культурологией, религиоведением, что в значительной мере объясняется неспособностью организаторов высшего образования обеспечить необходимую переработку учебных программ и пособий по философии в соответствии с новыми возможностями и новыми потребностями. Эти программы продолжают нести на себе весомый груз прошлого. Вместе с тем специальные исследования продолжаются, хотя публикация научных трудов встречается с большими трудностями.

Можно с уверенностью сказать, что меньше других пострадала историко-философская наука. С начала перестройки и в постперестроечные годы имел место настоящий бум в изданиях и переизданиях (к сожалению, далеко не всегда качественных) как

отечественных, так и зарубежных классиков философской мысли, возвращение читателям забытых или запрещенных имен, публикации работ ученых, писавших в стол или произносимых устно (таковы работы русских религиозных мыслителей, В.И.Вернадского, А.Ф.Лосева, Н.Н.Трубникова, И.Д.Левина, М.К.Мамардашвили). После некоторой паузы - нерешительности издателей - публикуются лучшие книги по истории философии, созданные в советское время: одна за другой переиздаются книги В .В. Соколова, П.П.Гайденко, Ю.Н. Давыдова, Э. Ю.Соловьева и пр. Перед историками философии в изменившемся мире возникли новые проблемы. Многие десятилетия их лучшие силы были обращены к изучению западноевропейских учений; максимальное внимание уделялось исследованию рационализма. Усвоенные с благословения инстанций клише побуждали применять при изучении отечественной действительности идеи и методы, выработанные на Западе. До сих пор имеют место попытки реализации подобных интенций.

Возвращение из небытия русских идеалистов всколыхнуло не только философское сообщество (некоторые ученые обратились к изучению русского религиозного Ренессанса еще в 70-е годы; среди них -С.С.Хоружий, С.Г.Семенова, П.П.Гайденко, А.В.Гулыга и др.), но и «нашло в стране такой эмоциональный и интеллектуальный отклик, который невозможно объяснить чисто рациональным интересом. Эта философия заставляет многих из нас - людей, отделенных от ее создателей временем,.. понять и почувствовать в ней то глубоко родное, отсутствие чего не может быть возмещено никакой интеллектуальной изощренностью» (4, с.12-13).

Но содержание отечественной философии сегодня определяется в большей степени тем, что было сделано в советское время, а русская идеалистическая философия весьма отличается от советской, вскормленной марксизмом и западными влияниями. В этой связи утверждают, что возрождение русского идеализма вообще невозможно, что оно имеет чисто исторический интерес. Действительно, за последние годы было много сделано для того, чтобы не только вернуть к жизни запретные имена, но и осмыслить вклад русских мыслителей в развитие отечественной и мировой мудрости. В этой связи можно назвать имена С.С.Хоружего, С.Г.Семеновой, П.П.Гайденко, А.В.Гулыги, Н.К.Гаврю-шина, А.Н.Николюкина и др.).

И все же совместимы ли эти два типа русской философии? Вопрос остается открытым. Ответ, очевидно, не может быть простым, но он не может быть и отрицательным. И.Ю.Алексеева в статье «Философия в современной России и русская философия» пытается наметить некоторые пункты их сравнения и обозначить новые вопросы, ответ на которые должны дать последующие исследования (4, с. 13-14). Существенной чертой советской философии, развивающейся под флагом научности, пишет И.Ю.Алексеева, было ее стремление к систематичности, повышенное внимание к концептуальному инструментарию, рефлексия над методом и развитие техники дискурса; схоластическая закалка - по достоинству еще не оцененное приобретение философии советского периода: здесь «происходит встреча философов России с философами Запада... просто как с коллегами».

Не следует в этой связи забывать, что русские идеалисты конца XIX - начала XX в. получили в те времена мощную прививку немецкой классики и отлично владели правилами философской спекуляции, предвосхищая общие для разных типов философии новые области философского знания. Например, В.С.Соловьев рассматривается как предтеча М.Шелера (50); в философии А.Ф.Лосева нет следа былой «технической отсталости русской мысли, ему в высшей степени свойственна дисциплина аналитического и диалектического мышления; он создал систему диалектико-феноменологической философии, а его учение об имени и символе создано без влияния Гуссерля и раньше, чем работа Кассирера о символических формах» (51).

Что касается советских философов, и в частности историков философии, то И. Ю. Алексеева права в том, что подчас они превосходят западных авторов в систематичности и точности категориальных построений. Советская философия вольно или невольно унаследовала от самобытной русской философии доверие к бытию. Русский космизм сохранил свои позиции, хотя долгое время вынужден был пребывать в подполье.

Что касается философии морали, которую И.Ю.Алексеева обозначает термином «мы-философия», то в советской философии постоянно сохранялся интерес к сочетанию коллективного и индивидуального, которое рассматривалось не только как идеал, но и как вполне достижимое и достигнутое состояние. Но в этике, считает она, «онтологизм был менее заметен, где как раз русская философия явила наиболее впечатляющие примеры онтологизации» (4, с.14). Следует

заметить, что в советское время открыто следовать в этом вопросе за русскими философами в условиях, когда «нравственно только то, что служит делу коммунизма», было опасно для жизни. Но представление об универсальности моральных норм не угасало в самые суровые времена, и так называемый «Моральный кодекс строителей коммунизма» как парафраз евангельских заповедей возник не на пустом месте.

Думается, что философию как основу мировоззрения и мироконституирующую науку не может заменить какая бы то ни было иная совокупность гуманитарного знания. В реальной жизни она сохраняет свое значение; достаточно посмотреть на толкотню в книжных магазинах у полок с философской литературой. Но ситуация такова, когда спасение утопающих есть дело рук самих утопающих: философы сами должны взять судьбу своей науки в собственные руки, изменив свою деятельность таким образом, чтобы накопленное в XX в. культурное достояние не девальвировалось, как многое в нашей жизни, а получило бы дальнейшие стимулы к развитию. Среди прочего, приоритеты следует отдать самобытно русской истории философии, потому что именно национальная мысль в лице ее индивидуальных носителей способна обрести свой голос в мудрости мира.

5. Хранители «школы»

В советский период власть предержащие внимательно следили за чистотой марксистско-ленинской философии. Рабочим инструментом была прежде всего жесткая цензура; не дремало начальство всех уровней; бдели редакторы издательств; за долгие годы у пишущей братии взросла и внутренняя цензура. Печатные тексты появлялись на свет в дистиллированном виде, и даже в работах по истории философии, обладающей, как указывалось, относительной независимостью, печатное слово и даже фигура умолчания подчас имели потаенный смысл. Академик Ф.В.Константинов, одно время бывший директором Института философии, был неприятно удивлен, когда узнал, что его сотрудники пишут «эзоповым языком» и призвал их отказаться от этого пагубного пристрастия.

Двоемыслие достойно осуждения. Но в Советской России, когда не только печатное, но и устное слово и даже безмолвие таили (не только при Сталине) опасность для судьбы человека, когда дерзких ожидали (при Хрущеве и в период застоя) партийное и административное

взыскания, изгнание с работы, а то и лишение права на профессию, двоемыслие широко практиковалось, и тайная мысль легко распознавалась; эта потаенность до сих пор остается за семью печатями даже для самых добросовестных зарубежных исследователей русской философии советского периода.

Исключением был, пожалуй, только Институт научной информации по общественным наукам АН СССР (ИНИОН), не подчиненный цензуре и внешней экспертизе. Директор ИНИОН В.А.Виноградов -многолетний хранитель своего института и в сумерках застоя, и в разгар перестройки, будучи академиком, т. е. имея высокий социальный статус, хитроумно использовал так называемый «высший эшелон» власти в качестве заслона от властных посягательств чиновников «среднего звена», от которых зависела не только судьба отдельных лиц, не только начальства, но подчас и всего института: он согласовывал планы работы института на самом «верху» и тем самым ставил средние властные структуры перед фактом, оставляя «с носом» их начальственные порывы.

Издания ИНИОНа, которые, по мнению руководства, могли повредить «чистоте» той или иной науки, хотя и проходили по ведомству ДСП, тем не менее имели широкое хождение. При реферировании или обзорах содержание книг и статей не подвергалось изъятиям или искажениям. Поэтому «птенцы гнезда» МГУ и другие молодые специалисты, сотрудничая в ИНИОНе, обучались там аутентичной и объективной работе с текстами, так что и ныне многие доктора наук среднего возраста, имеющие высокий авторитет дома и известность за рубежом, до сих пор высказывают благодарность обучавшим их сотрудникам.

В любом обучении огромное значение имеют личность, способности и мастерство учителя, что известно со времен Сократа. Эмоциональное общение резко стимулирует мотивацию и результативность обучения (внедряемое ныне дистанционное обучение имеет в этом плане существенный изъян). В нашем случае была важна и отвага учителя в непосредственном общении со студентами на лекциях и особенно на семинарах: его устное слово, поддерживающее свободное духовное общение, обладало магическим воздействием на последующую жизнь и не только на профессионализм, оно оказывало влияние и на личность. Среди учителей, чьи труды и личное воздействие повлияли на духовный климат нашего недавнего прошлого, следует назвать Б.С.Чернышева, А.Ф.Лосева, В.Ф.Асмуса, В.В.Соколова, Ю.К.Мельвиля,

А.С.Богомолова, М.К.Мамардашвили, Г.П.Щедровицкого и др. Мы остановимся на характеристике некоторых из них.

5.1. «Первый учитель»:

Б.С.Чернышев (1896-1944)

Многие из тех, кто в наши дни вспоминает о МИФЛИ, не обходятся без доброго слова о М.А.Лифшице и Б.С.Чернышеве. Первый читал эстетику на филологическом факультете, но слушали его и философы, и вообще «вся Москва». Именно он сокрушил вульгарный социологический подход к литературе и искусству, настаивал на аутентичном прочтении Маркса. Он был также знаменит работами, в том числе и сделанным в МИФЛИ докладом о народности искусства, в которых доказывал, что «мерилом художественности не могла быть общественно-политическая позиция творца» (29, с.29). Для философов был важен призыв Лифшица вернуться к классической традиции, учитывать нравственное значение культурных образцов, которые, однако, сам он замыкал на догматизированном марксизме.

Борис Степанович Чернышев был одним из зачинателей советской историко-философской науки. Он не дожил до второй половины XX в., но оказал существенное влияние на то поколение, которое в значительной мере определяло облик отечественной философии в послевоенное время. С 1934 г. Чернышев был профессором философского факультета МИФЛИ, читал историю философии и для филологов. В 1943 г. он стал деканом философского факультета МГУ. Студенты его любили и глубоко уважали. Его лекциям по античной философии и немецкой классике был свойствен своеобразный интеллектуальный артистизм. Погружаясь в стихию мысли, в ритм ее исследования, он «уйдя в себя, думал вслух, осуществлял процесс исследования... на глазах у публики и этим необычайно захватывал каждого» (46, с.120). В таких ситуациях он, предельно рассеянный, мог вытереть тряпкой черную доску, а затем лицо, либо сунуть в рот папиросу горящим концом. Но никто не смеялся: он полностью овладевал аудиторией (20, с.283). Именно он учил студентов общаться с философскими текстами классиков. Для многих на ранних курсах корифеи прошлого были не по зубам, но они усвоили главный урок: необходимость в научной работе учитывать традицию.

Чернышев был квалифицированным переводчиком литературы с древнегреческого, латинского и немецкого языков. Его научные интересы были многообразны - античная философия, немецкая классика, работы об Э.Кассирере, об итальянской философии XX в. (опубликованы его статьи, посвященные философии Дж.Джентили и Б.Кроче). Книга Чернышева о софистах (1929) до сих пор остается единственной монографией подобного рода на русском языке. Памятуя, что в учении присутствует и жизнь философа, он живописал не только его житейские ситуации, но среду и обстоятельства, которые влияли на творца, возбуждая не только мысль, но чувства аудитории.

В небольшой вступительной статье к осуществленному им в 1933 г. переводу работы Б.Бауэра (1841) «Трубный глас страшного суда над Гегелем» (17) он сумел ярко обрисовать оппозиционную энергию немецких младогегельянцев 40-х годов, к которым примкнул Бауэр, а также содержание дружественных контактов Бауэра с Марксом.

Он снимает также покров с обыденного «облачения» Гегеля, показывая наличие у него радикальных взглядов, заложивших «адскую машину» в формирующийся марксизм. Он доказывал в этой связи приверженность Гегеля к идеям французской революции. Изложенное на двух страницах содержание книги Бауэра служит не только вспомогательным средством для освоения, но и помогает критическому пониманию учения Гегеля о религии, противоречивости его революционного метода и консервативной системы. Критический очерк борьбы между право- и левогегельянцами за гегелевское наследие и полемика о природе религии в связи с работой Д.Штрауса «Жизнь Иисуса» (1836-1837), сыгравшей в то время роль, составляющую эпоху, несмотря на воинствующую, обязательную для того времени «партийную» риторику, может и сегодня служить подспорьем для исследователя немецкой идеологии 40-х годов XIX в.

Подлинным призванием Чернышева были его лекции о Канте. Сохранились и опубликованы фрагменты курса, читанного в 1939 г. (46), посвященные анализу главным образом «Критики чистого разума». Чернышев подчеркивает особое онтологическое значение вещи в себе в кантовской картине мира и выделяет три основных ее значения: вещь в себе, 1) аффицирующая наши чувства (трансцендентальная эстетика); 2) как пограничное понятие (ноумен в отрицательном смысле), за пределами которого лежит огромный темный океан мира вещей самих по себе; в этом смысле такая вещь предупреждает о том, что чувственно

данный и нами познаваемый мир есть именно мир явлений (трансцендентная аналитика); 3) как задача, побуждающая наше сознание к дальнейшему прогрессу знания (трансцендентальная диалектика).

Принятие объективного существования вещи в себе и ее воздействия на познавательную способность выявляет ее реальный не только гносеологический, но и онтологический смысл, на что неокантианцы и их последователи внимания не обращали. Весьма важен взгляд на дедукцию категорий: сопоставляя две редакции главы, посвященной этой проблеме, Чернышев выявляет четыре подхода к решению Кантом проблемы категориального синтеза (эмпирический, априорно-категориальный, синтез посредством воображения и троякий синтез в созерцании, воображении и понятии).

Важно, что Чернышев, в отличие, например, от Асмуса (в книге о Канте 1929 г.) и многих других, признает за понятием воображения важную роль в получении нового знания. В то время эта позиция могла стать поводом для обвинения в отходе от ленинской оценки философии Канта. В этой связи представляется также неординарной и тяготеющей к мировидению русского идеализма мысль Чернышева о том, что созерцание, по Канту, которое дается раньше понятия, не нуждается в рассудке, что в восприятиях имеется некоторый иррациональный остаток, который не дедуцируется из соответствующих форм мышления. Тем самым Кант противопоставляется картезианскому рационализму. Так как Кант признает эмпирическую реальность пространства и времени в качестве необходимых форм существования всех вещей, он расходится и с Беркли. Ограниченный ленинской критикой кантовской философии (в «Материализме и эмпириокритицизме»), Чернышев дает более содержательную характеристику учения основоположника классической немецкой философии, чем было принято в то время, в том числе и в восхваляемой тогда работе Деборина о Канте.

Жизнь Чернышева закончилась трагически: не выдержало сердце, чему, скорее всего, способствовала беспрецедентная травля.

В 1943 г. появился на свет третий том «Истории философии» (знаменитой «Серой лошади»). Трехтомник получил Сталинскую премию. Но в 1944 г. в Постановлении ЦК ВКП(б) «О недостатках и ошибках в освещении истории немецкой философии конца XVIII и начала XIX вв.» (34) содержание этого тома подверглось зубодробительной критике, почти целиком обращенной на обширную (около 6 авторских листов) статью о Гегеле. Написана эта глава была Б.С.Чернышевым,

В.Ф.Асмусом, А.А.Максимовым, В.Ф.Гороховым, М.А.Дынником и Б.Э.Быховским. Авторы видели свою задачу в том, чтобы показать, опираясь, кстати, на слова Ф. Энгельса, почему философия Гегеля стала последним выражением «идеалистической философии, которое имело положительное значение в развитии человеческой мысли» (25, с.210-211), в том числе и марксистской. Они честно излагали положительные и противоречивые аспекты формирования Гегелем диалектики и логики мышления, его философию природы и духа, его концепцию философии истории, его эстетику. В статье речь шла и о консервативном характере системы мыслителя, и об эволюции его политических взглядов: в начале деятельности - отношение к французской революции как «великолепному восходу Солнца», в конце жизни - объявление о завершенности в его системе научного развития и познания, усмотрение в прусской монархии венца предшествующего развития (там же, с.211-212, 301).

Какие недостатки и ошибки были обнаружены в статье? «Не учтено, что Гегель пытался построить философскую систему, которая должна была выражать собой абсолютную истину» (34, с.3). Главное обвинение состояло в указании на ошибки идеологического характера: характеристика диалектики Гегеля в ряде случаев не отличается от материалистической диалектики марксизма; отсутствует критика восхваления прусской монархии, возвеличение немцев как «избранного» народа; замазывается факт апологии Гегелем войны и пренебрежения к славянским народам.

В постановлении досталось и статьям о Канте и о Фихте, которого объявили прусским националистом. Авторов упрекали в преувеличении значения немецкой классической философии. Вывод гласил: упомянутые в постановлении пороки превозносятся идеологами немецкой империалистической буржуазии. «В томе не подвергнуты критике реакционные социально-политические взгляды немецких философов», внесена «путаница в головы читателей» (34, с .11).

Парадоксально, но сами авторы за год до появления из печати третьего тома, ставшего в одночасье печально знаменитым, сами разоблачали фашистскую фальсификацию классической немецкой философии (14). Но все это уже не имело значения. Шла Великая отечественная война, так что казалось, что великие немцы жертвою пали в борьбе с фашизмом. Но постановление было принято в конце лета 1944 г., когда война для Советского Союза стала победоносной: наши войска к концу лета (когда оно было опубликовано) не только вышли к границам

Советского Союза, но вступили на территорию Польши, непосредственно стояли у границ Чехословакии и Норвегии, а Финляндия готова была капитулировать. Зачем было публично предавать поруганию наследие классической немецкой философии, вбрасывать «козыри» в нацистскую пропаганду?

Приходит в голову, что авторы постановления как бы указывали на то, под Сталинградом сражались две гегелевские армии. Опираясь на архивные материалы, Г.С.Батыгин и И.Ф.Девятко показали, что разгром третьего тома «Истории философии» понадобился для» очередного «революционного переворота» и нового решения «основного вопроса» советской философии - вопроса о власти» (16, с.188). Пусковым крючком для травли стало письмо З.Я.Белецкого Сталину о теоретических и идеологических ошибках авторов третьего тома, призывающее вождя напрочь отказаться от изучения идеалистов вообще. Письму был дан ход, и в непримиримом сражении сошлись две «философские», издавна враждующие группы - группа Митина - Юдина и группа Александрова. В «теоретическом» сражении был использован и компромат: обнаружился криминал - воровство в «особо крупных размерах» (сахара, шевровой кожи и водки) в ведомстве, которым руководил Юдин.

Черный «пиар», да и только! Нынешние «демократы», широко его использующие, - наследники «в законе» советских «авторитетов», вершителей не только людских судеб, но судьбы науки (Александров в то время руководил идеологией в ЦК ВКП(б), Юдин возглавлял ведомство печати, Митин был директором Института марксизма-ленинизма при ЦК и возглавлял журнал «Под знаменем марксизма»).

В результате авторы злосчастных статей подвергались публичным поношениям, некоторые потеряли работу и все - Сталинскую премию за третий том; проигравших бонз (Митина и Юдина) переместили на другие руководящие посты (чем не нынешнее время!). Слава Богу, третий том не был сослан в спецхран, остался в круге чтения, но был под подозрением еще в течение почти тридцати пяти лет. Жизнь Б.С.Чернышева оборвалась вскоре после публикации постановления.

5.2. «Одна, но пламенная страсть»:

В.Ф.Асмус (1894-1975)

Валентин Фердинандович Асмус имеет дореволюционную выучку. Еще в реальном училище он читал Спинозу, Шопенгауэра,

Виндельбанда. В университете, по собственным воспоминаниям, его философские интересы преобладали над прочими (15). По наблюдению К.Баллерстрема, те советские философы, кто до революции закончил Киевский университет, становились специалистами по античной философии. Асмус был из их числа (в 1919 г. он закончил отделение философии и русской словесности в Киевском университете), ему принадлежат книги и статьи по античной философии, о Платоне, Демокрите и др., но его научная и педагогическая деятельность была значительно шире, захватив философию нового и новейшего времени, а также художественную литературу. Его первая научная работа увидела свет в студенческие годы (12). В 1918 г. за исследование этики Б.Спинозы ему была присуждена полная премия имени Льва Толстого.

В 1927 г. В.Ф.Асмус был приглашен в Институт красной профессуры в Москву руководить семинаром по Гегелю. Вскоре он начал читать историю философии. С 1935 г. он - профессор. С 1939 г. и до конца своих дней Асмус связывает свою педагогическую деятельность с Московским университетом; несколько ранее он преподавал в Академии коммунистического воспитания им. Н.К.Крупской и в МИФЛИ.

В 1929 г. выходит «Диалектика Канта» (6), открывая серию трудов советских авторов о родоначальнике немецкой классической философии. В 1933 г. появляется единственная книга, посвященная 50-летию со дня смерти К.Маркса, «Маркс и буржуазный историзм» (10). В начале XXI в. эту книгу можно оценить как одну из наиболее ярких работ по марксистской философии истории.

В Москве успешно развивается и литературная деятельность Асмуса. В 30-е годы он публикует работы, посвященные творчеству Гёте, Пушкина, Л. Толстого, Лермонтова и др. Здесь талант литератора сочетается с глубиной философской мысли. Возникший в те годы Союз писателей СССР принимает В.Ф.Асмуса в свои ряды. Позже он преподавал в Литературном институте им. Горького, и многие наши писатели и критики считают его своим духовным наставником.

В 1943 г. В.Ф.Асмус как один из авторов и редакторов трехтомной «Истории философии» удостаивается Сталинской премии, а в 1944 г. за третий том этого труда в компании с Б.С.Чернышевым, Б.Э.Быховским и другими решением ЦК ВКП(б) этой премии лишается. Ему не помогло и то, что незадолго до выхода злосчастного третьего тома «Истории философии» он выпустил брошюру «Фашистская фальсификация классической немецкой философии» (14). Определяя это учение как

великий этап в развитии мышления, питающее мысль и нашего сегодня, действительное для нас не как прошлое, а как «родословная марксизма», которой гордились Маркс, Энгельс и Ленин, Асмус разоблачает версию фашистских идеологов и литераторов, утверждающую родство немецкого фашизма с учениями немецких классиков, представленную в работах К.Циммермана («Духовные основы нации»), Г.Шварца («Национал-социалистическое мировоззрение»), А.Розенберга, Э.Ротхакера, А. Боймлера.

Асмус был не первым, кто отмежевывался от немецкого шовинизма. В начале Первой мировой войны В.Ф.Эрн выступил с докладом (в октябре 1914 г.) «От Канта к Круппу». Но присутствующие «все разом дружно решили: да здравствует Кант и Гегель и да погибнут тевтонские звери». Примерно также думали до 1944 г. профессора Быховский, Асмус, Чернышев и др. Но, как мы видели, время было другое; другими были причины и поводы. После скандала Асмусу досталось преподавать логику.

В 1947 г. В.Ф.Асмус опубликовал первый в советское время учебник по логике (9). Значение этого труда состояло в том, что этим учебником восстанавливалась прерванная традиция изучения формальной логики. Позже Асмус писал: «Моя “Логика” 1947 года была, в сущности, первой работой по формальной логике, вышедшей после долгого периода, в течение которого у нас вообще не выходило трудов по логике. Это была эпоха нигилистического отрицания формальной логики, недооценки ее теоретического и педагогического значения. Когда эта эпоха миновала... я решил ограничить рамки этой работы традиционной теорией, не вводя в нее дополнений из логики математической... это решение было правильно и для целей первоначальной информации, а также для восстановления традиции...» (цит. по: 19, с.303).

Асмус был «чистым» историком философии. Педантичный до скрупулезности - его внимание привлекали нюансы мысли; профессиональный логик - он тщательно следил за ходом размышлений создателя учения, которому посвящал свое время. «Партийное» название его первой книги по логике «Диалектический материализм и логика...» (7) не должно вводить в заблуждение: в ней речь идет о формировании диалектического метода в новейшее время. В последующих исследованиях Асмус постоянно держал в поле зрения философские суждения Маркса и Энгельса, в его работах, за редким исключением, есть и «дежурные цитаты, и даже то, что философы шутливо называли

«демагогической логикой», служившей прикрытием иных - новых, либо крамольных по тем временам - мыслей. Но Асмус относился к марксизму серьезно, однако он не был апологетом и пропагандистом догматизированного марксизма.

С 1924 г. Асмус постоянно публиковал работы, посвященные анализу отдельных проблем основоположника немецкой классической философии. Он был участником шеститомного издания сочинений Канта. В 1973 г. его работы были воссоединены в фундаментальную итоговую монографию «Иммануил Кант» (8), изданную к 250-летию со дня рождения немецкого мыслителя. Асмус характеризует здесь все основные аспекты философии Канта. В книге представлены и естественнонаучные результаты его деятельности (космология и космогония, догадка о существовании внешних галактик, учение о вековом влиянии приливного трения на скорость вращения Земли), и основные разделы его философии: теория познания, этика, учение о целесообразности в органической природе и эстетика.

Большой интерес представляет раздел книги, характеризующий своеобразие кантовского учения и определяющий место и значение Канта в истории идеализма. Опираясь на кантовские «Пролегомены», автор дает краткий и весьма содержательный очерк, выявляющий сущность и смысл кантовского понятия трансцендентализма, отделяя его как от догматического идеализма Беркли, так и от догматического идеализма Платона. Первый не мог указать критериев истины, так как в основе явлений опыта не видел ничего априорного, а потому считал их видимостью; второй заключал от априорного познания не к чувственной, а к иной - «интеллектуальной» интуиции. Асмус, апеллируя к априоризму как особенности трансцендентального идеализма Канта, вместе с тем подчеркивает, что только то априорное знание может называться трансцендентальным, которое помогает понять существование априорных созерцаний и понятий, причем не только понять их наличие, но и возможность их существования.

Аналогичным образом, т.е. конкретно-содержательно, рассматривает Асмус и место Канта в истории метафизики, и глубокое изменение им понятия априоризма, и особенности гносеологической характеристики математического и естественнонаучного мышления, и диалектическое понимание Кантом категорий рассудка и отношений между их классами и т.д.

Весьма основательно рассматривается движение кантовской мысли к диалектике, понятие которой приобретает такое значение, какого оно не имело ни у кого из его предшественников. Попутно Асмус дает краткий, но весьма выразительный очерк судеб диалектики в Новое время, начиная с диалектических трактатов эпохи Возрождения (8, с.231-236). В анализе развития диалектических идей у Канта важной представляется мысль автора о том, что в трихотомической архитектонике кантовских «Критик» диалектика всюду выступает как особая важнейшая завершительная часть каждого исследования, а этот путь возможен лишь при ясном понимании диалектической природы разума.

Отметим также замечание Асмуса о движении кантовской мысли в конечном счете к единству природы и свободы. «Противопоставляя природу и свободу, чувственный и сверхчувственный миры, Кант был далек от того, чтобы удовлетвориться утверждением одной из противоположностей. Выяснение их противоположности было... подготовкой исследования и решения вопроса о возможности их единства в третьей «Критике» Канта - «Критике способности суждения» (8, с.74). Прилежно критикуя Канта за дуализм, Асмус там и сям делает замечания о системосозидающей роли эстетического суждения, призванного соединить теоретическую и практическую части его системы (там же, с.390-391). Осветив эту область лучами своей философии, Кант предложил ряд открытий, сделавших его одним из классиков немецкой эстетики. Он одновременно и завершил ее развитие, осуществляемое в течение 40 лет до Канта в трудах Винкельмана, Лессинга и др., и стал зачинателем эстетики философского типа.

Книгу Асмуса о Декарте (1956) Э. ван дер Звеерде называет симбиозом интеллектуальной биографии и имманентного изложения учения, основанных на тщательном изучении оригинальных источников, которые сами по себе защищают мыслителя как рационалиста и ученого, оберегая его от мифических обвинений в «идеалистической реакции». Асмус конкретно демонстрирует относительно независимый статус историко-философского исследования благодаря вниманию к внутренней логике развития мысли. Как в изложении учения, так и в собственном анализе он показывает «высокий профессионализм» (55, с.389). Асмус как учитель, по мнению Звеерде, был выразителем неортодоксального марксистского подхода к истории философии.

В годы учения в Киеве Асмус познакомился с трудами русских философов. Курс психологии и логики он слушал у В.В.Зеньковского,

который рекомендовал студентам читать сочинения П. Флоренского. Под рукой были Киреевский, Чаадаев, Бердяев, Булгаков, Шестов и др. В архиве Асмуса сохранилась книга о В. С. Соловьеве, созданная в конце 30-х годов, но полностью опубликованная только в 1994 г. (5). Богато насыщенная фактическим материалом, книга показывает Соловьева во всей противоречивости влияний на его взгляды обстоятельств и личности мыслителя. «Соловьев, стоявший вдалеке от участия в непосредственной политической деятельности и в то же время отзывчивый и чуткий к противоречиям и бедствиям... мог оказаться при известных условиях мыслителем, в котором все эти противоречия сближались, как в точке фокуса, не достигая, однако, полного слияния и существуя рядом друг с другом».

Для славянофилов он - перебежчик в лагерь западников, для западников - мистик и религиозный мечтатель, для консерваторов -вредный либерал, для либералов - сентиментальный поклонник царской семьи, «для толстовцев он был союзником православной церкви, для духовенства - союзником Толстого по свободомыслию и рационализму» (5, с.59). Таким предстает Соловьев, таков и анализ его философии, предпринятый Асмусом.

Указывая на трудности при анализе взглядов русского философа, связанные с противоречивостью его взглядов, симпатий и антипатий, а также с несистематичностью разработки рассматриваемых им проблем, Асмус выделяет как особую заслугу Соловьева его стремление к пересозданию действительности, возвышение ее до последней стадии реальности и совершенства. Соловьев признавал, подчеркивает Асмус, философию как высшую форму творчества и активности в пересоздании жизни, он не принимал философскую апологетику наличной действительности. П.С.Шкуринов, впервые опубликовавший отрывок из этой книги в 1982 г., тщательно перечисляет пункты, свидетельствующие о преданности Асмуса принципам философского материализма. И не зря! В те годы и публикатор, и сотрудники журнала опасались наказания за дерзость своей акции (49).

Асмус много размышлял о теории историко-философского процесса. Еще в 1933 г., доказывая новизну философско-исторической концепции Маркса, он сосредоточился на проблеме единства естественных и социальных наук, на диалектике свободы и исторического действия; круг именно этих проблем, подчеркивал он,

составляет ядро историзма в движении европейской мысли нового времени (10).

Обращаясь к анализу философско-исторических теорий XX в. (В.Виндельбанд, Г.Риккерт, Э.Трёльч, О.Шпенглер), которые вращаются вокруг тех же проблем, какие пытался разрешить немецкий классический идеализм (противоречие биологизма и историзма, необходимости и свободы, всеобщего и особенного, объективного и субъективного факторов социальной свободы), он объединяет их термином алогического или иррационалистического историзма. Книга «закована» в цитаты из классиков марксизма; конкретный же историко-философский анализ безупречен. Неудивительно, что в одном из номеров журнала «Под знаменем марксизма» будущий, по словам И.А.Крывелева, «подающий надежды академик» М.Б.Митин с великой злобой отлучал автора от марксизма: «Главной научной страстью В.Ф.Асмуса была история философии» (19, с.303), а в ней любовь к Канту. Ему в гроб положили портрет немецкого мыслителя. Но о какой страсти, казалось бы, может идти речь, когда человек «застегнут на все пуговицы» (возможно, сказывались немецкие корни - его отец был обрусевшим немцем), его речь строга и он мало общителен? Речь может идти о внутреннем огне, о тайной силе его воздействия на чувства и мысли его учеников, которым он весьма успешно стремился привить навыки освоения философского наследия.

По некоторым свидетельствам, в начале войны, сочиняя учебник по логике, он не участвовал в хлопотах домашних, томившихся в очередях, пытаясь «достать» (слово, быть может, скоро забудется, дай-то Бог) пропитание, не скрывался во время бомбежек в бомбоубежищах, а сидел за письменным столом. После почти двадцатилетнего запрета на преподавание логики создание учебника стало своего рода священным долгом, а воля побуждала в те тревожные дни не отвлекаться от служения делу. Заметим, что Асмус оказался в хорошей компании: в 1806 г. Гегель, в разгар бесчинств наполеоновских солдат, только что с боями овладевших Иеной, завершал работу над «Феноменологией духа».

Асмуса отличало неприметное мужество: он не участвовал в философских разборках, не был замечен в диссидентстве, но не изменял своим взглядам и своим друзьям. Асмус «по своей инициативе», как свидетельствует А.А.Тахо-Годи, пришел к Лосеву накануне его ареста в дни оголтелой травли инстанциями «Диалектики мифа»: Асмус хотел

лично познакомиться с философом, со взглядами которого он «полностью солидарен».

В 1947 г. во время ждановской дискуссии по философии он защищал историю философии как особую дисциплину (когда с трибуны ее клеймили как схоластику и как уход от актуальных проблем современности), обосновывая свою позицию на понятном для начальства языке необходимостью повысить уровень критики буржуазной философии, которая рядится в одежды строгой науки.

На похоронах Б.Л.Пастернака (1960) Асмус был единственным из собратьев по литературному цеху, кто публично простился с опальным поэтом, сказав ему: «До свиданья!» (К.Паустовский и Б.Ливанов, обещавшие сказать прощальное слово, не решились в условиях травли поэта на публичное выступление). В своем слове Асмус подчеркнул, что смысл творчества поэта состоит в конфликте со всеми эпохами. Подразумевалось и советское время, что весьма рассердило тех, кто «командовал парадом». Началась очередная проработка Асмуса: М.Т.Иовчук, И.Я.Щипанов, П.С.Васецкий, В.С.Молодцов на специальном заседании Ученого совета философского факультета МГУ, по свидетельству В.В.Соколова, громили «Доктора Живаго» и поносили Асмуса за неверную оценку творчества поэта. Отвечая, Асмус дерзко утверждал, что он, видимо, не имеет столь точного представления о романе, подобного его критикам, но уверен, что они (как и он сам) романа не читали. «Спас» ученых мужей Т.И.Ойзерман, который, обильно цитируя стихи Пастернака, доказывал их антисоветскую настроенность. В итоге Асмус решил покинуть университет. К счастью для философии, цековские «верхи» (в частности, М. А. Суслов)

проработчиков не поддержали.

Лекции Асмуса по истории философии отличала глубина понимания предмета, безграничная эрудиция. Прекрасный стилист, он обладал высокой культурой русской речи. «С первых шагов творчества у него возникла оригинальная манера письма, где отточенность мысли сочетается с филигранностью слова, а завершенность замысла поражает культурой исполнения. За строгостью, порой даже суховатостью слова чувствуется внутренний темперамент автора, его увлеченность предметом» (19, с.302). Да, он был «застегнут на все пуговицы», его лекции требовали напряжения мысли, но многие поколения студентов -не только философов, но историков, филологов, писателей и

литературных критиков - могут назвать и считают его своим учителем или, по крайне мере, своим духовным наставником.

В советское время Асмуса, как мы видели, не раз «прорабатывали», но в 60-70-е годы его авторитет был безупречным, он -заслуженный деятель науки РСФСР, член Международного института философии в Париже. Отдать философу последние почести 5 июня 1975 г. пришли весь философский факультет во главе с деканом и партбюро, многочисленные ученики, литераторы и журналисты. На похоронной церемонии произошел непредвиденный казус: после гражданской панихиды выступил о. Владимир Воробьев (ныне ректор Богословского института) и начал панихиду церковную. К чести собравшихся атеистов, почти никто из них не впал в «панику» или скандал (профессора

С.Т.Мелюхин, В.В.Соколов и др. даже публично простились с покойным), хотя некоторые из начальства спаслись бегством. Философа под поминальные молитвы проводили к месту упокоения. Но зато потом декан С.Т.Мелюхин, секретарь партбюро, несчастная вдова и дети вынуждены были объясняться с начальством. Партийные инстанции настойчиво пытались узнать, не хотел ли сам покойный, чтобы его хоронили по церковному обряду (живые «хватают» мертвых).

5.3 «Генерал» от философии: Ю.К.Мельвиль (1912-1993)

Так неоднократно величает Юрия Константиновича Мельвиля Э. ван дер Звеерде, который в 1984-1986 гг. учился в МГУ, подружился со студентами и аспирантами, частично усвоив их симпатии и антипатии (очевидно, скромный заведующий их кафедрой - для мыши страшнее кошки зверя нет - представлялся им генералом). Он винит Мельвиля в том, что тот потребовал от некоей аспирантки в большей степени опираться на труды классиков марксизма; что коллеги резко критиковали его за составленные им программы по курсу «История новейшей зарубежной философии». Он ставит на вид Мельвилю, что тот лишь в канун перестройки согласился с тезисом о пользе изучения истории зарубежной философии, создающей обширное пространство, имеющее значение для дискуссий в лагере философов-марксистов.

На самом деле Мельвиль около 20 лет был замечательным заведующим ведущей в стране кафедры по истории зарубежной философии МГУ, обязанной, по решению Министерства высшего

образования СССР, создавать программы для всех вузов, где изучалась эта дисциплина. Это были годы (1968-1985) мрачного застоя, полного нелепых подозрений, пустых придирок, административных наказаний и даже уголовных угроз и гонений.

Ответственность за дело, природная осторожность и жизненный опыт (натерпелся в 30-е - начале 40-х годов как дворянин по происхождению) побуждали Мельвиля к лавированию, лояльности перед властями, но не к пресмыкательству. Он был весьма уважаемым и ответственным руководителем большего коллектива сотрудников, аспирантов и студентов. Его требования к аспирантам уважать марксизм были продиктованы не только конъюнктурой (подлинный марксизм заслуживает уважения), хотя и ею тоже, поскольку любая диссертация должна была проходить экспертизу (в том числе, а часто и главным образом на «идеологическую зрелость») в Высшей аттестационной комиссии; заведующий кафедрой не имел права «подставлять» своего аспиранта. В результате кафедра, избегая скандалов, выпустила плеяду молодых специалистов высшего класса, которые гордятся принадлежностью к ее «школе» как к некоему ордену.

Мельвиль был первым, кто прочитал курс новейшей истории западной философии (1958); он же был одним из создателей программы этого курса, принятого на философских факультетах. Естественно, что корректировка и обновление программы побуждали к предложениям и критическим замечаниям. Под его руководством получили подготовку десятки кандидатов наук; многие из них защитили докторские диссертации, стали видными специалистами (среди них Г.К.Ашин,

А.С.Богомолов, А.Ф.Зотов).

Исследование Ю.К.Мельвилем общих проблем американского прагматизма, а также его разновидностей (Г.Пирса, С.Хука и др.), его монографии, созданные на основе лекционных курсов (30, 31), заполнили определенный информационный вакуум, служили теоретическому осмыслению путей развития истории зарубежной философии XX в. Работы Ю.К.Мельвиля, посвященные исследованию проблемы противоречия, социоцентристских концепций, методологии и методов, используемых в зарубежной философии XX в., внесли вклад в разработку теоретических проблем отечественного историко-философского знания.

Когда в начале перестройки Мельвиль передал руководство кафедрой А.Ф.Зотову, программа курса, созданная при нем, по сути дела, не подверглась коренной переработке. Хотя в стране с той поры

осуществлены многочисленные исследования, издано большое количество произведений зарубежных философов XX в., решительное обновление программ еще впереди.

5.4. «На службе у памяти»:

В.В.Соколов (р.1919)

Василий Васильевич Соколов (родом из многодетной семьи села Петрушино Тульской области) в 1936 г. поступил на исторический факультет МИФЛИ, в 1939 г. перевелся на философский факультет. Заповедь историка - внимание к первоисточнику, живая любознательность, исключительная память и скрупулезность предопределили выбор профессии: он стал историком философии. Соколов с легкостью мог бы стать «Нестором» полувековой (таков его «рабочий» стаж) истории отечественной философии: он помнит даты всех мало-мальски значимых событий философской жизни и их малейшие детали. Но он посвятил себя истории западноевропейской философии в весьма широком диапазоне.

Перед самой войной Соколов попал в «историю», грозившую по тем временам трагедией. В дневнике он опрометчиво осудил пакт Молотова - Риббентропа, забыл дневник в тумбочке при переезде из одного общежития в другое; дневник попал в комитет комсомола, который исключил его из рядов этой славной организации «за двурушничество и осуждение внешней политики партии». Соколов с тревогой ждал исключения из института, но страдал больше всего от того, что действительно сознавал себя «двурушником». От исключения из института и всего, что могло за этим последовать, его «спасло» нападение Гитлера на Советский Союз. Он ушел на фронт, сражался под Москвой, в 1942 г. в боях под Воронежем был ранен в бедро, был награжден боевыми орденами, в 1943 г. (одним из первых среди «однокашников» окончил философский факультет), затем и аспирантуру МГУ. С 1950 г., т.е. полвека, преподает на философском факультете на кафедре истории зарубежной философии. В 1962 г. он защитил докторскую диссертацию «Философия Спинозы и современность». С 1980 г. - заслуженный деятель науки РСФСР. Лауреат Ломоносовской премии первой степени (1986) за книгу «Европейская философия XIV-XVII вв.». Десятки лет читает пятисеместровый курс по истории философии (от античной философии до первого позитивизма).

Он стал замечательным педагогом, под «крылом» которого пестовалось не одно поколение студентов и более полусотни аспирантов: 42 человека под его руководством защитили кандидатские диссертации, немало среди них стали докторами наук, а некоторые - член-корреспондентами и даже академиками.

Можно поручиться, что учитель помнит своих учеников не только поименно, но и годы, когда они слушали его лекции и работали в его семинарах. Он вникает не только в обучение, но в жизнь и судьбу своих питомцев, помогая им и в карьере, и в житейских делах (хотя бы советами). Сотни его учеников разъехались по городам и весям страны, превратились в видных специалистов различных философских дисциплин; они помнят и любят своего учителя, который своими книгами помогает им и сегодня.

Соколов внес весомый вклад в «службу философской памяти». Он является активным участником изданий классиков мировой философии. В 1957 г. он издает в Политиздате однотомник сочинений Декарта, затем - двухтомник избранных сочинений Спинозы. С самого начала он является членом редколлегии серии «Философское наследие», а с начала 80-х годов занял место заместителя главного редактора серии, после того как с этой должности был изгнан А.В.Гулыга в связи со скандалом, возникшим после издания сочинений русского космиста Н.Ф.Федорова, и продолжал активно работать вплоть до тихого угасания этой серии в результате гайдаровских реформ. Помимо общего руководства серией ему принадлежат издания (составление, вступительные статьи, комментарии) избранных сочинений Р.Декарта (1989, второе издание 1994), Т.Гоббса (1965, второе издание 1991), первого и второго томов «Антологии мировой философии» (1969, 1970), двух томов из

четырехтомного собрания сочинений В. Лейбница, завершение которого растянулось на семь лет (составленный Соколовым первый том вышел в 1982, а четвертый - в 1989 г.) из-за противодействия, «утрясок» и согласований с высшими инстанциями, которые страшились дать разрешение на публикацию «Теодицеи», где немецкий мыслитель оправдывал бытие Бога.

В 1978 г. Соколов выступил инициатором и стал заместителем главного редактора серии «Памятники философской мысли» при издательстве «Наука», в которой было осуществлено (до настоящего времени) более 30 публикаций. Здесь ему принадлежит издание сочинений Эразма Роттердамского.

Читанные в течение многих лет курсы, затем преобразовывались Соколовым в учебные пособия, имеющие значение не только для студентов и аспирантов философских факультетов, но и для преподавателей вузов. Они были изданы давно, но до сих пор сохраняют свое значение. Так, в 1979 г. Соколов опубликовал большой курс «Средневековая философия» - по существу первый в советское время, так как небольшая книга О.В.Трахтенберга (1957), посвященная этой эпохе, построенная на основе схематичного марксизма, призвана была всячески очернить «служанку теологии», как это было принято в те годы. Целостным подходом отличается и курс по истории западноевропейской философии XV-XVII вв.

Э. ван дер Звеерде, сравнивая его очерк европейской философии XV-XVII вв. с фундаментальными трудами по истории философии К.Форлендера (1903), Ф.Шатле (1972), Ф.Коплстоуна (1946), приходит к выводу, что в ряде случаев Соколов дает более полный и объективный материал, стремится к системному изложению и систематично, во всей полноте рассматривает учение таких мыслителей, как Фр. Бэкон, Б.Паскаль, П.Гассенди, Дж.Бруно, И.Ньютон, которые представлены в сравниваемых работах выборочно.

Исследовательские труды Соколова «Философия Спинозы и современность» (42), «Спиноза» (41, переиздан в 1977 г.) и другие создали ученому имя. Он считается крупнейшим знатоком философии XVII в., прежде всего Спинозы и Лейбница. Неудивительно, что на исходе XX в. его труды активно переиздаются. Так, «Европейская философия ХУ-ХУ11 вв.» переиздана в 1994 г., во «Введение в классическую философию» (1999) включены работы, созданные и опубликованные ранее в разные годы. В 2000 г. вышла работа «От философии античности к философии нового времени: Субъект-

объектная парадигма» (39), которая подводит частичный итог

полувековой исследовательской деятельности. Соколов начинает исследование с древнегреческой философии классического периода, особые главы посвящая учениям Платона и Аристотеля, а затем обращается к рационализму XVII в. - философии Декарта, Спинозы и Лейбница.

Жизнь идет, продолжаются «труды и дни». В планах Соколова значится подведение итогов многолетних исследований, обращенных к истокам и возникновению философии, к развитию античной философии в эпоху эллинизма и в римский период, к возникновению и развитию

патристики и далее - средневековой философии. Полигоном, формирующим проблемное поле этого труда, стал спецкурс, читаемый уже несколько лет студентам-философам, посвященный проблеме субъектно-объектного рассмотрения истории философии, начиная от стадии мифологического «предфилософского» мышления и кончая историей возникновения проблемы человека не только в субъектном, но и в личностном измерении.

Соколов еще в досоветские годы стремился давать концептуальное осмысление историко-философского процесса, уходящее от марксистско-ленинских схем. Он отказывался от упрощенной картины учений и вульгарных социологических оценок, не изжитых и в 70-80-е годы. Его внимание привлекают противоположность и взаимодействие органистического и механистического видения бытия и в рамках этой проблемы рассмотрение более частных проблем: соотношение

детерминистского и телеологического видения мира, его бесконечности и конечности, степени случайности как уникальности происшедшего и др. При таком подходе в значительной мере оттеснялась на второй план проблема борьбы материализма и идеализма, определяющая марксистско-ленинскую историко-философскую методологию.

Ф.Рапп в рецензии на книгу Соколова о Спинозе (53) усматривает заслугу автора в том, что тот поднимает рассмотрение атеизма на уровень спекулятивной философии, игнорируя принятую советскими историками философии популистскую антирелигиозную агитацию. Соколов стремится всесторонне проследить пантеистическое «определение материи», вытекающее из космологических воззрений Спинозы, в котором последняя основа существования мира рассматривается как принцип, имманентный самим вещам (а не как личностное начало). Кроме того, Соколов не упускает значение конкретных условий и утверждает, что теистические черты в системе голландского мыслителя можно объяснить осторожностью перед лицом инквизиции и отсутствием другого способа выражения его идей. Заслуга Соколова состоит и в призыве отказаться от статичного подхода к спинозистской концепции мира, игнорирующего его динамический аспект, диалектические идеи и исторический характер учения Спинозы. Внимание Соколова как исследователя привлекает преимущественно история европейского рационализма. Его книги (в том числе учебные пособия) весьма полезны в этом отношении; в них прослеживается зарождение и становление диалектического метода в Новое время, что принималось в советские

годы позитивно. Ф.Рапп признает книгу о Спинозе полезной для изучения диалектического материализма, ибо ее автор показывает, каким образом это учение можно обогатить, используя историко-философское наследие.

Не следует думать, что основная задача Соколова ограничивалась обогащением марксистско-ленинской философии в том виде, в каком она существовала в то время. Его сверхзадача состояла в том, чтобы показать подлинный вклад мыслителей прошлого в историю философского знания вплоть до расцвета нововременной философии. С осторожностью, но и с постоянством и упрямством Соколов стремится к расширению суверенности исследовательского поиска.

Э. ван дер Звеерде относится к Соколову уважительно; он не раз ссылается на его работы и неоднократно цитирует интервью, полученное им в 1984 г. Обратившись к учебному пособию, посвященному истории европейской философии XV-XVII вв., Звеерде приходит к выводу, что Соколов, уделяя внимание рационализму, «успешно прорывается» через традиционное разделение учений на рационалистические и эмпирические, аналогичные, как считает Звеерде «линии материализм-идеализм» (55, с.417). Соколов, подчеркивает Звеерде, в значительной мере игнорирует основной вопрос философии в казенной формулировке, утверждая, что такие мыслители, как Декарт, Гоббс, Гассенди, Спиноза, Локк, сочетали в своих учениях как материалистические, так и идеалистические доктрины и элементы. Эти философы не вписывались в понятие о «двух лагерях», будь то рационализм и эмпиризм, либо материализм и идеализм. Звеерде видит заслугу Соколова в том, что тот уделял большее внимание «трем великим системам» эпохи барокко (Декарту, Спинозе и Лейбницу) и меньшее - материалистам, подобным Гоббсу и Гассенди. Соколов (в этом Звеерде согласен с Раппом) не стремится сделать из Спинозы материалиста: он оспаривал тезис о том, что «натуралистический пантеизм Спинозы следует рассматривать как фактический материализм» (55, с.347). Главная идея Соколова, по мнению Звеерде (и здесь позиция нидерландского автора легко объяснима), состоит не в критике религии как таковой, а в развенчании клерикализма (против чего, так уж и быть - рецензент-католик не возражает), который препятствовал развитию прогрессивных начал.

Книги Соколова базируются на многолетнем чтении лекций для студентов и аспирантов МГУ. Поэтому обоснование и апелляция к объяснению и пониманию ведущих философских направлений и позиций

составляют для него главную цель, которую он последовательно проводит. Это стремление придает его текстам особую ясность и привлекает любого заинтересованного читателя. Достоинством работ Соколова является и то, что он уделяет внимание духовному климату времени, в котором складываются рассматриваемые учения, преломлению в них духовной культуры, полноте изложения взглядов своих героев и «методической чистоте» анализа, к чему в свое время призывал Асмус, которого В.В.Соколов считает своим духовным

наставником.

Список литературы

1. Александров Г.Ф. История западноевропейской философии. - М., 1946. - 513 с.

2. Александров Г.Ф. Классики марксизма-ленинизма об истории философии как науке//Труды МИФЛИ: Философский факультет. - М., 1937. - Вып.1. - с.23-66.

3. Алексеев П.В. Философы России XIX-XX столетий. Биографии. Идеи. Труды. - М., 1999. - 944 с.

4. Алексеева И.Ю. Философия в современной России и русская философия//

Алексеев П.В. Философы России XIX-XX столетий: Биографии. Идеи. Труды. - М., 1999. - С.12-14.

5. Асмус В.Ф. Владимир Соловьев. - М., 1994. - 206 с.

6. Асмус В.Ф. Диалектика Канта. - М., 1929. - 162 с.

7. Асмус В.Ф. Диалектический материализм и логика: Очерк развития диалектического метода в новейшей философии. - Киев, 1924. - 225 с.

8. Асмус В.Ф. Иммануил Кант. - М., 1973. - 534 с.

9. Асмус В.Ф. Логика. - М., 1947. - 387 с.

10. Асмус В.Ф. Маркс и буржуазный историзм. - М., 1933. - 272 с.

11. Асмус В.Ф. Некоторые вопросы диалектики историко-философского процесса и его познания//Вопр. философии. - М., 1961. - N 4. - С. 111-123.

12. Асмус В.Ф. О задачах музыкальной критики. - Киев,1916. - 60 с.

13. Асмус В.Ф. Учение логики о доказательстве и опровержении. - М., 1954. - 88 с.

14. Асмус В.Ф. Фашистская фальсификация классической немецкой философии. - М., 1942. - 48 с.

15. Асмус В.Ф. Философия в Киевском университете в 1914-1920 годах: (Из

воспоминаний студента)//Вопр. философии. - М., 1990. - N 8. - С.90-108.

16. Батыгин Г.С., Девятко И.Ф. Советское философское сообщество в 40-е годы: Почему был запрещен третий том «.Истории философии»?//Философия не кончается: Из

истории отечественной философии XX века. - М., 1998. - Кн.1: 1920-1950-е годы. -С.171-197.

17. Бауэр Б. Трубный глас Страшного суда над Гегелем. - М., 1933. - С.3- 13.

18. Грецкий М.Н. Является ли марксизм законным наследником гегельянства?//Судьбы гегельянства. - М., 2000. - С.220-237.

19. Гулыга А.В. Валентин Фердинандович Асмус//Асмус В.Ф. Историко-философские этюды. - М., 1984. - С.301-304.

20. Гулыга А.В. Вставайте люди русские//Молодая гвардия. - М., 1996. - N 5. - С.259-319.

21. Гулыга А.В. Что такое постсовременность?//Опыты: Литературнофилософский сборник. - М., 1990. - С.68-91.

22. Давыдов Ю.Н. Труд и свобода - М., 1962. - 132 с.

23. Жданов А.А. О положении на нашем философском фронте//Вопр. философии. - М., 1947. - N 1. - С.267-272.

24. Звеерде Э. ван дер. Пересматривая советскую схоластику//Вторая навигация. Мир

социализма. Мир творчества. Мир души. - М., 1999. - Альманах 2. - С.13-23.

25. История философии. - М., 1943. - Т.3: Философия первой половины XIX века. - 594 с.

26. Каменский З.А. История философии как наука. - М., 1992. - 123 с.

27. Коган П.С.Белинский и его время. - М., 1923. - 92 с.

28. Кричевский А.В. Имеют ли атеизм и религиозное сознание общую основу в

философии Гегеля?//Судьбы гегельянства. - М., 2000. - С.146-161.

29. Лифшиц М.А. Из автобиографии идей//Контекст. - М., 1988. - С.266-394.

30. Мельвиль Ю.К., Зотов А.Ф. Буржуазная философия середины XIX - начала XX в. -М., 1988. - 520 с.

31. Мельвиль Ю.К. Пути буржуазной философии XX века. - М., 1983. - 247 с.

32. Мотрошилова Н.В. Памяти профессора//Вопр. философии. - М., 1988. - N 6. - С.67-70.

33. Насущные проблемы философской науки//Вопр. философии. - М., 1955. - N 3. -С.3-12.

34. О недостатках и ошибках в освещении истории немецкой философии конца XVIII и начала XIX вв.//Большевик. - М., 1944. - N 7/8. - С.3-11.

35. Свинцов В. Философ-вешатель: Фразеология, скрывающая пустоту//Независимая газ. - М., 1994. - 25 мая.

36. Соколов В.В. Античная философия. - М., 1958. - 48 с.

37. Соколов В.В. Введение в классическую философию. - М., 1999. - 350 с.

38. Соколов В.В. Европейская философия XV-XVII вв. - М., 1984. - 398 с.

39. Соколов В.В. От философии античности к философии нового времени: Субъект-объектная парадигма. - М., 2000. - 335 с.

40. Соколов В.В. Спиноза. - М., 1973. - 224 с.

41. Соколов В.В. Средневековая философия. - М., 1979. - 448 с.

42. Соколов В.В. Философия Спинозы и современность. - М., 1962 . - 430 с.

43. Соловьев Э.Ю. Прошлое толкует нас. - М., 1991. - 432 с.

44. Философия не кончается...: Из истории отечественной философии XX века. - М.,

1998. - Кн.1: 1920-50-е гг.- 719 с.; - Кн.2: 1950-80-е гг. - 767 с.

45. Чернышев Б.С. и его лекции о философии Канта: (Публикация В.А.Жучкова и

З.А.Каменского)//Вопр. теоретического наследия Иммануила Канта. - Калининград, 1980. - Вып. 5. - С.119-133.

46. Чернышев Б.С. О логике Гегеля//Тр. МИФЛИ. - М., 1941. - Т.9. - С.30-96.

47. Чернышев Б.С. Софисты. - М., 1929. - 175 с.

48. Шарапов Ю.П. Лицей в Сокольниках: Очерк истории МИФЛИ. - М., 1995. - 208 с.

49. Шкуринов П.С. Философия Вл.Соловьева в оценке В.Ф.Асмуса// Филос. науки. - М., 1982. - N 2. - С.140-142.

50. Dahm H. Solov'ev und Scheler: Ein Beitrag zur Geschichte der Phenomenologie im Versuch einer vergleichender Interpretation. - Muenchen, 1971. - 468 S.

51. Haardt A. Husserl in Russland: Phenomenologie der Sprache und Kunst bei G.Spet und Alksej Losev. - Muenchen, 1993. - 921 S.

52. Kamenka E. Philosophy in Soviet Union//Philosophy. - 1963. - N38. - P.1-19.

53. Rapp F. [Rez.] V.V.Sokolov. Filosofia Spinozy i sovremennost//Studies in Soviet thought. -Dordrecht, 1965. - N 4. - P.333-335.

54. Rybarzyk M.L. Sowjetische Historiographie der Philosophie. - Freiburg, 1975. - 210 S.

55. Zweerde van der E. Soviet philosophy - the ideology and handmaid: A historical a. critical analysis of Soviet history of philosophy. - Njumegen, 1994. - 663 p.