CC BY
31
Таковы, по мнению автора, происхождение и суть исторической социологии.
З. Каганова
2001.01.007. ТИЛЛИ Ч. ВСТРЕЧА ИСТОРИИ И СОЦИОЛОГИИ. TILLY CH. Sociology, meet history. - The classical tradition in sociology: The American tradition / Ed. by Alexander J. etc. -L.: SAGE, 1997. -Vol. IV. - P. 172-220.
Подобно Теде Скокпол, Чарлз Тилли рассматривает встречу истории и социологии. Однако их подходы существенно различаются по широте охвата: Т. Скокпол сосредоточивает внимание главным образом на становлении и сущности "исторической социологии", тогда как Ч. Тилли интересует именно процесс стыковки этих двух фундаментальных научных дисциплин во всех его многообразных аспектах. Для авторского стиля Ч. Тилли характерна дифференцированная, детальная и тщательная проработка затрагиваемых им вопросов, но в реферате, по-видимому, стоит остановиться лишь на главных из них. К ним можно отнести три фундаментальных проблемы: 1. Вызов, который история бросает общественным наукам. 2. Интеграция истории и общественных наук (хотя сам Ч. Тилли не употребляет термина "интеграция", а говорит об их "срастании"). 3. Встреча истории и социологии. Рассмотрим их по порядку.
Читая описания тех или иных исторических событий, сделанные их современниками, мы начинаем улавливать, что в этих описаниях содержится определенная трактовка общественных явлений. Более того, мы чувствуем, что у нас тоже складывается свое понимание событий, описанных их современниками, и общества, в котором они происходили. В общей форме вызов, бросаемый нам историей, заключается в необходимости сопоставления этих интерпретаций и в трудностях его осуществления.
Почему отношения истории и обществоведения носят характер вызова?
Во-первых, в общественных науках подспудно сложилась широко распространенная убежденность в ничтожном интел-лектуальном значении практической работы историка; источником этой убежденности служит отнесение истории к "идеографическим" дисциплинам, а всех остальных общественных наук — к "номотетическим". Очень часто задачу ученых-обществоведов видят в том, чтобы формулировать общие
гипотезы, надежно встроенные в более обширный теоретический каркас, и проверять их. При этом считается, что историк не имеет дела с подобными проблемами, потому что его интересуют только конкретные события или процессы. В то время как обществовед стремится отыскать понятия, объединяющие различные конкретно-описательные категории и сводящие их в одну общую категорию, историк обязан не отходить от действительно происходивших событий и избегать утверждений, которые, ассоциируя поведение людей в конкретных условиях времени или места с их поведением где-нибудь еще, приводят к искаженному описанию событий, происходивших именно в данных, подлежащих анализу условиях. С этой концепцией связано некритическое, апологетическое отношение к социологии как к теоретической сокровищнице, из которой можно просто черпать самые подходящие для историков понятия.
Между тем, по мнению Ч. Тилли, простой перенос крупномасштабных обществоведческих моделей в историю чреват грубыми ошибками; он настаивает на необходимости идти в противополож-ном направлении, т.е. обосновывать социальные теории с помощью квалифицированного исторического анализа. У истории есть свое особое место в теоретическом обществознании: история важна в той мере, в какой проблемой становятся вопросы "где" и особенно "когда". Например, исследователей процесса индустриализации условно можно подразделить на две группы: а) тех, кто полагает, что одни и те же, по существу, процессы — накопление капитала, технологические инновации, использование наемной рабочей силы и развитие рыночных отношений — происходят во всех странах, и б) тех, кто считает, что этот процесс принципиально изменяется в зависимости от того, что одни страны произвели индустриализацию и заняли свои ниши на мировом рынке раньше, чем это сделали другие. Только члены первой группы могут применять общую для всех случаев процедуру: сравнивать различные страны, относя их к аграрным или индустриальным, в один и тот же момент времени, для того чтобы идентифицировать стандартные корреляты индустриали-зации. Члены второй группы терпеть не могут подобных сравнений; они придают истории гораздо большее значение, чем первая группа.
Таким образом, при всем принципиальном различии, даже противоположности подходов историка и обществоведа есть нечто общее, что их объединяет: это наличие теоретических проблем, кото-рые,
так сказать, находятся в их общем ведении. Тем самым отноше-ние вызова превращается в отношение взаимной дополнительности.
Во-вторых, вызов истории Ч. Тилли усматривает в отличии коллективной деятельности научного сообщества историков от коллективной деятельности других обществоведов. Для сообщества историков характерны отсутствие общепринятых решений, плюра-лизм интерпретаций, ничем не сдерживаемая конкуренция, всепоглощающая тяга к новым интерпретациям. Цель, которую ставят перед собой историки - реконструировать прошлое на основе сохранившихся остатков человеческой деятельности, прежде всего текстов, в чем-то роднит труд историка скорее с трудом писателя, литературоведа или литературного критика, чем с трудом ученого. В этих условиях, естественно, возникает вопрос: нужна ли историкам и истории теория и есть ли она? Какова роль теории в историческом исследовании, т.е. в повседневной деятельности историка — практика? На ум сразу же приходят два противоположных ответа: а) история не имеет теории и не нуждается в ней; б) в истории теория играет примерно такую же роль, как и в любом другом исследовании человеческой деятельности, только ее общие теории либо обора-чиваются обычным здравым смыслом, либо мало что объясняют. Оба этих ответа Ч. Тилли считает неверными. Его собственное решение проблемы теории в историческом исследовании заключается в следующем: историки, работающие в различных исторических дисциплинах, создают свою собственную повестку дня и устанавливают некоторое ограниченное количество теорий, уместных в качестве ответа на вопросы этой повестки. И повестка, и соответствующие теории создают почву для новых интерпретаций, а те, в свою очередь, открывают дорогу новым идеям - как в узких областях, так и для явлений всемирного масштаба. В конечном итоге наиболее устойчивым ориентиром для всех этих повесток дня и теорий служит политическая история крупных пространственно-временных блоков (например, цивилизации, государства, общества и т.п.). Теории (капитализма, либерализма, индустриализма, классовой борьбы и т.д.) в конечном итоге приводят к постановке множества новых вопросов. В различных исторических дисциплинах основные вопросы и соответствующие им теории различны, но всегда определенны. Кроме того, многие теории в общественных науках сами по себе исторически обоснованы, то есть сфокусированы на определенном историческом процессе или периоде.
Все эти процессы приводят к теоретическому синтезу истории и общественных наук, важнейшим результатом которого служит появление нового "стыкового" направления исследований, блока идей или даже новой исторической дисциплины (процесс этот далек от завершения, так что однозначно охарактеризовать его итоги довольно трудно), которую Ч. Тилли условно называет "социальной историей". Силу этой дисциплине придает не наличие общего основания, а то, что она состоит из некоторого числа более мелких кластеров, каждый из которых имеет свои проблемы, материалы и процедуры. Ч. Тилли приводит примерный перечень этих кластеров, совокупность которых, по его мнению, составляет социальную историю: теория, методы и учения социальной истории; история труда; социальная структура и мобильность; история семьи и этносов; история городов; история образования; экономическая и демографи-ческая история; история выборов, партий и законодательств; бюрократия, элиты и международные отношения; история дипломатии; насилие и общественные беспорядки; уголовное право и история правопорядка. Все эти кластеры можно отнести к двум частично перекрывающим друг друга разновидностям: исторические специальности, которые существовали уже давно, но со временем оказались связанными с той или другой социальной дисциплиной, и специальности, которые возникли в результате взаимодействия истории с одной из общественных наук.
В первой категории наиболее выдающуюся роль играет экономическая история, возникшая в 60-е годы нашего столетия благодаря тому, что историки экономики стали применять экономические модели и количественные экономические методы в качестве стандартных элементов своего собственного интеллектуального инструментария. В другой категории - новых специальностей - самым поразительным было возникновение демографической истории. Несмотря на то, что происхождение этой специальности восходит к XVIII столетию, демографическая история как самостоятельная отрасль знания сложилась только в 60-е годы XX в.
Все остальные подразделения обществоведческой истории находятся где-то между этими двумя группами: каждое из них имеет отношение к определенному разделу общественных наук, и в то же время имеет свой собственный круг проблем, материалов и процедур. Каждое образует самостоятельную дисциплину, составляющую часть социальной истории.
Особое внимание Ч. Тилли уделяет стыковке истории и социологии. Эта последняя ведет свое происхождение от истории. В становлении социологии очень важную роль сыграли попытки историков понять происхождение, характер и последствия индустриального капитализма. В этом смысле такие мыслители, как К. Маркс и Э. Дюркгейм, были единомышленниками, хотя в других отношениях их взгляды диаметрально противоположны.
Вначале самосознание социологов-практиков выражалось в создании грандиозных схем, призванных уложить весь исторический опыт в единую последовательность. Однако очень скоро историческое содержание испарилось из социологии, и социологи занялись созданием вневременной науки об обществе наподобие естественных наук. Хотя Вебер и некоторые из его последователей были ревностными историками, в целом социологи XX в. ограничивались изучением настоящего; они проявляли все меньше склонности придавать истории какое-нибудь значение - как в отношении влияния на современные социальные процессы, так и в качестве области исследования, достойной внимания социологов. Однако, в 60-е годы и особенно в 70-е годы социологи стали устанавливать контакты с историей. Исторические анализы индустриализации, восстаний или структуры семьи стали появляться в журналах, которые читают социологи. Социологические факультеты стали готовить специалистов в области исторического и сравнительного анализа. Социологи стали писать о том, что время того или иного события оказало серьезное влияние на то, как оно происходило. Некоторые социологи стали изучать основные приемы исторического исследования - работу в архивах, текстуальный анализ и т. п. История стала приобретать большое значение.
Что же произошло? Из множества тенденций две Ч. Тилли считает важнейшими. Во-первых, работа обществоведов в области истории оказалась очень полезной для общественных наук. Успехи исторической демографии помогли современным исследователям брака и семьи, а также другим демографам, создать модель этих явлений. Исторические исследования преступности, выборов, городской структуры, социальной мобильности оказались полезными для развития преобладающих социологических доктрин. Во-вторых, что гораздо важнее, разочарование в теоретических моделях модернизации и развития заставило исследователей крупно-масштабных социальных изменений обратиться к истории.
Разочарование в этих теориях последовало за одним-двумя десятилетиями энтузиазма, сопровождавшего окончание Второй мировой войны.
В период расцвета теорий развития западные экономисты надеялись передать секреты экономического роста "развивающимся" странам, а социологи создавали образ других форм развития — политического, социального, образовательного, урбанистического и т.д., которые должны сопровождать экономический рост. Реакция на теории развития имела несколько разных источников. Оказалось, что какое-либо развитие очень трудно спроектировать и воплотить в жизнь. Накопление капитала, планирование семьи, земельная реформа и другие желательные компоненты развития, как оказалось, встречают более серьезное сопротивление и имеют гораздо больше аспектов, чем обещали оптимистические западные теории. В целом они не смогли адекватно объяснить, что в действительности происходит в "третьем мире". Их политические предпосылки, в особенности мысль о том, что многопартийная политическая жизнь в западном стиле была неизбежным и желательным спутником остальных форм развития, вызвала гнев интеллектуалов и правящих кругов третьего мира. Кроме того, стандартные концепции полити-ческого развития столкнулись с тем, что невыгодное положение бедных стран объяснялось последствиями западного империализма; помимо всего прочего, это объяснение было привлекательной альтернативой для многих бывших колоний, которые приобрели собственную государственность и вступили на путь независимого национального развития. В ходе широко распространившейся оппо-зиции американскому курсу разжигания войны в Азии в 60-е годы многие ученые на Западе (в том числе в США) стали симпатизировать антиимпериалистическим и неомарксистским альтернативам теории развития. Они даже стали сами вносить свой вклад в эти альтернативные теории. Теории развития пришли в упадок. Но почему и в каком отношении альтернативы этим теориям носили исторический характер? В значительной мере потому, что так или иначе они изображали современную ситуацию в бедных странах как результат длительного, медленного, имеющего свою историческую специфику процесса завоевания, эксплуатации и контроля. "Неразвитость" рассматривалась не как первичное, исходное усло-вие, от которого оставшиеся до сих пор бедными регионы должны быть избавлены, но как результат зависимости их экономики от господствующих мировых
держав. Экономические, политические, социальные и культурные институты и отношения, характерные для так называемых развивающихся отсталых или феодальных регионов "третьего мира", не в меньшей степени являются продуктом единого исторического процесса развития капитализма, чем так называемые капиталистические институты тех регионов, которые считаются более передовыми.
Такая аргументация отрицала, что процесс развития снова и снова повторяется в различных частях мира, что мир делится на "традиционные" и "современные" сектора, причем традиционные общества под руководством современных развитых стран сами становятся развитыми и современными; она отрицала валидность любого анализа, который принимал за свою исходную "клеточку" некоторую единичную замкнутую общественную систему. Весь этот комплекс отрицаний постепенно подводил аналитиков современного мира все ближе к тому, чтобы считать настоящее результатом исторически обусловленной борьбы за власть и выгоды. Все то, что было наработано Марксом и Лениным в качестве теоретического ядра всей альтернативной системы мышления, обеспечило соединение социологии и истории.
Например, перенесение центра тяжести с национальной экономики на мировую капиталистическую экономику - центральное представление современной буржуазной политэкономии - отнюдь не новость для марксистской мысли, так как выражение "мировая капиталистическая экономика" обязано своим возникновением Розе Люксембург и получило широкое распространение благодаря Бухарину. Роза Люксембург впервые ясно заявила о необходимости перенести марксистский анализ с национального на мировой уровень, чтобы понять современный капитализм.
В целом для социологии исторический подход к преступности, коллективной деятельности, властным структурам, дифференциации профессий и т.п. стал общим местом. При этом социологи не превращаются в историков. Они не учатся проводить архивные исследования, не заимствуют у историков своих вопросов, не подавляют своей склонности к моделированию, тщательному измерению и сравнению. Но, с другой стороны, они начинают пользоваться настоящей исторической аргументацией, которая заключается в том, чтобы придавать месту и в особенности времени того или иного события серьезное влияние на его характер и результаты. Итогом такого движения
должно стать избирательное переключение отдельных тем в отдельных общественных науках на использование исторического анализа и исторического материала. Это очень важное переключение. Оно расширяет место исторически обоснованных теорий; оно бросает вызов социологическим теориям, не учитывающим фактор времени; оно заменяет модернизацию развитием капитализма, политическое развитие в пределах нацио-нального государства - ростом международной системы государств. Оно расширяет возможности сформулировать и проверить модели долгосрочных изменений на основе надежных свидетельств, отно-сящихся к наиболее существенным историческим периодам, заменяя тем самым беспочвенное одномоментное сравнение областей, которые мы заранее считаем "отсталыми" или "развитыми".
Больше всего от сближения с историей выиграли две области социологического анализа - исследование крупномасштабных структурных изменений и коллективных действий. Исследование вневременных общих моделей индустриализации, рационализации или политического развития уступает место попыткам, с одной стороны, идентифицировать основные процессы изменений с конкретными историческими эпохами, а с другой - связать преобразования, происходящие в эти эпохи, с основными процессами изменений. Попытки сформулировать общие законы революции, социальных движений или рабочих организаций сменились поисками упорядоченности коллективных действий в определенные исторические эпохи.
Таким образом, в современном обществознании происходит "привязка" происходящих в обществе процессов к конкретно-историческим условиям времени и места. Эта работа требует постоянных контактов социологии и истории. Выявление и анализ этой тенденции составляет главную мысль статьи Ч. Тилли.
З. Каганова
2001.01.008. ДЮ ГЭЙ П. СОВПАДАЮТ ЛИ ПОНЯТИЯ БЮРОКРА-ТИИ У БАУМАНА И ВЕБЕРА.
DU GAY P. Is Bauman's bureau Weber's bureau?: a comment // Brit. j. of sociology. - L., 1999. - Vol. 50, № 4. - P. 575-587.
Поль Дю Гэй (Открытый университет, Великобритания) констатирует, что "модерность" оказалась под огнем критиков в последние годы. З. Бауман в книге "Модерность и Холокост" (1989,
