CC BY
30
РОССИЙСКАЯ АКАДЕМИЯ НАУК
ИНСТИТУТ НАУЧНОЙ ИНФОРМАЦИИ ПО ОБЩЕСТВЕННЫМ НАУКАМ
СОЦИАЛЬНЫЕ И ГУМАНИТЛ№ЫЕ
НАУКИ
ОТЕЧЕСТВЕННАЯ И ЗАРУБЕЖНАЯ ЛИТЕРАТУРА
РЕФЕРАТИВНЫЙ ЖУРНАЛ СЕРИЯ 11
СОЦИОЛОГИЯ
4
издается с 1991 г. выходит 4 раза в год индекс РЖ 2 индекс серии 2.11 рефераты 97.04.001-97.04.041
МОСКВА 1997
СОЦИАЛЬНАЯ ПСИХОЛОГИЯ
97.04.026-036. К ИЗУЧЕНИЮ СОЦИАЛЬНЫХ ПРЕДСТАВЛЕНИЙ: НЕКОТОРЫЕ ПРОБЛЕМЫ ТЕОРИИ И ЭПИСТЕМОЛОГИИ (Сводный реферат).
97.04.026. CRANACH М. Social representations and individual actions: misunderstanding, omissions and different premises // J. for the theory of social behaviour. - Oxford, 1995. - Vol.25, № 3. - P.285-293.
97.04.027. JOFFE H. The shock of the new: a psycho-dynamic extension of social representation theory // J. for the theory of social behaviour. -Oxford, 1996. - Vol.26, № 2. - P. 197-219.
97.04.028. JOVCHELOVITCH S. In deference of representations // J. for the theory of social behaviour. - Oxford, 1996. - Vol.26, № 2. - P. 121-135.
97.04.029. JOVCHELOVITCH S. Social representations in and of the public sphere: towards a theoretical articulation // J. for the theory of social behaviour. - Oxford, 1993. - Vol.25, № 1. - P.81-102.
97.04.030. LAHLOU S.The propagation of social representations // J. for the theory of social behavior. - Oxford, 1996. - Vol.26, № 2. - P. 157-175.
97.04.031. MARKOVA I. Towards an epistemology of social representations // J. for the theory of social behavior. - Oxford, 1996. - Vol.26, № 2. -P.177-196.
97.04.032. VERKUYTEN M. Symbols and social representations // J. for the theory of social behavior. - Oxford, 1995. - Vol.25, № 3. - P.263-284.
97.04.033. WAGNER W. Everyday folk-policies, sensibleness and the explanation of action // J. for the theory of social behavior. - Oxford, 1995. -Vol.25, №3.-P.295-301.
97.04.034. WAGNER W. The fallacy of misplaced intentionality in social representation research // J. for the theory of social behavior. - Oxford, 1994. - Vol.24, № 3. - P.243-265.
97.04.035. WAGNER W. Introduction to special issue // J. for the theory of social behavior. - Oxford, 1996. - Vol.26, № 2. - P.93-94.
97.04.036. WAGNER W. Social representations and construction // J. for the theory of social behavior. - Oxford, 1996. - Vol.26, № 2. - P.95-120.
Изучение социальных представлений, начало которому было положено работами С.Московичи и его французских коллег в начале 60-х годов, продолжает оставаться одной из ведущих тем европейской социальной психологии. Как показывает обзор специализированных периодических изданий последних лет (Journal for the theory of social behavior. - Oxford, 1994-96; European journal of social psychology -Chichester, L. - 1994-96), новейшие исследования в этой области носят по-преимуществу теоретический и метатеоретический характер; их авторы (представляющие социальную психологию Великобритании, Австрии, Франции, Италии, Испании, Венгрии, Австралии) стремятся к углублению и обновлению концептуальной базы осмысления социальных представлений, заложенной французской школой Московичи, а также к диалогу с традиционными и современными направлениями мировой социальной психологии. Поиск возможного синтеза, или, по крайней мере, точек соприкосновения концепции социальных представлений и прочих теоретических моделей (когнитивистских, психоаналитических, конструкционистских, постмодернистских) составляет, таким образом, отличительную черту европейских социально-психологических исследований конца 90-х годов.
Именно эту тенденцию к "увязыванию данной парадигмы с прочими теориями и подходами в социальных науках" подчеркнул в предисловии к подготовленному им специальному выпуску "Journal for the theory of social behavior" австрийский психолог В.Вагнер (035, с.93). Исследования в области социальных представлений, утверждает Вагнер, концентрируются сегодня на тех самых феноменах и процессах, которые являются средоточием теоретических и эпистемологических усилий социальных аналитиков разной специализации; они олицетворяют собой "свежий взгляд на старые в некотором роде проблемы" (035, с.94). Сказанное касается отношений индивида и социального целого, поиска собственно социального в сфере социальной психологии, формирования элементов социального познания и его общей динамики, процесса
приращения и распространения обыденного и научного знания, механизмов социального конструирования реальности и содержания смыслосозидающей деятельности ее субъектов. Стержневой проблемой здесь, несомненно, выступает соотношение индивидуальных и социальных составляющих социально-психологического пласта реальности, которую Сандра Йовчелович (Лондонская школа экономики и политических наук) рассматривает в терминах функционирования социальных представлений в публичной сфере общественной жизни (028, 029).
По мнению Йовчелович, анализ социальных представлений способствует созданию "новой парадигмы для осмысления социально-психологических явлений" (029, с.8). Неоспоримое преимущество этой парадигмы, у истоков которой стояли столь несхожие фигуры, как Дюркгейм, Фрейд и Пиаже, заключается не только в том, что она успешно противостоит индивидуалистической концепции в социальной психологии, но прежде всего в обосновании "нового эпистемологического взгляда на вещи", который, как показал Московичи, позволяет разрешить классическую дилемму субъекта и объекта. Вместо изучения "чистого" эпистемологического субъекта, которому противостоят "чистые" объекты внешнего мира, новая парадигма предлагает сосредоточить внимание на их отношениях -некоторой особой "перекрестной" реальности, ключевой характеристикой которой выступают социальные представления. С этой точки зрения, продолжает автор, индивид и общество не сводимы друг к другу, их отношения формируют некоторую тотальность - единство субъективного и объективного, "местоположение символического и значимого опыта" - познание которой и составляет первейшую задачу социальной психологии (028, с.122).
В соответствии с методологическими принципами новой парадигмы, Йовчелович анализирует процесс индивидуального представления объектов и его развитие в онтогенезе как психологическую составляющую процесса социальной репрезентации и символической деятельности людей, не сводимого к сумме индивидуальных репрезентативных актов. Центральный тезис автора состоит в том, что "социальные представления - это формы символического опосредования, глубоко укорененные в сфере публичной жизни" (028, с.122). Согласно Московичи, социальные
представления обладают одновременно и изобразительными, и символическими свойствами. Йовчелович сосредотачивает свое внимание на символическом аспекте представлений в контексте публичной жизни общества. Она рассматривает публичность как "пространство интерсубъективной реальности", как "территорию, где производятся, кристаллизуются и постепенно трансформируются социальные представления" (там же). Выступая одновременно в роли контекста и конституирующего элемента социальных представлений, публичность является одним из условий из возникновения и "местом" символического опосредования отношений субъектов и объектов. Таким образом налицо "диалектическая связь того и другого, т.е. сферы публичности и мира социальных представлений" (029, с.94). Отталкиваясь от идей Хабермаса и ХАрендт, Йовчелович выделяет следующие специфические характеристики публичной сферы, делающие возможной символическую деятельность ее субъектов: это пространство человеческой "множественности" или проявления "инаковости", которое становится предпосылкой индивидуального чувства Я; средством выражения публичной сферы выступает диалог, высвечивающий взаимосвязь индивидуального и множественного, своего и иного; являясь условием возникновения языка и общения, публичная сфера "провоцирует" идею своей познаваемости; в конечном счете она "совпадает с пространством интерсубъективности", в котором протекает символическая деятельность людей и рождаются социальные представления (029, с.86).
Переходя к анализу онтогенетического развития индивидуальных представлений, Йовчелович подчеркивает созвучность своей позиции точке зрения Дж.Г.Мида, рассматривавшего индивидуализацию и социализацию как две стороны единого процесса онтогенеза и отвергавшего идею "индивида как частного предприятия". "Возможность возникновения подлинной индивидуальности предполагает присутствие других", -резюмирует свою мысль Йовчелович (029, с.86). Реконструируя индивидуальный психологический процесс различения себя как субъекта представлений и внешнего мира как их объекта, автор опирается на классические психологические модели поэтапного интеллектуального (Ж.Пиаже)' и эмоционального (Д.Уинникот) развития ребенка. В терминах теории социальных представлений
13-66
особое значение приобретает введенное Уинникотом понятие потенциального пространства, которым оперирует младенец, еще не знающий границ между Я и миром. В потенциальном пространстве младенца слиты воедино его фантазия (иллюзия "всемогущества", которую ребенок приобретает благодаря опеке других, удовлетворяющих все его потребности) и реальное положение вещей (забота взрослых о беспомощном существе). У сформировавшегося индивида аналогом потенциального пространства выступает поле его символической деятельности, где тот или иной предмет становится "заместителем" отсутствующего иного, принимая на себя его функции и свойства. Потенциальное пространство, или "местообитание" символов не принадлежит ни реальному, ни фантазийно-иллюзорному миру, это некая третья "реальность значений", стирающая границы между субъективной и объективной сторонами социальной жизни. Таким образом, подчеркивает Йовчелович, "символы сплавляют воедино субъект и объект, так как они есть выражение отношений между ними"; в то же время символы
- это средства создания и выражения бесконечно разнообразной инаковости, разделяемой с другими (029, с.89).
Итак, условием возникновения символической (и, следовательно, репрезентативной) деятельности индивида является "пространство взаимодействия субъекта и объекта", или сфера публичности (029, с.92). Поскольку же социальное не сводимо к сумме индивидов, постольку и социальные представления не исчерпываются простым сложением индивидуальных психологических актов репрезентации. Собственно социальное качество представлений возникает как следствие их формирования и изменения в процессе "социальной коммуникации и практики в публичной сфере - диалога, разговора, ритуальных действий, производственных и трудовых стереотипов, искусства, короче -социального опосредования" (029, с.93). Всякий вид социальной практики, по мнению Йовчеловича, это не непосредственный, а опосредованный процесс, точнее, процесс опосредования отношений
- например, между потребностями человека и сырьем (труд), между бесконечным числом точек зрения (общение), между прошлым и будущим (история), между естественным и све'рхестественным (мифология). Все эти опосредования в той или иной мере отвечают стремлению людей придать смысл и значение своему существованию
в мире. Поэтому "социальные представления генерируются именно социальным опосредованием во всем многообразии его публичных форм" (029, с.93). Они олицетворяют собой общее, совместно продуцируемое потенциальное пространство, где каждый отдельный человек выходит за рамки своей индивидуальности, разделяя с другими сферу публичности. "Как индивидуальная, так и социальная жизнь в своем конституировании основывается не на индивиде и не на обществе, а на тех пространствах опосредования, которые в одно и то же время связывают их и разъединяют" (029, с.99).
Конкретизируя процесс функционирования социальных представлений в сфере публичной жизни, или "взаимообмен между социальными слоями и областью символического" (028 , с. 123), Йовчелович выделяет следующие ключевые его элементы:
1) диалектическую связь структуры социальных представлений и процессе их генезиса и трансформации;
2) единство изменчивости и устойчивости, непрерывности и дискретности как наложение традиционно-исторического (коллективно-консервативного) и индивидуального (творческого, уникального) содержаний социальных представлений, способных создавать альтернативные области значений с помощью рефлексии и диалога;
3) неразрывность актов социальной репрезентации и формирования социальной идентичности, каждый из которых является предпосылкой и условием другого; социальное представление по необходимости содержит в себе сообщение об образе субъекта репрезентации в его отношениях к другим;
4) синтез когнитивных, аффективных и поведенческо-деятельных элементов социальной репрезентации, в процессе которого создается знание о мире, находит выражение эмоциональное состояние субъекта (его желание или нежелание обладать знанием) и осуществляются те или иные (в том числе и коллективные) действия;
5) социальные представления - это процессы социального опосредования отношений субъекта и объекта, индивида и коллективного целого, личности и социальных институтов;
6) как формы опосредования и как содержания социальной коммуникации, представления, выступают весомым элементом властных отношений и статусного соперничества социальных групп.
В своей совокупности перечисленные элементы характеризуют двойственную природу социальных представлений, которые являются структурированными и структурирующими образованиями. В первом своем качестве представления ограничены рамками своего культурно-исторического контекста, во-втором - служат выражением активного творческого начала социальных субъектов, трансформирующих свой повседневный мир.
В заключение Йовчелович сопоставляет концепцию социальных представлений с постмодернистской версией социально-психологического знания (К.Джерджен, Дж.Шоттер). Автору импонирует стремление постмодернизма сделать явными все те теоретические допущения и сомнительные аксиомы, на которых покоится традиционная психология. Однако, призывая сдать в архив идею знания как ментального представления, постмодернисты рискуют выплеснуть с водой и ребенка, считает Йовчелович. Суть позиции Джерджена и Шоттера сводится к утверждению, что знание -это не то, что "обитает в голове отдельного субъекта как отражение некоторого объекта, а то, 4fo возникает между субъектами в ходе их социальной (прежде всего - дискурсивной) практики; следовательно, с этой точки зрения, так называемые психологические процессы коренятся в социальной интеракции и совместной лингвистической деятельности людей; сознание выступает дерривативом дискурса, а идея представления (зеркального отражения) уступает место принципу дискурсивного обмена.
Постмодернистское отрицание "знания как репрезентации", подчеркивает Йовчелович, уязвимо, по крайней мере, с двух сторон. Во-первых, сторонники Джерджена и Шотгера направляют свои критические аргументы против классической картезианской трактовки представления как копии объекта в сознании субъекта, не замечая принципиально иной интерпретации субъектно-объектных отношений в теории Московичи. Во-вторых, справедливо критикуя классический когнитивизм, постмодернисты в своих рассуждениях не выходят за рамки традиционной философской дихотомии субъекта и объекта, внутреннего и внешнего, сознания и поведения, присущей традиционной психологической и социально-психологической науке. Более того, доведенный до своего логического конца, постмодернизм - это не что иное, как "бихевиоризм с черного хода", или "бессубъектная психология" (028 , с. 130-131). Как известно,
Дж.Уотсон в своем классическом манифесте ратовал за психологию, построенную по канонам естествознания, основанную на наблюдении за "внешними" факторами и лишенную субъективного тумана интероспекции. Антипод бихевиоризма - новейший когнитивизм, опираясь на идею знания как ментальной копии реальности, вновь подтвердил незыблемость противостояния объекта и субъекта в репрезентативном акте, изъяв ментальные процессы из реального социального контекста их протекания. И в том, и в другом случае на повестке дня останется все та же модель индивида как закрытого, самотождественною существа, для которого контекст его действий - поведения или преобразования информации - остается внешним, чужим и существующим вне и независимо от него.
Постмодернизм - устами Джерджена - провозгласил "смерть субъекта", заменив изучение психологических процессов, включая представления, анализом дискурсивных позиций участников лингвистической деятельности. Последние лишаются онтологического статуса и превращаются в "обитателей дискурсивного пространства". Как и во времена Уотсона, психология вновь становится бессубъектной, на сей раз - "бессубъектной наизнанку" (028 , с. 130). Но, отказавшись от понятия сознательного творчества субъекта, постмодернизм не разрешил строго картезианского противоречия познающего и объекте. Между тем, принципиальная новизна концепции Московичи как раз и состоит в переосмыслении классической схемы этих отношений, что позволяет построить антипозитивистскую неиндивидуалистическую психологию, которая, "разумеется, включает и сознание, и представления" (028 , с. 131). В рамках новой парадигмы противостояние индивида и общества оказывается ложной проблемой. Следуя Дюркгейму, Московичи признает относительную автономию социальной реальности и ее "власть" над индивидом: но, следуя также Фрейду, Пиаже и Выготскому, он обращается к изучению тех процессов, посредством которых психологические феномены продуцируют эту реальность, оставаясь в то же время ее продуктами. Поэтому теория социальных представлений подразумевает совершенно новую трактовку понятия и процесса репрезентации: субъект не копирует противостоящий объект, а вступает с ним в определенное социально-психологическое отношение. "Представление, - пишет Йовчелович, - это деятельность
некоего X, который создает психологическую ситуацию из чего-то иного, т.е отличного от него самого... 8 и О не совпадают, между ними сохраняется различие, и для того, чтобы связать их, возникает представление. Этот процесс не тождественней зеркальному отражению; здесь одновременно устанавливаются связи между Я и иным и сохраняется различие между ними..., представление - это то, что становится вместо иного, это - посредник, связывающий присутствующее и отсутствующее, и в то же время граница, которая их разъединяет" (028 , с. 132). Реализуя себя в пространстве опосредования с помощью "действия, слова и иного", представление служит выражением и субъекта, и объективного мира, выступая продуктом их отношений.
Если Йовчелович рассматривает процесс социальной репрезентации в терминах символической деятельности людей, то М.Веркуйтен (факультет социальных наук Утрехтского университета, Нидерланды), обратившийся к теме социального символизма как средства манипуляции общественным мнением, избирает обратный путь. Он рассматривает природу и функции культурно-исторических символов через призму теории социальных представлений (032 ). Такой подход, считает Веркуйтен, в равной мере плодотворен как для развития идей С.Московичи, так и для углубленного анализа социального символизма. Свои теоретические рассуждения автор подкрепляет данными эмпирического изучения общественного мнения, проводившегося, при его участии, в Великобритании в период Персидского кризиса (контент-анализ британской прессы, информационно-политических, теле- и радиопрограмм, речей политических активистов - сторонников и противников "войны в заливе", результатов массовых опросов общественного мнения и т.д.).
Обзор современной социологической и социально-психологической литературы свидетельствует о недостаточной разработанности проблемы социального символизма и его роли в жизни общества, пишет Веркуйтен. Исключение составляют лишь работы культур-антропологов. Что же касается дефиниций понятия "символ", то их, напротив, насчитывается великое множество, причем социологи, психологи, антропологи и лингвисты опираются на совершенно различные принципы и критерии идентификации символа и символической практики. Не считая необходимым увеличивать этот арсенал определений, автор ограничивается
перечислением некоторых наиболее характерных с его точки зрения особенностей социального символизма. Прежде всего, это способность создавать значения особого рода в рамках заданного (культурно-исторического) контекста, в котором воспринятый объект становится символом. "Символизм... это процесс конструирования значений, где центральная роль принадлежит представлению, т.е. замещению чего-то одного чем-то другим" (032 , с.267). При этом "что-то одно" не может быть воспринято - в принципе или в данной ситуации. В отличие от элементов поэтического творчества или содержания галлюцинаций, социальные символы выступают носителями общих значений, понятных большинству членов данного сообщества. Помимо того, что они преподносят свое содержание в сжатой и рельефной форме, - как некую "самоочевидную тотальность", символы служат "средством переживания абстракций", или "психологического участия" в них. "Символическая форма (национальный флаг) используется для переживания некоторого символического содержания (свобода, равенство, суверенитет)" (032 , с.267-268). Таким образом, символ воплощает некоторую социально-значимую реальность, выражая ее посредством чувственно воспринимаемого объекта (символической формы) и дает возможность приобщиться к ней: "он делает доступным для оценки реалии высокой сложности, не поддающиеся восприятию" (032 , с.268).
Иными словами, резюмирует свои наблюдения Веркуйтен, некоторый объект приобретает свойства символа (выраженные в единстве символических формы и содержания) в том случае, если члены социального сообщества "проявляют к нему заинтересованное отношение и выражают желание участвовать в том, что таким образом выражается" (032 , с.268). В противном случае воспринятый объект будет всего лишь фактором поведенческих реакций.
Обладая когнитивным содержанием как носитель общезначимой информации, символы способны также моделировать тот или иной эмоциональный настрой, провоцируя аффективные состояния, особенно в условиях социального конфликта. Наконец, символы заполняют лакуны в словарном запасе членов культурного сообщества, помогая "выразить невыразимое", т.е. то, что не поддается вербализации в повседневной практике. Тем самым
символы "обеспечивают доступ к трансцендентной реальности" (032 , с.269).
Перечисленные характеристики символов дают все основания рассматривать этот феномен в терминах теории социальных представлений, заключает Веркуйтен. Еще Дюркгейм считал символизм ключевым фактором формирования коллективных представлений, поскольку символы - это знаки идей, верований, чувств и потребностей, общих для всех членов коллектива. "Символы, - поясняет мысль Дюркгейма автор, - социально создаются и социально передаются с тем, чтобы стать частью общего сознания или социальной реальности" (032 , с.270). Они выражают важнейшие ценности и идеалы социального целого, вплетаясь в сложную сеть групповых отношений. То же самое можно сказать и о социальных представлениях, которые конституируют упорядоченные коллективные ареалы значений и организуют восприятия, суждения и поведение людей в рамках заданной социальной системы отсчета. Следовательно, концепция Московичи может и должна быть использована для систематизации данных о социальном символизме. Проникновение в процесс формирования символов, в свою очередь, позволяет конкретизировать теорию социальных представлений.
До сих пор в литературе были известны два подхода к изучению этого феномена: осмысление социальных представлений как общих структур социального знания (и, соответственно, преимущественный анализ их собственной структуры и когнитивного содержания), либо анализ в терминах коммуникативного процесса, фокусом которого выступает социогенезис и внутренняя динамика представлений. Веркуйтен предлагает третий подход - изучение символических средств формирования общественного мнения в условиях социального конфликта. Здесь в центре внимания оказывается не столько процесс создания новых социальных смыслов с помощью социальных представлений, сколько дискуссии по поводу устоявшихся, общих для данного сообщества значений в ходе социальной коммуникации (или то, что Московичи называл содержанием полемических представлений). При этом на первый план выступает аффективная составляющая социальных представлений (и социального символизма), которой до сих пор пренебрегали исследователи, а также ее роль в трансформации общественного мнения. Кроме того, анализ социального символизма
проливает новый свет на генезис представлений. Как известно, Московичи описывал этот процесс как единство закрепления и объектификации. Первая операция связывает незнакомое с известным, вторая материализует абстрактное, преобразуя "постигаемое в воспринимаемое". Материализация абстракций, т.е. превращение трансцендентной реальности в чувственную данность, как уже говорилось, составляет неприменный атрибут символической практики. Однако для того, чтобы символ сохранил всю полноту своего содержания и не выродился в набор поведенческих кодов, необходим обратный процесс, названный Биллигом трансцендентализацией, или трансформация материального в абстрактное. Этот обратный процесс осуществляется путем идентификации формы и содержания символа. Например, в известном судебном процессе по делу Дж.Джонсона, который сжег национальный флаг США в знак протеста против распространения ядерного оружия, флаг, т.е. символическая форма государственного суверенитета, стал тождественен выражаемому им понятию американского могущества. Именно благодаря трансцендентализации члены социального сообщества, владеющие конкретными символическими формами, получают возможность психологического участия в абстрактных реалиях, недоступных обычной социальной практике. Таким образом, генезис действенных социальных символов включает: а) соотношение нового содержания с привычными категориями и образами (закрепление(; б) преобразование его в конкретный объект чувственного восприятия и элемент повседневной социальной жизни (объектификация(; в) регулярное, само собой разумеющееся использование его в качестве средства психологического участия в реалиях, лежащих за пределами опыта (трансцендентализация).
В заключение Веркуйтен анализирует конкретный эмпирический процесс функционирования социальных символов как факторов социальной полемики по поводу "войны в заливе". Он выделяет следующие особенности символов, делающие их эффективным средством манипулирования общественным мнением:
1) способность передавать сложное содержание в простой и очевидной форме;
2) аккумуляция множества значений и тематических содержаний, принадлежащих единому семантическому полю, что позволяет
14-66
апеллировать к индивидам самой разной социальной ориентации и создавать "политическую солидарность без политического консенсуса" (032 , с.275);
3) эмоциональная насыщенность, способность вызывать сходные аффективные состояния, объединяющий эффект которых оказывается сильнее когнитивных разночтений символического содержания.
Характерной особенностью социально-политических дискуссий в английском обществе во время Персидского кризиса стала реинтерпретация традиционных символических содержаний, т.е. использование одних и тех же символов сторонниками и противниками участия Великобритании в военных действиях. И в том, и в другом случае политические активисты пытались привлечь на свою сторону общественное мнение, оперируя одними и теми же понятиями: патриотизм, честь нации, величие Британии, долг британца и т.п. Оппоненты манипулировали одними и теми же символическими формами (национальный флаг, лозунги, транспаранты), доказывая правильность своего политического выбора. Эмпирические материалы, делает вывод Веркуйтен, свидетельствуют о динамичном характере социальных символов и представлений, не сводимых к раз и навсегда заданным когнитивно-аффективным структурам.
По мнению В.Вагнера (Институт психологии университета Линца, Австрия), концепция социальных представлений и психологические теории так называемой конструкционистской ориентации (социальный конструкционизм К.Джерджена, позиционная теория Б.Дэвиса и Р.Харре, дискурсивный анализ Д.Эдвардса и Дж.Поттера), вопреки принятому противопоставлению концептуальных и методологических установок и взаимной критике, "не только не являются несовместимыми, но и дополняют друг друга в весьма важных, фундаментальных аспектах" (036, с.96). Уяснение близости названных позиций должно освободить теоретизирование в терминах социальных представлений от индивидуалистической тенденции, унаследованной от социального когнитивизма. Теория Московичи (точнее, теоретический, подход к анализу социальной реальности, объединяющий сегодня ряд не вполне тождественных социально-психологических моделей разного уровня общности) задумывалась ее создателем именно как реализация
конструкционистского видения социальной жизни, настаивает Вагнер. Подтверждением этому служат собственные работы Московичи, где представления рассматриваются как "средства для тщательной разработки социальных объектов социальным сообществом в целях коммуникации и осуществления поведенческих актов"; он пишет о "способности представлений создавать объекты и события", что в конечном счете оборачивается "конституированием наличной среды обитания" (Цит. по: 036, с.96-97). В определенном смысле работы Московичи содержали "больше конструкционизма", чем позднейший конструкционистский манифест Джерджена. Конструкционистские критерии Джерджена касались преимущественно способа понимания мира индивидом, тогда как Московичи описал также и процесс конструирования этого мира посредством подобного понимания. Тем не менее сегодня конструкционистское звучание идей основателя новой французской школы почти утрачено, а обвинение его сторонников в уступках когнитивизму и индивидуализму получили широкое распространение. Современные исследователи "уделяют слишком мало внимания роли дискурса, практики и объектификации в создании социально представленного мира, и слишком много -созданию самого представления" (036, с.95).
Подобный "когнитивный крен" усугубляется навыками научного дискурса, которые последователи Московичи некритично заимствовали у социального когнитивизма и которые* по мысли Вагнера, никак не укладываются в рамки нового подхода. Эпистемологической предпосылкой когнитивистско-
индивидуалистической тенденции в работах аналитиков социальной репрезентации послужили, как это ни парадоксально, работы одной из ближайших соратниц Московичи Д.Жоделе. Жоделе четко разделила два процесса, которые у самого Московичи выглядели двумя сторонами одной медали: конструирование представления как символической системы и конструирование - с помощью этого представления - социального объекта. В результате представление отделилось от объекта; из представления объекта оно сделалось представлением ой объекте. Эта точка зрения вольно или невольно проявилась даже в названиях социально-психологических исследований, описывавших представления о душевных болезнях, СПИДе, нищете и т.п., тогда как классический труд Московичи
"Психоанализ: его образ и его публика" не допускал и мысли о вмешательстве пресловутого предлога. Разделив представление и объект, социальные психологи перенесли центр тяжести своих исследований на символические, изобразительные и когнитивные свойства представлений, оставив в стороне процесс конструирования социального мира, а с ним вместе и задуманную Московичи "подлинно социальную" психологию.
Экспликация традиционных навыков теоретизирования, обнаруживших себя в работах сторонников нового теоретического подхода, позволит не только покончить с обвинениями в индивидуализме, но и высветит конструкционистское содержание идей Московичи, считает Вагнер. С этой целью он последовательно рассматривает три взаимосвязанных вопроса: 1) являются ли социальные представления представлениями об объектах; 2) могут ли они быть истинными или ложными; 3) следует ли считать конструирование социального мира интенциональным действием?
Согласно обыденному представлению о работе человеческого сознания, или логике здравого смысла, индивиду - как субъекту опыта - противостоит внешний, отличный от него объект (предмет или другой индивид), обладающий независимым от субъекта фиксированным набором атрибутов. Индивид вступает в интенциональное взаимодействие, воспринимает его, представляет или манипулирует им. Эффективность этих взаимоотношений, т.е. реализация намерений субъекта, зависит от того, насколько верна созданная им ментальная копия объекта. Данная "протофилософская триада: Б - О - интенциональное действие" исчерпывает онтологию здравого смысла современного западного человека; она же является краеугольным камнем социального когнитивизма ' как психологической научной модели человеческого сознания. Иными словами, социальный когнитивизм - это рафинированный вариант "фольк-психологии", опирающийся на те же онтологические принципы, что и философия обыденного сознания, и потому предполагающий положительный ответ на все три вышеназванных вопроса. Теоретизирование в терминах социальных представлений, продолжает свои рассуждения Вагнер, не только не соответствует логике здравого смысла, но является прямым ее антиподом. Во-первых, тезис о представлении как о способе социального конструирования мира содержит в себе рефлексию по поводу
деятельности обыденного сознания, тогда как последнему свойственна уверенность в спонтанном, непосредственно-опытном происхождении собственных догматов. Учитывая родство социального когнитивизма и психологии здравого смысла, социально-когнитивный анализ можно назвать имманентным подходом к изучению психологических феноменов; в таком случае рефлексия в терминах социальной репрезентации будет трансцендентна по отношению к своему объекту - массовому обыденному сознанию, как и подобает научной рефлексии. Во-вторых, с точки зрения теории социальных представлений, последние не подпадают под действие какого-либо иного критерия оценки, помимо тех, которые выработаны социальным сообществом в ходе локальной дискурсивной практики, будь то суд старейшин, научный эксперимент или расположение звезд. Поэтому "проблема соответствия представления действительности - это внутренняя проблема группы, которая разрабатывает данное представление или владеет им", - заключает Вагнер (036, с. 105).
Таким образом, разговор в терминах представления об объекте неизбежно заканчивается выяснением истинности репрезентации, разговор в терминах социального представления предполагает признание последнего "частью локального мира" (036, с. 106). Но это значит, что "представление в онтологическом смысле и есть тот объект, ...который оно по-видимому представляет" (036, с.108). Социальный объект, поясняет свою мысль австрийский психолог, существует в сколько-нибудь значимом социальном смысле не иначе, как в контексте взаимодействия социальных субъектов. Такой объект, в отличие от физической своей ипостаси, не обладает заданным набором атрибутов, его свойства приписываются ему и трансформируются в ходе социальной интеракции. Так, в одном социальном контексте человек в кресле на колесах будет считаться "недееспособным инвалидом", требующим участия, в другом - просто "человеком иных возможностей", равным, а в чем-то и превосходящим окружающих. Очевидно, что и тем, и другим человека в кресле на колесах делает отношение к нему остальных членов сообщества, которые руководствуются локально выработанным представлением о том, что означает "человек в кресле на колесах". Следовательно, социальный объект - это конгломерат потенциальных представлений, которые конституируются в зависимости от
локального контекста. Вне интерпретирующих действий социальных субъектов социальный объект "виртуально существует в нескольких возможных формах толкования, в сфере социальных представлений и конструирования он становится специфическим объектом" (036, с.108).
Можно говорить о потенциальной множественности реальности "чего-то существующего в мире", из которой благодаря индивидуальным или коллективным действиям возникает социальный объект X. Эти действия заключаются в установлении некоторых отношений с "чем-то существующим в мире" в соответствии с доминирующим представлением. Только теперь это "что-то" приобретает имя, т.е. включается в определенную категорию и получает свойственные ей атрибуты. "Сообщая чему-то существующему в мире свое имя, представление обретает реальность", в свою очередь, это "что-то" получает признание благодаря дарованному ему имени. "Следовательно, с аналитических позиций социально-репрезентативного подхода именно представление обладает специфическим именем, а не объект, который вне представления является лишь чем-то существующим в мире", - подчеркивает Вагнер (036, с. 108). Сказанное означает, что выражение "представление об объекте" (например, о человеке в кресле на колесах) не имеет смысла, поскольку не объект (человек в кресле) дает свое имя представлению, а наоборот. "Социально принятый способ дискурса предоставляет форму, структуру и наименование предметам мира; в этом смысле представления - это специфические формы и имена, которые группа или общество дает определенным ареалам этого мира", как обладающим, так и не обладающим чувственным физическим бытием (036, с. 109).
Последовательность действий, в ходе которых "что-то" становится социальным объектом, и есть социальное конструирование, или "конструктивное событие". Термин "событие" отражает внеличностный и неинтенциональный , характер происходящего, поскольку социальное создание объекта - это не реализация намерения вследствие рефлексии или размышления, оно "случается". В ходе своей повседневной практики люди черпают имена (и значения) из более или менее цельного резервуара представлений и традиций. При этом неправомерным будет утверждение, что существуют разные представления (инвалид,
человек иных возможностей, личность трагической судьбы(об одном и том же объекте) человек в кресле на колесах); "существуют просто разные представления ...так как в рамках конструктивного контекста представление и "объект" онтологически неразличимы" (036, с. 110-111).
С точки зрения социально-репрезентативного подхода как варианта конструкционизма в психологии, задача аналитика состоит в наблюдении "конструктивных событий" и интерпретации их на языке научной рефлексии, отличном от языка самих этих событий. Социальная жизнь являет себя не иначе, как в подобных событий, будь то повседневная практика или смоделированные действия (опросы, тесты, эксперименты). Сами субъекты конструктивных событий не мыслят себя в качестве агентов конструирования и представления своего социального мира; они говорят на "языке объектов", оставляя язык социальной репрезентации привилегией социальной психологии.
К сожалению, продолжает Вагнер, научная психология не всегда пользуется этой привилегией. Часто аналитики социальных представлений прибегают к объяснительным схемам, характерным именно для психологии и логики здравого смысла. Так, сама структура построения исследований, где рассматривается соотношение представлений и поведения социальных субъектов, изначально предполагает причинно-следственную связь между первым (независимая переменная) и вторым (зависимая переменная). В качестве примера Вагнер ссылается на работу М.Кранаха и его коллег, посвященную связи профессиональных представлений и медицинской психотерапевтической практики (034). В результате сравнительного анализа поведенческого и гуманистического ("центрированного на клиенте") видов психотерапии Кранах приходит к выводу, что различие представлений (научных психологических идей) обуславливает несовпадение терапевтической стратегии, акцентирующей роль когнитивно-информационных процессов в первом случае и желаний и диспозиций пациента - во втором. Авторы данной работы, подчерчивает Вагнер, сознательно избегают объяснения в каузальных терминах, предпочитая такие выражения, как влияние, контроль и управление (поведением со стороны социальных представлений). Тем не менее, сама последовательность их экспериментально-аналитических шагов
(интервью - наблюдение за поведением - объяснение связей между идеями и поступками) указывает на то, что данный проект с самого начала имплицитно подразумевал схему "интенциональной каузальности" (представление - намерение - действие(и следовал логической формуле "Post hoc, ergo Propter hoc", которые лежат в основе модели рационального объяснения действий в фольк -психологии.
В качестве доказательства имплицитно-каузальной природы исследования Кранаха Вагнер приводит следующие аргументы. Кранах постулирует жесткую временную последовательность событий (интервью, т.е. артикуляция представлений - наблюдаемая психотерапевтическая практика) , что имеет смысл только в том случае, если хотя бы подспудно присутствует мысль о причинно-следственной зависимости исследуемых феноменов. Сначала выявляется совокупность вербальных реакций субъектов, затем осуществляется наблюдение за их "видимым" поведением, наконец, конкретные психотерапевтические действия объясняются как вытекающие из артикулированного содержания представлений. Очевидно, замечает Вагнер, что Кранах и его коллеги трактуют вербальное и невербальное (наблюдаемое) поведение как "две разные сущности", это необходимое допущение, позволяющее объяснить поведение лежащим в его основании представлением как первичным по отношению к нему" (034, с.246). Однако, если то же самое базовое представление обнаруживает себя и в наблюдаемом (невербальном) поведении субъекта, и в его ответах интервьюеру, то непреложность избранной временной последовательности (а с ней вместе и тезис о приоритете вербальных данных) становится сомнительным.
"Обратив время вспять", можно с неменьшим успехом предсказывать содержание будущих интервью на основе уже осуществленных поведенческих актов, так как и то, и другое передает содержание базового социального представления, убежден Вагнер. "Как вербальное, так и "наблюдаемое" поведение выражает суть одного и того же основополагающего конструкта, так что любое из них может быть использовано для описания структуры и содержания представлений; в качестве источника данных об они имеют свои преимущества и недостатки" (034, с.253). Предпочтение же вербальных источников информации невербальным - это просто неосознанное соблюдение принятой в экспериментальной
психологии конвенции, в основе которой лежит та самая модель рационального объяснения поведения в терминах здравого смысла (или "мета-убеждение обыденного сознания") , которую призвана интерпретировать психологическая наука. С позиций здравого смысла рациональное поведение - это такое поведение, которое укладывается в схему "Индивид делает У потому, что он думает X", где X выступает причиной У. В научной психологии эта модель может быть воспроизведена лишь на стадии содержательного описания работы обыденного сознания, которое рационально объясняет поведение субъекта в пределах данного контекста. На уровне психологической интерпретации эта модель становится не инструментом, но содержанием, подлежащим толкованию; аналитик должен "реконструировать то, что представляется набором верований, которые индивид - вербально, невербально или телесно -сообщает другим" (034, с.253).
Таким образом, поведение и представление выступают в виде "разных сущностей" только с точки зрения своих субъектов; для аналитика они составляют неразрывное единство, так что разговор об одном вызывает присутствие другого. Психолог, изучающий социальные представления, не должен смешивать мета-убеждения социальных субъектов, в том числе их каузально-интенциональную модель рационального объяснения поведения, и свои собственные интерпретационные схемы. Мета-убеждения носителей обыденного сознания относительно функционирования этого сознания (включая отношения представлений и поведения) для социального психолога должны быть "верованиями того же уровня, что и прочие элементы обыденного знания о мире" и потому подлежащим не менее скурпулезной научной рефлексии (034, с.257). Задача исследователя состоит в том, чтобы выявить причинно-следственные связи между конгломератом "предстанление(поведение", с одной стороны, и последующим, в значительной мере случайным результатом его практической реализации в поступке. Очевидно, что результат не всегда совпадает с намерением субъекта. Поэтому, если отношение представления и поведения - это логически необходимая связь, обусловленная современным типом западной рациональности и практикой функционирования обыденного сознания, то отношение между представлением, поведенйем и результатом действия случайно и подлежит толкованию в каузальных терминах. Если при этом
15-66
принять во внимание социально-конструктивную (локальную) природу самих представлений, то станет ясно, что на этом аналитическом уровне ни действия, ни индивидуальное либо коллективное мышление не имеют никакого приоритета, так что вопрос об их каузальном соподчинении не встает в принципе. "Коллективные верования относительно процессов психологического функционирования, в том числе и представление о том, как связаны между собой верования и индвидуальные действия - каузально или как-либо иначе - составляют необходимый компонент самого коллективного функционирования, - заключает Вагнер (034, с.260).
М.Кранах (Институт психологии Бернского университета, Швейцария) не принял критических замечаний Вагнера, сочтя их неадекватными (1). Исследовательский проект, вызвавший неудовольствие австрийского психолога, не только не содержал "имплицитной каузальности" в структуре своих объяснений, но недвусмысленно отвергал саму идею причинно-следственной интрепретации столь сложного явления, как связь представления и действия, пишет Кранах. Что же касается временной последовательности экспериментально-аналитических шагов, то она была избрана только потому, что "составляла часть самой изучаемой реальности", а не вследствие соображений здравого смысла или "фольк-психологии" (1, с.289). По мнению Кранаха, Вагнер пытается узурпировать область изучения социальных представлений, навязывая в качестве единственно возможного тот аналитический уровень, который согласуется с его собственным толкованием проблемы в терминах "неразрывного единства представления(поведения".
Разъясняя суть своих разногласий с Кранахом, Вагнер еще раз подчеркивает, что с его точки зрения социальная психология призвана "объяснить, что именно, почему и в каких ситуациях говорят и думают люди" (033, с.290). Такому подходу соответствуют теории типа А. Многие социальные психологи, в том числе М.Кранах и его соавторы, руководствуются в своей работе теориями типа Б. Они "используют понятия повседневного дискурса, т.е. риторические средства (вроде намерений, мотивов и т.п.) в качестве конструктов своих собственных теорий по поводу этого дискурса" (033, с.291). Теории типа А, к которым, по убеждению Вагнера, относится и социально-репрезентативный подход, рассматривают дискурсивную
практику социальных субъектов исключительно в качестве предмета своего исследования, тогда как теории типа Б превращают понятия фольк-психологии в теоретические научные категории, не утруждая себя выяснением вопроса о том, почему и как эти фольк-понятия применяются в повседневной жизни.
В отличие от В.Вагнера, И.Маркова (факультет психологии университета Стерлинга, Шотландия) не считает концепцию социальных представлений разновидностью социального конструкционизма, так как теория Московичи, по ее пониманию, имеет совершенно иной эпистемологический статус (031). Социальный конструкционизм видит в социальной психологии "особый вид человеческих и моральных устремлений", связанных с "выявлением необходимых условий дискурсивной практики"; последняя же рассматривается как альфа и омега "социального вообще" (031, с.182). Такой подход, без сомнения, вносит существенные изменения в само толкование социальной психологии как науки, а значит является метатеоретическим, замечает Маркова. Теория социальных представлений хотя и использует понятия, близкие или тождественные конструкционистским, не занимается выяснением философских, эпистемологических или социополитических оснований научного социально-схихологического знания. Еще меньше ее интересуют проблемы объективности и истинности научных категорий либо специфика познания социальных объектов по сравнению с естественнонаучным исследованием (последние вопросы составляют прерогативу онтологического реализма, с которым также нередко отождествляют концепцию социальных представлений). На самом деле теория Московичи - это эпистемология непрофессионального (обыденного) знания, она изучает "содержание повседневных понятий, их двойственную - социально-индивидуальную - детерминацию, их формирование, сохранение и изменение, обращаясь также к обыденной онтологической реальности и эпистемологическим процессам" (031, с.181).
Данная теория анализирует индивидуальные и коллективные способы конструирования устойчивого, предсказуемого мира социальными субъектами. В отличие от других теоретических моделей обыденного знания, здесь в Центре внимания находится проблема взаимосвязи сознательной рефлексии о мире и автоматических,
бессознательных процессов мышления, базирующихся на привычке и традиции. С одной стороны, социальные субъекты воспринимают социальный контекст своей жизнедеятельности как онтологическую данность, существование которой становится предметом размышления лишь в чрезвычайных обстоятельствах. "Люди сохраняют неизменным онтологический статус своего социального окружения путем привычного, бессознательного, бездумного воспроизведения заданного цикла" (031, с. 180). С другой стороны, социальные субъекты воспринимают свое социальное бытие, так или иначе объясняют его и сообщают друг другу эту информацию. В этом качестве "социальных агентов" люди не просто автоматически репродуцируют социальную онтологию, но включаются в эпистемологические процессы, в результате чего они изменяют свою онтологическую реальность, воздействуя на нее" (031, с.180).
Социальные представления, участвующие в конструировании и воспроизведении социальной онтологии, можно, таким образом, определить как "символическое социальное окружение (в некоторых случаях универсальное), выражающее себя посредством деятельности индивидов (т.е. в отдельном или частном) (031, с. 179-180). Это определение отражает диалектический - гегельянский - дух теории социальных представлений, рассматривающей отличные друг от друга феномены (прежде всего социальное и индивидуальное) не как взаимоисключающие, а как взаимодополняющие сущности. Этот методологический аспект концепции Московичи не всегда понятен его оппонентам, рассуждающим в рамках картезианско-кантианской традиции. В свое время Дюркгейм видел в коллективных представлениях только устойчивые социальные факты, не зависящие от поступков индивидов, и интерпретировал их как "строительные блоки" социальной реальности, лишенные динамики и структуры. Психологическая традиция напротив, отличалась крайним индивидуализмом. Теории онтогенетического когнитивного развития, долгое время составлявшего фокус социально-психологических исследований, не исключали воздействия не социализацию и приращение знаний о мире социального контекста, но отводили ему роль общего фона, на котором протекает индивидуальный онтогенез. Теория социальных представлений преодолевает обе указанные крайности, поскольку индивидуальные и социальные "сущности" выступают здесь двумя взаимосвязанными
конституирующими элементами социокультурных феноменов (включая язык, традицию, формы мышления и социальные представления), которые в совокупности составляют устойчивую и в то же время постоянно реконструируемую социальную среду обитания.
В определенном смысле идеи Московичи "концептуально сопоставимы" с так называемыми социокультурными теориями знания, продолжает свои рассуждения Маркова. В обоих случаях анализу подлежит процесс "автономизации" носителей социального (обыденного) знания, их превращения в независимых, творческих субъектов мышления и действия. Как известно, Москвичи постулировал существование двух типов универсума "воплощенного" мира науки, где объекты (вещи) выступают мерой человека, и "консенсуального" мира социальных представлений, где мерой вещей выступает человек, точнее, совместно вырабатываемые людьми социальные конвенции, представления и идеи. На заре XX столетия сходную мысль высказал один из первых адептов социокультурной эпистемологии Дж.Болдуин, который настаивал на взаимодополняемости психологии и социологии и призывал интерпретировать знание не как "частное владение", а как "общую собственность". О социокультурной детерминации знания писали Мид, Выготский и Рубинштейн.
Примечательно, что обращаясь к проблеме возникновения знания о мире, социокультурные и социально-репрезентативные модели описывают разные и даже противоположные овладения социальным окружением благодаря формированию (в ходе развития науки) оригинальных форм мышления, представлений и суждений, прорывающих рутину устоявшихся, привычных способов постижений реальности. Вторые, напротив, подчеркивают власть над познающим субъектом освященных традицией и культурной привычкой социальных представлений, этих "ловушек", расставленных на пути свободного развития мысли, которые навязывают "специфическую манеру толкования мира, событий и объектов" (031, с. 183). Если социокультурные теории знания заняты проблемой независимости мышления и возникновения четких научных категорий, то концепция Московичи раскрывает сложные механизмы действия имплицитных структур общепринятой интерпретации реальности и специфических эпистемологических табу. Индивид как эпистемологический субъект
оказывается, таким образом, между Сциллой традиционного мировосприятия и Харибдой нарушения социальных конвенций.
Вместе с тем, продолжает автор, неправомерно было разделять и противопоставлять друг другу инновационный (научный) и традиционный (основанный на социальных представлений) типы знания. Человеческое мышление - это многоуровневое явление, оно включает в себя и сознательные, и бессознательные аспекты. Сознательное мышление охватывает все те когнитивные формы и процессы, в которых люди отдают себе отчет, они более характерны для научного постижения мира. Бессознательный мыслительный процесс предполагает автоматизм суждений, опору на традицию и привычку, преобладание нерефлексивных форм мышления, это -объяснение мира в терминах социальных представлений. Социокультурные теории знания - это по большей части концептуальные модели индивидуального развития рефлексивного мышления в онтогенезе, результатом которого является "когнитивная самодифференциация" Теория социальных представлений сосредотачивается на описании таких форм мышления, о которых люди, как правило, не задумываются, полагаясь на авторитет и власть социального консенсуса. Результатом постижения мира посредством социальных представлений становится "когнитивная глобализация", инструментами которой выступают закрепление и объектификация. Благодаря закреплению незнакомое единичное включается в универсум знакомого, в ходе объектификации содержание представления приобретает чувственную данность, переходя в мир "объектов". Когнитивная самодифференциация (сознательный акт) и когнитивная глобализация (бессознательное упрощение мира), пишет в заключение Маркова, это два противоположно направленных процесса, которые в совокупности делают возможным познание субъектами своего социального бытия.
Хелен Йоффе (факультет психологии Лондонского университетского колледжа, Великобритания), как и И.Маркова, обращается к анализу бессознательных составляющих социальной репрезентации и предлагает дополнить французскую концепцию социогенезиса представлений цсиходинамическими идеями британской школы "объективных отношений" (027). Исследователи социальных представлений, пишет Йоффе, уделяют особое внимание выявлению тех способов, с помощью которых люди преодолевают
"шок новизны", этот неизбежный спутник знакомства с неизвестными прежде понятиями, явлениями и идеями. Концепция Московичи, в частности, описанные им механизмы закрепления и объектификации, предлагают убедительный алгоритм "препарирования" социальных субъектами новых социальных содержаний и образов, что позволяют им победить страх неведомого. Недостатком французской теории является неразработанность эмоциональных аспектов реакции на незнакомое в акте репрезентации, поскольку рождение представлений интерпретируется здесь только "в терминах памяти (возврат к знакомым идеям) и в терминах формирования образов, символов и метафор" (027, с. 199). Между тем, уже в ранних работах Московичи отчетливо прозвучала мысль о том, что социальные представления возникают именно как ответная реакция на угрозу коллективной идентичности группы. Следовательно, комментирует позицию Московичи Иоффе, "главная цель представления - защита от опасности" (027, с. 199). Чтобы устранить обнаруженный ею концептуальный пробел в разработках французских коллег, автор предлагает придать модели Московичи "еще одно измерение", конкретизируя ее с помощью теории М.Кляйн. Этот синтез идей даст возможность объяснить "устойчивость определенных содержаний в представлениях, касающихся опасных явлений", и прольет свет на природу репрезентации как специфического защитного механизма, формирующегося в раннем детстве, полагает Йоффе.
Свое изложение "расширенной" версии теории социальных представлений автор предваряет обзором эмпирических материалов, касающихся восприятия СПИДа. Полученные данные свидетельствуют, что представление об угрозе, которую таит в себе СПИД, чаще всего ассоциируется с так или иначе понятой "инаковостью": носитель СПИДа - всегда "другой" (иностранец, представитель социальной аут-группы, носитель чуждых социальных норм и практик и т.п.). Так, опросы показали, что коренные жители Америки считают СПИД "не-индейской болезнью", белые граждане США видят в нем "африканскую угрозу", а некоторые этнические группы Уганды и Таиланда полагают, что это "женский недуг", солдаты из Ганы уверены, что риск заразиться СПИДом увеличивается во время пребывания за границей, европейцы, интерпретируют СПИД как "чуму гей-культуры".
Психодинамическая модель М.Кляйн как раз и вскрывает инфантильные "истоки попыток человека защитить идентичность своего Я, связав угрожающее ей событие с понятием "другого", и позволяет операционализировать довольно неопределенную идею тождества опасности и инаковости", -подчеркивает Йоффе (027, с.204-205).
Согласно гипотезе Кляйн, уже в первые месяцы жизни индивид испытывает беспокойство и страх, связанные с возможной, а временами и действительной утратой материнской заботы. Это беспокойство порождает агрессивные чувства, которые в равной мере направленны вовне и на самого себя, так как младенец еще не разделяет своего Я и внешних объектов", одни из которых являются "хорошими" (удовлетворяют потребности младенца), другие -"плохими" (провоцируют страх, ярость, агрессию). Для того, чтобы справиться с инфальтильным страхом утраты "хороших частей", так называемая жизненная сила (одна из центральных категорий психодинамических теорий) "включает" бессознательный механизм расщепления. Расщепление выражается в разделении хороших и дурных ощущений младенца, связанных с соответственно понятными качествами объектов. "Хорошие" качества и благоприятный опыт индивид приписывает своему формирующемуся Я, "плохие" проецирует вовне, перенося их на "другие" объекты, которые, таким образом, становятся для него источником тревожного опыта. При этом происходит "проективная идентификация": другой как носитель дурных свойств, знакомых субъекту из его собственного опыта, рассматривается теперь как причина опасности и агрессии, которую необходимо постоянно контролировать. Цель проективной идентификации и механизма расщепления в целом, поясняет Йоффе, состоит не только "в избавлении от дурной части своего Я, но, главным образом, в приобретении способности контролировать источник опасности", каковым является другой, внешний объект (027, с.206).
Бессознательный защитный механизм расщепления продолжает действовать и на более поздних стадиях онтогенеза; он обретает силу всякий раз, когда личной идентичности индивида грозит опасность. Действие этого механизма хорошо видно на примере формирования представления о СПИДе. Люди проецируют свои собственные слабости (реальные или воображаемые грехи) на
другие социальные группы и затем интерпретируют эти группы риска как угрозу своему здоровью и идентичности. "Начиная с младенчества и на протяжении всей жизни, происходит реорганизация представлений о себе и других в соответствии со стремлением обрести чувство контроля за происходящим", пишет Йоффе. В терминах теории социальных представлений это означает, что "люди используют социальный контекст как средство для приписывания другим определенных аффективных состояний и прочих элементов своего Я, от которых они хотят избавиться" (027, с.208).
При всех своих эвристических достоинствах модель М.Кляйн -это концепция индивидуальных защитных реакций, которая ничего не сообщает о характере межгрупповых отношений в условиях кризиса и потенциальной угрозы: здесь также не учитывается роль социально-исторических процессов, формирующих контекст действия бессознательных механизмов "проективной идентификации". Для перехода с внутриличностного на межгрупповой уровень анализа Йоффе предлагает использовать социальную идентичность как составляющую идентичности личности. "В таком случае законы, пригодные для объяснения внутриличностных процессов, станут пригодными и для интерпретации процессов межгруппового уровня", - считает Йоффе (027, с.208-209). По ходу идентификации с группой потребность индивида в личной идентичности перерастает в потребность представить свою группу в наиболее благоприятном свете; в кризисных ситуациях, угрожающих благополучию и социальному статусу группы, социальная часть личной идентичности, т.е. ощущения и поступки индивида в качестве члена коллектива, могут одержать верх над спецификой его неповторимого Я. Происходит "проективная идентификация" на социальном уровне: "своя" группа становится "хорошей", та или иная аут-группа - "плохой".
К сожалению, замечает автор, теория Тэджфела сосредотачивается исключительно на процессах группового членства и сплочения, оставляя в стороне социально-историческое содержание тех представлений, которые в этих процессах участвуют. Между тем, именно специфическое содержание социальной памяти формирует конкретный облик социальной аутсайдеров и -косвенно - усиливает внутреннюю сплоченность группы. В обстоятельствах социального
16-66
кризиса обостряются неразрешенные конфликты идентичности (как онтогенетические, так и социально-исторические), так что те или иные группы вновь становятся "источником опасности" для данного социального сообщества. Таким образом, "социальные представления отражают историю или коллективную память общества, а также содержание наличных идей, циркулирующих в научных кругах, средствах массовой информации и повседневном общении. Все это определяет выбор группы, которая станет адресатом проективной идентификации" (027, с.209-210). Закрепление (связь наличной опасности с кризисными ситуациями прошлого) и объектификация (соотнесение абстрактной угрозы с определенной аут-группы) завершают "материализацию конкретного зла": формируется устойчивое социальное представление о том или ином негативном социальном феномене и его зримом социальном носителе.
С.Лалоу (Лаборатория социальной психологии Высшей школы социальных исследований в Париже) предлагает собственную модель спонтанного распространения социальных представлений в ходе повседневного общения, отличную от существующих теорий направленной передачи социальных идей, образов и содержаний посредством коммуникации (030). Данная модель, по заявлению ее автора, является формальной, т.е. достаточно упрощенной схемой когнитивных преобразований, оканчивающихся возникновением социального представления. В основу ее положено формальное же определение феномена представления, данное К.Фламаном. Отталкиваясь от тезиса Фламана о представлении как наборе когнем (когнитивных элементов), Лалоу приходит к выводу, что "структурированная... определенным образом связанная совокупность когнем и конструирует представление" (030, с. 159); социальным же его делает факт его общезначимости и распространенности в группе. Когнемы - это сложные упорядоченные элементы ментальных процессов, которые, помимо, выразительных и изобразительных аспектов, включают эмоции, восприятия, содержания памяти, моторные команды, и, вероятно, бессознательные составляющие ментальной деятельности. Как и В.Вагнер, Лалоу считает социальное яредставление "объектом самим по себе", а не "представлением о чем-то". "Представление - это то, что оно представляет, именно поэтому оно способно так легко распространяться" (030, с. 159).
Переходя к описанию смоделированного им процесса передачи представлений (от некоего Ego к некоему Alter), Лалоу подчеркивает, что передаваемое когнитивное содержание уже существовало в социальном контексте (или в репертуаре коллективной памяти) прежде, чем стало содержанием индивидуального сознания. Кроме того, необходимо иметь в виду, что предметом сообщения являются, разумеется, не когнемы или их ассоциации, а их знаки (например, вербальные). Предположим, пишет Лалоу, что Ego впервые посетил французский ресторан и увидел сосуд с лимонной водой, предназначенный для ополаскивания рук. Ego не имел прежде представления, соответствующего такому объекту, однако, соотнеся объяснения официанта с имеющимися в арсенале разрозненными когнемами (французский ресторан, блюдо из морепродуктов, грязные руки, вода, окисленная лимоном), он способен создать их новую ассоциацию, соответствующую общепринятому (социально распространенному) представлению о специальном сосуде для мытья рук после рыбных блюд французской кухни. Предположим далее, продолжает автор, что на другой день Ego встречает Alter и рассказывает ему о своем новом опыте. Рассказ Ego активизирует у Alter соответствующие когнемы (которые могут быть идентичны, близки или отличны от аналогичных когнем Ego), так что Alter получает собственное, но социальное по своему происхождению представление, которое вбирает в себя опыт Ego. Теперь Ego и Alter обладают не только сходными когнемами, но и сходными их ассоциациями, разделяя одно общее представление (сосуд с лимонной водой во французском ресторане), являющееся к тому же общепринятым. Работа памяти закрепляет новую ассоциацию когнем, только что обретенное представление приобретает устойчивость. Механизм, лежащий в основе реорганизации когнем, это не что иное, как репродукция или копирование; "представление распространяется посредством репродукции, подобно вирусу, будь то от Ego к Alter или от социального контекста к Ego" (030, с. 164). Представление, принадлежащее Ego (или социальному контексту), создает свою копию, или образчик, внутри когнитивного мира Alter, используя собственные элементы этого мира и надлежащим образом направляя ментальные процессы Alter.
Лалоу отдает себе отчет в ограниченности своей формальной модели, хотя бы потому, что не все когнемы могут быть явлены в виде
знаков и таким образом переданы вовне. Кроме того, не все представления индивида будут общезначимы в его социальном контексте; в свою очередь, этот контекст находит различное, иногда весьма своеобразное преломление в представлениях индивида. Поэтому в интересах эмпирического анализа социальной следует считать "общую часть внутренних представлений, выявленную в качестве таковой внешним наблюдателем" (030, с. 166). Наконец, репродукция тех или иных когнитивных образцов не всегда означает воспроизведение модели; в силу индивидуальных, идиосинкразических "погрешностей" распространение социального представления сопровождается его неизбежной мутацией, что "оправдывает рассмотрение социальных представлений как популяций представлений индивидуальных" (030, с. 168).
Е.В.Якимова
