CC BY
14
в их жизнь «новых путешественников», продемонстрировал в деталях, как и с какой целью люди формируют свои притязания и претензии в качестве субъектов гражданства, т.е. осуществляют свою гражданскую идентичность в контексте конкретной локальной социальной практики. «Мы показали, - пишут Барнес и ее коллеги, - как гражданство проявляет себя в дискурсивном действии и обнаружили, что гражданская идентичность носит реляционный (соотносительный) характер и может принимать весьма агрессивные формы, выступая средством самозащиты» (с. 200).
Е.В.Якимова
2005.04.021. ЙОФФЕ Х. ФЕНОМЕН РИСКА: ОТ ВОСПРИЯТИЯ - К СОЦИАЛЬНОМУ ПРЕДСТАВЛЕНИЮ.
JOFFE H. Risk: from perception to social representation // Brit. J. of social psychology. - L., 2003. - Vol. 42, Part I. - P. 55-73.
Автор, профессор психологии Лондонского университетского колледжа (Великобритания), одна из ведущих специалистов в области теоретического и эмпирического анализа социальных представлений, обращается к теме «прочтения и осмысления рисков обыденным сознанием». Цель своей статьи Хелен Йоффе видит в демонстрации эвристических преимуществ концепции социальных представлений применительно к данному явлению по сравнению с доминирующей сегодня «перцептивной психологией риска».
Прежде всего, автор излагает собственное понимание феномена риска - с учетом проблемы, поставленной в статье. До сих пор ни в научной литературе, ни в обыденном сознании не утвердилось сколько-нибудь общезначимого толкования понятия «риск». Между тем рассуждающие о риске всегда имеют в виду ту или иную опасность, которая угрожает (или может угрожать) человеку в будущем. Другими словами, риск - это неблагоприятный прогноз. Поэтому Йоффе предлагает весьма простое, но емкое определение риска как «опасности, связанной с грядущим ущербом» (с. 56) и предлагает анализировать только «негативные аспекты риска». Научные интерпретации феномена риска, как правило, используют теорию вероятности; поскольку обыденному сознанию не свойственен «подсчет баллов» в ситуациях риска, автор оставляет вероятностное измерение данного явления за рамками своего исследования. Предложенная дефиниция риска, продолжает Йоффе, не включает в себя и ту дифференциацию, или типологию рисков, которая принята в специ-
альной литературе (здесь обычно различают естественные катастрофы и несчастья, обусловленные действием человеческого фактора, а также собственно риски и угрозы, т.е. ущерб, проистекающий от внешнего источника). Для обычного человека, размышляющего о риске в терминах здравого смысла, характерно понимание этого явления как следствия человеческого выбора (где жить, какие продукты употреблять в пищу и т.п.), причем - вне зависимости от «материального субстрата грядущей опасности». Далее, разъясняет свою позицию автор, анализ рисков в данной статье основывается на сценариях, которые непременно неожиданны и негативны. Наконец, риски и ответные реакции на них людей рассматриваются здесь как «самостоятельные сущности, или материальные явления, и одновременно - как социальные конструкции» (там же).
Прежде чем обратиться к социально-конструкционистскому прочтению рисков, автор подробно разбирает существующие психологические концепции риска, которые возникли в рамках когнитивизма 50-х годов прошлого столетия. В то время фокусом магистральной психологии выступала природа индивидуальных психических процессов и налагаемые ими ментальные ограничения, которые порождают ошибки восприятия и суждений. Соответственно перцептивная психология риска сосредоточилась на изучении когнитивных погрешностей восприятия и оценки рисков отдельными индивидами. Исследования подобного рода сводились к сопоставлению индивидуальных оценок вероятности наступления «ситуации ущерба» с научными прогнозами, базирующимися на статистических данных. Поскольку результаты почти всегда говорили не в пользу отдельных субъектов восприятия риска, психологи поспешили заявить о принципиальной погрешности внутриличностных процессов преобразования информации как о главной причине неадекватного восприятия людьми потенциальной угрозы их жизни и здоровью. Стержневым моментом различных когнитивистских перцептивных моделей риска стал так называемый «оптимистический предрассудок», или тенденция индивидуального сознания к преуменьшению личной опасности. Эмпирические исследования 70-80-х годов были посвящены восприятию людьми таких потенциальных угроз, как автокатастрофы, отравления бытовым газом и ВИЧ. По мнению экспертов, до 95% респондентов были склонны считать, что лично им «ничего такого» не угрожает, притом что названные угрозы воспринимались как вполне реальные «для других». Вывод когнитивных психологов сводился к следующему: человек испытывает инстинктивное отвращение к опасностям и угрозе своей жизни и
здоровью, на этом фоне его когнитивный аппарат играет с ним злую шутку, заставляя индивидуальное сознание искажать заведомо неприятную внешнюю информацию и создавать «успокоительно-оптимистические» ее интерпретации.
Среди главных методологических пороков перцептивной психологии риска, развивающейся в русле когнитивизма, Йоффе называет индивидуализм и пренебрежение эмоционально-аффективными и социальными составляющими сложнейшего процесса прочтения рисков. Во-первых, концепции когнитивистов грешат сверхрациональной интерпретацией этого явления, тогда как восприятие риска (например, ядерной угрозы) не исчерпывается «знанием» о его последствиях, но сопровождается мощным эмоционально-аффективным отношением (наука как источник экологических катастроф). Во-вторых, за скобками когнитивно-
перцептивных моделей остается символический и смыслосозидающий аспект прочтения рисков. То же самое касается и социального измерения в восприятии «грядущих опасностей», поскольку перцептивные концепции учитывают преимущественно внутриличностные психологические процессы, сопровождающие реакции людей на ситуации риска. Между тем, как справедливо утверждал теоретик социального конструкционизма С. Московичи, общество - это, прежде всего, источник значений, а не информации. В 90-е годы психологи попытались дополнить существующие модели восприятия риска аффективными социальными параметрами. Однако эти «дополнения» не решали проблемы, поскольку эмоциональное содержание индивидуальных реакций все-таки рассматривалось как второстепенное по отношению к когнитивному, а социальное измерение ограничивалось констатацией субъективных реакций на ситуации опасностей в соответствии с той или иной (опять-таки субъективной) мировоззренческой позицией (фатализм, эгалитаризм, индивидуализм и т.п.). Таким образом, методологический индивидуализм, субъективистская установка и пренебрежение межличностным уровнем анализа делают «когнитивную алгебру риска» неадекватным средством изучения этого явления, констатирует Йоффе.
Ее эффективной альтернативой с конца 60-х годов прошлого столетия выступает социальный конструкционизм, который выдвигает на первый план социальные представления, лежащие в основе интерпретации рисков обыденным сознанием. Если перцептивная психология риска без особого успеха выстраивала обобщающие «стратегии суждений», которыми руководствуются люди в преддверии грядущей опасности, то
цель сторонников теории социальных представлений (ТСП) - иная. Она заключается в том, чтобы «проникнуть в специфический и очень непростой мир значений, которыми люди наделяют ситуации риска в тех или иных социальных контекстах» (с. 60). ТСП анализирует как формирование социальных представлений, так и их конечное содержание, а также ментальную структуру. Стремясь выйти за рамки внутрипсихической сферы переработки информации индивидуальным сознанием, ТСП прослеживает процесс «осаждения во внутреннем опыте индивида социокультурных, исторических и групповых параметров», т.е. то, каким образом «мы» включается в содержание ответных реакций «я» (там же). Значительную роль в этом процессе играют СМИ и межличностное взаимодействие носителей представлений: именно благодаря этим факторам осуществляется коммуникативный обмен представлениями, которые циркулируют в данной конкретной культуре, и находят свое объяснение новые (т.е. неведомые прежде) явления и события. Очевидно, что именно этот аспект ТСП, т.е. проникновение в социально-психологические механизмы объяснения нового (страшного своей новизной) на уровне здравого смысла, и является наиболее ценным для психологии прочтения рисков.
Автор подробно излагает основные концептуальные положения ТСП, касающиеся трансформации научного знания в суждения здравого смысла, а также механизмы объективации и анкеровки, и прослеживает их действие в качестве факторов прочтения рисков обыденным сознанием. В современном обществе ведущую роль в превращении экспертного (научного) знания в суждения здравого смысла играют СМИ: они знакомят широкую публику с научными открытиями, дают им популярное объяснение и прогнозируют возможные риски. В ходе обсуждения этой информации последняя становится «фактом здравого смысла», а также получает эмоциональную нагрузку и моральную оценку. Таким образом, преобразование экспертного знания в обыденные суждения привносит в представления о новом объекте символическое (смыслосодержащее, значимое) и нравственное измерения, в соответствии с которыми формируются обыденные прочтения рисков; другими словами, конституирование смыслов и оценка грядущей опасности (вне зависимости от их «адекватности» исходному факту науки) осуществляются не «в голове индивида», а в социальном пространстве «опосредованного взаимодействия индивидов и институтов» (с. 61).
В 90-е годы в Европе была проведена серия лонгитюдных исследований социальных представлений о биотехнологических рисках. Результаты продемонстрировали зависимость обыденных прочтений рисков, связанных с генной инженерией, потреблением генетически модифицированных продуктов и т.п., от моральной оценки биотехнологических практик как «корректных/некорректных», «естествен-
ных/неестественных» и т.д. При этом сравнение данных, полученных в Европе, с аналогичными результатами американских психологов показало, что обыденные представления о рисках не обусловлены напрямую их интерпретацией в СМИ. Так, американские газеты и научно-популярные журналы рисовали более мрачную картину последствий «биотехнологического прогресса», чем европейские. Однако европейский обыватель оказался большим скептиком в своих прогнозах биотехнологической угрозы, чем американский; последний был склонен доверять властям, которые обязаны позаботиться о безопасности граждан, тогда как европеец не слишком полагался на гуманизм политиков и экспертов. Этот эмпирический факт доказывает, что «культурно-специфические образцы обыденного сознания вызваны к жизни не пассивностью или несовершенством когнитивного аппарата» субъектов восприятия и оценки рисков, но их активным созиданием представлений о рисках, «продиктованных их интересами и нередко окрашенных в яркие эмоциональные тона». Следовательно, «в осмыслении рисков ключевая роль принадлежит не бесстрастному и отстраненному преобразованию информации, а беспокойству и доверию», - заключает Йоффе (с. 62).
Анкеровка - это способ формирования нового представления (о некотором факте, объекте, идее) посредством его «привязки» к уже имеющимся, устоявшимся представлениям. Тем самым пугающая новизна явления растворяется в знакомом, и потенциальная опасность теряет свою остроту. Например, многие новые болезни XX в. поначалу толковались «в связке» с уже известными; в частности, СПИД окрестили «чумой геев», а его носителей чурались как «зачумленных». Однако анкеровка -это не просто внутриличностная ассимиляция неведомого; на самом деле, направление этой ассимиляции задается социальными (культурными, групповыми) представлениями, идеями, образами, а также языком. В лонгитюдных исследованиях представлений о новейших рисках, связанных с половыми инфекциями, было зафиксировано очевидное присутствие социально-исторических факторов. Сопоставление представлений времен Первой мировой войны, когда разразилась эпидемия сифилиса, и
рубежа ХХ-ХХ1 вв., когда человечество оказалось перед угрозой СПИДа, показывает, что хотя общий тон морализаторства и осуждения остался неизменным, само представление о «постыдных недугах» существенно модифицировалось (сегодня уже не говорят исключительно о мужской сексуальности, обсуждают проблему открыто, сексуальные меньшинства прямо заявляют о своих правах).
В тандеме с анкеровкой действует механизм объективации, превращающий абстрактную связь нового со старым в конкретное ментальное содержание. Если анкеровка прикрепляет неведомое к общепринятому прошлому знанию, то объективация связывает его с наличным сиюминутным опытом конкретных членов конкретных социальных групп (так, во Франции 50-х годов XX в. католики воспринимали сеансы психоанализа как «исповедь», замалчивая по возможности сексуальную подоплеку психоаналитических толкований, которая «угрожала» их традиционному мировоззрению). Процесс объективации в определенном смысле сродни наделению явления (факта, представления) символическим значением (французские крестьяне, поощряемые бульварной прессой, отождествляли генетически модифицированные продукты с прокисшим молоком). Символы помогают людям понять абстрактные феномены, привнося в них материальную вещественность.
Еще один аспект ТСП применительно к феномену риска связан с действием механизма защиты идентичности. Социальные представления чрезвычайно тесно переплетены с содержанием личностной и групповой идентичности. Они возникают в ответ на угрозу коллективной идентичности, поэтому главная цель формирующихся представлений - защитить индивида и группу от вызовов их «самости». В ситуациях риска люди прибегают к помощи (защите) тех представлений, образов и типов мышления, которые стали привычными, общепринятыми в их социокультурной среде. В процессе объективации незнакомых явлений люди обращаются к символам и образам, сопоставимым с их групповыми ценностями. Таким образом, «идентичность субъекта представлений определяет его ввдение риска и новой угрозы» (с. 66).
В заключение автор следующим образом резюмирует главные методологические характеристики психологического анализа рисков в терминах ТСП: а) преимущественный интерес к процессу созидания значений конкретных рисков, наполнения их культурно-значимым смыслом; б) акцент на эмоциональных компонентах прочтения рисков; в) учет конкретных социокультурных факторов, формирующих субъективные пред-
ставления о рисках; г) анализ человеческого мышления «как такового», безотносительно к какому-либо эталону или критерию (научному, объективному, адекватному и т.п.); д) реляционный подход к человеческому мышлению, осмысление формирования представлений о риске в контексте «перманентного диалога» (межличностного, индивида и социальных институтов, индивидуального сознания и СМИ и т. п.).
Таким образом, изучение феномена риска в рамках социального конструкционизма (ТСП) означает, прежде всего, изменение аналитического фокуса, т.е. «переход от анализа внутриличностных когнитивных процессов и структур к осмыслению социальной трансмиссии идей», а также - эмоциональной и символической сфер социальной жизни. «Люди конструируют риски, пользуясь линзами, окрашенными в тон их групповой принадлежности и ин-группового опыта, а также опыта собственного Я; при этом они используют арсенал современных им образов, не забывая об отголосках прошлых несчастий человечества» (с. 68).
Е. В. Якимова
2005.04.022. КАРР Д. «МОЯ ДОЧЬ СДЕЛАЛА КАРЬЕРУ, А Я ПРОСТО РАСТИЛА ДЕТЕЙ»: ПСИХОЛОГИЧЕСКИЕ ПОСЛЕДСТВИЯ СОЦИАЛЬНОГО СРАВНЕНИЯ У ЖЕНЩИН РАЗНЫХ ПОКОЛЕНИЙ. CARR D. «My daughter has a career; I just raised babies»: the psychological consequences of women’s intergenerational social comparisons // Social psychology quart. - L., 2004. - Vol. 67, N 2. - P. 132-154.
Дебора Карр (социологический факультет университета Рутджерс, Нью-Джерси, США) анализирует данные эмпирических исследований самооценки у женщин, которые достигли совершеннолетия в 50-е годы прошлого столетия. Поскольку гендерные стереотипы и культурные идеалы претерпели существенные изменения в последние десятилетия XX в., автор предполагает, что «женщины 50-х», которые по преимуществу посвятили себя семье, должны сегодня испытывать психологический дискомфорт, сравнивая свой жизненный путь с судьбами «женщин 70-х» (в частности - со своими взрослыми дочерьми, которые стремятся сочетать семью и карьеру). Карр последовательно рассматривает следующие аспекты проблемы самооценки «женщин 50-х»: во-первых, она стремится выявить личностные характеристики матерей, сравнивающих свою судьбу с судьбой дочерей и делающих вывод в пользу/не в пользу собственного выбора жизненного пути; во-вторых, исследует воздействие подобных сравнений на самооценку матерей; в-третьих, анализирует
