CC BY
37
ПУБЛИКАЦИИ И СООБЩЕНИЯ
A.B. Мансурова
ЗВУКИ КАК ПРОЯВЛЕНИЕ «НАИТИЯ» - ВДОХНОВЕНИЯ «СВЫШЕ» В ЛИРИКЕ М.Ю. ЛЕРМОНТОВА
Томский государственный педагогический университет
В творчестве М.Ю. Лермонтова звуки - важная составляющая художественной системы и мирооб-раза писателя - оказываются неразрывно связанными с «темой поэта и поэзии» - с святая святых для каждого творца - «тайнами ремесла». Причем именно через звуки Лермонтов осмысляет феномен рождения поэтических творений.
В стихотворениях часто встречаем обозначение процесса творчества, моментов вдохновения с помощью именно звуковых метафор: «звук громкой лиры» («Поэт», 1828), «звук задумчивой цевницы», «лиры звук» («Письмо», 1829), «мои персты ударились о струны», «звук нашел дотоле неизвестный» («Встреча», 1829), «бужу забытой лиры звон» (К***, 1830), «звук тихий арфы златострунной» («Стансы», 1830), «звучал струнами» («1830. Майя.16 число»), «бегут по струнам моим звуки веселья» («Романс», 1830), «свободно мчится песнь моя» («Пускай поэта обвиняет...», 1831), «арфы звук» («1831-го июня 11 дня»), «Замолкли звуки чудных песен» («Смерть поэта», 1837), «Твой стих, как божий дух, носился над толпой // И, отзыв мыслей благородных, // Звучал, как колокол на башне вечевой.» («Поэт», 1838), «в душе... неведомый и девственный родник, // Простых и сладких звуков полный» («Не верь себе», 1839).
Как видим, в раннем творчестве Лермонтов не оригинален - он часто использует романтические клише, говоря о собственном творчестве. Вслед за предшественниками - поэтами романтического направления - Лермонтов осваивает миф о нисхождении вдохновения свыше - со священной горы Парнас - обиталища Аполлона и его спутниц муз; горы, где бьет Кастальский ключ, воды которого посвящают в тайны творчества. Но при этом нельзя не отметить, что метафорические упоминания музы («муза кротких вдохновений» («Мой демон», 1829), «муза по моей мольбе // Сошла опять с святой горы» («Посвящение», 1830) редки по сравнению с многократными примерами «звучания струн».
Т аким образом, для Лермонтова принципиально: творческий порыв, творческое вдохновение - звучащие по своей природе.
В дальнейшем М.Ю. Лермонтов отходит от романтических клише (схождение музы, звучание
струн) для обозначения поэтического вдохновения. Он находит собственные образы, запечатлевающие творческий порыв. Это, как правило, именно звуки: «Я звук нашел дотоле неизвестный, // Я мыслей чистую излил струю.» («Встреча», 1829), «кипят на сердце звуки, // И Байрона достигнуть я б хотел.» (К***, 1830), «звук сердечных слов» («Отрывок», 1830), «Источник страсти есть во мне // Великий и чудесный» («Поток», 1831). И это не просто красивое метафорическое сравнение (на лингвостилистическом уровне), а именно поэтические образы звуков - звуков, подобных источнику, водному потоку. Эти образы интересно проследить в контексте стихотворений, запечатлевающих образы собственно водной стихии: образы звуков и образы воды оказываются взаимосвязанными и обогащают друг друга смыслами.
Звуки-образы, передающие момент вдохновенного творчества, не однозначны по своей природе. Они могут иметь божественную природу, а могут - демонскую. Причем для самого лирического героя порой затруднительно определить природу звуков вдохновенья.
Обратимся к стихотворению «Молитва» («Не обвиняй меня, всесильный.») 1829 г. и раскроем на его примере два типа творческого вдохновения, посещающих лирического героя.
В литературной критике можно встретить мнение, что в своей молитве лирический герой обращается к Творцу с просьбой освободить его от дара песнопе-нья, несовместимого со спасением души. Таким образом, обозначается противопоставление: творческий дар - спасение души; земные страсти, земля -небесные, вечные ценности. Думается, что все обстоит иначе, несколько сложнее.
Действительно, на первый взгляд, в стихотворении «Молитва» 1829 г. говорится о едином типе вдохновенного творчества. Причем состояние души лирического героя в момент творчества отнюдь не благостное, а тягостное, но вместе с тем герой, как будто бы «любит» его даже таким, как будто бы жертвует гармоническим состоянием души во имя творчества. В последней строфе можно, будто, усмотреть лукавое обещание Творцу обратиться на «тесный путь спасенья» взамен на отнятие у него твор-
ческого дара. Но в том-то и дело, что лирический герой просит отнять не творческий дар вообще, а освободить его от дара, демонского по своей природе.
Разграничение дара, божественного по своей природе, и дара от демона находим в стихотворении «Мой демон» 1829 г., где лермонтовский герой противопоставляет «музу кротких вдохновений», «звук высоких ощущений» - «голосу страстей» и «неземным очам» демона. Известно, что для Лермонтова демон - один из центральных героев его творчества. В лирике он предстает в том числе и в качестве alter ego героя. Происходит своеобразное наитие, нисхождение в душу лирического героя демонского начала с его бушующими стихиями земли, воды, ветра, сопровождающимися гиперзвуками («пеной рек», «шумом дубров», воем ветров до немоты). Такое посещение демона может рождать определенные плоды творчества. Вспомним здесь сатирическое стихотворение «Булевар» 1830 г. В нем лирический герой, охваченный порывом вдохновения, призывает не музу (как принято в высокой поэтической традиции), а ее противоположность в сатирической ипостаси -демона, сниженного до «мелкого беса»: «Приди же из подземного огня, // Чертенок мой, взъерошенный остряк».
Здесь значимо само обращение к демонскому началу как началу творческому. По мысли И.Б. Роднянской, поэзия для Лермонтова может происходить «из смутного и темного источника, связанного с демоническим наитием» [1, с. 134]. Таким образом, в лирике М.Ю. Лермонтова обозначается в качестве одного из типов творческого вдохновения - вдохновение от демона.
Естественно, что вдохновение от демона проявляет себя в определенном звукоряде, в характерных звуках-образах. В стихотворении «Молитва» 1829 г. это «звук грешных песен», клокот «лавы вдохновенья». «Лава вдохновенья» - шумная, непредсказуемая, бушующая природная стихия, причем подземная - и это значимая деталь. Помним, что из «подземного огня» призывает герой стихотворения «Булевар» «чертенка... въерошенного остряка»; помним, что в глубочайшую бездну, преисподнюю был низвергнут побежденный Люцифер; также существуют мифологические мотивы, согласно которым под мировой горой, под землей обитают злые духи, принадлежащие царству смерти. Думается, что эти смыслы актуализируются в образе «лавы вдохновенья» и позволяют причислить ее к демонской природе, а не считать ее безотносительной к божественной или демонской стихии.
Тем более что сам текст «Молитвы» подталкивает к таким выводам. Лирический герой признается «всесильному»: «мрак земли могильный // С ее страстями я люблю»; «мир земной мне тесен, // К тебе ж проникнуть я боюсь» (стало быть, герой обращается
к подземному миру, к злому духу); «дикие волненья // Мрачат стекло моих очей» (помним, что «для души светильник - око», и замутненность очей свидетельствует о замутненности души, о присутствии в ней отнюдь не божественного начала); ум [героя] бродит далеко от «всесильного». Обилие такого рода признаний делает незаметным, на первый взгляд, противостоящее «лаве вдохновенья» от демона - боговдохновенное творчество, обозначенное в стихотворении как «живых речей твоих струя».
«Струя» противопоставлена «лаве» и по своему звучанию. По сравнению с шумным клокотом, звук «струи» как будто неуловим. Здесь уместно вспомнить стихотворение «Мой демон» 1829 г., в котором Лермонтов говорит о «музе кротких вдохновений». «Кротких» - значит тихих. Таких вдохновений, какие не проявляют себя бурно, громко, а сопровождаются какой-то «святой, невыразимой тишиной». И в ней ощущаются, улавливаются душой, а не ухом, речи «всесильного» - «божественный глагол».
Примечательно и принципиально для Лермонтова, что звуки, встречающиеся в его художественном мире, в подавляющем большинстве - не бытовые, а бытийные, обладающие мифическими свойствами (звуки творческого вдохновения, звук любви, звук встречи, звук прощанья, звук смерти.). И чтобы уловить их, необходимо обладать особым слухом - чутким слухом души, сердца. И рождаются эти звуки не на устах, а в сердце, на небесах или в стихиях демона. Звучание этих бытийных звуков, таким образом, практически невозможно воспринять привычным для нас образом - ухом. Их звучание дано через ощущения души, сердца. Для нас было бы естественным отнести их к возвышенным чувствам, если бы не принципиальное и последовательное обозначение Лермонтовым этих феноменов именно как звуков.
Естественно, что только чуткая душа лирического героя способна уловить «звук высоких ощущений», сопутствующий «музе кротких вдохновений», и «живые речи» «всесильного» - все эти звуки, образно запечатлевающие момент боговдохновенного творчества, которое несет тишину-гармонию, покой душе героя. Значимо то, что речи Творца уподобляются струе воды. В Первой Книге Моисеевой - Бытия так говорится о первом дне творения: «В начале сотворил Бог небо и землю. Земля же была безвидна и пуста, и тьма над бездною; и Дух Божий носился над водою». В Библии также встречается образ воды, текущей в жизнь вечную. Таким образом, вода, согласно библейским представлениям, -одна из первооснов бытия. Соответственно, именно боговдохновенное творчество делает героя причастным к тайнам, первоосновам бытия, к жизни вечной. Принципиально здесь и обозначение струи речей «всесильного» как «живых». Следовательно, звуки речей Творца предстают именно как живые сущности - эйдосы, и мы в праве говорить о мифических
свойствах звуков, сопровождающих боговдохновенное творчество. «Живые речи», подобно мифической живой воде, питают душу - оказывают живительное воздействие на нее.
Но драма лермонтовского героя в том, что «редко в душу входит // Живых речей твоих струя» и, напротив, - «часто звуком грешных песен // Я, боже, не тебе молюсь». Таким образом, «муза кротких вдохновений», струя живых речей «всесильного» и «лава вдохновенья» от демона попеременно посещают душу лирического героя. При этом герой осознает, что «бродить уму далеко» от «всесильного» - это заблуждение, но совладать с ним герой не в силах.
В.М. Жирмунский в статье «Легенда о призвании певца» рассматривает феномен «наития» - вдохновения, дарованного «свыше» певцу, сказителю или поэту сверхъестественными силами. Легенды, повествующие об этом феномене, распространены среди разных народов Европы, Азии, Востока, не связанных какими-либо культурными взаимодействиями и влияниями. По мнению исследователя, эти представления были свойственны древнему, еще дохристианскому сознанию людей, находящихся на ранних ступенях развития общества и идеологии [2, с. 398]. В первобытном обществе народная поэзия была «теснейшим образом связана с магическим обрядом» -отсюда проистекала вера в волшебную силу песни [2, с. 400].
Согласно легенде, разные сверхъестественные силы, духи или будь то христианские святые либо музы и Аполлон облюбовывают человека и чудесным образом сообщают ему творческий дар, «призывают» его к своему служению. При этом дар приобретается не по желанию облюбованного высшими силами человека, а без его желания. Например, в магическом обряде «посвящения» шамана «высокий дар этот принимается как тяжкое бремя, которое человек приемлет как неизбежное, покоряясь ему с тяжелым чувством обреченного» [2, с. 401]. Для получения дара шаману необходим особый момент призывания. Как правило, его постигает острое нервное заболевание, и во время припадка ему является дух-покровитель либо «невидимый голос». Другой пример «призвания» - ойратский певец героического эпоса. Во время пения он делается «точно одержи-мыш, забывает все вокруг себя и весь отдается процессу творчества. разные сверхъестественные силы, духи внушают певцу во время экстаза образы, картины, звучные строфы, даруют ему силы выдержать страшное напряжение» [2, с. 400].
Принципиальными для нас из приведенной статьи являются следующие положения:
- источник творческого дара - это наитие сверхъестественных сил;
- наитие не зависит от желания человека;
- наитие делает человека точно одержимым, оно может быть сродни болезни;
- наитие может осуществляться через звук: невидимый голос, звучащие строфы.
В.М. Жирмунский в конце статьи делает заключение: «В дальнейшем. “посвящение” и “дар” становятся традиционной метафорой индивидуального поэтического дарования и высокого общественного служения» [2, с. 407]. Возвращаясь к лирике М.Ю. Лермонтова, необходимо сказать: действительно, у поэта можно не раз встретить метафоры творчества - образные сравнения лингвостилистического уровня, поэтические клише (схождение музы, звучание струн) -их мы приводили в начале. Но наряду с этим у Лермонтова разрабатываются метафоры творчества, которые личностно проживаются лермонтовским героем. Т аким образом, в творчестве Лермонтова находим оригинальную разработку древней легенды о призвании певца и фактически создание мифа о личностном переживании наития как сверхъестественной силы в душе героя: встречаем «звук сердечных слов», «кипящие на сердце звуки», внушенные свыше.
Эти образы звуков творчества встречаются в многочисленных стихотворениях, при этом поэт раскрывает состояние души героя в моменты их присутствия. Яркий пример - стихотворение «Молитва» 1829 г. Герой испытывает «дикие волненья», от которых «мрачится стекло. очей», взор становится «голодным», исчезает духовный взор, клокочущая лава вдохновенья, словно сжигает героя. И.Б. Роднянская пишет, что в ранних стихотворениях лирический герой может представляться «пассивным, внушаемым, одержимым, загипнотизированным “неземными очами» своего демона-спутника” [1, с. 133]. Важно и то, что для воплощения демонизма как «внушающей» вдохновение силы у М.Ю. Лермонтова не было ориентиров в предшествующей литературе.
Разработка этого мифа в собственном творчестве могла поддерживаться также и интересом Лермонтова к семейному преданию о своем шотландском происхождении от полулегендарного, жившего в XIII в. поэта-прорицателя Томаса - стихотворца, прозванного Лермонтом. Литературные, биографические, исторические материалы о Томасе Лермонте собраны В. Скоттом, и Лермонтов был, вероятно, знаком с ними. Предание о шотландском поэте-прори-цателе гласит следующее. В юношеском возрасте Т омас был похищен Королевой Волшебной Страны в Эльфляндию, где приобрел все свои знания; через 7 лет он был отпущен на землю при условии, что вернется к своей повелительнице, когда она того пожелает [3, с. 3]. Таким образом, перед нами - интересный вариант легенды о призвании певца, имеющий непосредственное отношение к роду Лермонтовых.
Важно отметить, что в древних легендах о призвании певца нет деления сверхъестественных сил, сообщающих чудесный дар человеку, на силы злые и добрые, божественные и демонические. Герой в легенде не стоит перед выбором: противостоять этой
сверхъестественной силе или нет - он просто подчиняется ей. Все гораздо сложнее в созданном Лермонтовым мифе о собственном переживании наития, творческого «внушения». Лирический герой осознает, что наитие, «внушение» может проистекать из божественного источника («звук высоких ощущений», «звук сердечных слов») и из источника демонского («лава вдохновенья // Клокочет на груди моей»). Таким образом, герой неизбежно оказывается перед нравственным выбором христианина: противостоять искушению демона, приветствовать «музу кротких вдохновений», «звук высоких ощущений», обратиться «на тесный путь спасенья» или следовать за «лучом чудесного огня», «образом совершенства», «предчувствием блаженства», даруемого демоном?
Состояние лермонтовского героя мучительно противоречиво. С одной стороны, творческое вдохновение от демона - это «чудныш пламень». С другой стороны, - это «всесожигающий костер» (аллюзия на адский пламень), это «страшная жажда песнопенья». Таким образом, «внушенное» демоном вдохновение губительно для лирического героя.
Герой обращается за помощью к «всесильному». Он, как христианин, просит «избавить его от лукавого» и для своего спасения «угасить сей. пламень», остудить вулкан разбушевавшейся подземной (демонической) стихии. Тогда «лава вдохновенья», «сожи-гающая» сердце, будет не страшна для сердца - оно остынет, «преобратится. в камень». И камень здесь не признак бездушия, а знак твердости, крепости, устойчивости. Здесь, возможно, актуализируется семантика имени одного из апостолов Христа: «Петр» означает «камень».
Творческому вдохновению от демона, этому наитию, действительно очень сложно противостоять. Это тяжкое бремя для героя сродни болезни души - в этом обнаруживаются общие грани воссозданного Лермонтовым мифа о «внушении» дара и легенды о «посвящении» шамана. Естественно, что Лермонтов в своем творчестве не ориентировался именно на эту легенду. Просто воспроизведенные в стихотворениях впечатления и ощущения лирического героя от индивидуального опыта наития оказались типологически сходными с некоторыми моментами, свойственными культуре разных народов мира. Не случайно исследователи отмечают многогранность лермонтовских образов, насыщенность смысловыми пластами из разных культурных моделей. Можно усмотреть также общность переживающего наитие лермонтовского героя с ойратским певцом в том, что высшие существа даруют и силы, чтобы выдержать страшное напряжение от вдохновенного творчества. Но существенная разница в том, что лермонтовский герой, переживающий наитие демона, обращается за помощью не к нему, а к Творцу, прося освободить от демонского дара и дать силы удержаться на «тесном пути спасенья» вместе с «музой кротких вдохновений».
Удается ли это лермонтовскому герою? - вопрос окончательно не решенный в лермонтоведе-нии. На протяжении всего творчества в душе героя остаются живыми «звуки небес», звук песни ангела -звуки, «внушенные» божественным началом бытия. Важно, что это не насильственное «внушение», свойственное демону, а это свободно льющиеся звуки песни ангела, которые душа при рождении свободно и с любовью приемлет, и они остаются жить в ней вечно. В стихотворении «Мой дом» герой говорит:
Есть чувство правды в сердце человека,
Святое вечности зерно [4, с. 318].
Думается, что это «святое вечности зерно» как раз и хранит «звуки небес», звуки песни ангела, оно -музыкально, как музыкально мироздание в восприятии лермонтовского героя:
И месяц, и звезды, и тучи толпой Внимали той песне святой [4, с. 407].
Мой дом везде, где есть небесный свод,
Где только слышны звуки песен.
До самых звезд он кровлей досягает [4, с. 318].
На протяжении всей жизни поэт прислушивается к этим звукам. Именно под их воздействием рождается «Молитва» («Не обвиняй меня, всесильный.» (1829), а в зрелом творчестве - знаменитое «Когда волнуется желтеющая нива.» (1837).
В зрелом творчестве яркого примера воссоздания «внушения» вдохновения свыше (какое присутствует в стихотворениях раннего периода) мы не находим. Нужно, скорее, говорить о том, что героем уже усвоены какие-то способы владения творческой энергией вдохновения. Он как будто принял как судьбу, как тяжкое бремя, попеременное посещение своей души то демоном-скептиком (который в зрелом творчестве не сопровождается бушующими природными стихиями, а проявляет себя, скорее, как «дух по-знанья и сомненья» и уже отнюдь не в звуковых образах), то вдохновением от Бога. В стихотворении «Не верь себе» (1839) присутствует неизменно сохраненный (из ранних произведений) звуковой образ боговдохновенного творчества, пример «внушения» дара Богом, - образ «неведомого и девственного родника, // Простых и сладких звуков полного». Но в стихотворении звучит императивный запрет «вслушиваться в них» и «предаваться им».
Ю. Манн говорит о многоликости поэта, изображенного в этом стихотворении: «То он истинный поэт, то бездарный подражатель. Т о человек с глубоким и суверенным миром, то мелкотравчатый имитатор» [5, с. 3]. Можно также говорить и о многоликости героя, обращающегося к поэту: возможно, это сам зрелый поэт, наставляющий начинающего; возможно, это зрелый поэт, размышляющий наедине с собой; а возможно, и демон-скептик, подталкивающий поэта к отказу от творчества, стремящийся убе-
дить в бессмысленности и ненужности творчества. Ю. Манн считает необходимым рассматривать это стихотворение М.Ю. Лермонтова в контексте немецкой классической романтической иронии, теоретиками которой были Ф. Шлегель и В.Ф. Зольгер, писавший: «Искусство достигает своей цели с тем большим совершенством, чем более слиты в нем ирония и вдохновение. Художник должен быть выше своего произведения, сознавая, что оно есть нечто божественное и вместе с тем ничтожное».
В стихотворении «Не верь себе», по мысли Ю. Манна, «ирония вторглась в святая святых поэта - в художническое самосознание и творческий порыв». Исследователь считает, что Лермонтов при этом ощущает не «светлую безмятежность», а «внутренний надрыв», «неразрешимое противоречие» между «святостью поэзии» и «горечью иронии» [5, с. 4]. И все-таки хочется признать, что «внутренний надрыв», «горечь иронии» над «божественным» поэтическим творением - знаки воздействия демонского начала на лермонтовского героя. Это происходит уже не в виде «наития» демона на «младую душу» - здесь нужно говорить о слитости в определенные моменты демона-скептика с внутренним сознанием героя. Таким образом, строки юного Лермонтова:
И гордый демон не отстанет,
Пока живу я от меня [4, с. 352]
оказались пророческими. Лермонтовский герой то как будто примеряет маску демона, все предающего отрицанию и насмешке, то пытается расстаться с ней: «Когда волнуется желтеющая нива.», «Выхожу один я на дорогу.». В этих стихотворениях исследователи усматривают поворот Лермонтова на путь «простоты и смирения, гармонии духа и любви к Богу и людям». В связи с этим интересна мысль С.В. Шувалова: «Если и правы те исследователи, которые утверждают, что поворот на другой путь... в конце жизни поэта ясно определился, - то все же остается неизвестным, пошел ли бы он по новому пути или возвратился на старый; эту тайну своего будущего духовно-
го развития Лермонтов унес с собой в могилу - в тот надземный мир, в существовании которого он не усомнился до конца» [5, с. 79].
Итак, подведем итоги. Звуковые образы значимы в лирике М.Ю. Лермонтова в том числе и потому, что они связаны с «тайнами ремесла» поэта - именно через звуки осмысливается феномен рождения стихотворений.
Вдохновение, творческий порыв - это прежде всего звуки. Звуковые метафоры творчества стилистического уровня («звучание струн») сменяются воссозданием мифа о собственном переживании наития высших сил, о «внушении» вдохновения «свыше» (отголоски легенды о призвании певца). При этом встречаем два вида творческого наития: звуки вдохновения могут иметь божественную природу («звук высоких ощущений», «живых речей твоих струя»), а могут - демонскую («звук грешных песен», «лава вдохновенья // Клокочет на груди моей»). Звуки вдохновения - это живые сущности, эйдосы, обладающие мифическими свойствами. Звуки вдохновения от Бога составляют «святое вечности зерно», музыкальное по своей природе; они спасительны для души лермонтовского героя. И наоборот - звуки вдохновения от демона губительны. Герой оказывается перед нравственным выбором христианина: каким звукам следовать? Но «наитие» демона происходит словно помимо воли героя. Он принимает как судьбу, как тяжкое бремя попеременное посещение то вдохновения от Бога, то вдохновения от демона.
В зрелом творчестве для Лермонтова становится актуальной уже не тайна рождения поэзии, а ее роль и назначение. Поэтому ярого воссоздания мифа о «внушении» высшими силами вдохновения герою мы не встречаем. В звуковых образах запечатлевается только вдохновение от Бога («неведомый и девственный родник, // Простых и сладких звуков полный»). Вдохновение от демона в звуковых образах не представлено. О воздействии на героя демонского начала остается судить по духу скептицизма, пронизывающего те или иные стихотворения.
Литература
1. Лермонтовская энциклопедия. М., 1981.
2. Жирмунский В.М. Легенда о призвании певца // Сравнительное литературоведение. Восток и Запад. Л., 1979.
3. О Томасе Лермонте, шотландском предке русского поэта. М., 1993.
4. Лермонтов М.Ю. Собр. соч.: В 4 т. Т. 1. М., 1964.
5. Манн Ю. Святость поэзии и горечь иронии. О стихотворении Лермонтова «Не верь себе» // Литература «ПС». 2001. № 22.
