CC BY
17
ВЕСТН. МОСК. УН-ТА. СЕР. 10. ЖУРНАЛИСТИКА. 2006. № 3
ИСТОРИЯ РОССИЙСКОЙ ЖУРНАЛИСТИКИ: НОВЫЕ ПОДХОДЫ
Т.С. Родионова
ЖУРНАЛИСТЫ, РЕДАКТОРЫ И ИЗДАТЕЛИ -
ЧЛЕНЫ ПЕРВОЙ ГОСУДАРСТВЕННОЙ ДУМЫ
(К 100-летию Государственной Думы России)*
В зале Думы
Содержание выступлений депутатов-журналистов отразило общий ход работы в Думе, причем в силу личностных и профессиональных черт ораторов их речи часто становились серьезными вехами на пути создания парламентских традиций. Полемика, выступления в прениях выходили на страницы прессы. Получая здесь дальнейшее развитие в виде проблемных статей, комментариев, реплик и т.д., идеи и позиции, изложенные ранее в Таврическом дворце, закладывались в основу модели взаимоотношений Думы и правительства, других аспектов политической жизни и отчасти прогнозировали конкретные события. Не случайно в своей речи, посвященной выработке ответа Государственной Думы на министерскую декларацию 13 мая, В.Д. Набоков произнес довольно знаменательную фразу о том, что "печать в последние дни подготовила" депутатов к тому, что они теперь услышали непосредственно из первоисточника.
В ходе общей практически единодушной борьбы с правительством парламентские прения отразили тем не менее оттенки думской тактики. Они были связаны с несходством позиций двух самых влиятельных парламентских фракций: конституционных демократов и трудовой группы. Так сложилось, что наиболее значимыми, активными и влиятельными ораторами, представлявшими эти группы, стали депутаты — деятели прессы, как профессионалы, так и партийные публицисты, редакторы, земские деятели. Среди них — Ф.Ф. Кокошкин, И.В. Жилкин, И.И. Петрункевич, В.Д. Набоков, H.A. Гредескул, С.А. Котляревский, Л.И. Петра-жицкий, М.М. Винавер, И.В. Галецкий и др. Незабываемое впечатление оставили у присутствовавших в зале Думы выступления лидера партии демреформ М.М. Ковалевского.
* Окончание. Начало см. в № 6 за 2005 г., в № 2 2006 г.
М.М. Винавер вспоминал о свойственной Ф.Ф. Кокошкину непревзойденной манере выступать1. Позволим себе привести этот фрагмент возможно более; полно, ибо он показывает поистине образец парламентского такта наряду с искусством аргументации: «Речи свои Кокошкин почти всегда импровизировал... Полемика давалась ему особенно легко... Но это была полемика особенная, полемика, в самые резкие, самые дорогие для оратора моменты не теряющая самообладания, хорошего тона, джентльменской терпимости к своему противнику. В ней подчас играют блестки иронии, но иронии тонкой, колющей без резкостей, разящей идею, а не человека (курсив мой. — ТР.), вызывающей чаще улыбку сожаления, чем ядовитую злобу; даже когда насмешка задевает слабость противника, opa умело локализируется пределами спора, не покушаясь на большее, не вторгаясь в святая святых противника. Самая форма обращения к противнику носит отпечаток добрых старых нравов парламентских стран: никаких непосредственных вызовов, и часто даже нарочитая замена фамилии безличным наименованием "депутат такой-то губернии". Ковалевский, гр. Гейден, Стахович, принадлежность которых к той или иной губернии исчезала для нас ввиду их личной значительности, являлись для него, однако, чаще всего только "депутатами Харьковской, Псковской, Орловской губернии". В этой особливой сдержанности, в устранении всего личного, в снисходительности, происходящей не От слабости, а от величия, — нет ли также отблеска той общей пленительной "незлобивости"2, которою запечатлена в памяти потомства вея деятельность первой Думы?..»
Искусство оратора в публицисте и публицистическое Мастерство в ораторе слились в одно целое. Недаром псевдоним Ф.Ф. Кокошкина, избранный им для газетных статей, был "Debater" (англ. debater — участник дискуссии или спорщик).
Одним из самых сильных выступлений Ф.Ф: Кокошкина в Думе, да и из думских речей в целом, стала его речь о гражданском равенстве 8 июня 1906 г. "Можно даже сказать, — писал по этому поводу М.М. Винавер, — что из всех входйвшйх в программу первой Думы вопросов ни один, — если не считать аграрного, — не был так ярко и всесторонне освещен, как вопрос о равенстве в речи Кокошкина... Идея равенства занимала в его мировоззре-
1 См.: Винавер М.М. Указ. соч. С. 146—147.
2 М.М. Винавер подчеркивает здесь тот факт, действительно редкий в истории, что в целом деятельность первой Думы, ее стратегия определялась не тактической разноголосицей партийных интересов, а общей оппозиционностью к правительству.
нии особое место. Это для него... краеугольный камень всего государственного здания"3.
Наиболее важные заседания, напряженные прения приобретал^ особую идейную заостренность, когда на трибуну поднималась депутаты-публицисты. Нередко по много лет вынашиваемая идея или оперативная реакция на злободневный факт становились развитием или продолжением той мировоззренческой установки оратора, которая формировала облик известных газет и журналов.
Не случайно кульминация деятельности первой Государственной Думы — обсуждение воззвания к народу — высветила особую роль представителей ведущих парламентских фракций, публицистов И.И. Петрункевича и И.В. Жилкина. Воспоминания очевидцев тех событий до сих пор вызывают чувство реальности происходящего — такова степень эмоционального накала и в то же время сила логического убеждения, присущих этим выдающимся парламентариям.
Первый день "очередных дел" в Думе, 29 апреля, прошел под лозунгом "Амнистии!". И, как вспоминал С.И. Варшавский4, «в первый же день парламентской работы по важному и больному вопросу пришлось высказаться, одному за другим, трем лидерам, трем руководителям "трудовой" группы, которой суждено было сыграть столь видную роль в истории нашего парламента» — Аникину, Аладьину и Жилкину. "Глубокий и серьезный", по определению Варшавского, Жилкин выразил в своей речи позицию трудовой группы, обратившись к присутствующим с такими словами: "Мне стыдно говорить здесь об амнистии; много нужды, много страданий и ужасов в нашей стране: крестьяне, мещане, рабочие, интеллигенция, вся Россия измучилась... И мы, народные представители, не можем не сказать этого слова, которое нам приказали выразить как требование, а не как просьбу. <...> Время просьб прошло, народ требует и ждет. <...> Если мы ничего не достигнем, мы должны будем уйти, встать в стороне, и народ сам станет лицом к лицу с теми, кто не удовлетворил его требований".
Однако — и это видели многие — вопрос об амнистии был слишком серьезен для его решения "с наскока". Ситуация в чрезвычайной степени усугублялась нарастанием терроризма в стране, который нередко пытался подделаться под "революционность". Газеты были полны информацией с мест, сообщениями о политических убийствах, поджогах и т.п. С другой стороны, вопрос об
3 См.: Винавер М.М. Указ. соч. С. 154, 156.
4 См.: Варшавский С. Жизнь и труды первой Государственной Думы. М., 1907. С. 16. (С.И. Варшавский — парламентский корреспондент крупнейшей впоследствии газеты России "Русское слово".)
амнистии, поставленный в Думе, неизбежно с самого начала должен был обострить ее отношения с правительством, что и не замедлило случиться. Это хорошо понимали и Н А. Гредескул, и Ф.Ф. Кокошкин, которые на следующем заседании привнесли соответствующую ноту в ход прений. Гредескул, верный своему принципу корректировать крайности, подтвердил, что и ой верит в могучую силу народа и в то, что народ возьмет свое. Однако тем, кто вступает с народом во вражду, веб же надо дать несколько дней для выработки желательного ответа. Кокошкин же предостерег палату, чтобы она не роняла своего автдритета и не делала нервно-торопливых усилий, чтобы повторять то, о чем уже высказались единогласно. ,,
Все это заставило И.В. Жилкйна и трудовую группу несколько изменить тактику, так к;ак стало очевидно, что, несмотря на горячее желание решить вопрос, для этого просто не было средств, в том числе конституционных. Вызвав, гром аплодисментов, на "левых" скамьях обращением: "Товарищи рабочие!Товарищи крестьяне!", Жилкин заявил следующее: "Мы менее всего боимся конфликта, но надо вступить в него в тот момент, когда вся крестьянская и рабочая Русь будет за нас"5. И вот, когда ввиду исчерпанности вопроса, напряженно занимавшего и депутатов,* и прессу, и общественность в течение нескольких дней, председатель С.А. Муромцев предложил закрыть прения, раздался голос редактора газеты "Страна" М.М. Ковалевского. Трудно отказаться от мысли, что Ковалевскому — как депутату и очевидцу происходивших событий — принадлежит некая знаковая роль. И ¿последствии ему выпало предсказать судьбу цервой Думы, и теперь, в завершение первого ее рабочего заседания он внес предложение, которое — кто знает? — могло бы, возможно, повлиять на ход дальнейших событий. Ковалевский предложил — как срЬдство ускорить решение жгучего вопроса — просить Муромцева явиться к царю, чтобы лично передать ему голос измученной России. Это предложение, судя по всему, не было случайным. В публикациях "Страны" можно заметить продуманно и логично расставленные акценты на желательной роли монарха в конституционном процессе. Встреча с председателем Думы могла бы инициировать решение Николая II или хотя бы пробудить политическую волю царя для, не связанных с текущей проблемой последующих шагов и таким образом нивелировать агрессивность правительства к Думе, ослабить явно растущий конфликт. Однако этого не произошло. Обсуждение предложения Ковалевского отложили "на некоторое время", как это часто бывает, потом оно заслонилось другими проблемами...
5 Там же. С. 20.
Одной из самых значимых вех в истории первой Думы стало 13 мая, когда правительство выступило с декларацией, а парламент выразил свое недоверие министерству Горемыкина. Этот день был отмечен необыкновенно сильными выступлениями: речи В.Д. Набокова, Н.А. Гредескула, И.В. Жилкина, М.М. Ковалевского и других депутатов выразили общее негодование в адрес Совета министров, и, по сути, это означало начало второго — и последнего — этапа в деятельности парламента, который впоследствии пензенский депутат, редактор газеты "Перестрой" Н.Ф. Езерский назовет "бурным периодом Думы". Поистине великолепно, с неподдельным волнением и гордостью за тех, кто принял этот "вызов" правительства, описал этот драматический день С.И. Варшавский:
"Нет, не в беглом очерке охарактеризовать значение министерской декларации, этого исторического колоссальной важности документа!..
Министр <...> сказал свое слово новой демократической России. Новая Россия отвечала <...> устами <...> своих лучших людей.
...Первым отвечал Набоков.
Он поднял брошенную перчатку.
. Он боролся, как джентльмен, — умело, красиво, изящно.
Представитель старого дворянского рода, сам вышедший из рядов придворной знати, он дал урок вежливости и хорошего тона этим господам, забывшим даже приличия. Замечательно не содержание его речи, а то впечатление, которое она произвела на крестьян-депутатов.
Им негде было научиться аристократическому тону, но они как-то инстинктивно чуяли, что он говорит именно то, что соответствует охватившему их чувству обиды и разочарования.
...А потом выехала тяжелая мужицкая артиллерия. Заговорили крестьяне '<...> словно выворачивая камни...
И эти камни полетели в министерскую ложу.
Министры бежали.
...Параллельно с артиллерией двигалась инженерная часть, великолепно обученная, в лице монументального Ковалевского, тонкого и тщедушного Кокошкина, сладкозвучного Щепкина и язвительного Гредескула"6.
И снова, словно охваченный какой-то пророческой силой, М.М. Ковалевский вступил на трибуну.
"Спокойного, флегматичного Максима Максимовича, — продолжал свои записи Варшавский, — нельзя было узнать. Его задели за живое.
Его, профессора политических наук, европейского ученого, какие-то чиновники пришли учить по затасканным прописям, принесенным из своих канцелярий.
И он гневно поднялся, чтобы отчитать неучей.
— Как вы смеете? — могучим протестом вырвалось из его груди.
6 Там же. С. 75-76.
— Вы, не знающие тога, что обязательно для студента первого курса7. , , . ,
— Мы не прекратим нашей работы, только грубая сила заставит нас удалиться отсюда. ,
На долю Ковалевского выпала задача Повторить знаменитые, исторические слова.
Он, видимо, не готовился сказать их.
Они вырвались сами собой.
— Нет, лучше его не трогать, — говорил мне один из депутатбв-крестьян. — Смирный он, но ежели рассердится... — и депутат не договорил"8. *
Невозможно не воспроизвести эту картину, выполненную — без преувеличения сказать — действительно золотым цером парламентского корреспондента "Русского слова". Она предельно четко запечатлела еще одно обстоятельство, на которое впоследствии обратили внимание многие общественные и думские деятели: "эмоциональный заряд" первой Думы. Он оказался и сильной и слабой ее стороной.
Конечно, таким образом акцентировались известные всем политические позиции, порой даже амбиции правого и левого крыла, однако не исключен дополнительный нюанс.
В этой связи вновь крупным планом предстает фйгура И.В. Жилкйна. Его появление на трибуне всегда воспринималось в зале как факт того, что трудовая группа уделяет поднимаемому вопросу повышенное внимаш^
Среди его многочисленных выступлений есть одно весьма показательное. Оно состоялось в ходе прений по поводу ответа министра внутренних дел П.А. Столыпина на запрос о мерах но борьбе с голодом. Трудовая группа выдвинула острейший практический вопрос: не давать ни одной копейки министерству, в состав которого входит Гурко, в чей адрес парламентарии выразили недоверие9, а все необходимые средства, находившиеся в руках министерства, передать в распоряжение продовольственной комиссии Думы и тех лиц, которых она привлечет к работе. Эти требования были выдвинуты трудовиком Аладьиным, чье выступление предшествовало речи Жилкина. Таким образом, дело фактически шло к созданию "своего", думского министерства. Как вспоминал потом Н.Ф. Езерский, прения по поводу ответа Столыпина велись с такой же страстностью, которую можно было наблюдать при обсуждении вопроса о смертной казни.
7 То есть того, что признание неприкосновенности собственности не противоречит праву выкупа земли.
8 Варшавский С. Указ. соч. С. 76.
9 Гурко распорядился лишить пособий семьи участников аграрных волнений.
В ходе ожидаемого разделения точек зрения гр. Гейден напомнил, что такая постановка вопроса трудовиками означала бы узурпацию Думой исполнительной власти, т.е. нарушение основного принципа любой конституции. Следующий же довод лидера мир-нообновленцев заставил задуматься уже не только и не столько о букве закона, сколько о реальном обеспечении практических шагов такого "думского министерства": у Думы не было никаких исполнительных органов на местах, и в этом заключалась объективность момента. Кроме того, нелишне дополнить, что министерство имело в своем распоряжении до конца года бюджет, утвержденный без Думы. Тогда-то Жилкин и вывел обсуждение на новый уровень. Нельзя уменьшать силу сопротивления министерству, — заявил он, — нужно эту силу увеличивать до тех пор, пока министерство не уйдет. Депутаты должны сказать: никакие дела с этим министерством невозможны, потому что отношение к нему ясно обозначилось 13 мая в Думе.
Однако применение принципа "чем хуже, тем лучше", по воспоминаниям Езерского10, не встретило сочувствия Думы, и Жилкин наряду с аплодисментами получил в ответ крики: "Довольно!" Настойчивость в борьбе с кабинетом была необходимой,, но бойкот, о котором мечтал Жилкин, немыслимо было проводить на фоне борьбы с голодом. Это было недопустимо не только с позиций настоятельных нужд деревни, но и с той точки зрения, что Дума дала бы своим противникам сильное оружие против себя в виде упрека в равнодушии к голодающему народу. «Вообще, — добавляет Езерский, — тактика депутата Жилкина привела бы логически к полному параличу Думы, ибо ни одного мероприятия Дума не могла осуществить без министерства11, а заставить его уйти было не в ее силах. Рассчитывать, что "слепое упорство" министров пройдет, что страдания несчастной страны тронут его, было конечно наивностью, ибо не слепота, а, напротив, ясное понимание того, что с уходом они теряют все и навсегда, удерживало их на местах». А между тем Дума несомненно разделяла мнение депутата И.В. Галецкого (редактора архангельской газеты "Северный листок", бывшего кадета, ставшего трудовиком), который, не менее эмоционально выступив против компромисса с министерством12, сделал акцент на невозможности давать новые 100 млн народных денег министрам, которые лишились до-
10 См.: Езерский Н.Ф. Указ. соч. С. 55.
11 То есть кабинета министров.
12 Так, свое выступление в приводимых здесь прениях Галецкий заключил словами о том, что если предоставить министерству новые 100 млн руб., то оно на них "купит нагаек для того, чтобы бить этими нагайками этих же самых голодающих" (см.: Езерский Н.Ф. Указ. соч. С. 54).
верия народных представителей. Тупик, в который заводил конфликт, похоже, был виден всем. Однако через некоторое время, когда министерство все-таки представило обещанный, проект плана помощи голодающим, Дума попробовала найти практический выход из положения. Как уже говорилось выше, 2 июля все газеты аплодировали решению "продовольственного: вопроса"; накануне думский законопроект по продовольственному делу был принят большинством голосов в Государственном совете; кабинет же Горемыкина должен был пережить не самый приятный момент. Через несколько дней первая Государственная Дума была распущена, а премьер-министром стал П.А. Столыпин^
Возвращаясь к последним дням первой Думы, мы опять становимся свидетелями напряженнейших ораторских "боев". Во главе их в самый ответственный день, а точнее ночь, 6 июля, две самые значительные парламентские труппы поставили своих представителей — И.И. Петрункевича и И.В. Жилкина. ;
Уже накануне Дума высказала принципиальное мнение о необходимости обращения к народу в ответ на, правительственное сообщение по аграрному вопросу. Теперь трудовики и кадеты вплотную подошли к отстаиванию своих формулировок обращения.
И.И. Петрункевич, предваряя оглашение текста обращения, внесенного партией народной свободы, произнес небольшую речь. Он подчеркнул, что обсуждение обращения к народу приняло ненадлежащее направление. Обращение должно иметь характер разъяснения, и напрасно правые газеты заявили, что Дума вступила на революционный путь. Надо как раз показать, что ни к захвату власти, ни к революционизированию страны Дума не стремится. Более того, необходимо настоять, чтобы разъяснение было опубликовано в "Правительственном вестнике".,
Важным обстоятельством было также и то, что при баллотировке заглавия разъяснения Дума остановила выбор на следующем: "От Государственной Думы", т.е. оно подчеркнуло максимальную объективность парламента в предельно напряженной ситуации, когда одно только слово "манифест", "воззвание" или что-либо подобное могло вызвать непредсказуемую реакцию.
Самый жаркий ораторский поединок между лидерами ведущих парламентских группировок — Жилкиным и Петрункевичем — произошел при обсуждении первой части обращения, где указывалось, что народу нужно верить в Думу и в мирное решение, аграрного вопроса.
Сознание громадной ответственности народного представителя не могло не вызвать особенный подъем, с которым Жилкин произнес свою знаменитую речь. "Мы прищли сюда для мирной работы, — говорил он. — Но не наша вина, если создались такие условия русской жизни, что Государственной Думе в мирных,
спокойных рамках нет возможности работать, а населению спокойно ждать"13. Доказательством невозможности мирной работы и являлся проект обращения к народу. Жилкин обвинил правительство в том, что оно вынуждает парламент вступить на революционный путь, однако и само правительство "выступило на путь революционный, издав свое сообщение". В этой ситуации, — заявлял лидер трудовой группы, — надо призвать народ к организованней борьбе — "не к той борьбе, на какую вызывает его преступное правительство, — <...> путем погромов, пожаров и т.п., а к борьбе сознательной, широко организованной"'. Характерно, что Жилкин подчеркнул необходимость предупредить "пугачевщину", анархию, делая упор именно на "организацию". Проводя сравнение с актом 17 октября 1905 г., он заявил, что точно так же и теперь "главная надежда на великое, святое неспокойствие народа", которое "испепелит старое черное зло и водворит новый закон и порядок". Такое пожелание, которое Жилкин фактически рассматривал уже как факт свершившийся, но которое тем не менее было лишь пожеланием, соседствовало в выступлении оратора с ¡фактами действительно очевидными — такими, как "самовластье" правительства, задевающее за живое даже самых терпеливых.
И.И. Петрункевич понял значение речи И.В. Жилкина и выступил в ответ продуманно и сильно: "Мы призываем к спокойствию, но не к мертвому успокоению. <...> Мы говорим только, что путь захвата бесполезен и вреден. Нам говорят об организации народа, но я не знаю такого способа организации. <...> Момент для организации народной борьбы еще не наступил. Может быть, правительство и доведет до этого народ, заставив его убедиться, что легальным путем нельзя добиться ничего; тогда нам придется заговорить иным языком, тогда уже не придется говорить о нашей неприкосновенности, тогда нам придется бороться с властью не с этой кафедры, а в другом месте. Но я думаю, что такой момент еще не наступил". Заключительные фразы Петрун-кевйча были наиболее прочувствованными и в то же время логически неотразимыми: "Мы не можем обмануть доверия народа. До последней степени мы должны держаться законного пути, но призывать народ к брожению и борьбе в настоящее время, когда мы пользуемся правом неприкосновенности, а народ стоит перед пушками и пулеметами, — немыслимо".
По воспоминаниям С.И. Варшавского, кадетский центр устроил Петрункевичу овацию14. После его речи уже не было сомне-
13 Протоколы... Т. 2. (Заседание 6 июля.)
14 См.: Варшавский С. Указ. соч. С. 283.
ний, каким путем пойдет думское большинство при обсуждении обращения. И хотя впереди было еще несколько ярких выступлений представителей различных политических групп — Жилкина, Седельникова, Рамишвили, гр. Гейдена, Галецкого и других, — поправка Петрункевича была принята, а вслед за тем — в третьем чтении — обращение приняли целиком, несмотря на то что октябристы и социал-демократы не сочли возможным поддержать его.
Теперь предстоял еще один, может быть, самый важный шаг: добиться обнародования принятого решения конституционным способом. Петрункевич предложил переслать текст обращения министру внутренних дел для опубликования в "Правительственном вестнике". Однако результат этого исторического думского заседания был ошеломляющим: из-за недостатка голосов баллотировка была признана недействительной. Неожиданный и искусственный финал произвел на депутатов гнетущее впечатление, не удовлетворив ни одну фракцию. Через три дня первая Государственная Дума была распущена.
На фоне неумолимо развивавшихся событий, составивших историю первого российского парламента, общественно-политическая пресса России сыграла заметную роль. Немало лучших ее деятелей вступили под своды Таврического дворца в качестве депутатов и парламентских корреспондентов, открыв таким образом новую страницу и в истории отечественной журналистики.
Поступила в редакцию 15.11.2005
